Лия Аструм
Сильнее ветра 2. Горизонт свободы
Но это не просто плохой момент. Это трагедия, породившая самую большую паузу жизни. Моей жизни.
Мир, в один миг потерявший краски.
Он слетел с орбиты. Самоуничтожился. Выгорел дотла.
На планете миллиарды людей, а я убила бы их всех ради того, чтобы ещё хоть раз заглянуть в родные глаза. Окунуться в их зелень. Раствориться в ней… И умереть…
Потолок. Белый идеальный квадрат. Я смотрела на него так долго и так часто, что знала каждую невидимую точку, трещинку.
– Милая, тебе нужно сесть и сделать пару упражнений, – ворвался в мои мысли голос сестры. Она повторяла это уже не первый раз, а реакцию получала всегда одну. Безмолвие. Угнетающее безмолвие.
– Эми, я прошу тебя. Нужно двигаться. Иначе… иначе восстановление будет гораздо дольше и тяжелее.
Безмолвие и потолок.
– Одного массажа недостаточно.
Потолок и безмолвие.
– Уже прошло три недели.
Три недели? Мне казалось, триста лет. Наверняка, именно так выглядел ад.
– Что мне сделать?
Уйти.
– Скажи, что мне сделать, чтобы помочь? Я просто не знаю… – В голосе снова были слёзы.
Мир сгорел у меня, а плакала она. Наверное, она должна была плакать, потому что я сгорела вместе с ним. Исчезла внутренне. Но осталась внешне. Такая странная метаморфоза – жить мёртвым. Два противоположных по значению слова. Стоящие рядом. Противоречащие друг другу.
– Господи, Эми, скажи хоть что-нибудь, я умоляю тебя! Ты ни с кем не разговариваешь. Мне придётся… – она запнулась. – Мне придётся принять меры.
«Принять меры». Какие?
– Твои ноги… Понимаешь, ты можешь остаться хромой, если не будешь выполнять упражнения.
Я повернула к ней голову. Кэти стала хуже выглядеть. Похудела. Посерела. Постарела. Из-за меня. Всё случилось из-за меня.
А если бы она узнала, что я мысленно вскрыла себе вены…
Двадцать пять раз.
Что она сделала бы? Вряд ли дала бы нож в руку.
В палате не находилось ничего, чем можно было осуществить задуманное. Из ванной комнаты убрали зеркало. А ведь я не могла даже дойти до него, чтобы разбить и реализовать мысленный план. Поэтому их действие было бессмысленным. Всё было бессмысленным.
– Мне плевать на ноги, – я впервые заговорила с Кэти с того рокового дня. Сестра затаила дыхание, ожидая продолжения, которое ей совсем не понравится. – Я не хочу жить без него. Если ты прямо сейчас введёшь мне большую дозу адреналина… – Я сжала в кулак край одеяла. – Я скажу тебе спасибо.
Кэтрин застыла. Серые глаза распахнулись до невероятных размеров. Черты красивого лица исказила мука.
«Чему ты удивляешься? Удивляться должна я. Тому, что ты можешь представить меня… без него».
– Не говори так, – прошептала она, из последних сил сдерживая слёзы. – Ты справишься. Ты обязательно справишься.
Очередная бессмыслица.
– Тебе нужно отдохнуть.
Одно и то же. Отдохнуть. Догадывались ли они, что отдых – это невероятно утомительный процесс? Скорее всего, нет. Потому что они не отдыхали. Они не могли отдыхать, потому что неустанно повторяли, что отдыхать нужно мне.
– Может, хочешь посмотреть фильм? – неуверенно предложила сестра. – Я принесу планшет.
Нет. Потолок гораздо интереснее.
– Хорошо, – не дождавшись от меня ответа, она поднялась. – Поспи. Я вернусь через час.
«Не возвращайся».
Оставшись в привычном одиночестве, я закрыла глаза, чувствуя собирающуюся в уголках глаз влагу.
Я не могла подойти к окну, увидеть погоду, других людей. Чтобы встать, в первую очередь нужно желание, и Фрэнк изо дня в день повторял мне это как мантру. А я не могла думать ни о чём, кроме Эйдена. Я до сих пор не верила, что его нет. Мне казалось, что с минуты на минуту откроются двери, он влетит в палату и объявит, что все эти события – страшный сон. Что я была в коме и, очнувшись, стала медицинским чудом. А он всё это время ждал меня, сходил с ума, боялся… Вариантов было немного. Но в каждом из них он был жив.
