Лила Каттен
Измена. После нее
– Кира, – остановил на выходе из ванной. – Почему ты отказываешься идти со мной на ужин?
– Ужин с тобой – это последнее, о чем я думаю. Я устала и хочу провести время с детьми перед сном.
– Пошли мам, я нашел ту книгу, – кричит Миша с лестницы.
– Пропусти, пожалуйста, – не прикасаюсь к нему даже руками, жду, когда освободит дорогу и ухожу, ощущая ноющую боль.
Быть равнодушной так тяжело, ведь сердце все еще любит и не принимает факты того, что этот стучащий ради кого-то комочек уже никто не ценит.
*Имеется в виду песня Маргариты Позоян – «Ты она и я».
Глава 7
Вторник я была загружена по полной. Убежала из дома и приползла назад кое-как почти к девяти. В этом были свои плюсы: у меня не оставалось времени на Тимура.
Он пытался заговорить со мной и в одно, и в другое утро уже среды, когда мы пересекались, но были рядом дети, и я, конечно, отвечала.
Каждый вечер я перетаскивала все больше вещей в комнату для гостей, понимая, что занимаюсь ерундой и утром пока спали все, выходя готовить завтрак быстро выбегала в прежнюю комнату и уже спокойно дефилировала вниз.
Да, это кажется смешным и глупым, но завтра уже четверг. Значит, все закончится…
– По Алене соскучились? – спрашиваю за завтраком детей, когда Тимур поднялся наверх.
– Ага. И по тете Кристине тоже.
– Тогда может, к ним поедете завтра после уроков?
– Типа с ночевкой? – поднимает кулаки вверх сын и, дождавшись кивка, вскакивает и изображает рок на гитаре, тряся головой.
Пока смеялась, смотря на него, обратила внимание, что Лиля не так весела.
– В чем дело, солнышко? Не хочешь ехать? Только скажи, и я все отменю.
– Нет, мам. Что ты? Я рада, – искажает лицо в подобии улыбки.
Мне не нравится это. Очень не нравится.
Что-то с ней не так. Что если она видела их, ведь, судя по всему, Тимур не так сильно шифровался.
– Поговорим? – смотрю как можно ласковей в ее грустные глаза.
– Давай на выходных, погуляем в парке. Обещали тепло.
– А на коньках поедем кататься? – вмешивается сын.
– Мишуль, думаю, мы сначала с Лилей прогуляемся, а потом поедем на каток, хорошо?
– Опять ныть будет про своего любимого, – кривляется поддразнивая.
– Ну-ка, так нельзя, – угрожаю пальцем и встаю из-за стола. – Я пойду поправлю макияж и спущусь. Вы пока что можете почитать.
– Ну мам, давай телик.
– Я не знаю, что такое «телик», Миш. Поэтому бери книгу и учись говорить на русском языке.
Перерываю свою косметичку в сотый раз и не нахожу все-таки своей помады.
– У кого же она еще может быть? – выглядываю с верхнего этажа и предупреждаю дочку, что забираю свою вещь.
Ищу то, зачем пришла, но нахожу другую.
Смотрю на небольшой тюбик, известного бренда косметики и довольно дорогого, пытаясь припомнить, покупала ли я его своей дочери, или нет. Хотя прекрасно знаю ответ.
Снимаю крышечку, и один раз прокрутив рассматриваю цвет.
– Лиль, ты красишь губы красной помадой? – зову дочь, которую слышу за дверью.
Она медленно выходит в комнату и смотрит так, что я понимаю: любое ее слово сейчас будет ложью.
– Это не моя, мам. Это кого-то из подруг.
Не хочу на нее давить. Но она прекрасно знает, что будь эта помада ее, Лиля бы так и сказала, а я попросила не наносить ее на учебу, и только. А значит, ей есть что скрывать.
– Дочь, ты же знаешь, что я не стану тебя ругать. Максимум – это разговор.
Она, опустив голову, молчит и мне все, кажется, в ужасных картинках.
– Милая, ты взяла ее без спроса? – ну а что я еще должна была подумать?
