Анна и Сергей Литвиновы
SPA-чистилище
Все события, персонажи, места действия, описанные в романе, являются исключительно плодом авторского вымысла. Никакой связи с действительными событиями, людьми, местом действия и прочими проявлениями реальной жизни роман не имеет.
Глава 1
Звонок разбудил Ходасевича в половине второго ночи. По старой комитетской привычке полковник никогда не отключал свои телефоны – несмотря на то, что по делам службы ему не звонили уже несколько лет.
Валерий Петрович глянул на определитель: бывшая жена, Юлия Николаевна.
«Вот вздорная баба», – выругался про себя полковник и снял трубку.
– Юлечка, неужели трудно запомнить, – сказал он без всяких приветствий, – что в это время суток я сплю?!
– Как ты можешь спать, когда такое творится!..
– Что случилось?
– Пропала Алла Михайловна!
Ходасевич поморщился и протянул с досадой:
– Господи, кто такая Алла Михайловна?
– Как же ты не помнишь?! Это моя подруга, Алла Долинина! Я у нее несколько раз на даче была, а еще мы с ней плавали в круизе по Волге…
– Сочувствую.
– И это все, что ты можешь сказать?!
– А что ты хотела услышать?
– Как ты не понимаешь!.. Надо же что-то делать!
– Юля, в нашем государстве пока еще есть милиция.
– Что она может, твоя милиция!..
– Согласен – немногое. Но почему ты звонишь мне? При чем здесь я?
– Как!.. Ты служишь в такой организации, и еще говоришь, при чем ты!..
– Служил, Юля, служил!.. Глагол прошедшего времени – ты не чувствуешь разницы?
– Да перестань!.. Все вокруг знают, что бывших комитетчиков в природе не бывает!..
Валерий Петрович стал потихоньку закипать. Не по-настоящему – его на всю жизнь научили контролировать свои эмоции. Но порой вспышка управляемого гнева способна подействовать на собеседника отрезвляюще. Особенно – на его бывшую супругу.
– Юля, что происходит? Чего ты от меня хочешь?! Сейчас, ночью, в половине второго?! Что тебе от меня надо?! Чтобы я бросился искать твою подругу?! Неужели ты не понимаешь, что это просто глупо?! Зачем, объясни, ты мне звонишь?!
Как случалось уже тысячу раз, после яростной отповеди экс-жена тут же пошла на попятную:
– Валерочка, ну что ты кипятишься? Кому же мне еще звонить? Все знают, что ты всегда помогаешь нашей Тане!
Ходасевич прорычал:
– Таня – это одно. Она мне как дочь. А какая-то неведомая Алла Михайловна – совсем другое!
– Но ведь все знают, что именно ты раскрыл то убийство!.. В семье этих, как их… Конышевых[1]…
– И очень плохо, что все знают!.. Очень, очень плохо, что ты столь неимоверно болтлива!
Юлия ответила весьма сухо:
– Вот что, Валера. Перестань меня воспитывать. Я уже, слава богу, давно не твоя жена.
– Так ведь это ты звонишь мне среди ночи!.. И что же ты хочешь услышать в ответ? Признания в любви?
– Я хочу, чтобы ты взялся за это дело. Я сердцем чую: с Аллой Михайловной случилось что-то неладное… Дай-то бог, чтобы она оказалась жива…
Право слово, бывшая супружница может вывести из себя так, что гаркнешь, уже почти и не контролируя свои эмоции:
– Как я могу взяться за это дело?! Я тебе что – милиция? Или, может, сыскное агентство Ната Пинкертона?
– Валера, я тебя прошу!.. Алла ведь немолодая женщина. Моя подруга. С ней случилась беда, я чувствую. Как ты можешь быть таким бессердечным?!
– Нет, Юлечка.
Голос бывшей супруги стал умоляющим.
– Ну, я прошу тебя, Валерочка!..
– Нет, Юля. Нет.
– Вот что, Ходасевич. У тебя совершенно нет сердца. Вместо него у тебя, как у всех чекистов, – настоящая ледышка…
Полковник не стал дослушивать и наконец прекратил разговор – столь же бестолковый, сколь и бесполезный.
– Доброй ночи, Юля.
