Лиза Марклунд
Прайм-тайм
Он сбежал на палубу с Эллен под мышкой и сидячей коляской в руке, подталкивая ревущего и сопротивлявшегося Калле перед собой, и разместил детей прямо над лестницей в маленьком, защищенном от ветра закутке с крышей. Снял с себя дождевик и, завернув в него мальчика, посадил его на прикрепленную к стене скамейку. Слезы сразу же прекратились, не прошло и минуты, как сын заснул. Томас опустил спинку коляски, накрыл дочь одеялом, подоткнул его с боков и принялся торопливо катать ее вперед и назад, вперед и назад. Вместе с покачиванием судна это сработало. Девочка тоже заснула.
Томас надежно зафиксировал коляску на месте, проверил, чтобы дождь не попадал на детей, а потом встал у поручней и отдался воле воды и ветра. Внезапно на него навалилась необъяснимая тоска и ощущение утраты, как будто он лишился чего-то очень дорогого.
«Солоноватая вода, – подумал он. – Ее вкус».
Томас вырос с ней. Она являлась частью его системы ценностей. Чистая и прозрачная вода не только служила напоминанием о детстве, летних днях, проведенных рядом с ней. В Ваксхольме, где он жил до тридцати двух лет, море всегда было под рукой. Но в последние годы данный кусочек жизни оказался отодвинутым на второй план кучей самых разных дел, Томас стал забывать свои истоки.
«Она не стоит того, – подумал он. А потом с опустошающей силой осознал: – Я сожалею о случившемся».
Томас тяжело дышал, такая мысль никогда не приходила к нему раньше и сейчас болью отозвалась в груди. Ощущение, что его обманули, внезапно навалилось на него.
Он обманывал Элеонору, свою жену, спутавшись с Анникой Бенгтзон. Оставил виллу, свой дом и хорошо обеспеченный быт ради жизни в тесной квартирке Анники без горячей воды на Кунгсхольмене в Стокгольме. Он нарушил клятву, данную Господу и Элеоноре, обманул своих родителей, друзей и соседей. Он и Элеонора занимали значительное положение в Ваксхольме, в его общественной жизни, она в качестве директора банка, а он – главного экономиста.
– И все из-за чертова желания потрахаться, – сказал Томас, обращаясь к ветру.
Потом чувство вины набросилось на него сзади, ударило в затылок со столь же неимоверной силой.
«Калле, – подумал он, – извини, я не это имел в виду». Он повернулся спиной к воде, сфотографировал детей, спавших в защищенном от ветра пространстве. Фантастических и его. Его!
Элеонора не стремилась родить ребенка. Сам он почти не думал об этом, пока Анника не пришла к нему на виллу в тот вечер накануне Рождества, заплаканная и белая как мел. Как давно это было? Три с половиной года назад? Или больше?
Конечно больше. С тех пор он лишь однажды возвращался домой, вместе с нанятыми парнями из специализировавшейся на переездах фирмы. Деньги, полученные, когда Элеонора выкупила его долю виллы, он вложил в акции компаний из информационной и других высокотехнологичных областей, все согласно рекомендациям аналитиков.
– Не покупай такое дерьмо, – сказала тогда Анника. – Какое отношение мы имеем ко всему этому, если даже не можем выбрать нормально функционирующий компьютер?
Потом она бросила свой ноутбук на пол и топтала его. – Здорово, – ответил он. – Твой анализ положения дел на бирже действительно внушает доверие.
Естественно, она оказалась права. Биржу начало лихорадить месяц спустя, и больше всего досталось его акциям.
Томас ушел с ветра, спрятался от него, заметил, что промок и замерз.
А они еще даже не миновали Госхагу.
– Почему не работает лифт? – пропыхтел Андерс Шюман, когда поднялся на четвертый этаж здания, где размещалась редакция газеты.
Торе Бранд посмотрел на него с кислой миной.
– Сырость, – ответил он. – Ремонтная служба приедет в понедельник.
Руководитель редакции восстановил дыхание и решил оставить в покое данную тему, пока на смену не заступит какой-нибудь другой охранник.