– Что? – тут же вскидывает голову прикрикнув. – Нет мам, ты что? Я бы никогда этого не сделала.
– Тогда, ладно. Я думала, ты молчишь и скрываешь нечто нехорошее. Если она и правда твоих подруг, то я тебя больше не отвлекаю.
Улыбаясь кладу обратно в сумку причину недоверия моей дочери своей матери.
Она все также стоит с опущенной головой.
– Все в порядке? – ставлю тюбик уже своей помады на комод и подхожу к моей девочке. – Посмотри-ка на меня.
Трогаю пальцами подбородок и пытаюсь поднять ее голову, чтобы взглянуть на лицо, но Лиля вдруг рывком притягивает меня и обнимает всхлипывая.
– Боже, солнышко. Что случилось? – но она просто молча плачет. – Только не молчи дочка, умоляю. В чем дело? – сжимаю ее крепко надеясь, что она таки поделится своим секретом.
Я, наверное, впервые вижу ее такой. Потерянной и еще слезы эти.
– Прости, мам. Я соврала тебе. Прости.
– Ну что ты. Все в порядке. Эй, эй, тише. Я не злюсь, слышишь? Не злюсь.
– Я нашла ее, – чуть заикаясь отвечает.
– Пойдем-ка, водички попьешь. И как раз спокойно, потом все расскажешь.
Веду ее к столу, на котором всегда стоит графин с водой, чтобы не спускаться вниз.
Усаживаю в кресло и смотрю, как Лиля отпивает немного, стерев влагу с лица.
Сажусь напротив на мягкий пуф и улыбаясь смотрю на мою красавицу. Мое самое драгоценное сокровище. Глажу ее по руке успокаивая.
Она выпрямляется и водит по ободку фужера пальцем.
– Помнишь вечер, когда я у Лизы на вечеринке была?
– Да, конечно.
Забыть тот вечер, наверное, никогда не получится.
– На следующий день папа повез меня в торговый центр, помнишь? И я… – меня начинает изнутри колотить оттого, что я сейчас услышу. – Я уронила телефон в машине, а когда наклонилась его достать, нашла эту помаду. Которая была и… на папиной рубашке белой. Я случайно заметила пятна, когда относила свои вещи в стирку.
Меня пробрало крупной дрожью, потому что меньше всего на свете я хотела, чтобы дети были в курсе наших разборок. Но так вышло, что им не по пять лет.
– Я запаниковала и в машине тогда и потом. Помню твое отношение к такому цвету. Не знала, что делать и как сказать, кому, – сбивчиво объясняет свои поступки. – Поэтому закинула в стирку все светлое, а помаду… забыла выкинуть.
Смотрю на нее, испытывая муки совести. Мой ребенок один на один с мыслями об ошибках взрослых. Боже.
– Папа тебе изменяет, да? – на меня посмотрели самые добрые и не запятнанные грязью этой жизни глаза, переполненные слезами печали и обиды.
– Лилечка, солнышко, – хочу обнять, но она машет головой, и я останавливаюсь.
– Нет мам, ответь, прошу.
– Послушай. Ты и твой брат должны понять, что между мной и папой, может быть, сотни причин для любви, ненависти и прочих разногласий, но вы, вы всегда будете вне их. И ты должна это помнить всегда, как бы ни сгущались тучи над нашей семьей.
– Мам, я знаю, что вы нас любите, но мне не пять лет. Даже Мишка почти все понял. Он сказал мне сразу.
– Что сказал? Когда?
– Сегодня утром. Поделился мыслями, что вы с папой разводитесь, раз ты такая ходишь странная с красными глазами. И он видел, что ты не ночуешь больше в комнате вашей, а возвращаешься в нее утром из гостевой.
– Боже, – закрываю глаза руками и проклинаю Доронина, да и себя тоже, что так рано открыла эту правду неосознанно.
– Что теперь будет… с нами? – слышу ее вопрос и открыв глаза, вижу заплаканную и потерянную дочку с трясущимися губами.