Он положил трубку.
Сна словно и не бывало.
Валерий Петрович вздохнул, выбрался из-под одеяла и потащил свою семипудовую тушу на кухню – заваривать чай, включать телевизор.
Когда пришла пенсия, его сон, на который он раньше никогда не жаловался, совершенно разболтался. Дай бог, снова заснуть к утру.
***
И правда: он бродил по квартире до четырех, смотрел телевизор, курил и чаевничал. Потом наконец улегся. Перед тем как залезть под одеяло, изменил-таки многолетней привычке – выключил оба телефона – и мобильный, и домашний. Бывшая жена известная сова – может не спать ночь напролет, в пять утра чего-нибудь надумать и снова ему позвонить. С нее станется.
Проснулся Ходасевич уже около одиннадцати, когда осеннее солнце проникло в щель меж небрежно задернутыми гардинами и стало светить прямо в глаза.
Пора начинать новый день – не очень, правда, ясно, ради чего. Или ради кого.
То утро Валерия Петровича было похоже на сотни других его утр. Ничем не примечательная пенсионерская тягомотина. Чашка растворимого кофе, первая сигарета, подобие зарядки. Затем тщательное бритье и душ. Потом завтрак – овсяная каша, омлет с беконом, йогурт. Ходасевич всю жизнь придерживался правила, что утренний прием пищи должен быть наиболее калорийным: чтоб на весь день энергии хватило. Беда состояла только в том, что ближе к пенсии и обед его, и ужин, и даже порой полдник стали не уступать по сытости первой трапезе. Оттого и разнесло полковника сверх всякой меры.
Покушать он всегда любил. Да и готовил мастерски. Жаль только, что с годами мало находится желающих разделить с ним хлеб-соль.
За кофе, зарядкой и завтраком полковник по привычке, приобретенной еще в краснознаменном институте, смотрел новости. Как только закончилась одиннадцатичасовая программа «Вести» по российскому каналу – он переключился на «События» по ТВЦ, а там и новости по первому каналу поспели. Все как в юности. Тогда они с Маратом прибыли в первую командировку в Париж. Ходасевичу, зеленому двадцатидвухлетнему юнцу, досталось, сидя в советском посольстве, штудировать буржуазные газеты под размеренное бубуканье черно-белого «Грюндига». У Марата было задание поинтересней. Марат всегда на полшажка опережал, в смысле карьеры, Валеру. Интересно, где он сейчас?..
С тех пор минуло сорок лет, и странное дело – и физически, и интеллектуально Ходасевич чувствовал себя сейчас совершенно так же. Разница заключалась лишь в том, что куда-то делись волосы, появилась одышка и вырос живот.
А утренний просмотр новостей, которым он себя по-прежнему изводил, стал теперь ровным счетом никому не нужен. И сегодня никакие ни посол, ни резидент не спросят с него ежедневного обзора средств массовой информации страны пребывания.
Тоже, если вдуматься, неплохо. В пенсии есть положительные стороны. Никому не подчиняешься, ни перед кем не отчитываешься.
Безграничная свобода. Страшная вещь.
Отечественные новости на разных каналах походили друг на друга, как братья-близнецы. Одинаковые события, прокомментированные одинаковыми словами.
И ведущие (почему-то сплошь дамочки) сходствовали, словно клоны, выращенные в одной пробирке. Все – напрочь лишены малейшей сексуальности. У всех – одинаковый имидж: учительница средней школы – строгая, но справедливая. Так и кажется, что она вот-вот начнет объявлять оценки за контрольную.
А мальчики-корреспондентики, что по прямым линиям рапортовали о событиях, произошедших в стране и мире, напоминали первых учеников, зубрил и отличников, отвечающих перед училкой старательно выученный урок. Все как один румяные и в очочках.
Короткий российский период гласности, свободы слова и плюрализма снова сменился редким единообразием умов.
«Старческое брюзжание, – подумал Валерий Петрович. – Что я к ним прицепился? Не иначе оттого, что сам не у дел. И мозгов для работы хватает, и опыта, и сил – да только никому они не нужны».
По привычке, приобретенной уже в последние годы, с особым вниманием Ходасевич просмотрел по ТВ криминальную хронику. Вчерашний день и нынешняя ночь оказались урожайными на уголовные напасти.
