Литературно-художественный журнал
Журнал «Юность» №02/2025
Ольга Хейфиц
Родилась в Москве, окончила французскую школу, филологический факультет Российского университета дружбы народов, затем магистратуру Московского института психоанализа.
Работала на литературных выставках в Париже (Salon du livre Paris) вместе с издательством «Фамильная библиотека». В настоящий момент является автором просветительского цикла лекций и телеграм-канала «Архитектура личности». Лектор, писатель, автор романа «Детский бог».
Пудели и бабочки
Рассказ-игра
Ежели существует темная сила, которая враждебно и предательски забрасывает в нашу душу петлю, чтобы потом захватить нас и увлечь на опасную, губительную стезю, куда мы бы иначе никогда не вступили, – ежели существует такая сила, то она должна принять наш собственный образ, стать нашим «я», ибо только в этом случае уверуем мы в нее и дадим ей место в нашей душе, необходимое ей для ее таинственной работы.
Э. Гофман. Песочный человек
Когда я видел его в последний раз, то понял, что смотрю на чудо. Как такое могло произойти?
Как я раньше не замечал?
Этот человек украл мое лицо.
* * *
В день, когда я наконец решился, солнце как будто сгорело. С самого рассвета отяжелело, стало оранжевым, словно хурма. Лучи были вечерние: низкие, продольные, совсем не июльские. Я смотрел в окно и понимал, что совершаю ошибку. Это будет неприятный эксперимент.
Ненавижу психоаналитиков, вообще мозгокопателей. В топку все психопрофессии! От них только долбаная рефлексия. Ненавижу рефлексию! Это вредно.
Мне всегда мерещилась какая-то дикость в этой шарлатанской компашке из Вены. Впрочем, если учесть популярность гадалок, астрологов и священников, а также нехитрую истину, которая заключается в том, что большинство людей – идиоты, все обретает смысл.
Навязчивые фантазии, эротические сновидения, фаллические символы и оговорки – вот орудие, которым психические престидижитаторы разбираются с безумием, и вероятно, людям нравится ковыряться в этом, потому что у них самих в постели – шаром покати.
Когда моя жена попалась на эту удочку, я ужаснулся. Это что же, я женат на идиотке? С другой стороны, женщинам простительна наивность, они созданы для любви, для заботы о детях, для колдовства. Ум портит женское, убивает все плотское. Так что, ясное дело, там критического мышления – с гулькин нос. Но упрямства им не занимать. Я пытался объяснить ей, что к чему, и, разумеется, потерпел неудачу.
Кира – красотка. У нее темные волосы. Коса как позвоночник.
Когда она смотрится в зеркало, то надувает губы, они становятся похожи на какую-то еду. Это выглядит нелепо, но приятно. Я смеюсь над ней, она обижается и бросает: отстань! И тогда ее рот опять прежний. Нормальный рот.
Зачем она пошла к психологу? Что ее не устраивало? Может, она поняла, что я задумал? А вдруг она догадалась о самом главном?
Дело вот в чем: я долго сомневался в своем происхождении, в том, кто я такой на самом деле, но недавно узнал правду. Чья я плоть от плоти. Для чего я создан. Поэтому откладывать больше не могу. Надо наконец закончить роман.
Тема моей книги – разоблачение психологии, этой лженауки. Я читал о фрейдизме, склонялся к тому, что это блеф за ширмой многозначительности, и решил наконец найти в себе силы исследовать и разоблачить этот метод, поставив опыт над самим собой. А жена моя, Кирочка, любимая, как раз и подкинула невольно идею. Она, желая усовершенствовать своего благоверного, много раз намекала, что мне нужен хороший мозгоправ.
Кабинет доктора Каца
Кабинет доктора Каца находится на Чистопрудном бульваре, 23.
Старинный дом, балкончики, хрустящая лепнина – розетки и львиные пасти. Внизу библиотека, набитая студентами и любителями дешевого капучино, напротив – бар.
Я зашел в подъезд и почувствовал, как свело пальцы. Будто внутри, от подушечек до суставов, протянулись нитки. Такое случается, видимо, вторая чашка кофе после завтрака была лишней.