Это жестоко. Жестоко лишить жизни такого человека, как он. Потрясающего. Невероятного.
Я умерла бы вместо него. Я вышла бы на перекрёсток, вызвала бы демона и продала бы душу в обмен на его жизнь. Но в нашей действительности демоны не существовали. После его ухода в нашей действительности не осталось ничего, ради чего я смогла бы вновь почувствовать хоть что-то, кроме невыносимой боли и удушающей пустоты.
– Она говорит, что я справлюсь, – стискивая пальцами одеяло, прошептала я. – А я не хочу справляться. Хочу уйти следом за тобой. Ты хотел бы этого? Конечно, нет. Ты сказал бы жить. Но я не могу жить ради тебя, Эйден.
Я не могу жить ради тебя без тебя.
– Это не жизнь. Я ощущаю пропасть… Холодную, бездонную. Мне всё время плохо. Меня словно одолела неизлечимая болезнь, которая не убивает, а только мучает. Пытает… Ты снишься мне во снах, и я не хочу просыпаться, потому что там я могу видеть, слышать… трогать… Я не хочу возвращаться в этот мир. В эту реальность. Она исказилась с твоим уходом, померкла. Я умерла вместе с тобой.
Я закрыла глаза. Так легче думать. Так легче представить.
– Я никогда не услышу твой голос. Заразительный смех. Не коснусь твоей кожи. Не почувствую твой запах. Твой аромат. Ты пахнешь мятной грозой.
Ты пах мятной грозой. Прошедшее время…
– Я начинаю забывать этот вкус. Не могу воспроизвести. Эти успокоительные таблетки… Может, они превысят дозу и… А если умерла бы я? Что бы ты делал? Ты жил бы дальше. Верно? Верно. Ты начал бы делать упражнения, ходить, ты стал бы великим архитектором. Мировым. Ведь ты так талантлив… Ты сейчас улыбнулся бы и сказал: «Не говори ерунды, Мили. А про мирового архитектора можно поподробнее?».
Под веками невыносимо жгла солёная вода. С каждой секундой её становилось всё больше и больше.
– Ты всегда был сильнее меня. Ты не нуждался во мне, как я в тебе. Ты любил меня. Сильно. Но ты любил и другие вещи. А мне кажется, что я всю жизнь любила только тебя. Почему? Почему так случилось? Я так… я безумно виновата перед тобой… Как мне жить с этим чувством? Ответь мне. Потому что я не могу… не смогу. Если бы… хоть раз… хоть в последний раз услышать тебя. Я сделала бы невозможное. Ведь невозможно – всего лишь слово. Заплатила бы любую цену за одну минуту с тобой… за один твой взгляд. Ты не представляешь, как я этого желаю… Невыносимо желаю…
«Ты не виновата».
Его голос. Такой знакомый, родной. Идентичный.
Потрясающая копия.
«Ты ни в чём не виновата, Мили».
Настоящее время.
– Первое появление спустя три недели, – задумчиво рассматривая меня, проговорил доктор Кауфман. – Сначала ты задавала вопросы и отвечала на них от его имени. Затем ты стала воспроизводить его голос в голове, чтобы ответы звучали более реалистично.
– Наверное… – скомкано подтвердила я его теорию.
– Сколько длились ваши мысленные диалоги, прежде чем Эйден обрёл физическую оболочку?
– Двадцать дней.
– Знаешь точное количество?
– Двадцать восемь тысяч восемьсот сорок три.
Доктор недоуменно приподнял бровь.
– Знаю точное количество минут.
Полтора года назад.
– Кэти настаивает на психотерапевте, – лёжа с закрытыми глазами, я пожаловалась Эйдену и, протянув руку к бедру, погладила кончиками пальцев пластик ортеза. После операции мне не стали накладывать гипс, ограничились более простым способом фиксации. – Хочет, чтобы он промыл мне мозги.
«Возможно, стоит прислушаться к ней?».
– Нет. Не стоит.
«Потому что он скажет, что я умер?»
Я вздрогнула.