Обнимаю ее. Целую и не знаю, что сказать.
Я не знаю, как сказать моей девочке что это конец. Как вселить в нее веру в то, что так бывает не всегда. Но порой происходит со взрослыми, чтобы она не разочаровалась ни в семье, ни в отце.
Я не знаю…
– Все будет хорошо, доченька, все будет… – дверь в комнату открывается и входит Тимур.
Мы обе поворачиваем головы и смотрим на него…
– Лиль, еде… – не заканчивает свой вопрос, остановив себя на полуслове.
Я не знаю, что он увидел в наших лицах и глазах. Я не знаю, что он понял или не понял. Но его лицо посерело, а губы стали бледными.
Он смотрел, не проходя вперед, и видел результат его поступков. Результат того, что бывает, когда вдруг решаешь разрушить все, что так долго строил и по итогу разочаровываешь всех, кто тебя любил.
– Отвези Мишу в школу, Лилю я сама, – надломленным голосом произношу ему свои слова, и мы обе разворачиваемся к Тимуру спинами.
Пара секунд и двери закрываются, но ощущение такое, словно линия была только что подведена, между нами.
Глава 8
– Давай пересядем? – держась за руки, опускаемся на ее кровать и я, подбирая слова, начинаю:
– Лиля, ты права, ты не ребенок и все равно на этой неделе все узнала бы, как и твой брат, – она силится не плакать, но слезы все равно стекают по щекам моей девочки. – Мы с твоим отцом разведемся. Пока что не было разговора, он даже не в курсе, что я знаю о другой женщине, но в четверг я хотела с ним все обсудить.
– Мам…
– Тише, солнышко, тише, – стираю с ее щек слезы, не замечая своих. – Да наша жизнь изменится и нам нужно будет решить многие бытовые моменты, но я и папа будем в вашей жизни, как и прежде. Это только наши с Тимуром отношения. Любовь к вам не изменится.
– Я знаю, но… это же не одно и то же.
– Милая, мы взрослые люди и такое происходит порой.
– А как же я?
– А что ты?
– Ну я же тебе неродная…
– Так, стоп, Лилия, – ее слова меня почти уничтожили вдобавок ко всему происходящему. – Ты моя дочь. Законная дочь по всем правилам конституции и прочих там законов. А твой отец – порядочный и хороший человек, он не станет требовать от тебя или твоего брата выбора. Об этом не думай и не говори, что ты не родная, – улыбаюсь ей, тяжко вздыхающей. – Ты моя самая родная дочка. Да, Соня не забыта, но ты моя.
– Поверить не могу, что папа так поступил с тобой. Почему он так сделал?
Ее слова опаляют сердце.
– Думаю, твой папа просто полюбил другую женщину.
– А я думала, что если любишь, то это навсегда.
«Я тоже так думала, Лилечка», – отвечаю мысленно на ее слова.
– Быть может, он понял, что она дама его сердца, а не я. Думаю, что папа сам ответит на твои вопросы. А пока, нам стоит немного сплотиться, но верить, что все в итоге образуется.
Она встает с кровати, поправляет волосы стоя перед зеркалом и задумчиво произносит:
– Что бы ни было, ты моя мама. А по-прежнему уже никогда не будет.
Не знаю, как мне удалось все минимизировать. Быть может, находка в машине Тима позволила ей все обдумать заранее и в какой-то степени смириться с будущим что коснется нас всех. Надеюсь, что она не оставила внутри себя массу разочарования. Но вот с Мишей как поговорить?
Отвожу Лилю в школу. Разговариваю с учителем, что опоздание вышло по моей вине и попрощавшись уезжаю на работу.
В дороге мне звонит Тимур и я от злости только и поднимаю трубку.
– Слушаю.
– Что произошло?
– С кем? С тобой? Мной? Дочерью? С кем Тимур произошло?
– Ты знаешь, о чем я говорю.
Его голос не такой бойкий и радостный. Он будто притаился.
– О нет, дорогой. Я ни черта не знаю. Не знаю и не понимаю. Может, ты скажешь? – поднимаю голос даже не сразу заметив этого.