Итак, квартира номер 7. Я проскочил широкий лестничный марш с розовато-желтыми, сырными ромбиками старой плитки и поднялся на третий этаж.
Когда я узнал, что доктор принимает в жилом доме, то был слегка разочарован. Я мечтал телепортироваться на сто лет назад, в место, напоминающее одновременно кабинет мыслителя и старую швейцарскую клинику для душевнобольных: нечто классическое, с деревянными панелями, книгами, может быть, даже с холодной мраморной душевой в конце коридора и бесцветной секретаршей на входе.
Но доктор Кац открыл дверь сам.
Он, в свою очередь, выглядел как надо. Среднего роста, округлый, очень опрятный. Опрятными были и белая тесноватая рубашка, и аккуратный пробор скудных волос, и шейный платок. Опрятный, но неприятный Кац поправил очки и отступил в тень прихожей.
Кабинет меня не впечатлил. Я, определенно, надеялся увидеть кушетку: заваленную подушками или укрытую пледом, в крайнем случае обтянутую кожей, но обнаружил заурядный серый диван, на подлокотнике – коробочка с салфетками, умеренные светлые стены, стеллажи с книгами, журналы на низком столике.
Доктор Кац закрыл дверь, знаком предложил присесть на диван, а сам опустился в объемное кресло напротив.
Я снова вгляделся в его лицо: теперь, в заоконном свете, было видно, что мы, скорее всего, ровесники. Крупный нос, усы, седеющая борода, ничего вызывающего. Фрейдовы глаза – карие буравчики. То, что надо!
Я выбирал специалиста из дорогих. Но не слишком дорогих и растиражированных. Отказался от нескольких вариантов и в конце концов определил для себя три важнейших критерия, которым должен соответствовать объект эксперимента.
Во-первых, это должен быть мужчина. Я ни в коем случае не хочу обидеть женщин, уверен, среди них есть небесчувственные, но не представляю, как женщина могла бы понять мужчину.
Во-вторых, психолог не должен быть публичным и, упаси боже, популярным. Думаю, здесь не нужно ничего объяснять.
В-третьих, он должен преподавать в достаточно статусном учебном заведении, иметь степень, то есть принадлежать к ученому сообществу.
Доктор Кац соответствовал всем трем критериям, а самым приятным было то, что Кац учился в Вене. Это добавляло ему сходства с небезызвестным прототипом и таким образом возносило мою миссию на серьезный метафорический уровень.
Я не знал наверняка, чего ожидать, но было любопытно, как он начнет расковыривать мысль, как попытается вести меня тайными тропами через давно утраченную, темную часть меня самого.
Черт возьми! Мне нравится, как я начал выражаться даже без свидетелей! Я точно становлюсь похожим на своего деда!
– Итак, Сергей, давайте познакомимся, – начал Кац и вдруг пробормотал негромко, как будто себе под нос: – Вы согласны, что вас сотрут?
– Простите?
Он поднял голову:
– Я сказал: у нас пятьдесят минут.
Он попросил меня рассказать о себе.
– Мне сорок лет, я женат, начальник департамента в компании по строительству солнечных электростанций. Что еще…
– Живы ли ваши родители? Есть ли у вас братья или сестры? Дети?
– Нет, ни братьев, ни детей. А вот насчет родителей – отличный вопрос! Отца я не знал. Ну, то есть, до последнего времени. С матерью видимся иногда, она живет в другом городе.
На коленях у Каца лежал большой блокнот, все время, пока я говорил, он что-то записывал, при этом стараясь не отрывать от меня взгляда. Представляю, какие у него там каракули. Отложив ручку, он спросил:
– Вы не знали отца до последнего времени?
– Даже его имени.
– Расскажите, – потребовал Кац, как-то хитро перекрутив ноги.
– Мать скрывала, кто мой отец. Говорила, это неважно. Говорила, это не имеет ко мне никакого отношения.
– А вам хотелось его узнать?
– Сначала нет. Был уверен, что он обычный козел, раз бросил ее. А потом кое-что начало вырисовываться. Думаю, он ее не бросал. Это ее фантазии или просто вранье. Она часто врет. Так что, вполне вероятно, у них был одноразовый секс или короткий романчик. Думаю, он мог даже не догадываться… Короче, она говорит, что не может назвать его имени. Теперь я знаю почему.
