Лина Мак
Оживи меня
Глава 3
— Донь, давай ещё раз повторим, а? – прошу дочь повторить басню, которую мы учили уже почти час.
– Ну мам, – хнычет моя девочка, – я же её уже и так знаю. Давай лучше с тобой пойдём гулять.
– Маш, ты мелкая хитрюга, – улыбаюсь дочери и даю ей книгу с басней.
– Мх-мх-мх, – всё-таки захныкала.
– Давай так, ты сейчас читаешь её три раза, а после мы идём гулять, – иду на компромисс.
– Идёт, – весело заключает дочь.
– Только в голос, Маша. В голос! – вижу расстроенные чувства дочери, но она начинает читать, а я только и могу, что улыбнуться.
– А меня ты гоняла до последнего, – возмущается Сашка, заходя в комнату.
– Сынок, не утрируй, – одариваю старшенького улыбкой.
– Ну конечно, Маша же любимая девочка, а я просто «сынок».
– ТЫ не просто сынок, ты мой любимый сынок, – говорю сыну и подхожу, чтобы поцеловать его.
– Мам, ну я уже взрослый. – возмущается мой мальчик.
– А говоришь, что я Машу люблю больше, – вздыхаю тяжело и грустно, замечая, как Саша краснеет.
– Ладно, – соглашается упрямец, – но только в щеку.
– Ну конечно, в щеку, – соглашаюсь и растягиваю губы в улыбке.
И только подхожу к сыну, как слышу Машу:
– Я тоже хочу Сашку поцеловать, – и дочь подрывается, чтобы первой быть возле брата.
– Не-е-ет! – кричит тот и начинает убегать от сестры.
И так тепло становится в доме от смеха моих детей, их улыбок и беготни. А на кровати остаётся лежать учебник Маши с басней «Стрекоза и муравей».
Мои детки. Открываю глаза и понимаю, что плачу. Слёзы текут по щекам, не переставая, даже когда я всё-таки понимаю, что проснулась опять в избе Лесника, и боль моя не только физическая.
Да ещё и эта басня… «Стрекоза и муравей»:
“… Лето красное пропела;
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза…”
Лето. Сейчас же лето, но в этой избе печь топится. Чувствуется живое тепло. Его-то я ни с чем не спутаю. Всё детство и юность прожила с ним рядом. Летом печка в саду, зимой – в доме и кухне: чтобы и тепло было, и кашу животным варить не в доме.
Для моих детей живой огонь – это праздник, потому что в современном мире тяжело найти дом с обычной печкой. Разве что музей.
Какой сейчас день, интересно? Хотя какая разница. Для всего мира я, скорее всего, уже… мертва. И для детей тоже. Боже, как же больно. И эта боль не даёт мне забыть, что я всё-таки жива. Пока.
В избе светло, значит, сейчас день. Попробовала пошевелить руками. Левая работает нормально, а вот правая болит. Приподняла её – кисть опухла, и фиолетовый синяк от самого́ локтя до ладошки. Обо что же я так приложилась?
Но вот мой глаз что-то упускает. Мозг бьёт тревогу, но не может понять, чего не хватает.
Ладно, нужно для начала себя попробовать ощупать само́й. Потому что то, что всплывает в голове, совсем не радует своими перспективами.
Продолжила осмотр рук и обнаружила, что на левой нет двух ногтей. Ну вот совсем нет. До самых кутикул только запёкшееся мясцо. Япона мать.
Ладно, с этим разберёмся чуть позже. Рукой провела по лицу и поняла, почему не открывается правый глаз: сейчас он залеплен пластырем, а вот от нажатия на него боль прошибает приличная. Значит, всё-таки разорвана кожа. Ну, будем надеяться, что хоть глаз остался целым.
Приподнявшись на левом локте, попыталась оценить свой внешний вид: заглянула под тёплое одеяло, которым была укрыта – под ним я в штанах и футболке. И, что самое интересное, это мои вещи. Потянула футболку немного вверх – и тут синяки по телу. На животе пара размером с большой кулак, а на рёбрах, скорее всего, больше, но рассмотреть не могу, потому что сил не хватает поднять футболку выше.
Да и сил просто не хватает, они заканчиваются, как воздух в пробитом шарике.