– Кира, почему моя дочь не ездит со мной в школу третий день подряд? И почему она плакала?
– Будь я рядом, ударила бы тебя по щеке, клянусь. Ты настолько зациклен на своей «работе», что дома слепнешь. Ты правда не видишь, что происходит?
– Я вижу, что моя жена отдалилась, зовет на серьезный разговор, дети поступают так же. Что это значит?
– Святой Тимур, все против тебя. Чем же ты не угодил своей семье?
– Вижу разговор у нас не ладится по телефону. Где ты?
– Еду на работу. И не вздумай туда явиться. У меня куча дел.
– Которые мешают нам поужинать сегодня?
– Которые я буду решать до самой ночи. А ходить с тобой по ресторанам уже есть кому. На четверг оставь для меня времечко.
– Ты опять за свое?
– За твое скорее. Все ждешь, когда я тебе облегчу жизнь своими претензиями? Надеешься улизнуть, сочинив какую-то ерунду, в которую Кира так легко поверит, да «детка»? – коверкаю его слова последние нарочно.
Молчит. Так «громко» молчит, что прям в ухо звон его офигевшего мозга слышен.
– Что, больше не желаешь задавать вопросы? Знаешь, ты прав, мы поговорим сегодня.
Сбрасываю вызов, уже находясь на парковке возле офиса. Прошу Кристину забрать детей со школы и усердно работаю весь день, а вечером все на том же адреналине подъезжаю к дому, где на подъездной дорожке стоит и его автомобиль, с хозяином внутри.
Смотрим, друг на друга повернув головы. И оба, видимо, знаем, что сейчас будет начало нашего конца.
Вылезаю, растеряв боевой дух. Вхожу в дом через дверь гаража, не оборачиваясь назад, стараясь не слышать, что он где-то там, позади. Спускаюсь вниз, переодевшись и застаю Тима в гостиной.
Стоит, сложив руки на груди перед линией фотографий нашей семьи в разные периоды общего необъятного счастья. Казалось, бесконечного на тот момент…
«Ты сам все разрушил!», – убеждаю себя в этом, чтобы рвать эти нити безвозвратно, но так больно это… как же больно.
– Ты поверишь, я помню дату каждой фотографии что тут стоят?
– Поверю, потому что и сама их наизусть знаю.
Тимур повернулся своей массивной фигурой и встал напротив. Между нами был только журнальный столик, но если исчислять его в величине измерения, то он мог быть километровым. Таким казалось расстояние, между нами, не меньше.
– Ты хотела поговорить?
И по классике жанра все слова исчезли вдруг. Я же понимаю, что сейчас должна поставить точку, но как же это тяжело. Почему у него вышло это сделать так легко со своей Мирой, а я стою и жмусь?
«Потому что ты все еще его любишь, Кира!».
– Хотела Тимур. Хотя ждала, что ты первым придешь, но это уже неважно. Теперь вот смотрю на тебя такого спокойного и все мои мысли о том, «как» сказать и «что» ушли. Остались лишь факты.
– Какие? – сует руки в карманы своих брюк рабочих.
«Я буду любить тебя вечно… мой неродной», – признаюсь в любви своей потерянной недавно душе и отвечаю.
– Я подаю на развод.
– Ты что… Ты подаешь на развод, Кира?
Ошеломлен. Потерян. Растерян.
– Да. Завтра этим займусь в обеденный перерыв.
– Погоди, – пытается обойти столик, но я выставляю руки.
– Не надо. Сохраняй дистанцию, пожалуйста.
***
Не подходи. Не трогай грязными руками.
Твои права на мое тело недействительны.
Внутри меня теперь измены камень.
И твои выпады, слишком унизительны.
(с)Лила Каттен
***
– Да какого, черта? Какой развод?
– А ты считаешь у меня мало оснований для него?