Наемные убийцы застрелили одного из руководителей Российского Центробанка. Убийство произошло вечером, в то время, как банкир шел к своему автомобилю после футбольного матча с коллегами. Заодно убили и банкирского шофера. Правительство на своем заседании почтило память погибшего минутой молчания…
А вот и другой криминал, рангом поменьше: избит и ограблен известный актер, возвращавшийся поздно вечером домой после спектакля.
А в городе Вольском Саратовской области произошла массовая драка на танцах. Руководители области заверяют, что столкновения случились не на межэтнической, а на бытовой почве. В последнее время выражение «не на межэтнической, а на бытовой почве» стало звучать в российских СМИ как заклинание. Верный знак того, что власти пуще огня боятся расовых волнений. И понятия не имеют, как их предотвратить.
У Валерия Петровича сразу появились свои соображения и по поводу расследования убийства банкира, и по части нападения на актера. Имел он собственное мнение и о том, кто и зачем разогревает в провинции межнациональные распри. Беда заключалась в том, что взгляд полковника на происходящее больше никого не интересовал.
Служба перестала привлекать отставника Ходасевича к аналитической работе после того, как погиб его куратор полковник Гаранян[2]. Скорее всего, о нем попросту забыли. Бюрократии, волокиты и неразберихи в родном ведомстве хватает.
Жизнь резко поскучнела. И по карману вынужденное бездействие, чего там греха таить, ударило. Однако Валерий Петрович считал унизительным напоминать о себе. Всю жизнь он придерживался правила, заповеданного отцом-генералом, пограничником, попавшим под горячую руку Хрущеву в пятьдесят седьмом: от службы не отказывайся, на службу не напрашивайся. Не из-за верности ли сим принципам отец доживал свой век в отставке, никому не нужный, на скромной дачке под Питером?.. Так же, как нынче Ходасевич коротает свои пенсионерские дни в одиночестве, в скучной московской квартирке?
И тут снова позвонила бывшая жена.
Голос у Юлии Николаевны на сей раз был сладчайшим и мягко-просительным.
– Валерочка! Я тебя умоляю! Помоги найти нашу Аллу Михайловну! Ее дочка просто места себе не находит!
– Что я могу сделать?
– Валерочка, ты хотя бы встреться, поговори с ней!
– С кем?
– Ну, с дочкой.
– Зачем?
– Ведь ты же у нас такой проницательный!
– И что дальше?
– Ты, конечно же, сможешь подсказать ей, как действовать, что делать… Ты любого Ниро Вулфа за пояс заткнешь… Пожалуйста, я тебя очень прошу… Ведь это только одному тебе по силам… Ты ж у нас такой умный!..
Воистину, лесть способна добиться своей цели там, где бессильны угрозы, мольбы или подкуп. И даже человек, понимающий, что ему грубо льстят – как в данном случае Валерий Петрович, порой не в состоянии устоять перед очарованием неприкрытых похвал. Поэтому полковник хоть и нахмурился, но буркнул:
– Господи, что ж с тобой сделаешь… Пусть эта дочь Аллы Михайловны мне позвонит. Я поговорю с ней.
Экс-супруга не смогла сдержать радость:
– Валерочка! Дочка Аллы Михайловны сейчас находится у меня. Я сказала ей, что ты никогда не выходишь по делам из дому, и поэтому она готова приехать к тебе – в любое время, когда ты скажешь. Пожалуйста, прими ее!..
– Юля! Ну как тебе не совестно! Воистину: дай негру палец – он всю руку отхватит!..
– Валерочка! Ну не сердись! Я ведь знаю, что для вас, оперативников, очень важен личный контакт, глаза в глаза, а какой контакт может быть по телефону!..
Ходасевич только вздохнул, а Юлия Николаевна напористо продолжала:
– Пожалуйста, прими ее. Я дам Лене трубку – дочь Аллы Михайловны Еленой зовут, – и вы договоритесь, когда ей будет удобно к тебе подъехать…
* * *
И вот в тот же день, к семи вечера, ровно в назначенное время, в квартире полковника Ходасевича нарисовались гости. Именно гости – потому как дочь пропавшей явилась не одна, а с неким Стасом, коего она представила своим мужем. Стас тащил с собой огромный торт из низкокалорийных ингредиентов – с явным намеком на то, что они все вместе усядутся пить чай.