Легла назад на спину. Вздохнула пару раз, чтобы успокоить боль от своих движений. Прикоснулась к телу здоровой рукой. Жар ещё чувствуется, но, может, это и не так. Вроде же мозг функционирует нормально.
Жаль, что моё внутреннее состояние нельзя вот так попробовать рукой.
Рядом на полу что-то зашевелилось. И стоило мне повернуть голову в сторону звука, как передо мной возникла большая голова собаки.
– Так вот кого я должна благодарить за то, что меня нашли у реки, – охрипшим голосом проговорила, рассматривая животину. – Ну привет, чудище.
Погладить пса у меня не вышло нормально, но друг человеков сам подлез мне по руку. И вот вроде и понимаю, что животное, а какое же хорошее. Собака даже заскулила, смотря мне в глаза своими такими умными и красивущими глазами синего цвета.
– Лайка, что ли? – спросила, только вот у кого? Даже хмыкнуть попыталась над собой. – Барс, так вроде тебя зовут?
А собака задёргала головой в разные стороны, будто соглашаясь с моими словами. И видя этот восторг в глазах пса, я почувствовала боль. Но не простую.
Вот если бы у меня сейчас спросили, как это, когда болит душа, я бы ответила.
Боль начинала покусывать своим языком сразу со всех сторон, а голову, сложилось ощущение, что сдавило в двух сторон, аккурат по вискам. В глазах полетели яркие жёлтые звёзды, от которых только больше слёз выступило. И вот когда эта боль начала пробираться к сердцу, я уже не могла даже вдохнуть.
Груз понимания того, что со мной произошло на самом деле, просто давил, желая расплющить. Я всеми своими целыми и не очень косточками чувствовала это давление, и мне оно ой как не нравилось.
Хотя мысль, чтобы отпустить всё и дать этой боли сделать своё дело, посетила меня уже пару раз. Но перед глазами встали лица детей и мужа. Нет. Нельзя.
Барс опять заскулил, опустив свою голову мне на живот, от чего хочется так же заскулить, но я только мычу:
– Ммм.
И собака понимает, что что-то не так. Умный мальчик.
До слуха доносится стук двери. Деревянной. А после – тяжёлые шаги, и в поле моего зрения появляется огромный… нет… ОГРОМНЫЙ волосатый мужик.
Мой глаз так раскрылся от удивления, что даже кожа запекла растягиваясь.
– Очнулась, – тяжёлый бас немного оглушает, но расстройство в голосе обижает.
И что мне сказать? Послать? Поблагодарить? Или, может, поклоны бить начать? А может, просто помолчать?
Да. Точно, я лучше помолчу. У меня всегда были проблемы с общением в критических ситуациях. Папа с детства говорил, что мне нужно учиться закрывать рот, когда вокруг писец полный, а не открывать его.
А мои дети научили меня не просто закрывать рот, но и «медленно выдыхать». И опять это щемящее чувство потери в груди от воспоминаний.
– Тебе нужно поесть. – «Да ты что? Точно?» – так и хочется сказать в ответ, но я только прикрываю глаза и понимаю, что действительно нужно поесть.
Слышу, как с характе́рным скрипом открывается дверца в печке, а закрытыми глазами прямо явственно вижу, как на огонь кладут дрова, и пламя их поедает. Сначала лаская, а потом… испепеляя.
Всегда любила огонь.
А сейчас… скорее всего, защитная реакция моего организма. Мозг пытается перекрыть всё то, что произошло, хорошими воспоминаниями. У меня так всегда было. Даже когда, спустя пару дней после родов, у меня спрашивали, как я могу скакать и улыбаться, я начинала прислушиваться к себе. И складывалось такое впечатление, что мне это всё просто приснилось. Только из сна я каждый раз приносила маленькое счастье.
Рядом с лежанкой грохнуло что-то тяжёлое. И опять этот рык:
– Марш на коврик, Барс. – прогрохотали прямо рядом с ухом, а я, блин, даже челюсть не смогла сжать. – А ты давай, приподнимись, я подушку подложу ещё одну под голову. Вставать тебе пока не нужно ещё. – Я сделала, как мне сказали, постаралась на левом локте приподняться, что было всё ещё сложно. – И давай, рот открывай.