– Ты все про тот ужин? Кира, я же объяснил…
– Тим, а как давно я стала ненормальной и закатываю истерики по поводу твоих ужинов? Я настолько глупа и не понимаю, что это часть твоей работы? Неужели ты думаешь, что я увидела тебя с той девушкой и меня вдруг перемкнуло? Неужели ты ни разу не подумал о том, что я могла видеть гораздо больше?
– Послушай. Черт, – трет переносицу, встав ко мне боком и запрокинув голову, а я жду, когда начнет оправдываться. – Это не то… Кира… Дорогая…
Он пытается придумать себе алиби, ищет слова, а меня в этот момент будто в грязь снова толкают и толкают.
– Неужели я не заслуживаю правды, Тимур? – голос срывается и лицо, которое было смирным, тает, намокая под моими слезами.
Потому что это до того обидно и горько, что я больше не могу стоять и делать вид, что мне все равно.
– Только не плачь, Кира.
– Я плачу с пятницы. Мои слезы заметили все в нашей семье, кроме тебя. Поэтому давай ты сейчас не будешь делать вид, что тебя это как-то беспокоит.
– Но меня беспокоит… все, что связано с тобой и нашими детьми и нами… Меня все это беспокоит.
– Когда ты совал свой язык в рот той девке, тебя мало беспокоило, что я или же твоя дочь, общие знакомые могли тебя видеть, Доронин.
Он застывает точно скульптура гипсовая. А мне хочется толкнуть, чтобы разбился, подобно мне в тот день…
– Кира… Я ошибся, и я знаю это. Я готов просить прощения у тебя и соответствующее наказание. Но развод…
– Хочешь сказать, что между вами были только слюнявые поцелуи?
– Кира… – отворачивается, мечась по комнате.
– Хоть раз в жизни, можешь быть честным до конца?
– Я был с тобой честен всегда.
– Тогда оставайся таким и сейчас. Я хочу знать правду. То ты мне говорил, что я себя накрутила по поводу девицы, сейчас согласен с моими словами о поцелуях, потому что я их видела лично, а что дальше?
– Ничего. Я отвел ее в отель.
Вот так просто? Отвел в отель, на просьбу сказать правду? Сделать для меня поблажку в знак уважения за столько лет честной и преданной любви?
Смотрит в мои глаза, бегая своими по лицу, не останавливаясь в одной точке. Я вижу смятение, вижу все, что он чувствует, а он, кажется, не видит ничего… Ведь я не прячу свою боль, показываю ее открыто. Видно зря.
Я стою на пороге испытаний и новой главы. Снова моя жизнь разделится на «до» и «после», как до встречи с Тимуром. Тогда я вступала в мир счастья и любви, обретая его, а сегодня я его потеряю. В том, что это конец я не сомневаюсь. Мужчина, решивший прикоснуться к другой, и испытать чувства автоматически перестает быть моим и нужным мне.
– Отвел в отель и поехал домой ко мне? Так? – не отвечает, и теперь больше не смотрит в глаза. – Стал прикасаться ко мне грязными губами, руками… Вот только я все видела сама.
– Что видела?
– Ваш красивый выход из ресторана. Ваши обжимания, поцелуи. Траекторию движения к отелю. А что дальше?
– Кира прошу…
– Просишь? Как просила тебя она?
– Что? – оторопев смотрит, пытаясь понять, то я имею в виду или нет.
– Молодец, что не мучил долго свою детку, Тим, – произношу леденящим тоном.
Холод сквозит отовсюду. Из каждого взмаха ресниц, из каждого вдоха и выдоха…
– Ты…
– Была там. И все видела своими глазами. Потому что, скажи мне кто-то, что мой верный и… – ломаюсь морально и сил нет, – любимый муж… Мой Тимур мне изменил и пошел в номер с какой-то девицей, я бы рассмеялась, еще бы и в лицо плюнула. Так сильно я верила тебе… любила… А ты… ты…
Голос срывается, и камень в горле давит на голосовые связки, что даже перекрывает кислород. Глаза режет от сухости и заполняющих их капелек соленых, обжигающих слез, а он стоит с поникшим видом и опустошенными глазами смотрит на меня. Смотрит, как рушится его Кира.
