Лиза Марклунд
Бесследно исчезнувшая
Джимми сел напротив Анники и положил еду себе на тарелку.
– О’кей, – сказал он. – Наши успехи и неудачи за день. Калле начинает.
Калле тщательно прожевал мясо, проглотил его и положил нож и вилку на тарелку.
– Я забил гол, когда мы играли в футбол на большой перемене. Хотя Адам из 5-го «Б» толкнул меня так, что я упал в грязь.
Отчет Калле о том, как обстояли дела в школе, всегда касался его одноклассников и того, что они сделали или не сделали в отношении его, ссор и достижений.
– Новый Златан Ибрагимович, – сказал Джимми и хлопнул своей ладонью о ладонь мальчика. – Якоб?
– Нам вернули наши контрольные по математике, у меня все в порядке. По географии задали написать эссе о различных условиях жизни людей на Земле, о предпосылках выживания в разных местах, а я это уже делал, поэтому смог полазить по Google Earth взамен.
Анника старалась сохранить нейтральную мину на лице. Неужели хорошо, что десятилетний ребенок выражался таким образом? И никогда ни одной неудачи во время доклада за ужином, исключительно успехи. Он и Джимми тоже с шумом соприкоснулись ладонями.
Серена вытерла салфеткой уголки рта, прежде чем заговорила:
– У нас была генеральная репетиция мюзикла. Нео не выучил свой текст, а Лиам фальшивил, играя на гитаре.
Она вздохнула демонстративно.
Эллен поразмышляла немного, прежде чем ответила:
– А у нас была очень вкусная еда, блинчики с клубничным вареньем.
Она редко сообщала что-то негативное, хотя, по мнению Анники, за этим вряд ли стояло стремление добиться похвалы. Просто в силу своего характера она везде старалась найти позитив, в отличие от Калле и Серены.
– Сегодня мы в риксдаге поддержали предложение по новому закону, который увеличивает контроль в финансовом секторе, – сказал Джимми. – А по пути домой я ступил в лужу и промочил ногу.
Эллен хихикнула.
Анника еще не решила для себя, нравились ли ей бюрократические отчеты Джимми о работе правительства. Пожалуй, было хорошо, что дети могли расширить свой словарный запас и уже в таком возрасте начинали понимать, что работа не самое простое дело и надо отвечать за свои слова и действия, или, возможно, от этого они только больше задирали нос. Она не знала.
Джимми призывно посмотрел на нее. Она опустила свои столовые приборы.
– У меня маленькая радость сегодня: появился новый товарищ по работе, – сообщила она. – Молодой парень, он будет практиковаться в нашей газете этим летом, и мне поручили заботиться о нем, вот здорово. А то ведь как скучно было сидеть одной в автомобильной пробке в туннеле почти час.
– Послушать тебя, так ты работаешь водителем грузовика, – пробормотала Серена, не поднимая на Аннику глаз.
Анника сглотнула комок в горле так громко, что это не могло остаться неуслышанным. В довершение всего она почувствовала, как ее глаза наполнились слезами. Почему эта девочка постоянно дерзит ей?
– Анника купила мороженое по пути домой, – сказал Джимми. – Кто-нибудь хочет его?
– Да-а! – закричали в один голос Калле, Эллен и Якоб.
Серена мотнула головой:
– Спасибо, мне не надо.
Анника убрала посуду, пока Калле доставал мороженое из холодильника.
Когда карамельная крошка, сладкий соус и бельгийская клубника стояли на столе, даже Серена сдалась и тоже взяла себе тарелку.
Потом Джимми исчез в своем гибриде кабинета и библиотеки. Эллен и Анника загружали посудомоечную машину. А остальные устроились перед телевизором.
– А разве мы не должны быть у папы на этой неделе? – спросила Эллен, ставя вилки в предназначенное для них отделение корзины для столовых приборов.
Анника как раз вытирала мойку.
– Да, собственно, но папа плохо себя чувствовал, и ему надо много сделать по работе…
– Но ведь у тебя и Джимми тоже много работы.
Анника отложила в сторону тряпку, села на стул у кухонного стола и посадила дочь на колени.