Я метнула злой взгляд в мужика, отчего тот только почесал бороду, задумчиво глядя. И мне бы испугаться, но вот испытывала я сейчас только злость. Он же, спустя минуту, просто поставил мне на грудь миску с кашей.
– На. – Как собаке, твою мать. – Тебе нужно это съесть. Кормить тебя нет времени. Так что давай сама.
Кинуть бы ему в затылок этой миской, но вот сил нет вообще. Попыталась набрать ложкой кашу, но мне она показалась такой тяжёлой, что после пятой попытки я просто бросила эту затею. Меня пробивали психи оттого, что просто немощь какая-то.
Но самое раздражающее было то, что этот Лесник вроде и был занят своими делами, но я чётко видела, пускай и одним глазом, как он внимательно наблюдал за каждой моей попыткой.
А когда он опёрся двумя руками о стол и тяжело выдохнул, будто это он был раздражён, я уже была готова просто орать, чтобы меня выкинули на улицу и дали сдохнуть. Никогда не любила чувствовать себя беспомощной. А тут…
Я заметила, как он быстро сполоснул руки в самодельном рукомойнике и вытер их полотенцем, чистым причём. И быстро подошёл ко мне, опять садясь на табуретку рядом с лежанкой.
– Ты была в бреду трое суток, – проговорил этот низкий бас, а я просто не смогла сдержать удивления. – Жарило тебя основательно, и, поверь, я уже не ждал, что ты придёшь в себя. Но раз пришла, так будь добра – пожри. – А культурой здесь так и прёт, гляжу. – Если не двинула кони до этого, значит, нужно выкарабкиваться.
И вот вроде я и слышала раздражение в голосе Лесника, но моральные подзатыльники действовали отрезвляюще.
– Я тебя сейчас покормлю, – прорычал он сквозь зубы, и было понятно, что ему это не нравится. – Один раз. – он поднял перед моим лицом свою ручищу, показав указательный палец. – А дальше будь добра сама.
Он взял миску в одну руку, ложку в другую, и уже с кашей поднёс к моим губам. И что я испытала в этот момент? Правильно. Стыд и ярость.
– Открой. Рот. Алина. – Ты гляди, даже имя моё запомнил.
Но вот его интонация дала толчок, чтобы всё-таки начать есть. Вот по глазам его видела, что если не стану, то он мне эту кашу запихает через всем известное место.
Когда же миска опустела, мы с ним выдохнули одновременно. И можно было бы даже посмеяться в этот момент, но было не до смеха.
К губам приложили кружку с чем-то тёплым и травяным. Я уже даже не сопротивлялась. Открыла рот и выпила всё. Не открывая глаз.
Оттого, что поела первый раз, как оказалось, за три дня, я просто опять отключилась, услышав только тяжёлый вздох Лесника.
Нужно было, наверное, хоть спасибо сказать. Вот только проблема в том, что говорить мне вообще не хотелось.
Глава 4
― Как здесь здорово. ― Катя опять начинает запевать свою «песню», а я начинаю морщиться от её голоса. ― Какая природа, Алина. Ты только посмотри. ― я же стараюсь идти молча и не сбавлять шага, чтобы не нарушать дыхание. Всё по инструкции.
У Кати что-то явно перебор с эмоциями. И это только первый день. Хотя… «Ещё не вечер, ещё не вечер!»
Вот люди всё-таки интересные создания. У нас на каждое событие можно вспомнить или придумать песню, ну или хотя бы строчку из какой-нибудь песни.
И я сейчас молча про себя улыбаюсь такому задору в голосе Кати. Она, что-то мне так кажется, не поняла наших инструкторов, которые вчера и сегодня всю группу плотно инструктировали по всем пунктам тура.
― Алина, ну что ты молчишь? ― «Да когда же ты помолчишь?» – мысленно стону и закатываю глаза. ― Ну ты и скучная. – с возмущением и злостью летит мне в спину, а я даже не спорю. И тут… – А-а-а-а-а. Что за дрянь?! Уберите это.
И вот сейчас я уже не сдерживаюсь от хохота. Немного истеричного, немного злорадного, но смеха. Я даже останавливаюсь, хотя выбора мне не оставили, так как инструктора с двух краёв нашей колоны кинулись к этой «чудо-женщине», и вся наша команда тоже остановилась.