– Не произноси это вслух!
«Хорошо».
Какое быстрое согласие.
– Ты стал слишком послушным.
«Тебе это не нравится?».
– Не знаю.
«Тогда пора исправляться. Почему ты не делаешь упражнения?».
Я надулась.
– Что значит «не делаю»? А по-твоему, что я делала вчера?
«Этого недостаточно. Тебе пора вставать с костылями, а ты сесть нормально не можешь».
– Ты что, врач?
«Твоя сестра – врач».
– Кэти только и делает, что ревёт. Не представляю, как она лечит других пациентов. Она слишком ранимая.
«Ты не просто какой-то пациент. Ты – её сестра. К другим она не испытывает таких чувств».
– Ты прав. Но я не хочу видеть жалость.
«Так не смотри».
– Не наглей.
«Садись, – распорядился он. – Попробуем встать с костылями».
Я цокнула.
– И каким образом я должна дойти до них?
«Ты можешь допрыгать на одной ноге. До меня».
– Допрыгать? Ты что… – Я заткнулась и ещё сильнее зажмурилась.
Голос прозвучал не так. Не так, как обычно. Не так далеко. Так… словно…
«Посмотри на меня».
Чуть не проткнув насквозь ногтями пластик ортеза, я агрессивно замотала головой.
«Давай же. Всё будет хорошо». – Вкрадчивый голос, проникновенный. Заползающий внутрь и оплетающий застывшее, но все ещё поразительно трепещущее из-за чего-то сердце.
«Я обещаю».
Отказываясь верить, я недоверчиво приподняла веки. Слёзы тут же заполонили уголки глаз, вылились через край и сорвались вниз грузными каплями.
Невозможно… Нереально…
Но безумно желанно…
В углу комнаты, лениво подперев плечом дверцу шкафа, стоял Эйден. Он держал в руках костыли и беззаботно улыбался своей сшибающей с ног улыбкой.
– Время учиться ходить, Мили.
Настоящее время.
В кабинете сгустилась тишина. Неспокойная. Напряжённая. Но напряжённая только для меня. Она нависла свинцовым облаком и давила на плечи, пока мой единственный слушатель, так и не поменяв расслабленной позы, молчаливо осмысливал услышанное.
– Видите, доктор, – не выдержала я. – Галлюцинации. Делюзиональное расстройство. Ложные воспоминания.
Один уголок мужских губ почти незаметно дёрнулся вверх.
– Из тебя мог бы получиться неплохой психиатр, Эмили.
– Это вряд ли. Сумасшедшие не могут лечить сумасшедших.
– Сумасшедшие никогда не признают своё сумасшествие. Они наоборот считают себя самыми здоровыми.
– Что вы хотите этим сказать? – Я нервничала и не знала, куда деть свои руки. Потому ухватилась за край футболки и принялась складывать ткань в гармошку. Расправлять и снова складывать.
– Знаешь. – Доктор закинул ногу на ногу. – Если копаться во всей этой врачебной терминологии, то каждому на этой планете стоит поставить диагноз. Не бывает полностью здоровых людей. Не бывает людей, не переживших стресс, обиды детства, трагедии. Потеря близкого человека – это трагедия. Но выжить после неё ты выбрала очень нестандартным способом. Я видел МРТ твоего мозга, и на данный момент у тебя нет шизофрении. Но могу с полной уверенностью сказать, что ещё несколько месяцев и я поставил бы свою подпись под этим диагнозом, – уверенно заявил Леон Кауфман и, немного помолчав, добавил: – Ты сводишь себя с ума сама, Эмили.
Я застыла. Впилась в него нетерпеливым взглядом, ожидая расшифровки.
