Лил Алтер
Стремянной
Сначала двигались медленно, потом погнали коней в галоп. Васька всегда как-то успокаивался и расслаблялся от мерного стука копыт, ни о чем не думал, кроме движения коня и возможной опасности, которая могла ждать за каждым деревом. Его делом было охранять князя от этой опасности.
Стало светать. Впереди замаячили квадратные башни и мрачные стены замка Ливонского Ордена. «Гельмет!» – выдохнул Васька. Князь тоже узнал замок, который не так давно сам безуспешно осаждал. Они сбились с дороги, но может в замке дадут проводника до Вольмара – там литовцы. Со скрипом поднялась тяжелая решетка, и они въехали во двор. Прием был неласковый: прибывших грубо обыскали угрюмые сонные немцы, отобрали оружие и ещё чего было ценное. С Васьки взять было нечего, так что обыскивали его небрежно, даже не нашли нож за пазухой. Князя повели куда-то в башню, он знаком приказал им не сопротивляться. Оставшихся погнали гуртом и заперли в сарае, как скотину. Их даже связать поленились. Мужики стали роптать.
– Эх, может зря ушли? Не додумал князь как-то. Что-то теперь будет? Попали из огня да в полымя!
– Хватит языками трепать! – огрызнулся Васька. – Спите лучше. Я на дозоре буду. Если что – крикну.
– Все кое-как расположились на земляном полу и вскоре захрапели.
Васька, нож под рукой, сел у двери. Мысли закрутились у него в голове. Что-то там сейчас в Юрьеве? Небось всем уже про побег известно стало, по обычаю хватают слуг, семьи перебежчиков. Он знал, как это делалось, и содрогнулся. Холопов пытали, не жалели малых детей, насильничали женщин. При одной мысли, что Настю могут схватить, его прошиб холодный пот. Сколько раз в захваченных городах слышал он беспомощные крики женщин, переходившие в стоны и всхлипывания. Набрасывались по трое, четверо, а то и больше, издевались. Хоть и не участвовал, но и не вмешивался, война. Друзья дразнили его монахом: мол сколько девок, а ты не лакомишься. Монахом он, конечно, не был, но и если уж невмоготу было, то пользовался обозными девками, хотя после них и хотелось нырнуть в реку, очиститься. Он вдруг вспомнил, как Настя сказала ему в первую ночь: «Ты не думай, что я со всеми так то, муж у меня был, да ты». Тогда поверил ей, а вдруг наврала? О том, что она кого-то другого приветит, думать не хотелось. А почему нет? Беглого холопа ждать, что ли?
Васька усилием воли отогнал досадные мысли, запрятал их, как мог подальше. О чем ещё думать, когда минуты тащатся, и немцы могут в любую минуту прийти и вздернуть на виселицу? Только под утро распахнулась дверь, и чей-то голос на ломаном русском приказал им выходить. Убивать их, похоже, не собирались. Спящие зашевелились, поднимались, расправляя затекшие мышцы, оглядывались, приходя в себя. Все были усталые, голодные, грязные.
Князь вышел во двор, лицо осунулось, глаза покраснели от бессонной ночи. В них появилось какое-то затравленное выражение, какого Васька у него никогда не видел. Всю дорогу молчали. Никого не кормили, так что пустой живот давал себя знать. Васька поравнялся с князем.
– Куда едем?
– Армус. Там посмотрим.
Князь привык командовать – положение узника его явно угнетало. Васька боялся проявить какую-то жалость и тем оскорбить князя. Он продолжал молча скакать рядом, отдался ритму скачки, с удовольствием вдыхал по-весеннему теплый воздух, и ни о чем не думал.
4.
Первое мая всегда было праздником в Юрьеве, первый день весны. Горожане наряжали елку, украшая её лентами и кренделями, и привязывали её к отесанному столбу. Столб ставили на главной площади, накрывали длинные столы, ели, пили, звучала музыка. Молодые парни соревновались друг с другом, стараясь залезть на столб и сорвать с елки ленту или крендель. Красовались перед смеющимися, принаряженными девушками. Настя пошла с подружками на площадь, посмотреть. Какой-то небольшого роста чернявый купец с бегающими черными глазками сразу к ним привязался: и так, и эдак пытался заговорить, показывал Насте всякие украшения.
Она хотела от него отмахнуться, но вдруг кто-то в толпе закричал: «Князь Курбский вчера из города сбежал!». Вокруг сразу зашумели, загалдели, начали проясняться подробности. Сбежал, видно, в страшной спешке, взял только несколько слуг, жену и сына оставил. Настя напряженно прислушивалась. Ждала и боялась услышать имена ушедших с князем. Кто-то сказал: «И стремянной его, Васька, с ним ушел». У неё потемнело в глазах, и она упала на руки купцу. У того даже дух захватило. С трудом выпрямилась и отвела его руки. Кое-как отговорилась от подружек, медленно, спина прямая, лицо спокойное, дошла до дома. Когда вошла в сени, закрыла за собою дверь и по стене, мешком, осела на пол. Сказала в пустоту: «Ушел, бросил». Закусила расшитый рукав платья, чтобы не завыть. Сколько так сидела, не знала. Но постепенно вышла из оцепенения, надо было вставать, заниматься привычными домашними делами. Надо было жить.