Валерий Петрович сделал вид, что намека не понял. Отправил торт в холодильник, а гостей провел в большую комнату.
Комнату пришлось подготовить к визиту. Залежи книг и DVD-дисков полковник убрал с пола и кресел, полировку протер от пыли, а к пустому обеденному столу придвинул стул для гостьи и кресло для себя. Гостевой стул поставил так, чтобы закатное солнце из окна падало визитерам прямо в лицо – в то время как физиономия полковника, напротив, оказалось бы в тени. Нехитрые, однако весьма действенные сыщицкие приемчики.
Из-за того что гостей оказалось ровно в два раза больше, чем планировалось, Ходасевичу пришлось притащить с кухни табуретку. Для чего на беседу явился зять пропавшей, полковнику не пояснили.
Дщерь исчезнувшей являла собой даму лет сорока, весьма внушительной комплекции. Одета она была в недешевый деловой костюм. На крупных ее пальцах поблескивало обручальное кольцо и колечко с топазом. В ушах колыхались серьги с жемчугом. Типичная руководительница среднего звена – или, как стало модно говорить сейчас, бизнесвумен.
Муж ее Стас хоть и был на пару сантиметров выше жены, однако из-за того, что обладал худощавым сложением, казался на фоне супруги ровно в два раза меньше. И костюм его выглядел победнее, чем у подруги жизни, и галстук, судя по виду, приобретался где-то на рынке – по принципу числом поболее, ценою подешевле. Словом, мужчина в данной паре (как это в последнее время бывает часто – даже, на вкус Ходасевича, излишне часто) занимал явно подчиненное положение.
После того как состоялась процедура представления, гости уселись. Валерий Петрович поудобней устроился в своем кресле, скрестив руки на животе, и внушительно молвил:
– Итак. Расскажите мне, что случилось.
Для начала следовало дать визитерам выговориться, а потом уже начинать опрос.
Слово взяла женщина. В том, что главным рассказчиком окажется она, полковник ни на секунду не сомневался. Голос дочери пропавшей был хорошо поставленным, звучным, а речь – литературно грамотной. Ни дать ни взять – школьная завуч или же замзавкафедрой в каком-нибудь второсортном вузе. Впрочем, ее профессию и род занятий Валерий Петрович уточнит потом. Если понадобится.
– Моя мама, Алла Михайловна Долинина, находится на заслуженном отдыхе. Весь летний период, с начала мая по середину октября, она ежегодно проживает на нашей даче в Листвянке…
– Где эта Листвянка находится?
– Это старый поселок в пятнадцати километрах от Москвы. Маме там нравится, и мы со Стасом отвозим ее туда на майские и забираем в октябре. Мы ее обычно навещаем на выходные. Иногда и среди недели удается вырваться, но нечасто – сами понимаете, пробки… Раньше в течение лета она проживала в Листвянке с внуком, нашим сыном Иваном, но теперь Ванечка вырос, поступил в институт, у него другие интересы, и мамочка стала проводить там лето одна. Впрочем, сказать одна – не совсем правильно: в поселке у нее имеются знакомые, такие же пенсионерки, как она, к тому же к ней приезжают подружки из Москвы (ваша бывшая супруга Юлия Николаевна, например, бывала). Мамочка там на земле, на свежем воздухе, при деле: стрижет газоны, растит клубнику, цветочки, смородину. Мы с мужем снабжаем ее продуктами, да она и сама вполне способна полностью обслуживать себя. И купить что надо, и приготовить, и постирать…
Валерию Петровичу показалось, что в пассаже на тему «Как хорошо нашей маме на даче» в речи Елены прозвучали оправдательные нотки. Муж ее Стас сидел со скучающим видом. Вряд ли он был против того, чтобы выпроводить тещу на все лето куда подальше. И вряд ли особо переживал по поводу ее исчезновения.