– Человеческий мозг удивителен и до конца не изучен. Его возможности могут выходить за пределы нашего понимания. В психиатрии и психологии существует такое понятие, как тульпа. Воображаемый друг, – пояснил врач. – Человек создаёт его осознанно. Наделяет чертами, характером, внешностью. Разговаривает с ним. И что самое главное, – доктор сделал красноречивую паузу, – верит в него. Он в него верит. Может даже влюбиться. В данном случае ты уже была в него влюблена. Ты создала такого друга, Эмили. Ты создала Эйдена. Сама. Осознанно. Потому что не могла без него пережить его смерть. Ты встала на ноги, начала жить дальше, но никому не говорила о нём, потому что знала – не поймут. Ты контролировала своё воображение, и именно поэтому твои родные долгие месяцы не замечали никаких странностей. Но тульпа безобидна, только пока подвластна. Чем сильнее наша вера, тем обширнее становятся её границы. Она захватывает сознание, меняет его. В некоторых отдельных случаях может даже навредить. Не в случае с Эйденом, конечно, – доктор сделал необходимое уточнение. – Как бы странно это не звучало, воображаемый друг тоже тебя любил. Потому что настоящий Эйден тебя любил. Твоя реальность стала меняться, ты перестала реагировать на слова близких о его смерти. Перестала отделять истинное от ложного. Полагаю, что в какой-то момент ты устала визуализировать Эйдена рядом с собой, потому что этот процесс требует большой концентрации и сил. И вспомнила про проект, в котором он должен был участвовать. Ведь Эйден действительно выиграл тот конкурс и должен был улететь. Австралия. Очень далеко. Легко найти причины для его отсутствия. Твой мозг воспользовался этим предложением. Ты собственноручно отправила его туда. Вот только видеозвонки… – доктор Кауфман остановился и задумчиво свёл брови к переносице, словно пытался найти ответ самостоятельно. – Объяснишь этот момент?
Видео… Захотелось прямо сейчас схватить телефон, который я не видела уже много дней, и просмотреть каждое. Безлико улыбнувшись, я опустила взгляд вниз. Пятно от воды почти высохло.
– За полгода до этих событий ему предложили работу в Италии. Он пробыл там три месяца. Мы созванивались по видеосвязи. И… я записывала его. Тот номер, – севшим голосом выдохнула я, ощущая дрожь в нижней части лица. Когда-нибудь я разучусь плакать. – Номер в отеле в Италии. Он жил в нём…
Кауфман кивнул, будто догадывался обо всех этих мелочах.
– Конечно, травма головы и посттравматический стресс усложнили твоё состояние. К твоей фантазии подключились некие галлюцинации: звонки, разговоры. Ты смотрела на него в записи и строила всё новые и новые диалоги, происходящие только в твоих мыслях.
Звучало поистине сумасшедше. Но он сказал, что я не сумасшедшая…
– Как бы банально это не звучало, но, чтобы пережить смерть, нам действительно нужно пройти несколько стадий. И ты застыла на стадии принятия, Эмили. Ты не захотела принять мир, в котором нет его, и придумала свой. Чтобы избавиться от придуманного мира, нужно уничтожить тульпу. И сделать это может только сам создатель. Когда я услышал твою историю, я предположил, что нам предстоят долгие месяцы работы по её разрушению. Но я ошибся. Она разрушена. Ты больше не видишь Эйдена. Верно?
– Не вижу, – обречённо прошептала я. – Я его не вижу.
– После чего это произошло?
– Один человек сказал, что он… что он… – Наверное, я никогда не смогу произнести это слово в одном контексте с любимым именем.
Но внимательному слушателю этого и не требовалось.
– Кто этот человек для тебя?
Я не знала ответа на этот вопрос…
– Никто. Просто знакомый.
Доктор несколько секунд помолчал.
– Давай представим, что твоя придуманная реальность – это небольшой камешек. Ты кладёшь этот камешек в воздушный шар, надуваешь и отпускаешь. Он не может улететь в небо, так как камень тянет его к земле. Поэтому он немного взлетает, падает, взлетает и падает. Оболочка шара тонкая и может лопнуть в любой момент. Но это не происходит сразу. Он не лопается от шероховатости асфальта или других мелких препятствий. Он лопается, когда напарывается на что-то существенное. – Кауфман пронзительно посмотрел мне в глаза. – На что-то значимое, Эмили.
Значимое…
Мне стало неловко, и я, не зная, куда спрятать смущённый взгляд, рандомно выбрала ничем не примечательную кружку с кофе. Напиток, скорее всего, уже остыл.
– Это сложно назвать значимым. Скорее, странным…
– Я тебя расстроил?
– Заставили задуматься.
– Думать – это очень даже хорошо, – мягкая улыбка сгладила волевые черты мужского лица.
В моём случае этот вывод звучал сомнительно.
– Кто такой Максвелл?