Потянулись тусклые дни. Хоть умом и понимала, что не мог Василий иначе, под сердцем все тянула тоска. Ждала весточку, ночью не могла заснуть: «Жив ли? Не ранен? Думает ли о ней?». Лежала, вспоминала серые глаза, мальчишескую улыбку, всё в ней тосковало по нему. Пришел давешний купец осведомиться о здоровье. Глазки его бегали, украдкой осматривали её. Он явно думал, что она пригласит его в дом. Настя вежливо поблагодарила за заботу, только в дом не впустила. Когда он прислал слугу с жемчужными сережками, то не приняла подарок, отослала обратно.
Вскоре поняла, что беременна. Вестей не было, и что делать, не знала. Опять пошла к бабке-ворожихе. Та сразу догадалась, с чем пришла. Сколько к ней баб переходило, всё с тем же. Предложила:
– Корешок дам, настой сделаешь, вечерком выпьешь, ночь промаешься, утром все ладно будет.
Взяв корешок из грубых пальцев, Настя спросила:
– Сына ношу? – Бабка кивнула.
– А можешь погадать, увижу ли еще любимого?
– Дай что-нибудь, что в руках держал, погляжу.
Настя сняла с шей цепочку, на которой висело колечко с изумрудом, подарок Василия на помолвку. Бабка так и вскинулась:
– Подарок дорогой, прямо княжеский.
– Какой князь! Служивый человек, безродный, – усмехнулась Настя.
Она боялась, что угадает бабка что-то, опасно. Бабка кивнула, начала пришёптывать.
– Свидишься еще, только к добру ли, не знаю.
Настя сидела за столом и смотрела на корешок, что бабка дала, но никак не могла решиться. Если увидеть доведётся, то как сказать любимому, что сына вытравила? А коль не увидит – ещё хуже. Настя разозлилась, швырнула корешок в угол. И вздрогнула от стука в заднюю дверь.
5.
К Армусу подъехали на закате. Черные стены замка вырисовывались на фоне янтарного неба. «День завтра будет ветреный», – вдруг почему-то подумал Василий. Опять поднялась и опустилась решетка. Во дворе толпился народ. Курбскому и его людям приказали спешиться, недобрая толпа их окружила. Какой-то долговязый немец сорвал с князя лисью шапку. Василий было двинулся, но князь остановил его взглядом. Раздались команды на немецком, толпа отпрянула, и в образовавшийся круг вступил здоровый белобрысый литвин. Сказал на неплохом русском: «Князь Курбский? Мой пан хочет с тобой поговорить». Курбский кивнул, и пошел вслед за литвином. Остальных снова заперли в каком-то сарае, теперь уже каменном, но таком же сыром и холодном. Васька опять взялся сторожить.
Усталость после бессонных ночей, голод и напряжение давали себя знать. В мозгу всплывали какие-то отрывки мыслей, воспоминаний. Отца и мать он почти не помнил, воспитывала его и младших брата и сестренку старшая замужняя сестра. Сестра управляла мужем, братьями, сестрой, детьми и скотиной с одинаковой железной непреклонностью. Подрос Васька, сестра пристроила его помогать княжьему конюху. Лошади ему всегда нравились, так что работал с удовольствием. Когда княжичу Андрею исполнилось лет пятнадцать, князь стал подыскивать сыну стремянного. Спросил у конюха нет ли на примете надежного парня, по годам подходящего. Конюх сказал, что Васька, мол, Шибанов, сирота, и кони его любят, и парень смышленый, почтительный. Князь сказал: «Хорошо, пусть завтра придет ко мне, посмотрю».
Сестра, как узнала, что его к князю зовут, заметалась, приказала Ваське помыться да рубашку чистую надеть. Хотела расчесать вечно взъерошенные волосы но, сломав гребень, сдалась. Сто раз объясняла, как кланяться, что говорить. У Васьки аж голова кругом пошла. Вошёл к князю и поклонился низко. Князь Михаил испытующе смотрел на него голубыми прозрачными глазами. У старого князя было морщинистое лицо и длинная, седая, окладистая борода. Ваське он казался похожим на Бога отца, как на иконе писан.
– Поди сюда, как звать? – спросил князь ласково.
– Васька, Шибанов.
– Конюх тебя хвалит. Хочешь у княжича Андрея в стремянных служить?
Васька подумал с минуту:
– Хочу.
– Ну и ладно.
Князь снял с шеи золотой крест, протянул Ваське.
– Крест целуй, что будешь служить сыну моему верой и правдой, умрешь за него, коль придется.
Васька взял тяжелый крест, поцеловал серьезно, повторил слова клятвы:
– Клянусь служить княжичу Андрею верой и правдой, жизнь за него отдать.
Князь взял обратно крест, дал Ваське серебряную монетку. Васька еще раз поклонился до полу и вышел, со скрипом захлопнулась тяжелая дверь…
Василий тряхнул головой, разлепляя смыкающиеся веки. За дверью послышались голоса. Тот же литвин объявил по-русски:
– Ваш князь сейчас гость моего пана. Вы пойдете к нам в лагерь. Завтра утром выступим в Вольмар. Пошли.
Васька вышел из каменного мешка на двор, глубоко вдохнул холодный ночной воздух, огляделся на всякий случай.
– Все без подвоху, – хлопнул его по спине литвин. – Мы теперь, как это по-русски, соратники.
Литвин, которого звали Андриус, сразу Ваське понравился. Остальные потянулись за ними. Разожгли костер, сварили ужин, в первый раз с Юрьева сытно поели. Андриус присел с ними у костра. Русский он выучил в плену, и теперь, когда надо, толмачил.