– По заведенному распорядку все происходило и в текущем году, – продолжала гостья своим хорошо поставленным голосом. – Мама проживала в Листвянке начиная с майских праздников. У нее, естественно, есть сотовый телефон, и практически каждый вечер я с ней созванивалась… И вот…
Женщина то ли сбилась с накатанной колеи рассказа, то ли смена ритма была домашней заготовкой. Во всяком случае, глаза у нее слегка повлажнели.
– Позавчера вечером, в среду, я позвонила ей – а ее мобильник не ответил. «Абонент временно недоступен». Я, конечно, заволновалась, но не слишком. Мало ли, подумала, может, мама забыла трубку зарядить или случайно выключила. Однако через полчаса мне звонит Люба. (А Люба – это мамина листвянская подружка. Их участки рядом, и они очень дружат. Она художница, и вообще в Листвянке живут, как правило, чудесные люди, очень интеллигентные.) Так вот, мне звонит Любочка, изрядно перепуганная. Спрашивает: Алла Михайловна, случайно, не в Москву поехала? Нет, отвечаю, да она и не собиралась. А у меня самой, знаете ли, все внутри упало… «Что случилось?» – спрашиваю. «Не знаю, – говорит соседка, – дома вашей мамы нет, и я не понимаю, куда она делась. Мы, – говорит, – собирались вместе с нею, вдвоем, ужинать у меня дома в восемь, но она не пришла. В половине девятого (сказала Люба) я пошла к ней. У нее закрыто. Свет не горит. Где она, я не знаю…» Я спрашиваю: «Может, она ушла на станцию за продуктами?..» Хотя, конечно, это явная нелепость, на станцию мама если ходит, то всегда в первой половине дня и никогда вечером, но я действительно разволновалась, не знала, что и подумать… «Да нет, – говорит соседка, – зачем ей идти, на станцию Алла Михайловна даже не собиралась». – «Может, – я спрашиваю, – маме плохо стало, и она одна там в доме лежит?» А Люба говорит: «Нет, домик ваш закрыт. Но не изнутри, а снаружи. И ключи, знаете ли, лежат под половичком». (У нас, в Листвянке, места спокойные, да и Люба рядом, поэтому мама, если куда-нибудь недалеко уходит, ключи под половичок у двери кладет. К тому же у них так заведено: если кто-то отправляется куда-то с участка или, тем более, уезжает, обязательно подругу ставит в известность, куда пошла и зачем. Может быть, для соседки купить что-то надо – или другое поручение выполнить. А в данном случае, выходит, мама моя из дому ушла, но Любу при этом в известность не поставила…) Словом, странно это все… Тогда я по телефону сказала Любе: «Берите ключи, открывайте мамин дом… Посмотрите, что там творится. А главное – попытайтесь ее отыскать. Может, ей где-то, прямо на участке или на улице, недалеко от калитки, плохо стало». Через полчаса соседка мне снова звонит: в доме все как всегда. Все прибрано, никакого беспорядка – а мамы ни в доме, ни на участке, нигде вокруг нет… Ну, тут мы с мужем схватились и поехали в Листвянку. Прибыли – уже ночь на дворе… Обшарили с фонариками весь участок: баню, сарай… Прошли пешком до станции, да разными маршрутами… Всех соседей подняли, стали расспрашивать, не довелось им видеть или слышать чего-либо подозрительное… Потом все близлежащие больницы обзвонили, морги… Но… никто ничего не видел, никто ничего не знает… Мамочка моя как в воду канула… Всю ночь мы не сомкнули глаз, утром кинулись в милицию, там написали заявление, ну да вы знаете нашу милицию, у нас и заявление-то брать не хотели, я уж и не надеюсь, что они там палец о палец ударят… В общем, до сих пор по поводу судьбы моей матери мы пребываем в полном неведении… Я волнуюсь ужасно…
Заранее заготовленный рассказ был окончен. Женщина снова промокнула глаза платочком.
Супруг Стас во время ее монолога сохранял полную индифферентность. Скучающе посматривал в сторону книжных полок, где громоздилась ходасевичевская гордость: почти полное собрание зарубежных детективов – от журнального Чейза, изданного еще в советское время и переплетенного в ледерин, до самоновейших романов Рут Рендалл – ими его снабжала падчерица Татьяна. Отечественные образцы жанра полковник не уважал.