Но вот заткнуться бы мне сейчас, да куда там:
― Какая природа, Кать. ― начинаю говорить сквозь смех, который подхватывают остальные мужчины и женщины, что шли рядом с нами и все слышали, – Какая красота, скажи? А воздух-то какой. ― и уже не могу даже договорить ещё что-то, меня просто распирает от смеха.
И да, я вижу злющие глаза подруги, но мне, если честно, по барабану. Вот совсем. А желание подразнить её становится просто невыносимым.
― Тебе смешно?! ― начинает визжать Катя.
―Да, – отвечаю ещё сквозь смех. – А ещё мне будет смешно сегодня вечером, когда мы остановимся на ночёвку. Знаешь, у меня чёткое понимание того, что ты пропустила мимо ушей сегодняшний инструктаж, где нам сказали, что нужно будет самим принести дров, поставить палатки и до восхода солнца подняться, чтобы раньше выдвинуться, ― и по мере того, как я говорила, глаза Кати приобретали размеры гранёного стакана, блин, а смех за моей спиной опять набирал обороты. ― А ещё ночью будут дежурить по два человека, с пересменкой каждые два часа.
― В смысле? ― Это просто финиш, я опять заржала от души.
Но говорить больше ничего не хотела, потому что наша группа опять пошла в путь. Мы шли на подъём, пускай и небольшой, но уже почти два часа, так что растрачивать свои силы на смех и разговоры не хотела.
Тем более я сюда приехала для того, чтобы побыть в тишине. Разговоров мне и на работе хватает, и дома, и во всевозможных чатах от нашей школы и кружков детей, так что вечером хочется закинуть телефон и сказать всем ― я потерялась.
А сегодня меня ждала первая ночёвка на природе за последние пять лет. Хотя наши вылазки с палатками я особо и не считаю ночёвками на природе, так как мы чаще всего останавливались в местах для палаточных городков, где были даже розетки на столбах.
Сегодня же будет невероятная ночь. Да и последующие семь ночей будут такими же, и это воодушевило меня в тот момент…
В этот раз я уже спокойно выплывала со сна. Почти…
– Не дёргайся, ― спокойно, но устало проговорил мне этот бородатый Лесник.
И только после его слов я поняла, что меня разбудило. Он мне делает укол.
И да, первое моё желание сейчас ― это дёрнуться, но как только я поднимаю взгляд к его глазам, понимаю, что лучше не нужно.
Его движения чёткие, выверенные, как будто он этим всем занимается всю жизнь.
– Это антибиотик, ― сказал он, когда уже достал иглу из моего предплечья и помассировал место укола ваткой. ― У тебя интересная аптечка оказалась, ― он делает незначительное вроде замечание, но его взгляд сейчас вылавливает любую мою эмоцию.
Вот только что он хочет от меня услышать? Спасибо, что не оставил мой рюкзак? Или, может, почему у меня в аптечке есть антибиотики? Так, старая я стала. Хах. Даже само́й улыбнуться захотелось от своих мыслей. Но вот ответить в этот раз всё-таки решилась:
– Спа-с-сибо, ― а голос у меня ещё охрипший – мама не горюй. Как я только сдержала кашель?
– Да, ― хмыкнул в бороду Лесник, – Горло тебе ещё восстанавливать нужно.
Нужно… а может, и нет.
Когда он отошёл от меня к столу, я опять осмотрелась. В избе уже было темновато, и только свечи горели на столе, где как раз и стояла моя аптечка. А рядом была ещё одна, только побольше и тёмно-зелёного цвета. Чем-то похожая на такие, как у военных.
Попробовала опять подвигать телом, но вышло не особо. Хотя болело всё, конечно, уже не оттого, что на мне одни ушибы и переломы, а от постоянного лежания.
Опять попробовала пошевелить правой рукой, и тут меня осенило.
– Кольцо. ― прохрипела я.
– Что? ― удивлённо посмотрел на меня Лесник через плечо, но не подошёл.
А вот у меня всё заледенело.
У меня была одна привычка. Муж её называет глупой и дурацкой, но избавиться я от неё так и не смогла за пятнадцать лет.