Как выстрел в огромном пустом здании. Хлёстко, резко, громко. Со сбивающим долгим эхом. Мне пришлось приложить титанические усилия, чтобы не сорваться с кресла и не выбежать из комнаты, прервав необходимый для выздоровления диалог.
– П-почему вы спрашиваете о нём?
– Потому что он находится сейчас внизу и настаивает на встрече с тобой.
Я шокировано уставилась на него в ответ. Уайт? Здесь?! Настаивает?!
– Я попросил его подождать, так как у нас сеанс, – беспечно продолжил рассказывать доктор. – Но потом я выяснил, что твоя сестра включила его в список людей, присутствие которых рядом с тобой крайне нежелательно.
Что? Какого чёрта?!
– Но в твоём личном списке запретов не упоминается этот человек. Поэтому я предположил, что будет справедливо спросить тебя. Ты хочешь с ним увидеться?
– Нет! – слишком поспешно выкрикнула я.
Леон Кауфман и бровью не повёл на этот чокнутый выпад.
В моём довольно коротком перечне лиц, которых я ни под каким предлогом не соглашалась видеть, были все: Дэниел, Кэти, Стефани, на всякий случай даже мои родители, вероятно, даже не подозревающие о моём местонахождении. Они не знали, что их дочь сошла с ума. Потому что всегда были заняты лишь собой.
Максвелла я не внесла. Ведь я и подумать не могла, что он может прийти. Но он пришёл. Он был здесь, и нас разделяло всего несколько этажей.
– Хорошо, – доктор невозмутимо принял мой ответ. – В таком случае предлагаю на сегодня закончить. Увидимся завтра в то же время. Хочешь, я попрошу отнести пирожные в твою комнату?
Что?! Я была уверена, что мужчина, который терпеливо слушал мою исповедь на протяжении всего последнего часа, думал сейчас вовсе не о дурацких пирожных.
Как и я…
– Доктор, Кауфман, – осторожно позвала я. – Леон…
– Да, Эмили?
Несколько секунд на смелость и храбро на выдохе:
– Я хочу встретиться с ним.
Глава 2.
Эмили.
Намеренно сдерживая шаг, я неторопливо двигалась по вымощенной камнем дорожке, обрезанной по бокам ровными линиями, переходящими в большие травянистые полотна. Двор для выгула психопатов был щедро засажен многолетними растениями, и в воздухе парило уже ставшее привычным за эти недели сочетание свежей хвои и сладкой магнолии. Несчастные могли безлимитно надышаться мнимой свободой, прежде чем снова уйдут в свой особенный мир. Мир иллюзий.
Люди вообще чересчур склонны к иллюзиям.
К счастью, мне практически никто не встретился. Наступило послеобеденное время, и большинство пациентов отдыхало в своих комнатах, выполненных по всем параметрам безопасности. В этом пятиэтажном здании, окрашенном в закономерный белый цвет, распорядок был превыше всего. Поэтому разрешение доктора Кауфмана на встречу с чемпионом совершенно ясно продиктовывалось не особенным ко мне отношением, а желанием преуспеть в моём скорейшем выздоровлении. Наконец, уже сдвинуться с мёртвой точки.
На горизонте замаячила знакомая поляна. В тени раскидистого красного дуба стояло несколько деревянных скамей цветом под стать их величественному надзирателю. По понятным причинам все они пустовали. За исключением одной.
Стоило только моему взгляду осесть на знакомой мужской фигуре, как ноги моментально превратились в два бетонных столба. К каждой из конечностей словно привязали по увесистому мешку с мукой, и я вынужденно сбавила и без того медленный шаг, чтобы выбить себе время для поиска моральных сил.
Максвелл расслабленно сидел на лавке, широко расставив ноги. Одна рука лениво вытянулась вдоль спинки скамьи, другая придерживала что-то неопознанное на бедре. С этой дистанции я не могла понять, что именно.
Уайт был одет в простую белую футболку и шорты. Глаза закрывали непроницаемые солнечные очки. Но они не были мне нужны. Я чувствовала его взгляд даже на расстоянии нескольких десятков футов. И чем больше этих футов исчезало под моими ногами, тем жарче становилось вокруг. Воздух нагревался, становился плотнее. И в какое-то мгновение мне даже захотелось ткнуть в него пальцем, чтобы проверить невероятную гипотезу о возможных последствиях близости наших тел.