Валерий Петрович с шумом выдохнул.
– Пф-ф… Спасибо. А теперь позвольте узнать: чем вы оба – каждый из вас – занимались в вечер исчезновения вашей матушки?
Он заранее решил избрать относительно жесткий сценарий опроса свидетелей. Подобный метод порой давал поразительно успешные результаты. А если гости вдруг оскорбятся и уйдут – что ж, Ходасевич свои услуги никому не навязывает. Он еще вчера знать не знал никакой Аллы Михайловны и прекрасно без нее и дальше проживет.
Как ни странно, первым на вопрос полковника отреагировал супруг Стас. Он усмехнулся – скорее добродушно, чем обиженно.
– Вы что, хотите узнать, есть ли у нас алиби?
Валерий Петрович холодно кивнул.
– Именно. Именно это я и хочу узнать.
– Ну-у…
Мужчинка в дрянном галстуке развел руками и подергал себя за кончик носа. Жена его явно не ожидала подобного жесткого поворота беседы и, казалось, впала в ступор, не зная, как реагировать. А супруг ее Стас заговорил словно по писаному. Будто заучил свой краткий спич наизусть.
– Я, если вы желаете знать, задержался на службе примерно до восьми вечера. Потом ехал по пробкам домой, поставил на стоянку свой лимузин и пришел в квартиру около десяти. Леночке тогда уже сообщили об исчезновении Аллы Михайловны.
– Кто может ваше алиби подтвердить?
– Вплоть до двадцати часов – коллеги по работе. Я, знаете ли, уходил не последним, ребята еще на службе оставались… А потом без чего-то десять меня видели сторожа на автостоянке возле дома.
– Хорошо, – кивнул полковник и обратился к его жене: – Теперь вы.
Та не стала возмущаться бестактным вопросом, лишь плечами пожала.
– Я тоже была на работе – примерно до половины восьмого, потом ехала на метро, зашла в магазин… Дома я оказалась около половины девятого, тут как раз и Любочка позвонила… Но неужели вы думаете, – начала она-таки гневную тираду, – что мы способны…
Ходасевич прервал ее:
– Кому юридически принадлежит дача, на которой проживала Алла Михайловна?
– Ей принадлежит. Моей маме.
Крупнотелая Леночка смотрела на полковника зачарованно, словно удав на кролика.
– Как далеко, вы говорите, расположен от Москвы дом вашей матери?
– Пятнадцать километров от кольца.
– По какому шоссе?
– По Щелковскому.
– Какого размера участок?
– Двадцать пять соток.
– Изрядно. Какого размера дом?
– Маленький. Шестьдесят квадратных метров. Там всего две комнаты. Плюс терраса.
Вопросы сыпались один за другим – и столь же быстро, будто загипнотизированная, отвечала на них Елена. Супруг с легким удивлением взирал на нее. Видимо, не часто подруга дней его суровых бывала столь покладиста.
– Дача теплая?
– Да. Есть газ.
– Удобства в доме имеются?
– Да.
– Какова рыночная стоимость вашей фазенды?
– Мы специально не узнавали, но, я думаю, тысяч двести.
– Ой ли! Думается, что все триста тысяч долларов, а то и триста пятьдесят…
Гостья не стала опровергать слова Валерия Петровича, только плечами пожала: дескать, все возможно. А полковник продолжал допрос в жестком варианте. Странно, но Леночка не возмущалась – словно была готова к подобному разговору.
– Вы – единственная дочь Аллы Михайловны?
– Да.
– То есть – единственная наследница?
– Полагаю, да.
– Почему «полагаете»? Что, ваша мать написала завещание в чью-то пользу?
– Насколько я знаю, нет.
– Отлично. Значит, в случае смерти Аллы Михайловны вы становитесь богаче, как минимум, на триста тысяч у.е.?
Елена поправила полковника, спокойно и величаво:
– Вот именно, что в случае смерти, а не в случае безвестной пропажи.
Кажется, несмотря на слезы, нервы, поиски, она успела тщательно обдумать юридические аспекты исчезновения матушки. Тут Валерий Петрович не удержался от прямой провокации – когда выводишь оппонента из себя, можешь порой получить результаты, о которых и не мечтал.