– И почему же?
– Мой отец – внебрачный сын очень известного человека.
Кац не выглядел удивленным.
– Так вы теперь знаете, кто ваш отец? Он жив?
– Нет, он умер, но мне известно, откуда я, с кем связан. Чувствую определенную ответственность. – Я замолчал.
Он подождал и уточнил:
– Расскажете побольше о ваших родственниках?
– Вы же мне о своих не рассказываете.
– Это так.
– Вот и я пока воздержусь.
Кац не обиделся:
– Хорошо. Есть что-то, что вы считаете проблемой? Психологической, сексуальной? Я имею в виду: если бы другие люди не говорили вам, что у вас есть проблема, что могло стать для вас поводом обратиться к психологу?
Отправляясь к психоаналитику, я догадывался, что не всегда буду понимать, к чему он клонит, и не всегда смогу быть в выгодном положении, это были правила новой игры, и я решил, что для чистоты эксперимента лучше говорить правду. Насколько это возможно.
– Иногда меня удивляет, почему люди странно воспринимают простые вещи.
– Например?
– Например, недавно мы ужинали с друзьями, я подшутил над женой, всем было весело, все смеялись. А она обиделась. Я считаю, у людей сегодня проблемы с юмором.
– Юмор – это замечательно. Когда смешно всем. Когда смешно только шутнику, возможно, это нечто другое.
– Что, например?
– Например, сарказм.
– И чем он отличается от юмора?
– Он заставляет человека чувствовать себя лучше за счет другого.
– Интересный у вас способ выуживать из людей информацию. Подкалывая их, – заметил я.
– Моя работа состоит не в том, чтобы выуживать информацию, а в том, чтобы слушать то, о чем вы хотели бы рассказать, но опасаетесь, что вас осудят.
Он отложил блокнот, переплел пальцы и уточнил:
– Так есть все-таки что-то, что вас беспокоит, что бы хотелось обсудить?
– Да, пожалуй, есть. – Я теперь все время поглядывал на часы, которые висели слева на стене. Ограниченный пятьюдесятью минутами, я слегка злился. – Я пишу книгу. Роман. Хочу издать его.
– Прекрасная мысль! Можем ли мы поговорить, о чем ваша книга? – Преисполненный энтузиазма, он снова вцепился в ручку.
– В другой раз…
Мы помолчали, видимо, Кац ждал, что я продолжу, но мне не хотелось говорить самому. В конце концов, пусть он задает вопросы.
– Так есть нечто, что мешает вам опубликовать роман? – наконец вымолвил он.
– Наверное, нехватка времени. Я даже думал уволиться. Мне дадут хороший парашют, его хватит на какое-то время, и я смогу заняться книгой. Но не уверен, что жена оценит такой поворот. Она женщина… материальная. Ей нравится только то, что приносит деньги. Она любит деньги, да. А в нашей стране заработать на книге маловероятно.
– Но вероятность есть? Вы знаете русских писателей, которые неплохо зарабатывают?
Я молчал. Кац продолжил, игнорируя мое замешательство:
– Пусть их немного, но они существуют. А значит, их опыт доказывает обратное. Вы давали читать кому-то текст?
– Да, одному редактору, хорошему редактору. Он хвалил, – соврал я.
– Как долго вы работали над книгой?
– Лет шесть. Я не спешил.
– Вы уделили книге много времени, вложили много сил. Ваш текст оценил профессионал. Было бы обидно бросить все на самом финише, – мягко заметил Кац, и в этот момент я ощутил в груди легкий, но явственный толчок.
Горло сдавило, как когда-то в детстве. Так вот для чего здесь салфетки – доктор играет на моей жалости к себе. Забавно, что он не распознал лжи, впрочем, я так и знал.
– И что вы предлагаете делать?
– Предлагаю вместе подумать, что вам мешает и как вы могли бы помочь себе продвинуться к мечте.
Он взглянул на часы.
– У нас остается всего несколько минут. – Он поднялся, вытащил из папки и протянул мне пару листов бумаги. – Если вас устроят условия договора, подпишите, и тогда мы назначим следующую встречу.