Как на колени падает подкошенная унижением, по-прежнему верная жена и мать его детей.
– Ты привел ее в место, которое мы называли нашим. Нашим, Тимур… Как ты мог так поступить со мной? Как ты мог… Это была наша постель, наш вид из окна, наш мир.
– Кира… – на его щеках блестят слезы, которые катятся к кисти, обхватившей челюсть.
– Посмотри, что ты сделал? Ты же… Ты же все разрушил. Ты втоптал в грязь годы нашей жизни. Нашу любовь и любовь детей, их веру в семью. Ты все это сломал, уничтожил. Как ты мог так поступить с нами всеми? Ты ходил с ней в наш ресторан, в наш отель, номер, который мы снимали все эти годы с момента открытия гостиницы, чтобы сбежать от суеты и побыть наедине. Боже, ты все это перечеркнул. Ты меня унизил так, что я смотрю на себя в зеркало и вижу клеймо на лбу. Ты совершенно не думал обо мне, ты ни секунды обо мне не думал в объятиях чужой женщины, пока я сидела и ждала тебя на ужины. Ты променял нас на нее. Осознанно. Ты потерял меня Тим… – дрожащими губами говорю ему. – Ты меня потерял навсегда.
Размашисто стираю проклятую влагу, от которой щиплет кожу вокруг глаз. Стараюсь восстановить дыхание.
– Я тебя не прощу… Я никогда не забуду того, что ты сделал. То, как ты лгал, как был с ней там в кровати на белых простынях… Ты настолько противен мне, что я готова содрать с себя кожу от мысли, сколько раз ты приходил домой после нее и трогал меня этими руками, губами…
– Нет… нет… Кира, – подходит ближе и, взяв за плечи, начинает нести какой-то бред мне непонятный. – Клянусь все не так… точнее… Да, я это сделал, но не совсем… Я…
– Отпусти меня, – отталкиваю и сама отхожу в сторону. – Даже близко ко мне не подходи. Меня тошнит от тебя… – выплевываю ему в глаза всю мерзость, испытываемую мной. – Я видела то, что видела и не смей говорить, что «все было не так». Может дурой я и была эти три недели, или сколько ты там кадрил эту Мирославу, но с той пятницы моя вера в твои слова и тебя самого равна нулю.
– Милая, прошу, выслушай меня. Я виноват, я знаю. Не снимаю вину и не ищу оправданий. Просто выслушай…
Но я не хочу слушать сейчас. Я хочу быть услышанной им!
– Ты бессердечный циник. Записал ее как мужчину. Врал с самого начала. Как она вообще посмела звонить тебе домой? Как ты это допустил? «Малыш», «Тимур». ты правда поверил, что она позвонила и молчала? Связь оборвалась? А если бы она позвонила на городской и стонала твои позывные в трубку? Твой сын видел, что я не ночую в нашей комнате и решил, что мама с папой разводятся. Твоя дочь нашла помаду этой девки в твоей машине. Твоя рубашка была перепачкана алым цветом ваших забав ночных. Она носила все это в себе и не знала, как поступить, видя меня с красными глазами. Она плакала и просила прощения у меня боясь, что я ее оставлю. Она не верит, что ее отец мог так поступить со мной. Если за свои слезы я тебя не простила бы, то за ее сердце, которое ты разбил, я тебя вдвойне презираю.
– Твою мать… – внезапно кричит и хватает себя за волосы сев в кресло. – Прости, умоляю тебя, прости-и-и…
– Прощу… – произношу изломанным голосом. Тимур поднимает голову и смотрит с надеждой, ожидая следующих моих слов. – Когда-нибудь я это сделаю. Ведь ставить эту боль на пьедестал не вижу смысла. Но произойдет это в тот момент, когда я пойму окончательно, что готова идти вперед и не оглядываться больше назад, ища там тебя. Но запомни, я никогда не вернусь к тебе.
– Кира… – надтреснутым голосом произносит мое имя.
– Я свое слово сказала.