– То есть вы заинтересованы в том, чтобы найти труп вашей маменьки…
Лена на провокацию не поддалась. Глаза ее метнули молнии, но ответила она серьезно и скорбно, поджав губы:
– Я заинтересована в том, чтобы узнать хоть что-то о ее судьбе… – И тихо добавила: – Не зря же говорят, что пытка неизвестностью – самая страшная в мире пытка…
– Это все лирика, – сделал отстраняющий жест полковник.
Он был намеренно жесток, даже жесто’к. Но женщина не возмутилась – только в глазах ее вспыхнул гневливый огонек, да губы она сжала потверже. Не дама – кремень.
А Валерий Петрович продолжал:
– Какими заболеваниями страдала Алла Михайловна?
– Вы хотите узнать, не было ли у нее склероза?
– Я просто спросил вас, чем она болела.
– Никакого маразма у нее и близко не было. Да что вы хотите: она примерно ваша ровесница: ей и семидесяти не было. – И собеседница неожиданно нанесла ответный удар: – Но проблем с лишним весом у нее точно не имелось.
Стас метнул на супругу взгляд одновременно и восхищенный, и осуждающий. Однако полковнику эти мелкие уколы были, будто слону дробина. После того как ночи напролет, неделя за неделей допрашиваешь диверсантов в Анголе – которые готовы своей ненавистью испепелить русского и при первой возможности обрушивают на военспеца огромные кулаки, – фехтовальные выпады московской дамочки были не страшнее комариных укусов.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Обычный старческий, – интонационно выделив последнее слово, еще раз попыталась уязвить Ходасевича Елена, – набор болезней. Гипертония. Диабет по второму типу.
– Она никогда неожиданно не теряла сознание?
– Нет.
– Не было случаев выпадения памяти?
– Нет.
– Что представляет собой эта Люба – подружка вашей матери?
Полковник решил смягчить тон допроса и сделать несколько выстрелов наугад. Кто знает: может, при подобной пальбе в белый свет, как в копеечку, он случайно поразит какую-нибудь цель.
– Н-ну, мама старше Любаши лет на пятнадцать. И они давно знакомы друг с другом, лет тридцать, наверное. Люба художница не очень известная, но ее работы продаются, даже выставляются. Когда-то Любовь Геннадьевна сильно пила, но лет пять как завязала и с тех пор спиртного даже в рот не берет. Когда-то у нее были и мужья, и любовники, и кого только не было, однако сейчас она совершенно одна. Детей у нее нет. Вот она и привязалась очень сильно к моей матери, да и вообще к нашей семье. Живет она в Листвянке постоянно, квартиру в Москве, кажется, в былые времена пропила.
– У этой Любаши, Любови Геннадьевны, быть может, имелись основания втайне ненавидеть вашу мать? Какая-то давняя, скрытая вражда?
От Валерия Петровича не укрылось, что при этом вопросе Стас вдруг дернулся и слегка покраснел.
– Полагаю, что подобного быть не может. – Елена решительно покачала головой. – Обе они, и мама, и Любаша – женщины прямые и, если что не так, сразу выясняют друг с другом отношения.
– А что между ними случалось не так ?
– Ну, знаете, всякие трения бывают между соседями. Это же вам не город. Сарай, к примеру, поставишь близко к забору – уже могут начаться разборки.
– Значит, у вашей мамы случались с Любовью Геннадьевной разборки?
– Да не было ничего такого!.. Я говорю к примеру.
– Ваша мама жила одна. А ваш отец?..
– Мой папа… – Елена нахмурилась, а потом, после паузы, сказала: – Он скончался – пятнадцать лет назад.
– Вы не замечали: может, у вашей матери была какая-то тайная жизнь?
– Ну, знаете ли!.. – оскорбилась гостья. – В таком возрасте…
«Интересно, – усмехнулся про себя Валерий Петрович, – вопрос о тайной жизни она немедленно связала с жизнью интимной. Есть о чем задуматься ее супругу, малокровному Стасу».
Однако обращать внимание собравшихся на обмолвку он не стал. Напротив, сделал вид, что намек, содержавшийся в его вопросе, был понят правильно.