Мне понадобилось тридцать секунд, чтобы достичь объекта моих разъедающих мыслей и тихо присесть рядом, ощущая спиной эфемерное тепло его ладони. Я не торопилась поворачиваться и откидываться назад, трусливо опасаясь сделать надуманное реальным. Потому сидела так, будто проглотила железный прут: до противного ровно и недвижимо, смотря чётко перед собой.
– Тебе идёт, – прозвучал глубокий голос чемпиона без привычной насмешки.
Среди всего многообразия природных камней я выловила взглядом один. Тёмно-коричневый, окружённый мелкими зелёные травинками, по одной из которых ползла жёлтая божья коровка.
– Что идёт?
– Стрижка.
Точно. Я давно не смотрелась в зеркало и стала забывать про свой новый имидж. Не справившись с эмоциями, я в первые же дни своего «курортного» пребывания вырвала наращённые пряди. Таким, как я, ножницы были запрещены и поэтому с просьбой об услуге по укорачиванию длинного хвоста мне пришлось обратиться к медсестре. Конечно, она не являлась профессионалом в этой области и именно по этой весомой причине моя причёска даже отдалённо перестала напоминать роскошную шевелюру. Волосы не потеряли свою природную густоту, но потеряли красоту, свисая неровными концами вдоль линии челюсти.
– Спасибо. – Манеры превыше всего. За комплимент благодарят. Даже за такой непонятный и, скорее всего, фальшивый, как этот. – Зачем ты здесь?
– Мороженое принёс.
Я резко повернулась и уткнулась взглядом в стоящее на его ладони ведёрко с мороженым марки Ben & Jerry's. По пластиковым бортам стекали холодные капли. Сладкое таяло под июльским солнцем, пусть и скрытым сегодня унылыми облаками.
– Пришлось попросить подержать его в холодильнике, иначе к твоему приходу оно превратилось бы в молочный коктейль, – пояснил Уайт и достал из кармана пластиковую ложку, запечатанную в индивидуальную плёнку. – Хочешь?
Я перевела взгляд на его лицо. Спокойное, невозмутимое, как и вся его поза. Но только внешне. На скуле красовался синяк. На губе – кровоподтёк. Под нижней границей правого затемнённого стекла прослеживались контуры гематомы. И все эти следы не могли быть остатками событий месячной давности. Они были свежими.
– Сними очки.
Некоторое время он не шевелился, будто обдумывал мою просьбу, больше похожую на приказ. А затем послушно убрал руку из-за моей спины и, медленно стянув их, повесил дужкой на ворот футболки. Я тут же выцепила глазами костяшки с кровяными корками. Большими, грубыми, неровными. Но они были ерундой по сравнению с лицом, по которому расползлось огромное тёмно-фиолетовое пятно. Оно охватывало всю кожу вокруг правого глаза и в дуэте с опухшим веком смотрелось жутко.
– Что с лицом?
Максвелл постучал обратной стороной ложки по крышке ведёрка.
– В тюрьме меня встретили без салюта. Кое-какие ребята ставили на меня. Я не оправдал их надежд.
Вот оно что. Я обеспокоенно забегала глазами по всему его телу, пытаясь отыскать смертельные раны. И не найдя ничего критичного, облегчённо выдохнула, понимая, что будь всё печально, он не сидел бы сейчас здесь передо мной.
– Когда ты вышел?
– Два дня назад.
– Почему тебя отпустили? Фостер…
– Фостер в коме, – перебил Уайт. – Судья долго ломался, но всё же выпустил под залог.
– Наверное, это очень большой залог, – задумчиво проговорила я, всматриваясь в тёмную радужку, напоминающую при дневном свете талый горький шоколад.
– Очень, – знакомая усмешка скривила губы. – Ты берёшь у меня интервью?
– Нет. Просто хочу знать, насколько ты в порядке.
– Я в порядке. А ты?
Молчаливая борьба взглядов.
«Расскажи, я выслушаю каждое слово».
«Я не уверена, что хочу поделиться с тобой».
«Хочешь».
«Нет… Ты прав. – Полное поражение. – Очень хочу».