– Договора?
– Да, о продаже души.
– Что?
– Говорю, не надо спешить, там про платежи.
Он провел пальцем по бумаге. Я отметил слишком короткий ноготь на указательном пальце.
– Пожалуйста, ознакомьтесь, всего несколько правил. Вы обязуетесь всегда приходить в одно и то же время, раз в неделю, все сессии проходят в этом кабинете и длятся ровно 50 минут. Если вы опаздываете, сессия не продлевается, но вы оплачиваете полное время. Если вы не приходите на сессию или отменяете ее меньше чем за сутки, сессия так же оплачивается.
– Удобно для вас.
Он улыбнулся.
– Если вы решите больше не приходить, не стесняйтесь сказать об этом сейчас, вы меня не обидите.
– Ну почему же, я хочу продолжить.
– Когда вам было бы удобнее? Предлагаю пятницу, в 18:00.
– Отлично, я приду.
* * *
– Вам снятся сны?
О, первый фрейдистский вопрос.
– Нет, или да, но редко. И я их не запоминаю.
– А после нашей встречи или, например, сегодня вам ничего не снилось?
Ровно через неделю доктор Кац сидел напротив в мешковатом сером кардигане и поглядывал на меня сквозь свои смешные маленькие очки. Он изучал меня, а я его. Мне показалось, он слегка осунулся. Или похудел.
«Интересно, – подумал я, – зачем люди носят очки, когда есть линзы. Или даже лазерная коррекция зрения». А вообще, не люблю карих глаз. Какие-то собачьи. Повезло, что у меня голубые. Я любил свою радужную оболочку.
– Кстати, мне действительно сегодня приснился сон, – вдруг вспомнил я. – Я шел по колено в воде, быстрое течение, холодно, а рядом – человек, у которого была большая палка типа посоха. Он опирался на палку.
– Он вам знаком? Он помогал вам?
– Нет, не знаком и не помогал.
– Прекрасный, важный сон. – Доктор явно был доволен. – Как вы считаете, мог бы я быть этим человеком?
– С чего бы вам быть им? Он совсем не похож на вас.
– Судите сами: река, море, вообще вода символизирует бессознательное. Вы пытаетесь решить какую-то задачу, преодолеть водораздел, река бурная, ваши чувства по поводу вашей задачи довольно сильные. Вы на пороге чего-то нового. Решение пойти в терапию для бессознательного – тревожное. Вы ступаете на неизведанные территории, а человек, который мог бы помочь вам справиться с течением, явно двигается увереннее, чем вы, у него есть на что опереться – посох. К тому же посох – это фаллический символ, символ отцовской фигуры, кого-то сильного, обладающего властью. Но пока он вам не помогает.
– И какой из этого вывод? Откровенно говоря, звучит все это несколько надуманно. Вы гадаете по снам?
– Звучит необычно, это правда. Но в этом нет никакой тайны. Сны будущего не предсказывают, сны показывают, в каком состоянии находится психика. А уж от состояния психики зависит и будущее. Могу только отметить, что пока вы мне не доверяете. Но это вполне естественно.
– Вы хотите сказать, что есть какие-то общие для всех символы? И с их помощью вы можете объяснить меня так же, как любого другого? Меня, успешного человека, творческого, возможно писателя, вы можете раскрыть теми же ключами, что и, к примеру, безграмотного какого-нибудь алкоголика?
Он записал что-то и ответил:
– Или принца крови. Да, в сущности, так и есть. Вы сейчас злитесь на меня, и это естественно, однако тут нет противоречий. Психоанализ исходит из позиции, что любой человек уникален и вместе с тем такой же, как другие. У каждого в норме есть две руки и десять пальцев, а пользуемся мы ими, с одной стороны, одинаково, но вместе с тем по-разному. Мы все держим пальцами вилку, но лишь некоторые с помощью пальцев создают великие скульптуры или извлекают музыку. У всех есть ноги, но не все становятся Нижинским, не так ли?
Я кивнул.
– Может быть, поговорим о вашем отце?
Интересно, он чувствует подвох? Чувствует силу, которая может разоблачить его? Мой дед, вот кто был великим разоблачителем аферистов вроде вас, доктор.