– А какой такой у вашей мамы возраст? – искренне удивился полковник. – От сорока пяти до семидесяти пяти – самый прекрасный возраст для женщины. Да и для мужчины тоже.
Дама ответила с величавым сомнением:
– Не знаю, не знаю, как там у вас, но в жизни моей матери мужчин я после смерти отца не наблюдала.
– Вы уверены? А может, у нее имелся сердечный друг? Допустим, там, в Листвянке? Сосед или знакомый?
Елена отрезала:
– Это исключено.
– Ладно. А скажите, не замечали ли вы в последнее время в поведении вашей матери чего-то необычного?
Гостья вскинулась:
– Что вы имеете в виду?
Полковник пожал плечами:
– Не знаю, не знаю… Например, перепады настроения? Или она вдруг стала излишне обидчива?
Дочь Аллы развела руками:
– Нет. Ничего такого.
– Или, допустим, у вас возникло ощущение, что она от вас что-то скрывает?
Дама отрезала:
– Ничего подобного. Мама все последние недели была как всегда: очень воспитанная, вежливая со всеми, спокойная, в меру веселая. Обидчивость – совсем не ее амплуа.
Муж Стас, кажется, не вполне был готов согласиться с последним заявлением – однако зятья редко бывают справедливы по отношению к собственным тещам.
– Скажите, у вашей мамы имелась собственная квартира в Москве?
Елена немедленно ответила:
– Да. Небольшая «двушка». Неподалеку отсюда, в районе станции метро «Свиблово».
– Она принадлежит ей?
– Да, единолично.
Полковник не стал комментировать, что наличие «двушки» увеличивает сумму наследства Аллы Михайловны еще как минимум на двести тысяч у.е. – однако готов был поклясться, что его последний вопрос дама восприняла именно в таком контексте.
– Вы были после исчезновения вашей матери в ее московской квартире?
Стас и Елена переглянулись.
– Нет. Но мы звонили туда. Естественно, к телефону никто не подходил.
– У вас имеются ключи от ее жилья?
– Да.
– Советую вам туда наведаться.
– Вы намекаете, что мама могла… – начала Елена, но вдруг осеклась.
– Я ни на что не намекаю, просто советую вам проверить квартиру.
Елена покорно склонила голову.
– Хорошо, мы это сделаем.
Дамочка вообще оказалась весьма властной – однако при сем довольно неглупой. Во всяком случае, она не спорила по пустякам.
– Что ж…
Валерий Петрович хлопнул по столу пухлыми ладонями, словно подытоживая разговор.
– Последний вопрос. Зачем вы пришли ко мне? Что вы хотите от меня?
Елена твердо посмотрела полковнику в глаза.
– Я хочу, чтобы вы нашли мою маму.
Ходасевич, не отводя взгляда, быстро переспросил:
– Живую или мертвую?
Елена вспыхнула, однако сдержалась и ответила тихо, но твердо:
– Я хотела бы, чтобы живую.
Тут неожиданно вступил зять пропавшей:
– Мы предлагаем вам, Валерий Петрович, пожить на даче, принадлежащей Алле Михайловне. И заняться ее поисками.
Супруга немедленно подхватила его слова. То, что она сказала далее, явно представляло собой домашнюю заготовку:
– Вас, конечно, интересуют условия?.. Мы предлагаем вам жить в Листвянке на всем готовом – мы будем вам доставлять все продукты – и даже, по возможности, стряпать! Мы обеспечим вам все, что необходимо для жизнедеятельности и вашего расследования. В мамином домике есть все удобства, имеется телевизор… Вы там поживете. Подышите свежим воздухом, поговорите с соседями, походите по улицам… А если вы отыщете мою мать, – Елена сделала над собой усилие, и ее лицо исказила гримаска, – живую или мертвую, мы заплатим вам сто тысяч рублей…
Едва она запнулась, Стас немедленно продолжил:
– По курсу, в любой валюте: рублях, долларах, евро – как вы пожелаете. А если ваши поиски не увенчаются успехом и вы заявите, что ваше дальнейшее участие в деле бесполезно, мы компенсируем ваши хлопоты и трудозатраты…