Всегда, когда я о чём-то думала, нервничала, придумывала, рассчитывала, искала выход из самых разных ситуаций, я вертела на пальце… обручальное кольцо. Точнее, я его могла только больши́м пальцем всё той же правой руки продвигать по пальцу до второй фаланги и обратно. И левой рукой снимать – одевать. Но обязательно, чтобы кольцо не полностью снималось, а задерживалось на уровне ногтя.
А сейчас его не было. И да, я знала, где оно. Точнее, у кого.
― Ты мне мешаешь, Алина. Ты всем мешаешь. Так что извини, ничего личного. Хотя… вот это. Останется у меня. Как доказательство того, что я пыталась тебя спасти. Но ты отъела такую задницу, что я просто не удержала тебя…
Я хотела орать сейчас. Как я хотела орать.
Нужно успокоиться. Дышать. Нужно просто дышать.
Я накрываю левой рукой лицо, а здесь эта дебильная повязка.
– Сука. ― рычу сквозь зубы и просто сдираю её, чувствуя, что сдираю и кожу, которая успела прижиться за… три дня, блядь.
– Ты что творишь? ― ко мне кидается Лесник, а мне и его хочется разорвать.
Он быстрый, но моя злость и ненависть сильнее, да ещё он споткнулся о табуретку, а я просто отшвырнула от себя повязку, которая была на лице.
По коже побежало что-то горячее, а боль физическая немного остудила душевную.
Рана на лице запульсировала. Из глаз брызнули слёзы. Ах да, я, оказывается, могу уже видеть и другим глазом. Просто из-за повязки не могла.
– Да твою мать. ― рык как раскат грома, на ухо прямо, а на лице начинаю чувствовать большие, слегка шершавые пальцы. ― Ты, блядь, дура или притворяешься? ― опять рычит и мне тоже хочется. ― Или ты хочешь, чтобы у тебя через всё лицо шрамина остался как у зека?
А у меня внутри просто страшный коктейль из эмоций. Но я всё-таки резко поворачиваю к Леснику голову и прошиваю своим взглядом.
Почему прошиваю? Да потому что в тот момент, когда он смотрит в мои глаза – замирает на пару секунд. По его движениям глазами по моему лицу и шее это чувствуется очень отчётливо, даже если его борода и скрывает половину лица.
А то, что он замечает в моих глазах, останавливает дальнейший поток речей. Я замечаю, как он напрягается, вижу, как дёргаются скулы, да так, что борода ходит ходуном, но он молчит.
Дышать. Просто дышать. Нужно попробовать успокоиться, но большой палец опять тянется к безымянному… Я крепко зажмуриваю глаза, чтобы не дать слезам возможности выбежать. Вот только помогает это сла́бо.
На лицо ложится холодная мокрая тряпка. От неё пахнет ромашковым чаем.
Любимый чай Маши. Маша…
На губах растягивается грустная улыбка, и вся злоба и ненависть испаряется из меня, уступая место апатии и… опять БОЛИ.
Но самое интересное, Лесник чётко улавливает моё настроение и в следующую секунду начинает бурчать:
– Кто ты такая вообще? ― с рыком, но тихо выдаёт он. – Нормальная бы баба уже истерику устроила. Орала бы, слёзы бы лила, не знаю… матами бы обкладывала. А ты? ― он протирает место раны на лице и начинает смазывать мазью какой-то. – Ты вообще баба?
– Хм, ― я же только хмыкаю на возмущение этого бородача.
– Ладно, согласен. Ты баба! ― утвердительно отвечает он, но без малейшей тени на улыбку, а как-то даже зло, что ли. – Сам убедился, ― он закончил смазывать рану и хотел наложить очередную повязку, но в этот раз я остановила его руку своей, заглянув в злые глаза и покачав головой отрицательно, получив в ответ только раздражённый хмык. – Да и хер с тобой. – рыкнул он мне. – Не хочешь ― не нужно. Вот. ― он ударил по табуретке рядом с лежанкой ладошкой, а когда убрал, я увидела мазь в обычном железном тюбике. – Сама наносить будешь себе два раза в день. ― А когда уже отошёл от меня к столу, чтобы сложить аптечки, я услышала приглушённое: – Идиотка…
Ну с этим спорить не буду. Сама знаю.
Если бы не была такой, то никогда бы не согласилась на сомнительное путешествие с сомнительным человеком.
– На. Поёшь, ― на меня поставили миску с кашей.