– Мне только в радость, когда вы можете быть со мной, – прошептала она и поцеловала ее в ухо.
– А ты не хочешь переехать домой снова? К папе?
Анника почувствовала, как у нее напряглись руки. Они хотели убрать, оттолкнуть девочку подальше.
– Мы с папой больше не любим друг друга. Я сейчас живу здесь, у Джимми.
– Но папа любит тебя. Он так сказал.
Анника сняла дочь с коленей.
– Спасибо за помощь, – сказала она. – Пойди поиграй. А потом еще долго сидела на кухне одна.
Я не понимаю, почему так происходит, как они могут быть такими совершенными, своеобразными. Порой я вижу себя в них и, пожалуй, Ингемара, но прежде всего они уникальны. Набор наследственных признаков у всех троих точно один и тот же, я это знаю, никогда не была ни с кем другим, кроме Ингемара, и, несмотря на это, они такие разные. Невозможно даже понять, что они родные братья и сестра.
Они часть меня, я зачала, выносила, родила их, но, начав дышать самостоятельно, они целиком и полностью стали принадлежать самим себе. Я не часть их. И меня столь же легко заменить, как и их отца. От этой мысли у меня перехватывает дыхание. Собственноручно нанести себе такую рану, отрезать по живому часть себя, можно ли жить потом? Возможно ли это?
Мужчина расположился среди низких елей на лесной опушке. Эксперты все еще трудились в доме. По меньшей мере три, пожалуй, четыре человека – он видел их тени, которые резко очерченными пятнами чернели на фоне задернутых занавесок. И честно говоря, проникся уважением к их кропотливой методичной работе, некой гордостью за них: они серьезно отнеслись к своему заданию. Опять же, если им пришлось возиться так долго, значит, и он не оплошал, во всей красе продемонстрировал свои профессиональные навыки.
У него хватало терпения. Он никуда не спешил. Рано или поздно она должна была появиться. Ожидая, он сфокусировался на дыхании, это позволяло ему не уходить от реальности, заставляло постоянно находиться здесь и сейчас.
Хотя на самом деле он был в другом месте.
В ресторане в Стокгольме, куда пригласил коллегу-бизнесмена на ужин и обсуждал с ним покупку усадьбы с лесным наделом в Хелсингланде. Они пришли к пониманию, что запасы древесины там на самом деле значительно выше, чем это фигурировало в отчетах, вероятно, замеры проводились зимой, и глубина снежного покрова повлияла на результат.
Он чуть присел среди деревьев.
Конечно, отпечатки его обуви остались на мягкой земле, но он знал, что дешевые кроссовки уж точно никогда не приведут к нему или к его точной копии. И собирался избавиться от них, как только покинет Солсидан.
Он запрокинул голову и посмотрел вверх, прищурился, пытаясь разглядеть небо сквозь покрытые хвоей ветви. Дождь прекратился, но ветер гулял в кронах, и темные тучи заполняли все видимое пространство над ним. Завтра тоже следовало ожидать сырого и холодного дня. Это не радовало, при мысли о его возможном задании. Но и не сделало бы его невыполнимым, просто несколько усложнило. Личности, обитавшие с теневой стороны общества, обладали способностью оттаивать и выбираться на солнце, как только оно появлялось на небосводе, а это облегчало задачу.
Но он был не из тех, кто вешает нос. Всегда видел новые возможности там, где другие фокусировались на проблемах. Она, пожалуй, уже находилась в пути, возможно, просто ждала, когда эксперты заберут свои вещи и уберутся восвояси. Терпения у него в любом случае хватало. Да и не было причин спешить. Он увидел, как один из экспертов выпрямился и зевнул.
Наверное, ему осталось не долго ждать.
Рано или поздно она должна была появиться.
Вторник. 14 мая
Совещательная комната находилась в самом конце коридора на восьмом этаже. Нина переступила ее порог ровно в девять, мучаясь сомнениями, следовало ли ей прийти чуточку раньше или немного опоздать. Помещение оказалось большим и светлым, с явным излишком мебели и окнами по обе стороны. Стена напротив двери выполняла роль гигантской доски объявлений. На ней была сосредоточена информация об актуальных в данный момент делах, о которых Нина понятия не имела, и одно из них называлось PLAYA.