Откинувшись на твёрдую спинку скамьи, я скрестила руки на животе, замечая на большом пальце с остатками красного лака неудобно вылезший заусениц.
– Доктор говорит, что у меня нет шизофрении… – начала я с самого главного, из стороны в сторону двигая ногтем мешающий кусочек кожи.
А дальше слова принялись выпрыгивать изо рта сами собой, словно участвовали в соревнованиях и пытались опередить друг друга. Я говорила и говорила, иногда забывая потратиться на вдох. И после этого упущения неизменно со свистом выдыхала, ловя губами невидимый ингредиент для функционирования организма.
Я поведала ему всё, что сегодня узнала от Леона Кауфмана. Почему-то мне хотелось рассказать ему каждую деталь. Каждую мелочь. Я не упустила даже сравнение с воздушным шаром.
И он понял. Он всё понял.
А потом поняла я.
Эйден стал пропадать, когда появился Максвелл. И чем больше моего времени и внимания забирал чемпион, тем слабее становился мой воображаемый друг.
Я отчаянно хотела верить, что все ещё небезнадёжна. Отчаянно хотела убедить в своей вменяемости не только себя, но и его. И, разглядывая максимально сосредоточенное мужское лицо чемпиона, чувствовала невероятный прилив сил. Чувствовала, что поступаю верно. Он с запредельной внимательностью слушал мой рассказ и лишь изредка вставлял уточняющие вопросы.
– … я пока не знаю, как отнестись ко всей этой информации, но самого страшного диагноза нет.
– Я рад.
– Рад? – улыбнувшись краешком губ, я намеренно повторила вопрос. Как тогда у бассейна.
Максвелл уловил нужную волну и подыграл:
– Да, я рад, что у тебя нет шизофрении. Это отличная новость.
– Ты был рад, что я не шлюха, теперь ты рад, что не я шизофренична. Что дальше? Будешь радоваться, что я не убиваю по четвергам младенцев?
– Меня сложно напугать. Но шизофреничная шлюха звучит и впрямь опасно, – с нескрываемой иронией в голосе отметил Уайт, и я залипла на его лице, вглядываясь в короткие, разбегающиеся по отёчной синеве весёлые морщинки.
Повисли молчаливые секунды, за которые между нами словно натянули незримые нити. Тугие, беззвучно громкие. Их хотелось упрочнить и вместе с тем порвать. И я, не выдержав этой двойственности, первая увела взгляд.
Смотреть на безобидное насекомое – безопаснее.
– Ты когда-нибудь терял человека, которого безумно любил? – Вопрос вырвался непроизвольно. Я не планировала его задавать.
Щека стала теплеть от изучающего взгляда со стороны.
– Терял.
Жена Максвелл была жива. Значит, он любил кого-то другого? Кого? Может, маму? Почему-то не хотелось думать, что существовал ещё кто-то, способный вызвать в нём столь сильные эмоции.
– Она… она умерла?
Сильнее ковыряя ногтем заусенец, я ждала ответа. Очень ждала.
– Хуже.
Резко дёрнув головой, я впилась глазами в его серьёзное лицо.
– Что может быть хуже смерти?
– Измена.
Уайт настолько удивил меня этим ответом, что я, сама того не осознавая, выдернула к чертям этот бесящий кусок кожи. Образовалась кровоточащая ранка.
– В большинстве своём смерть – не зависящее от человека обстоятельство. Измена – его осознанный выбор.
Логика в словах определённо имелась, и я на автомате спроецировала ситуацию на себя. Что принесло бы мне больше боли: знать, что Эйден есть на этой земле, но он оставил меня из-за остывших чувств; или, что он ушёл от меня не потому, что разлюбил, а потому, что его жизнь прервалась? Я не могла прямо сейчас дать точный ответ на этот вопрос. В моей голове он всегда существовал живым и только моим. И вариант под названием «не мой» даже не рассматривался. Я не могла представить такой расклад и начала злиться от собственных метаний. Разве существовало что-то важнее его жизни?! Нет!
Но островок сомнений зародился, и это означало лишь одно…
Люди – безбожные эгоисты.
