Лилия Подгайская
Жизнь, оборванная до срока
Сговорились быстро. Роглед не слишком придирался к приданому невесты, а вено отвалил такое, что у дреговичей дух захватило. Пир удался на славу, и все остались довольны.
Когда пришло время отбывать в чужие края, Замяна чуть задержалась на пороге родного дома, в душе подняла голову зелёная тоска, но девушка справилась с собой и не пролила слёз – нельзя, к беде это. Но на берегу стало ещё хуже. Прощаясь с отцом, она прижалась на миг к его груди, и слёзы всё же пролились. Подняв голову, она взглянула в его любящие глаза, и оба поняли, что видятся в последний раз. Замяна отвернулась и шагнула на чужой струг. Её удобно устроили на корме, и родной берег стал уходить назад, удаляясь, а потом и вовсе скрылся за поворотом реки.
Жених, глаза которого горели жадным ожиданием, крутился рядом с девушкой, время от времени обращаясь к ней:
– Скоро, скоро уже мы окажемся за своей занавеской, и я получу своё. Ты сладкая как мёд, и, надеюсь, мягкая как хорошо выделанная овечья шкура, и ещё горячая. Я горячих девок страсть как люблю, ты уж постарайся.
Замяна опускала глаза и краснела, а он смеялся.
И вот, наконец, показался чужой берег. Здесь всё было не так, как в родном племени. По-другому срубленные дома, погребальные курганы не круглые, как у дреговичей, а длинные. Кажется, даже воздух другой. И лес кажется не таким, как дома, он подступает к селению с двух сторон.
На берегу их уже встречали. Невеста явно понравилась новым родичам. Её приветствовали громкими криками, и Избор прямо раздулся от гордости – да, его жена красавица, и её красота теперь принадлежит только ему одному. У двери избы, самой большой в поселении, как и положено старейшине, молодых встречали домочадцы. И тут взгляд Замяны наткнулся на чёрные глаза, в которых горела ненависть, лютая, неизбывная. Девушка почувствовала, что её опасения были не напрасны, и жизнь в доме мужа лёгкой для неё не будет. Она и сама поняла, что это свекровь её, мужнина мать. Но оказалось, что Рытва ещё страшней и опасней, чем увиделось с первого взгляда.
После всех приветствий и застолий молодые, оказались, наконец, за своей занавеской. Слегка опьяневший от выпитого мёда Избор торопил жену – скорее, мол, снимай всё и дай добраться до белого тела. А добравшись, принялся давить и мять его, ничуть не задумываясь о том, нравится ли это лежащей под ним женщине. Немного удовлетворив себя, он вдруг понял, что она не проявляет горячей страсти, которой он ожидал.
– Ты почему это лежишь бревном и не разжигаешь мою страсть? – не стесняясь домочадцев, недовольно спросил Избор. – Я не такого ждал от тебя.
Замяна молчала. Она действительно чувствовала, что может гореть страстью как костёр на ветру, но не здесь, не в этом чужом и враждебном ей доме. И тут из-за соседней занавески раздался злобный старухин голос:
– А ты ударь её, сыне, ударь, да побольнее. Пусть знает своё место с самого начала.
– Уймись, старая, – прикрикнул на неё мужской голос. – Они сами разберутся. А станешь вмешиваться, так моих вожжей отведаешь.
Старуха, глухо заворчав, стихла, а сынок последовал совету. Он ткнул жену кулаком в бок, требуя от неё страсти. У Замяны на миг оборвалось дыхание, на глазах закипели слёзы. Но это был не тот путь, который мог привести её мужа к успеху. И потрудившись ещё немного без должного ответа, он, наконец, отвернулся от неё и заснул. Утром встал хмурый недовольный, и грозился пустить в ход вожжи, коли не получит своего.
К вечеру Замяна сообразила, как ей изменить положение дел к лучшему. Во всяком случае, можно попытаться.
– Ты хочешь моей страсти, Избор? – тихонько шепнула она мужу прежде, чем отправиться в свой закуток. – Ты её получишь, да так, что головы потом не поднимешь. Но только пойдём ночевать на сеновал, чтобы одни мы были.
Она и сама не знала, откуда взялись в ней эти слова, и как проснулась уверенность в том, что она может это сделать. Но Избор поверил, уж очень ему хотелось сладкого. Он взял жену за руку и увёл на сеновал над овином. Здесь сладко пахло сеном, было темно и тихо. Он кинул на сено старый тулуп и повалил на него жену. Но Замяна на этот раз не позволила ему верховодить, а взяла дело в свои руки. И столько раз довела его до сладкой вершины, что он взмолился:
– Всё! Не могу больше.
– Можешь, – возразила жена, и вновь взялась за него.
Ей было нужно, нет, необходимо взять над ним верх в постельных усладах, чтобы спасти свою жизнь. Так она чувствовала. И ещё поняла, что дух матери пришёл ей на помощь, научая тому, чего она не знала, и вливая в неё силы.