Другие сотрудники уже пришли, три человека, очевидно, весь состав новоиспеченной следственной группы. Комиссар К., один из присутствующих, сегодня был одет в розовую гавайскую рубашку. Крупный мужчина с лысиной на голове и настоящими бакенбардами подошел к ней и представился Юханссоном, секретарем группы. Он выглядел очень печальным. Нина пожала ему руку. Маленькая, напоминавшая куклу Барби блондинка, выдавшая ей вчера пропуск и компьютер, тоже оказалась здесь, звали ее Ламия Регнард, и она была следователем полиции. Ламия широко улыбнулась Нине.
– Будешь кофе? – спросил комиссар и протянул Нине чашку.
Она взяла ее и расположилась за одним из письменных столов. Другие сидели с блокнотами и стопками листков за соседними столами, перелистывали бумаги, что-то читали и прихлебывали кофе из чашек, подобных той, какую она сама держала в руке. Ламия сосредоточила все свое внимание на экране ноутбука.
– Почему ты считаешь, что Турция выиграет? – спросила она. – Они не занимали первого места после участия Сертаб в 2003 году.
– You make me wanna huh-huh, make me wanna uh-uh-uh, – сказал комиссар.
Нина посмотрела в направлении стены, где красовалась надпись PLAYA, чтобы скрыть растерянность.
– Everyway that I can, I’ll try to make you love me again, – пропела Ламия хрипловатым голосом.
– Финал в субботу, – пояснил Юханссон, глядя на Нину.
Коллеги обсуждали «Евровидение», догадалась она.
Юханссон раздал копии протокола обследования места преступления, сделанного экспертами, а потом снова принялся листать свой большой блокнот. Нина пробежала глазами семистраничный документ, стараясь прогнать из памяти воспоминания о неудачной вокальной импровизации Ламии.
– Кто начнет? – спросил комиссар и откинулся на спинку стула.
Ламия отставила чашку с кофе и отодвинула от себя компьютер.
– Пришли данные от оператора мобильной связи. Согласно им, жена Лерберга, Нора, послала сообщение на номер 112. Также удалось установить, что в момент его отправки сам источник информации находился в зоне действия Солсиданской станции. А от нее примерно четыреста метров до жилища супругов.
Мысли Нины на мгновение вернулись на место преступления. Она увидела Солсидан сверху – стоящий в конце узкой улицы дом, лес, тропинки в нем. Оттуда звонила жена. Почему она переместилась к станции, прежде чем связалась с центром экстренной помощи? Это наверняка заняло почти пять минут, а они могли стать решающими. У нее на то, наверное, имелась очень серьезная причина. Какая? Она явно хотела остаться в стороне. Или думала, что он мертв?
– Есть запись разговора? – спросил комиссар.
Ламия добавила себе в чашку кофе из термоса.
– Сигнал тревоги пришел не с помощью голосового сообщения, а посредством эсэмэски.
Нина открыла рот, собираясь возразить, что подобное невозможно, нельзя связаться со службой 112 таким образом.
– Если зарегистрировать номер заранее, это возможно, – предупредила ее вопрос Ламия. – Это легко сделать через Интернет, а Нора Лерберг так поступила с двумя своими мобильниками еще полгода назад, и 070-299-71-72, и 073-290-85-17.
Юханссон делал пометки для себя. Нина недоуменно уставилась на коллегу: зачем она выучила наизусть эти номера?
– Почему у нее два телефона? – поинтересовался комиссар.
Ламия кокетливо поправила волосы.
– У меня тоже два, – сказал Юханссон. – Рабочий и личный.
– Что значилось в эсэмэске? – спросил комиссар.
Ламия чуть наклонила голову.
– «Помогите». И потом адрес: Силвервеген, 63, 133 38 Нака.
– И Нора Лерберг так и не объявилась за ночь?
– Нет.
– Что мы знаем о ней?