– Не думаю, что я этого хочу.
– Тогда вернемся к нашему домашнему заданию. Позвольте себе пофантазировать, что будет, если вы станете известным писателем. По каким признакам вы поймете, что ваша мечта сбывается? Что вы будете делать?
– Как пойму… ну, наверное, для начала о моей книге напишут в «Локусе».
– «Локус»? Это какой-то журнал?
– Это крутой литературный журнал. Вроде как «Новый мир», только современный. Если о тебе там написали, считай, ты в дамках. Печатают, кстати, не только художественное, нон-фикшен тоже. Модную публицистику. Очень влиятельный журнал.
– И статья там стала бы значимым подтверждением вашего успеха, верно?
– Да.
– Прекрасно, а дальше?
– Дальше… дальше меня пригласил бы на интервью кто-то вроде Познера…
– Замечательно! – Кац делал пометки в своем блокноте и удовлетворенно улыбался, как будто составлял список подарков себе на день рождения.
– Потом премия. Допустим, «Большая книга». А потом я бы купил себе классную машину. Может быть, «порш». Да, точно. Маленький, яркосиний 911. С красными суппортами. Что-то непрактичное, только для себя.
Кац даже причмокнул от удовольствия. Надо заметить, это было необычное, но приятное чувство – видеть, как кто-то получает удовольствие, обсуждая мои мечты. Впрочем, чего не сделаешь за почасовую оплату.
Дома я открыл компьютер и напечатал:
Что утратил мир в XX веке? Веру в чудо. Мы потеряли чудеса, потеряли Бога.
Дарвин, Фрейд и Маркс своими умозаключениями лишили людей способности верить в нечто большее.
Но он есть, тот, другой, настоящий мир. На противоположной стороне бытия. Пока мы здесь пленники, нам видны лишь бледные отсветы происходящего там, в большом мире. Там мы сильные, решительные, там мы берем то, что заслуживаем, а не строим свою жизнь вокруг чужих ожиданий. Там мы способны на все!
* * *
– В прошлый раз вы упоминали свою жену. Говорили, что… – Кац заглянул в свой блокнот. – Ей нравится то, что приносит деньги. Расскажите о ней побольше.
Я внутренне содрогнулся. Но делать нечего, моя работа требует жертв.
– Я не очень умею говорить о личном.
В этот момент Кац посмотрел на меня как-то особенно, но я не испугался и продолжил:
– Она красивая женщина, самая красивая из всех, кого я знал. Мы познакомились сто лет назад, я сразу решил, что она будет моей. Я был студентом, подрабатывал в газете. А за ней тогда ухаживал один очень богатый человек. Не подумайте, что у них получилось, она не из таких…
– Каких?
– Которые ведутся на бабки.
Мне показалось или Кац ухмыльнулся?
– Ух и пришлось мне помучиться, пока я ее заполучил!
– Это как же?
– Я знал, что мы созданы друг для друга, поэтому меня не смущали ее отказы. Я не из тех, кто пасует. Просто нужно было время, чтобы она осознала: никто ей кроме меня не подойдет. Она не сразу смогла понять, насколько я… как бы это сказать… душевно близок ей.
– А вы сразу поняли? – Кац вскинул бровь.
– Да, я вообще очень глубоко чувствую людей.
И знаю, что даже самый твердый лед со временем тает. Поэтому я тогда круто изменил свою жизнь, бросил писать, нашел неплохую работу, много трудился, сделал карьеру.
– И как долго вы ее завоевывали?
– Пять лет. Пять лет отказов, пока она наконец не поумнела. – Я рассмеялся от воспоминаний. Кац тоже улыбнулся и что-то пометил в блокноте.
Доппельгенгер
Не знаю, насколько это была заслуга доктора Каца, но писалось теперь отменно. Вот уже месяц каждую ночь я проваливался в сон с ноутбуком в руках, книга пухла и разрасталась, так что если бы я писал, как это делал мой дед, вся комната была бы завалена листками бумаги. Как перьями из ангельских крыльев.