Избор, вновь доведенный до состояния, близкого к потере рассудка, набросился на жену зверем, и рычал даже, громко и яростно. А она отвечала ему утробными стонами, от которых он и вовсе сходил с ума. Уснуть удалось только под утро.
Утром Избор вышел во двор слегка помятый и бледный, но очень довольный. Домочадцы улыбались. Только старая Рытва исходила злобой – невестка её перекуковала. Но мириться с этим она не собиралась.
Несколько дней всё шло так же, к полному удовольствию Избора. Старейшина Роглед тихонько улыбался про себя. «Молодец, девка, – думал, – увела мужа из избы и опоила своей страстью». С такой бы и он сам с радостью пошёл, хоть сейчас. Сил ещё хватит и любить, и ласкать, и дитёнка ей дать. Эх, не будь Избор его сын, ни на что не посмотрел бы старейшина, воспользовался бы своим правом и забрал девку себе.
Такое желанное для всех благополучие оборвалось, однако, очень быстро. Многие домочадцы видели, как старая Рытва, изловила сына на подворье, увела его куда-то за избу и долго с ним говорила вдали от чужих ушей. А через два дня случилось несчастье.
Мужчины племени, вооружившись рогатинами и огромными дубинами, отправились на охоту. Старейшина и его сын ушли с ними. А среди дня в поселение с криками примчался Ёдрик, быстрый и ловкий мужик. На нём, как говорится, лица не было.
– Беда, родичи, страшную беду послали нам боги, – кричал он. – Старейшину нашего деревом придавило, похоже, до смерти.
Поднялся страшный шум и переполох. У Замяны упало сердце. Единый защитник тут был у неё, и того она лишилась. Вскоре мужики принесли своего старейшину на наскоро сооружённых носилках и положили на землю в центре поселения. Нести его в избу было уже страшно. Роглед совсем не мог говорить – грудь его была раздавлена тяжёлым стволом напрочь. И двинуть он не мог даже пальцем. Только глаза были живыми на неподвижном лице.
– Батюшка, да как же так? – кинулась к нему Замяна, и горячие слёзы закапали на неподвижное тело.
Его глаза посмотрели на неё ласково, но печально. Он тоже понимал, что оставляет несчастную невестку в руках лютого зверя, которого вырастил сам. И до последней минуты не понял, что от гремучей змеи, какой всегда была для него нелюбимая жена, мог родиться только змеёныш, и никто другой. А теперь змеёныш вырос, и ему понадобилось место отца в племени. Он понял это ещё там, в лесу, когда тяжёлое дерево рухнуло на него, вмиг лишив возможности двигаться и говорить. Следом на поляне появился его сын. Но не кинулся к отцу, чтобы помочь. Нет, он остановился рядом, глядя довольными глазами на дело рук своих, и ухмыльнулся.
– Вот и всё, отец, – проговорил спокойно, без всякой жалости в голосе. – Твоё время кончилось, пришло моё.
И пошёл своей дорогой, вроде как и не видел ничего.
Но от людского глаза трудно утаиться. Здесь же рядом оказался и Ёдрик, незаметный в густом подлеске. Он всё видел и всё слышал. Как только Избор скрылся среди деревьев, мужик оказался рядом со старейшиной.
– Держись, Роглед, – жалостливо глядя на поверженного старейшину, прошептал он. – Я сейчас подмогу приведу.
Роглед ответил только взглядом, но он сказал о многом. В том, что смерть его пришла, сомнений уже быть не могло. Но он не хотел умереть в лесу, один, как дикий зверь. Увидеть своих соплеменников ещё один раз и закрыть глаза в своём поселении – вот что ему ещё было нужно.
Ёдрик хорошо понял взгляд старейшины. И понёсся сзывать людей на помощь.
Последние силы покидали старейшину, и так чудом продержавшегося до сего момента. Люди стояли вокруг молчаливые и подавленные. В их жизнь пришли перемены, и ничего особо хорошего никто от этих перемен не ждал. Роглед обвёл взглядом собравшихся вокруг соплеменников, обходя только лица жены и сына, ещё раз взглянул на Замяну, закрыл глаза и испустил дух. Всё было кончено.
Тут заголосили женщины, запричитали жалобно и горько, загудели мужчины, не сумевшие сразу осознать всю глубину значения случившегося прямо у них на глазах, можно сказать. Но всё перекрыл вдруг визгливый женский голос. Это кричала Рытва.
– Люди, – громко вопила она, – наш старейшина покинул нас. Но он оставил нам своего сына. И теперь Избор здесь главный. Поклонимся ему.
И она картинно склонилась перед собственным сыном, пряча торжествующий блеск глаз. А Избор встал перед племенем, гордо выпятив грудь, и поглядывал зорко, кто и как низко кланяется ему. Склонились все, кроме Замяны.
– А ты что же? – яростно прорычал муж.
– Я не твоего племени и кланяться тебе не стану, – твёрдо ответила молодая женщина, и по глазам её муж понял, что её не согнуть.