– Нора Мария Андерссон Лерберг, родилась 9 сентября, ей исполнится двадцать семь в этом году, замужем за Лербергом уже восемь лет. Бросила учебу на экономическом факультете Стокгольмского университета. Домохозяйка.
«Зачем ей рабочий мобильник, если она домохозяйка?» – подумала Нина, но промолчала.
– О’кей, – кивнул комиссар. – Тогда напрашиваются естественные вопросы. Она мертва? Травмирована? Может, преступники забрали ее с собой? Есть уже требование о выкупе?
Ламия покачала головой.
– А дети?
– Находились еще с четверга у своей крестной, Кристины Лерберг, сестры Ингемара. Она проживает на Грусвеген, 15, в Викингсхилле.
– О’кей. С этого момента мы будем заниматься поисками Норы Лерберг в качестве отдельного расследования. Ты возьмешь это на себя, Ламия?
Женщина-Барби кивнула так энергично, что ее золотистые локоны подпрыгнули. Она придвинула к себе ноутбук и принялась одну за другой вводить команды в систему.
– Фактор риска велик, – сказала она, не прекращая печатать. – Больницы и морги проверили вчера. Компьютер Норы Лерберг и один ее телефон оставались в доме, компьютер находится у экспертов, и послан запрос на прослушивание мобильников.
Нина посмотрела на блондинку, а потом опустила взгляд в свои бумаги, перелистала их лихорадочно – где у нее была эта информация?
– Заказаны данные по ее кредитным картам и банковским счетам, плюс списки пассажиров, – продолжила Ламия. – Коллеги из Наки беседуют с соседями.
– Мы получим протоколы в течение дня, – сказал комиссар и повернулся к Юханссону: – Что говорят эксперты?
Юханссон закончил со своей писаниной, на это ушло около минуты. Все ждали в тишине. Нина почувствовала, что ее руки вросли в колени. Потом он откашлялся.
– На втором этаже, где его нашли, скорее всего, и происходило избиение. Там во многих местах обнаружены следы крови и слюны, в прихожей, в спальне, на лестнице, возможно, также в детской комнате.
Юханссон вытащил из кармана бумажный носовой платок и высморкался. Нине показалось, что секретарь промокнул слезы с наружных уголков глаз.
– Во всем доме найдены отпечатки пальцев шести человек, – продолжил он. – Троих детей и троих взрослых.
– Также и в родительской спальне? – уточнил комиссар.
– Также и в родительской спальне.
– Им кто-нибудь помогал по дому? С уборкой, детьми?
– Неясно пока.
Мужчина перевернул страницу своего блокнота.
– Мы не нашли внешних повреждений в жилище, абсолютно никаких признаков взлома. Все двери были заперты, когда прибыли патрульные. Преступник, выходит, запер их за собой, уходя. Похищено что-то или нет, пока трудно сказать. Обычно популярные среди воров предметы, как то компьютеры, айподы, телефоны и прочая электроника, похоже, все остались на месте. Возможно, какие-то вещи и исчезли, но пока никто не может констатировать этого.
– Предприятие Лерберга?
Юханссон потянулся за новой стопкой бумаг и перелистал их.
– Фирма имеет трех крупных заказчиков, которые обеспечивают ей девяносто процентов оборота: судоходную компанию в Панаме, еще одну на Филиппинах и экспедиторскую фирму в Испании.
– Ты проверяешь их? – спросил комиссар у Ламии.
Юханссон поверх очков окинул всех остальных по порядку взглядом.
– Эксперты закончили около трех ночи, но мы пока не снимаем ограждения.
– А его политическая деятельность?
Юханссон откашлялся:
– Лерберг был членом социальной комиссии, они отвечают за финансирование вопросов, связанных с детьми и молодежью, за денежные пособия, прием беженцев, уход за престарелыми и инвалидами, за работу по профилактике разных форм зависимости.
– Целый букет областей, где надо трудиться не покладая рук, – подытожил комиссар. – Распределение денег, обустройство беженцев, вопросы наркомании, алкоголизма и психических заболеваний. Поступали какие-либо угрозы в адрес Лерберга?
– У СЭПО нет таких данных, – ответила Ламия.