Все шло прекрасно. Пока утром в четверг, листая ленту «Телеграма», в канале журнала «Локус» я не наткнулся на это:
Пять причин, почему книга психоаналитика Г. К аца «Doppelgänger (Доппельгенгер)» названа лучшим нон-фикшен-произведением уходящего года.
Я ткнул в ссылку и оказался в сердце хвалебной рецензии.
Книга вышла только две недели назад, а тираж уже допечатывают. Глубокий, очень мощный текст, опровергающий все, что вы знали о психоанализе. Мы видим историю человека, не доверяющего психологам, но глубоко внутри мечтающего о том, чтобы кто-то разгадал его, облегчил его страдания.
Вокруг все засвистело, закружилось, голову будто ошпарило кипятком. В пальцах протянулись нитки, ладони скукожились, я в ужасе отбросил телефон.
– Что это, на хрен, такое?
Я так разозлился, что с трудом дожил до пятницы. И ведь некому пожаловаться, ведь никто не знал, что я знаком с доктором Кацем, который украл мою идею и тиснул статейку в «Локус».
Кац выглядел необычно. Что-то в нем изменилось, но я не сразу понял, что именно. Пока мы рассаживались, он привычным жестом погладил подбородок и быстро опустил руку. Тогда я понял – он сбрил бороду. Теперь его лицо было обнаженным и рыхлым. Он еще больше осунулся и как-то помолодел.
– Вы устали? – Кац застал меня врасплох: он выглядел не виноватым, а скорее сочувствующим.
– Не выспался.
– Что-то приснилось?
– Да, что вы украли мою идею с книгой! И со статьей в «Локусе».
– Интересно. – Кац продолжал участливо смотреть на меня, помечая что-то в блокноте. – Но вы же понимаете, что я не мог так быстро написать книгу? – уточнил он, глядя на меня как на неразумное дитя. – Я давно работал над ней. Наконец она вышла.
– Странно, что это совпало с моими планами, которые мы тут с вами записывали.
– На самом деле в этом нет ничего странного, – мягко заметил Кац и отложил карандаш, – это проекция. Довольно часто мы ошибочно интерпретируем поведение других людей. Когда мы не в силах сладить со своими сложными чувствами, например с гневом или стыдом, мы как бы размещаем их в другом. Так нам легче живется.
– И при чем тут книга?
– Вполне возможно, вы выбрали именно меня не просто так. Ваши бессознательные процессы выбрали того человека, в котором вы могли бы разместить свои переживания по поводу написания книги. Это не такая уж и редкость. Пациенты одного врача часто бывают похожи между собой. И с врачом. – Он откинулся в кресле. – Не слышали о таком?
– Вы уж извините, но похоже на бред, – ответил я.
– Я вижу, вы злитесь, но это никак не изменит того, что произошло. Давайте подумаем, почему это событие так расстраивает вас. Ведь то, что о моей книге написали в журнале, не означает, что я забрал это у вас. Правда?
– Как так получилось, что статья о вашей книге вышла именно в «Локусе», если вы еще недавно ничего о нем не знали? – осведомился я.
– Я и не узнал бы. Продвижением занимаются издатели. И, кажется, неплохо справляются. – Он пожал плечами. – Вы сами говорили, что это влиятельное издание. Так что нет ничего удивительного, что именно там появилась статья. Книгу неплохо приняли.
– Да, я это понял.
– Вам интересно, о чем она?
– Не уверен.
– А зря. Потому что она о нас с вами.
Кац выглядел совершенно искренним, но, кажется, все-таки издевался. О дед, помоги мне! Пошли мне сил и здравого смысла, чтобы не поддаться на манипуляции этого гипнотизера.
– Это история о том, что все, что нам нужно, заключено в нас. Проекции в окружающий мир и других людей составляют нашу личную реальность, порой сильно искаженную. Многое из того, что происходит исключительно в нашей голове, воспринимается нами как происходящее снаружи. Увы.
Когда через пару недель я увидел его напротив Познера, то почти не удивился. Что-то внутри меня знало: так и будет. Я угодил в ловушку. Я не мог объяснить этого чувства, но оно крепло день ото дня.
* * *
А главное – Кац снова видоизменился. Он был без очков. Решительно с голыми глазами. И глаза эти, прозрачные, голубые, казались мне странно знакомыми. Когда его глаза поголубели?