Я взяла ложку и начала есть. Но ни вкуса еды не ощущалось, ни чувства голода или сытости. Ни-че-го.
Глава 5
― Я вся покусанная, ― уже полдня хныкала Катя. ― А ты всё ржёшь с меня?
― А что мне, плакать? ― улыбнулась я подруге. ― Мы только третий день в походе, а ты уже успела всех достать своим нытьём. А как же: «Какая здесь природа.», «Какой воздух.»? – передразнила я её, получая в ответ опять тот самый злобный взгляд.
― Я что, знала, что здесь будет так? ― начала уже повышать голос Катя.
― Так это всё было написано в буклете и на сайте, ― ткнул я ей носом в оплошность. – Ты же меня сама звала сюда. Как же ты смотрела тур, если уже решила сдаться? ― вопросительно посмотрела на подругу. – И нечего было разбивать свою палатку возле муравейника вчера.
Я полезла в боковой карман рюкзака и достала Кате мазь от укусов. Молча передала ей и также молча ткнула на инструкцию на обороте. Ничего не хотелось больше говорить.
И так мы прошли ещё полдня. До самого вечера Катя ко мне больше не подошла ни разу, только кидала в мою сторону довольно странные взгляды. Объяснить которые я не решалась. Но вот то, что они меня напрягали ― факт.
Да и куда ей было подходить, когда она собрала вокруг себя свободные мужские уши и руки, которые жалели её, сочувствовали бедной женщине и помогали нести тяжёлый рюкзак. Вот же проныра. Хотя, с её-то внешностью, грех не воспользоваться ситуацией. Тем более если я выбирала в поход вещи по комфортности, то Катя предпочла комфорту красоту. Все её штаны, кофты, кроссовки, платки, футболки – всё было строго по фигуре и обязательно подчёркивало её достоинства. А у неё их всегда хватало.
Красивая, с правильными чертами лица, небольшим носиком, карими глазами и тёмными, почти чёрными волосами. Такая Белоснежка, но с перекачанными губами и холодными глазами.
Когда мы дошли до очередной стоянки, инструктора предложили нам разойтись, как в лагере: девочки направо, мальчики налево.
Катя же уговорила меня отойти с ней подальше.
― Давай пройдём вон к тем деревьям, ― попросила она, умоляюще заглядывая в глаза. ― Ну не смогу я перед всеми обтереться салфетками, а там ты меня прикроешь.
― Ох, Катька, – тяжело вздохнула я, – ну ты и зануда. Пошли давай.
Мы отошли метров на пятьсот от основной компании и вышли на настоящий утёс.
Зрелище, конечно, завораживающее. Скала, под которой река тёмно-синего цвета вьётся как змея между могучими зелёными деревьями. А на горизонте закатное солнце. Красота. А какая сила витала в воздухе: необъятная, всепоглощающая, опасная, но притягивающая.
И то, что я залюбовалась, стало моей ошибкой…
― Ой, Алин, смотри, что там внизу? ― вдруг сказала Катя мне почти на ухо и через плечо ткнула пальцем вниз с утёса.
Вот что делает с человеком привычка: я, естественно, посмотрела, но не увидела ничего, только почувствовала… но слишком поздно.
― Ты что… ах, ― я только и смогла, что сделать выдох, как уже соскользнула с утёса, но смогла удержаться за край. Как? Даже не представляю.
― Да блин. ― гаркнул злой голос «подруги». – ТЫ даже нормально свалиться не можешь.
― Катя… дай руку… ― ошибка была в том, что я пошла с рюкзаком и даже не додумалась его снять, и сейчас он тянул меня вниз. А на руки я всегда была слабовата.
Я пыталась протянуть руку Кате, но, когда наткнулась на её глаза, пришло понимание: она мне не поможет.
― Ты знаешь… – и резкий выпад в мою сторону. ― Вот это, – она потянула меня за руку, но только чтобы стащить моё обручальное кольцо, – я оставлю себе, – а в глазах торжество и чёрная, непроглядная ненависть.
У меня всё замерло от понимания, что мне не помогут и даже не успеют прибежать на помощь. Холодный, колючий страх запустил все ресурсы, и я даже попыталась подтянуться на дрожащих руках из последних сил, но когда мне наступили на пальцы, то я уже не выдержала и закричала.