– Максвелл, я…
Он обхватил мою кисть холодными от мороженого пальцами и поднёс ко рту. Чувственные губы нежно сомкнулись вокруг истерзанной подушечки, и неконтролируемая дрожь захлестнула тело, запустила процесс, который должен был притупиться из-за лечебных препаратов. Но нет…
Возбуждение… Вязкое, тягучее, скапливающееся внизу живота.
Горячий влажный язык нежно прошёлся вдоль ранки, и горький шоколад из-под густых бровей принял новый, просачивающийся сквозь поры и оседающий в костях оттенок.
– Я пережил. – С глухим чмоком он выпустил мой палец изо рта. – И ты переживёшь.
Вернув руку на живот, я смотрела на прекратившее кровоточить мизерное отверстие и находила странным отсутствие любых колебаний в его твёрдом голосе. В низком тембре слышалась совершенная убеждённость. Непоколебимая вера. В меня. И несмотря на то, что это безумно подкупало, мне хотелось остаться честной.
– Я не уверена в этом.
– Всезнайка Эм в чём-то не уверена? Я поражён. – Бровь чемпиона в беззлобной насмешке взлетела вверх и…
Чёрт… Запустился очередной адский круг болезненных воспоминаний, от которых невыносимо избавиться. Глаза моментально заволокло мутной пеленой.
– В чём дело?
Мужские очертания размылись. Голос изменился. Стал ниже, грубее. Тревожнее.
– Эйден не умел поднимать одну бровь и постоянно пытался научиться…
Повисла тишина. Казалось, даже природа прислушалась к такому оглушительно-чистосердечному признанию. Во всем были виноваты успокоительные. Они действовали, как сыворотка правды, и из меня вываливалось всё, о чём бы я не подумала. Словно все эти долгие месяцы мысли копились, группировались в огненный шар, который, достигнув максимального размера, эффектно взорвался, разлетелся на осколки. И теперь эти маленькие смертельные детали блуждали внутри меня и при первой же возможности с отчаянием рвались наружу.
Моргнула, пытаясь сбросить ненавистные слёзы. Ещё раз. Сконцентрировалась на побитом, но не потерявшем своей присущей жёсткости лице.
По мимике Уайта сложно было что-то сказать. Я вообще не могла предположить, как он отреагирует на это сравнение. Я не должна была их сравнивать. Но сравнивала.
– Научился?
Меня тряхнуло. Он действительно уточнял?
– Нет, – отрицательно мотнула головой и тихо добавила: – Так и не смог.
– Неудачник.
Я поражённо захлопала мокрыми ресницами, даже не зная, злиться мне или смеяться. Это прозвучало так просто, так безобидно, будто он говорил о давнем приятеле, в общении с которым подобное обращение считалось нормой.
На моей памяти никто и никогда не называл Эйдена неудачником. Это слово априори не могло стоять рядом с ним. Потому, прилично пометавшись между двумя вариантами эмоций, я рассмеялась. Сначала тихо, а потом всё громче и громче. Звук нарастал и в итоге перерос то ли в рыдание, то ли в хохот. Истеричный хохот. Ненормальный. Я смеялась и рыдала одновременно, не отрываясь от чёрных глаз, невозмутимо наблюдающих за каждой щедро выброшенной слезой.
Максвелл не делал ничего. Не успокаивал, не уговаривал. Просто смотрел. Просто ждал. И в этом был весь он. Его внешнее бездействие поразительно работало на мне самым действенным образом.
И как бы я не старалась, стыд не находился. Даже не прощупывался. Я ревела фонтаном, смотря в самый эпицентр темноты, и не пыталась заглушить себя, остановить. Я хотела выпустить всё. И только почувствовав знакомую, раздражающую белки сухость, вытерла лицо руками и, шмыгнув носом, раскаялась:
– Прости. Доктор говорит подобные перепады в моём состоянии – норма.
– Хочешь поговорить об Эйдене?
Существовал ли на этой планете человек, способный удивить меня больше, чем Максвелл Уайт? Он только что предложил мне поговорить об Эйдене! И я не знала, как на это стоит реагировать.
– Я… я не знаю… я удивлена, что хочешь ты.
Чемпион поставил ведёрко мороженого между нами и, снова закинув руку за мою спину, склонил голову набок.
– Мне интересна ты. А значит, и человек, ради которого ты готова была сойти с ума.
Готова. Не сошла, а готова. Несвершившееся действие.