– Он занимался особо деликатными вопросами? Свободная иммиграция? Упраздненные социальные пособия?
– Нака занимается этим.
Комиссар повернулся к Нине:
– Как жертва чувствует себя сегодня утром?
– Я разговаривала с врачом совсем недавно. Состояние Лерберга не изменилось. Он по-прежнему в искусственной коме.
– Ты можешь рассказать о его повреждениях?
Нина полистала свои записи и бросила короткий взгляд на Ламию. Та содрала кожуру с апельсина, отломила от него дольку и с улыбкой протянула Нине.
– Ах нет, спасибо, – отмахнулась Нина. – Его избили, вероятно, в ночь с четверга на пятницу на прошлой неделе. Похоже, преступники, поскольку их, скорее всего, было как минимум двое, последовательно использовали хорошо опробованные на практике методы пыток. Насколько детально мне надо…
– Продолжай, – сказал комиссар.
– Falaka, по-турецки удары по ступням, один из древнейших известных нам способов… Они наносятся палкой или дубинкой и вызывают сильную боль, которая начинается в ногах и потом поднимается вплоть до головы.
Юханссон записывал не прерываясь, одновременно покачивая головой. Ламия ела свой апельсин, тщательно облизывала пальцы после каждой дольки. Комиссар с интересом смотрел на Нину. Она отвела взгляд от чавкающей Ламии.
– Ингемара Лерберга били по подошвам твердым тупым предметом, возможно, плеткой или телескопической дубинкой… Последнее – мои собственные догадки. Обе его руки вывернуты из суставов, к нему, возможно, применили пытку под названием Spread-eagle (Орел с распростертыми крыльями)…
Плечи Юханссона стали дрожать. Нине даже показалось, что он плачет.
– То есть жертве связывали руки за спиной, а затем подвешивали за запястья. В плечах при этом создается огромное напряжение, и подвергнутый такой процедуре довольно быстро теряет сознание от боли.
– Где на месте преступления можно было осуществить такую пытку? – спросил комиссар.
Нина задумалась на секунду, представила себе, как выглядит дом внутри. На потолке имелись крюки для ламп, но ни один из них не выдержал бы вес взрослого мужчины. Никаких массивных предметов мебели она не сумела вспомнить.
– Возможно, на лестнице на второй этаж. Наверху в прихожей есть железные перила, они, возможно, привязывали веревку там.
Нина посмотрела на комиссара, он кивнул, предлагая продолжать.
– Его подвергли пытке Cheera, или Tearing, как ее также называют. Она состоит в том, что ноги раздвигают, пока мышцы не начинают рваться. У Лерберга множественные внутренние кровотечения в паху.
Секретарь высморкался снова. Ну да, он явно плакал. Нина быстро посмотрела на Ламию и комиссара, но никто из них, похоже, не обратил внимания на странную впечатлительность этого мужчины. Она обратилась к третьей странице протокола экспертов.
– Пластиковый пакет, который нашли в детской комнате, возможно, использовался для способа под названием Dry Submarino. Это метод удушения. У Лерберга есть признаки недостатка кислорода. И еще его били прежде всего по лицу, и одно глазное яблоко имеет следы проколов.
Нина сглотнула, ее слегка подташнивало. Комиссар кивнул ободряюще:
– И что это говорит о наших преступниках? Могут использованные ими пытки привести нас к определенной небольшой территории на карте?
– Falaka особенно популярна на Среднем Востоке. Cheera используется, помимо прочего, в Индии и Пакистане, Spread-eagle называют также палестинским повешением и используют, например, в Турции и Иране.
Юханссон записывал. Ламия начисто облизала пальцы от апельсинового сока.
Комиссар поднялся.
– И если особенно не ломать голову, выходит, мы имеем дело с кем-то с юго-востока?
– Вовсе не обязательно, – возразила Нина. – Эти методы хорошо известны повсюду. Submarino также называют La Bañera, что скорее указывает на юго-запад, чем юго-восток.
– Чертовски неприятно, – сказал комиссар. – Чем занимался Лерберг по работе? Это имело отношение к подводным лодкам?
– Координированием морских грузоперевозок, – уточнила Ламия.