Я угнездился на диване, собрался в тугой рогалик, обхватив руками колени. Я весь дрожал.
– Задам вопрос, который уже задавал в прошлый раз: означает ли факт, что меня пригласили на интервью, то, что я украл это у вас? Как вам кажется?
Я не верил ему, бесконечно презирал его, но должен был понять, как он действует. Только так я смогу дописать свою книгу.
– Не знаю.
– Вы чувствуете, что вас обокрали?
– Да.
– Может ли это чувство быть связано с тем, что ваша мать «украла» у вас отца? – Кац смотрел на меня своими новыми глазами, почти не мигая.
– Понятия не имею. Мне наплевать на отца, для меня он просто – генетический мостик между мной и дедом.
– Давайте же поговорим о вашем деде. Расскажите мне о нем.
– Э-э-э, нет. – Я засмеялся.
Оля-ля! Рассказать ему о том, кем был мой дед, все равно что признаться Дракуле, что ты потомок Ван Хельсинга.
– Давайте откровенно. Я не смогу помочь вам, если не могу достучаться до вашей уязвимой, искренней части. Которая и привела вас сюда, нуждаясь в понимании и поддержке. Если я буду иметь дело с вашей подозрительной частью, тем вашим «я», которое пытается меня разоблачить, мы просто зря потратим время.
– А вы уверены, что сможете меня вылечить?
– Вылечить от чего? – Он прищурился. – Вы должны понять: я здесь, чтобы вас обольщать.
– Что?
– Говорю, я здесь, чтобы вас защищать. От самого себя. Вы слишком строги к себе. Вы пять лет ухаживали за женщиной, которая любит деньги, и вам, вероятно, пришлось заниматься нелюбимым делом, чтобы удержать ее. Вы шесть лет работаете над книгой, которую боитесь опубликовать. Вы нападаете на себя. Давайте подумаем об этом. И может быть, если я побольше узнаю о вашем деде, который, очевидно, важен для вас, мне будет легче помочь.
– О’кей, – сказал я, мне вдруг стало очень весело. – Если отгадаете загадку, вы выиграли.
Он кивнул.
Я продолжил:
– Отец родился в Париже. В январе 1938 года. Его мать – моя бабка – очень страдала: ведь дед был женат и предпочел остаться с законной супругой. Хотя, судя по бабушкиным дневникам, он очень ее любил, собирался бросить семью. Это была настоящая страсть, coup de foudre, удар молнии.
Бабка потом написала об этом рассказ. Подписалась псевдонимом, конечно. Грустная история: эмигрантский кружок, где они познакомились, был мал, мир тесен, все выплыло наружу и превратилось в фарс. Супруга моего деда, хитрая тетка, шантажировала его, вернула в семью и обставила все так, будто это был банальный адюльтер. Сожгла письма, выставила мою бабку идиоткой.
Бабуля, надо сказать, больше так никогда и не полюбила, замуж не вышла. Умерла нищей и безумной. С ума сошла, бедняжка.
– Печальная история. Говорите, ваша бабушка помешалась? – спросил Кац.
– Да, но не в этом суть, – ответил я.
– Так в чем состоит загадка?
– Предлагаю угадать, кто мой дед.
– И как же мне это сделать?
– Я косвенно рассказал вам историю его отношений. Ладно, дам еще две подсказки: пудели и бабочки.
Кац явно растерялся. Шарлатан на то и шарлатан, что глуп и знает только свое дельце. Конечно, он не смог бы догадаться, хоть я и спустил ему на руки все козыри.
И тут он выдал себя. Показал, что напуган:
– Знаете, что означает ваше желание загадывать мне загадки? – спросил он и не дожидаясь ответа продолжил: – Оно означает, что вы хотите быть разгаданным. Вы хотите, чтобы я вас разоблачил.
* * *
Сколько денег я уже потратил на этого человека? Сколько еще он выманит у меня, прежде чем я закончу роман? Меня это очень беспокоило. Я скопил немного специально для этой авантюры, но средства быстро заканчивались, и я дал себе слово, что не буду затягивать. Еще буквально пару недель, две-три встречи. Я понимал, что испытываю удовольствие, загоняя его в угол, ставя в тупик. Но скоро придется остановиться. Мне пришло в голову, что его известность – это даже хорошо, даже на руку. Чем выше он заберется, тем больнее я его уроню, когда выйдет моя книга.