― Не волнуйся. Я утешу Андрея. А дети твои уже взрослые… – проговорила она, резко толкая меня сильнее, и я сорвалась, только и успев, что закричать в последний раз.
А в следующий миг в рот попала холодная вода, боль от удара спиной об воду выключила сознание на секунду, и чувство неизбежного накрыло с головой…
Я резко села на лежанке. Вся покрытая холодным потом и с колотящимся сердцем, которое готово пробить мою грудь. Паника и адреналин оттого, что это всё уже произошло, не уменьшается. К ним добавляется ещё и ненависть. Паршивое чувство.
Этот сон я вижу уже на протяжении недели. Недели, блин.
«Турпоход» уже закончился как пять дней, вот только я здесь непонятно где, а моя семья даже не догадывается о том, что я жива, скорее всего.
Ах да, я же теперь стараюсь передвигаться по этой избе. Это, конечно, тот ещё аттракцион, но всё же лучше, чем постоянное лежание.
Мой спаситель поначалу старался меня разговорить, но с каждым днём, видя моё нежелание общаться, становился всё молчаливее. В общем, меня это не расстраивает, а даже наоборот.
Да и он, скорее всего, привыкший к такому образу жизни. Человек не просто так выбирает жизнь отшельника.
Ладно, хватит о грустном. Осматриваюсь вокруг – ничего не изменилось. Всё та же комната с печкой, всё тот же стол посреди комнаты, всё тот же запах хвои, мха и травяного чая.
Изба, кстати, оказалась не такой маленькой, как я видела на фото в интернете, а достаточно основательной. Чего только стоит предбанник. И комнат в избе – две. Одна – в которой нахожусь я, а вторая чуть меньше, но сделана под спальню. Есть даже что-то наподобие отдельной комнаты для водных процедур. Ну, точнее, не комната, а пространство, отделенное тяжёлой брезентовой шторой, за которой стоит большой таз, напоминающий ванну, но круглый, и моё ведро. Вот же ж. Никогда не думала, что когда-то вспомню, как это – ходить в туалет на ведро.
Интересная всё-таки штука ― жизнь, не знаешь, где тебя поднимет, а где приложит об землю, чтобы «малиной» не казалась.
А ещё здесь пол сделан из досок, покрашенных обычной морилкой, скорее всего, потому что на них виден естественный рисунок. И да… электричества здесь нет.
Мой осмотр не дал ничего нового, в избе было тихо, что говорит мне – я пока одна.
Спустив ноги с лежанки, я задержала взгляд на своей сломанной конечности, попробовала ею пошевелить, но, испытав боль, решила оставить это дело.
Приподнялась, опираясь на табурет, и направила себя к буржуйке. Да, здесь и такое дело есть. В ней потрескивали дрова, а сверху стоял чайник. Закипающий. Налив себе чаю и положив ложку мёда из миски, что стояла на столе, я осушила кружку и прикрыла глаза.
Неужели меня не ищут? Я же всё время, что бодрствовала, старалась прислушиваться: вдруг услышу голоса или, может, вертолёт, или, может, машины, да на крайний случай собак, ну кроме Барса.
А самое страшное, что с каждым днём ожидания надежда на то, что меня найдут, таяла как воск, что по вечерам стекал по свече на столе.
Сейчас же, сидя за столом, я просто прикрыла глаза и начала молиться. Да. Я начала молиться. Давно я этим не занималась, хотя считаю себя верующим человеком.
Самое интересное, что «Отче наш» я стала повторять по несколько раз на день. И меня это успокаивает.
Открылась дверь. Я услышала тяжёлые шаги Лесника, а буквально через пару секунд мне в ноги упёрлась мохнатая голова Барса. На автомате запустила руку ему в шерсть и растрепала её, а он в ответ лизнул мне ладошку. Я, кстати, заметила, что он мои ладошки вылизывает каждый раз, как только его касаюсь.
Мужчина молча прошёл к буржуйке, налил себе чаю и присел напротив меня за стол. Радует, что стол у Лесника основательный, сделан из полубрёвен и шириной не меньше метра.