– И что же такое он, черт возьми, перевозил, если его так жестоко обработали? Наркотики, деньги, похищенных младенцев, ядерное оружие?
– Он ничего не перевозил, устраивал только так, чтобы суда получали самые разные грузы и не ходили пустыми между портами, – уточнила Ламия.
Комиссар посмотрел на залитое струями дождя оконное стекло и вздохнул.
– Просто ужас какой-то. Откуда столько воды там наверху? – Он снова повернулся к Нине: – Я хочу, чтобы ты выяснила, в чем дело. Ты права, преступников было по меньшей мере двое, но из-за чего они подвергли Лерберга столь ужасным мукам? Ламия, затребуй его бухгалтерию. И где, черт побери, его жена? Они забрали ее с собой? Но в таком случае куда и почему?
Нина быстро записала указания комиссара. Когда она подняла глаза, Ламия вновь стучала по клавиатуре ноутбука. Юханссон высморкался. Комиссар уже покидал комнату.
Нина поняла, что встреча закончилась. Она продолжалась ровно двадцать две минуты.
Редакция безмятежно дремала, утопая все в том же сероватом свете, как это происходило на протяжении всего года, и причина заключалась не только в изменениях погоды за окном. После того как центр тяжести журналистики сместился от бумажной к интернет-версии, ранее резко очерченные временные рамки подготовки материалов стали более размытыми, цикличность работы исчезла, и редакционное дыхание остановилось. Не существовало больше никакого конечного срока, или, точнее говоря, каждая секунда стала таковым.
Анника поставила кружку с налитым из автомата кофе на письменный стол и посмотрела на свое отражение в мокром от дождя стекле.
В каменном веке, когда ее только взяли в штат, «Квельс-прессен» обычно печатали двумя тиражами: один, с пятью крестами, предназначался для провинции, а другой, с тремя, – для больших городов, их пригородов и близлежащих районов. В случае каких-то чрезвычайных событий выпускался также дополнительный тираж с одним крестом – эксклюзивное новостное приложение, распространяемое только в Стокгольме. И редакционный механизм функционировал исходя из соответствующих сроков. Утро уходило на восстановление сил и размышления о смысле жизни, планирование и, в лучшем случае, на более приземленные мысли. И свет тогда был всегда белым, мерцающим и прозрачным. Позволявшим отдыхать в нем, в сопутствовавшей ему звенящей тишине. Однако после обеда шум усиливался. Ножки стульев начинали все громче скрести по покрытому линолеумом полу. Напряжение возрастало. Что поставить на первую полосу? Нет ли чего в загашниках? Чем удивило радио? И еще всякая всячина! Как обычно, требовалась пестрая смесь. Развлечения, спорт и что-то забавное! Есть какие-нибудь смешные зверюшки для шестнадцатой полосы? Кошка, совершившая прогулку длиной сто восемьдесят километров до своего дома? Замечательно! Фотографии! Имя и возраст кошки!
Когда на город опускалась темнота и дневной народ отправлялся по домам, свет сосредоточивался островками вокруг столов редакторов новостей, спорта и развлечений. Шум немного стихал. Обстановка накалялась, ритм увеличивался, концентрация возрастала до максимума. Когда время приближалось к 4.45 – последнему сроку, чтобы успеть на самолет в Норланд, эмоции зашкаливали. Волосы у всех стояли дыбом, ручейки пота бежали по раскрасневшимся лицам, безумные крики эхом отражались от обитых гипсокартоном стен, и именно тогда неожиданно раздавался звонок из типографии, и по какой-то причине речь всегда шла о том, что к ним не пришла желтая краска, нельзя ли поскорее прислать ее? А потом, с «боем часов», наступала разрядка; в ту минуту ночной выпускающий редактор отправлял последний цветной файл, и приходило сообщение, что кто-то скатал в Акаллу, и там печать шла полным ходом. Тогда всех охватывало облегчение, плечи опускались, клавиатуры отодвигали в сторону. Все это осталось далеко в прошлом сегодня. Анника не понимала, почему еще помнила об этом.