В день, когда Кац получил премию, я плакал. Плакал, хотя снова знал, что так будет. Ведь он позарился на мою жизнь.
Ночью я почти не спал, потел, увязая ногами в прогорклом несвежем покрывале. Внутри все болело.
Я лежал и пытался проникнуть в голову Кацу, злобному Кацу, который, кажется, собрался занять мое место. Прикрыв глаза, я проваливался все глубже и уже мог разглядеть, как под прикрытыми веками, за радужкой, разрастались красные трубочки сосудов, как по ним неслись, словно детские рисунки, обрывки дневных впечатлений и наметки надежд. Потом я увидел розовый мозг, опутанный какой-то переливчатой пряжей, хрупкие нити тянулись в переполненную тайной гипнотическую воронку. Это было пространство непостижимого уровня сознания, и я летел туда стремительно, бесповоротно, познавая неуловимую связь всех явлений. Полифонию сущего.
Проснувшись, я понял, что нужно делать. И как это раньше не пришло мне в голову? Его книга! Doppelgänger. Я нагуглил текст.
Он действительно написал ее о нас, написал книгу о двойниках. Каким-то образом он знал, что я появлюсь. Он мой темный двойник. А вдруг оригинал не я? Вдруг это он настоящий, а я – демоверсия?
Я путался в мыслях. Ведь с некоторых пор я и сам вынужден был раздвоиться. Я – тот, кем кажусь. А кажусь я совсем не тем человеком, которым являюсь на самом деле.
Я не стал дожидаться пятницы. Оделся и сразу поехал на Чистые.
У подъезда дома номер 23 стоял ярко-синий Porsche. Красные суппорты издевательски полыхали на солнце.
Кац вышел из дома, задержался в дверях.
Я остановился в арке особняка напротив. И тут-то понял, что смотрю на чудо. Я стоял, рассеченный надвое восторгом, ужасом, и не мог понять, как раньше этого не замечал? Этот человек украл мое лицо. Он выглядел совершенно как я.
Когда мы познакомились два месяца назад, это был упитанный задрот, интеллигент, что-то такое. Очки, волосы, зализанные вокруг озерца проплешины.
Он похудел, сбрил волосы и дурацкую бороду, выкинул очки, избавился от нелепого наряда, напялил модную водолазку. И сейчас задержался в дверях, чтобы пропустить вперед высокую стройную женщину. Она подняла голову, и я увидел свою жену.
* * *
Телефон звонил не переставая. Доктор Кац поднял трубку.
– Это доктор Кац? – Женский голос.
– Да, добрый день.
– Здравствуйте. Я сразу к делу. Вы знали человека по имени Сергей Вырин?
– Да, это мой бывший пациент. У нас было несколько консультаций. А что случилось?
– Он умер неделю назад. И оставил вам книгу, над которой работал.
– Умер?! Мне?! Почему? – Доктор присел на подлокотник, восстанавливая и перебирая в памяти встречи с Выриным.
Ага, это тот тревожащий пациент, который всегда являлся в одной и той же одежде. С первой же консультации Кац определил его для себя как парня, которого легко вывести из равновесия и который пришел самоутвердиться за счет терапии и покинет ее, как только разочаруется. Так и вышло. Всего несколько встреч, а Вырина и след простыл.
И все-таки что-то с ним было не то, что-то не давало Кацу покоя, скреблось под кожей. Кац знал: он упустил в этом Вырине нечто важное, но уже не надеялся выяснить правду.
– Ох! Как странно… Простите, а с кем я разговариваю?
– Я его мать. – Голос в трубке звучал устало. – Если это удобно, мы могли бы встретиться?
Через несколько часов Кац спустился в кафе напротив.
Время было пустое, народу почти никого, так что он заметил ее сразу – крошечную пожилую женщину за столиком в углу. Палевый шерстяной свитер, короткая стрижка, перед ней – китайский расписной чайник и белая чашка. Кац сгорал от любопытства.