В следующий миг я отчётливо почувствовала его изучающий взгляд на себе. И можно было бы сказать, что мне неприятно или страшно, но нет. Ничего я к нему не испытывала. Хотя, может, раздражение, потому что вместо разговоров он стал смотреть. Вот так, как сейчас, будто сканером проходится по телу, стараясь пробраться в мозг.
– Зачем ты молишься? ― прозвучал вопрос.
Ну что можно ответить, когда не ожидаешь вопроса, вообще никакого. Я подняла на мужчину спокойный взгляд, немного приподняв бровь. Надеюсь, он поймёт и сейчас, что я не горю желанием разговаривать. Но либо он не понял, либо притворяется.
И вот я больше склоняюсь ко второму.
– Нет, мне просто хочется понять, ― он откинулся на спинку высокого стула в расслабленной позе. Только его расслабленность казалась ненастоящей. – Зачем? Или ты думаешь, что Бог тебя спасёт? ― и вот уже его бровь выгнулась, только на лице не было и тени улыбки. Он вообще не улыбался. – Или, может, ты веришь во всю эту херотень о Нём? ― и последние слова были сказаны со злостью.
Интересный поворот. Его разозлило то, что я молюсь? Или то, что я вообще верю в бога? Или он опять выводит меня на разговор? Хотя можно и поговорить, горло-то моё уже не болит.
– Верю, ― ответила спокойно, даже не стараясь юлить или оправдываться, не вижу смысла.
– Ну раз веришь, что же тогда твой бог не спас тебя? Или, может, ты думаешь, это Он послал меня на реку тогда? ― последнее он почти прорычал, а его зрачки стали почти чёрными. Вся расслабленность вмиг исчезла. – Ну так что же тогда твой бог не спасёт тебя отсюда? М? А может, ты плохо молишься? Что-то я не вижу здесь твоего бога, который ухаживал бы за тобой.
– А я молюсь не за себя, ― ответила на все его выпады, а вот он замер после моих слов. ― Я молюсь за своих детей, которые остались дома и не знают, жива ли я. Молюсь за мужа, который остался сейчас тоже один, ― добавила я тихо, но уверенно, и с каждым словом видела, как резко поднимается и опускается его грудь под объёмным свитером. ― А ещё молюсь за человека, который это всё, – обвела пальцем себя по кругу, – со мной сделал. Пускай бог благословит её всеми благословениями, по заслугам её.
– Значит, это была она. ― А он наблюдательный.
Вычленил нужную ему информацию из всей моей речи. Но вот злиться не перестал почему-то.
– Она, ― решила подтвердить.
Какая разница уже. Тем более он меня спас, а мне только дошло, что я даже его имени не знаю. Да только спрашивать не хотелось, и разговаривать тоже. Опять погладила Барса, который всё это время лежал своей мордой на моих ногах, и попыталась отстраниться от всего. Так легче.
– Ты плачешь по ночам. – «Да блин, ну что ты лезешь ко мне?» ― так и хочется ему крикнуть, но опять просто молчу, прикрывая глаза. Хотя сейчас в его голосе слышна какая-то тоска, которая трогает и меня. Только мне не нужна жалость. – И вот ещё, – он достал что-то из внутреннего кармана, – нашёл возле тебя в воде, когда вытаскивал из реки. Хорошо, что ламинированная, ― он убрал руку, а на столе осталась небольшая фотография… меня с детьми.
Я замерла. Ни вдохнуть, ни выдохнуть.
Мы сделали эту фотографию за неделю до отъезда. На ней Маша кривляется и обнимает меня с одной стороны, а Саша целует с другой и фотографирует в этот момент. У нас много таких селфи есть, но эту мне сын сделал небольшой и впихнул перед выездом в аэропорт.
― Будешь смотреть и представлять, как мы здесь без тебя развлекаемся, мам, ― хитро улыбаясь, говорил мне сынок тогда. – А ты там кормишь комаров, вместо того чтобы гонять нас…
Я потянулась за фотографией, и только когда брала, заметила, как дрожит рука. Поднесла к лицу, но поняла, что не вижу ничего. Всё размыто.
Барс заскулил рядом, тыкаясь своим мокрым носом мне в живот.
Я же просто растворялась в своей боли, которая съедала. А ещё злилась на себя. Злилась за то, что уехала. За то, что не обратила внимания на эту «подругу» изначально. За то, что сейчас даже ходить не могу.