Анника опустила сумку и мокрую куртку на пол и подключилась к беспроводной сети, в качестве стартовой страницы у нее, естественно, стояла интернет-версия «Квельспрессен», панорама всей жизни общества на базе самых современных технологий, где все управление осуществляется несколькими манипуляциями с мышкой. И в этом не было причины для печали. Реализация права граждан на информацию в экстремальном варианте. Дать народу то, что он хочет. Если ты жаждешь узнать, кто с кем спал в шоу Big Brother этой ночью, просто кликни здесь! А потом смотри, пусть и не в самом лучшем качестве, как дешевый пододеяльник в углу ритмично двигается то верх, то вниз, и не забывай ставить плюсики в «Фейсбуке»! Или наблюдай за автомобильной погоней, отслеживай безумную гонку до самого конца! Смотри, как индус выкатывает глаза, но осторожно, это кадры не для слабонервных! Самое читаемое – рубрика «В НАСТОЯЩИЙ МОМЕНТ!».
Обновление интернет-страницы происходило непрерывным потоком, приносившим все новые сюжеты.
Она посмотрела в сторону стеклянного бункера Шюмана. Он читал что-то на экране своего компьютера, уйдя в это занятие с головой, словно речь шла о чем-то невероятно важном. Забавно. Он сделал «Квельспрессен» крупнейшей бумажной газетой Швеции, когда это уже не играло никакой роли. Когда бумажные тиражи лишь обеспечивали маркетинг для цифровой версии. В зачет шли только Интернет, а там они безнадежно отставали, несмотря на все инвестиции в инфраструктуру и высокотехнологичные решения, и андроидные платформы. «Конкурент» владел Интернетом благодаря не своей журналистике, а рекламе товаров и интерактивной карте с картинками улиц, позволявшей выяснить, как добраться из пункта А в пункт Б.
– Доброе утро.
Анника подняла глаза от экрана. Молодой журналист-практикант выглядел до неприличия бодрым.
– Могу я сесть здесь?
Он поставил свой рюкзак на место Берит.
– Само собой, – сказала Анника. – Добро пожаловать в цитадель свободы слова нового дня.
Вальтер Веннергрен бросил на письменный стол последний номер отмирающей бумажной версии газеты, снял куртку и, положив ее рядом, сел.
– Чем ты будешь заниматься сегодня? – спросил он с любопытством.
– Лербергами, – ответила Анника. – Мы должны не спускать глаз с Ингемара, совершенно независимо от того, очнется он или умрет, это одно дело. А второе – его жена сейчас в розыске. «ГДЕ НОРА?» Ну, ты понимаешь… Если кто-то обнародует фотографии детей, мы изменим заголовок на «ГДЕ МАМА?». Или еще лучше: «МАМА, ГДЕ ТЫ?»
Анника протянула ему снимок Норы, который распространила полиция, портретного типа из фамильного альбома, дополненный описанием. Нора Мария Андерссон Лерберг, двадцать семь лет, рост сто шестьдесят восемь сантиметров, длинные волосы пепельного цвета, серо-голубые глаза, нормальное телосложение, вес примерно шестьдесят пять килограммов. Вероятно, носит крест на шее, а также обручальное кольцо, без камня, из золота 750-й пробы. Одежда на момент исчезновения не известна. Кожа чистая, использует макияж. Принимает левотироксин из-за проблем со щитовидной железой. Не использует больше никаких других лекарств и не имеет аллергии.
– С удовольствием ее вывешу. – Практикант взял фотографию и быстро пробежал по ней взглядом. – Я хотел бы только сначала кое о чем спросить.
Анника вошла в «Фейсбук».
– Конечно, – кивнула она.
В самом верху на новостной ленте сообщалось, что ее коллега Хеландер позавтракал с секретным источником в «Шератоне». (Если имя информатора действительно требовалось сохранить в тайне, зачем понадобилось писать, где и когда он встретился с ним?)
Вальтер Веннергрен снова взял газету и принялся листать.
– Вот, на странице тринадцать.
Анника оторвала взгляд от экрана и посмотрела на парня.
– Речь идет о Густаве Холмеруде, – пояснил Вальтер.
Она отодвинула в сторону компьютер и подвинула к себе экземпляр газеты. Честно говоря, теперь по утрам она даже не удосуживалась перелистать ее.
– Что тебя заинтересовало? – спросила она и открыла нужный разворот.
На двенадцатой странице помещалась реклама лотереи нового типа. А на тринадцатой доминировали две фотографии. На одной был запечатлен улыбающийся мужчина, одетый в бумажный колпачок и слюнявчик, а на другой – молодая женщина в студенческой шапке.
«Я УБИЛ ЖОЗЕФИНУ», – гласил заголовок. «Маньяк признается в новом убийстве», – прочитала Анника расположенное чуть ниже пояснение, набранное мелким шрифтом. И сразу же узнала эту блондинку, Ханну Жозефину Лильеберг из деревни Тебю, девятнадцати лет, найденную убитой на Кунгсхольмене в Стокгольме пятнадцать лет назад.
И пусть с той поры минуло много лет, Анника отчетливо вспомнила те события, словно все произошло вчера. Ее первое лето в «Квельспрессен», когда она подменяла отдыхавших в отпуске сотрудников, неимоверно жаркий день в конце июля, то, как она смотрела на место преступления сквозь черные железные прутья. Глаза Жозефины, смотревшие прямо на нее, мутные и серые, ее запрокинутую голову, открытый в беззвучном крике рот. Синяк на левой груди, уже приобретавший зеленый оттенок живот. Шершавый серый камень на заднем плане, тени от листьев, сырость и жару, тошнотворный запах.
– Почему никто другой не пишет об этом? – поинтересовался молодой человек.
Анника положила руку на щеку улыбающейся девушки.
– Пожалуй, у нас источники лучше, чем у других, – сказала она тихо.
Сегодняшнюю статью написал Хеландер. Основной текст представлял собой сумбурный отчет о фантастическом прорыве в поисках неизвестного убийцы Жозефины – сейчас, наконец, вроде бы появился шанс раскрыть тайну убийства этой молодой женщины после пятнадцати лет неизвестности. Анника посмотрела в сторону окна, на дождь, оставлявший следы на стекле.
– Это было нестерпимо жаркое лето, – сказала она. – Знаешь, тогда Швеция превратилась в банановую республику: плюс сорок на улице, проценты по кредитам высотой до небес, и мы здорово преуспели в футболе…
Вальтер Веннергрен, ничего не понимая, захлопал глазами. Ну конечно, это же было в каменном веке, и он еще тогда ходил в садик.
– Жозефину нашли за надгробием на маленьком еврейском кладбище в Крунубергском парке. Она лежала там голая, задушенная… Считалось, что это сделал ее парень. Его звали Йоахим. Он так никогда и не предстал перед судом.
– Но сейчас Густав Холмеруд взял ее смерть на себя. Этого достаточно для обвинения?
Анника сложила газету, допила остатки кофе из кружки и встала, держа ее в руке.
– Вероятно, нет. Сейчас Холмерудом занимается новый прокурор, старый пошел на повышение. Я пойду принесу еще кофе, ты будешь?
Парень выглядел испуганным.
– Ты действительно это пьешь?
На ее столе ожил телефон. Звонил Андерс Шюман:
– Анника, ты можешь зайти ко мне?
Он наблюдал, как Анника Бенгтзон совершила прогулку до кофейного автомата. Ему стоило серьезно подумать о дресс-коде для сотрудников редакции, он не должен позволять, чтобы репортер, выглядевший таким образом, представлял его газету где-то в городе. На ней было некое подобие пиджака, джинсы и мятая блузка, и она явно не вымыла сегодня волосы.
Журналистка отодвинула в сторону дверь и сунула голову в его кабинет.
– Что?
– Входи и закрой за собой дверь.
Анника шагнула внутрь и поступила со стеклянной дверью согласно его приказу, повернулась к нему, но дальше не сдвинулась с места. Вообще-то вблизи ее одежда выглядела не столь уж плохо. Сидела немного странно, словно Аннике утром не удалось упаковать себя в нее надлежащим образом. И джинсы определенно были ей велики.