Спикен сидел один на своем месте, ноги на столе, телефонная трубка практически вдавлена в ухо. Он вздрогнул, когда Шюман положил руку ему на плечо.
– Созвонимся, – сказал он и вернул трубку на аппарат.
– Где Торстенссон? – спросил Шюман.
– У родни в Даларне, играет на скрипке. Ты видел его в национальном костюме?
Спикен ухмыльнулся. Рулившие газетой парни не испытывали ни толики уважения к ответственному издателю. Шюман знал, что это не имело особого значения. Пока парни могли управлять Торстенссоном, заставлять его двигаться в нужном им направлении, главный редактор мог оставаться на своем посту.
Шюман расположился напротив шефа новостей, откинулся на спинку стула. Он знал, что парни уважали его опыт и знания, но это ничего не значило, если у него отсутствовала реальная власть.
Внезапно ему вспомнилось, что Анника Бенгтзон называла парней велюровой кодлой из-за их странных одинаковых темно-синих велюровых пиджаков, и тоже ухмыльнулся. Потом откашлялся:
– Как у нас дела с бедняжкой Карлссон?
– Анника Бенгтзон обещала позвонить в двенадцать, но этого не сделала, – ответил Спикен.
Он безнадежно махнул рукой.
– С кем она поехала?
– С Беррой. Они выехали сразу после десяти.
– Тогда они, скорей всего, еще не покинули пределы города. Везде просто дикие пробки.
– Абсолютно верно! – воскликнул Спикен, который жил в Сольне и каждый день преодолевал на служебном автомобиле четыре километра до работы. – На сей счет стоило бы поднять волну.
Шюман подавил вздох.
– Ты же знаешь, что нас дважды привлекали к суду из-за обвинений в клевете со стороны Мишель Карлссон, – сказал он.
– И что? – поинтересовался Спикен. – Мы теперь должны сидеть сложа руки в такой день только из-за того, что дамочка при жизни была склочницей?
Шюман десять секунд не отрываясь смотрел на шефа новостей.
– Кто чем занимается? – спросил он.
Спикен принялся энергично листать свои бумаги, над верхней губой у него выступили капельки пота.
– Анника Бенгтзон и Берра, значит, находятся на пути во Флен, Берит Хамрин едет на север с острова Эланда, она там вроде как сделала материал о пьянстве среди молодежи вместе с нанятым фотографом. Он почти час доставал меня по телефону утром, возмущался, что для него не нашлось работы.
– Мы ему, естественно, в любом случае заплатим, – сказал Андерс Шюман и выудил себе газету из царившего на столе хаоса.
– Конечно, но парень отправился туда не ради денег, он хочет сотрудничества с «Квельспрессен» на постоянной основе. В конечном счете я сказал ему, пусть все равно снимает и указывает на снимках имена и возраст персонажей.
– С его творчеством я хотел бы ознакомиться, – сказал главный редактор. – Сфабрикованных материалов на данную тему у нас ведь хватало.
Спикен слегка покраснел. В прошлом году он направил двух временных сотрудников на остров Эланд, и они добыли сенсационный материал. Проблема, однако, состояла в том, что репортер и фотограф пили столь же усердно, как и все другие, и, кроме того, забыли рассказать своим новоиспеченным друзьям, что они будут блевать, рыдать и испражняться на снимках в «Квельспрессен». Это привело к пяти заявлениям в Комитет прессы по вопросам журналистской этики и примирению, обошедшимся газете более чем в 150 тысяч крон, чтобы дело далее не попало в суд по обвинению в нарушении закона о свободе печати. Конечно, «Квельспрессен» смогла бы выиграть процесс, но вся история выглядела настолько грязной, что было лучше купить себе свободу и попытаться хоть что-то сохранить от остатков репутации.
– Поэтому Берит и отправилась туда в этом году, – ответил Спикен коротко и кликнул по своему экрану. – А относительно фотографий я сказал единственно с целью отделаться от него.
– Позаботься, чтобы он не заблокировал модем пятью сотнями дурацких снимков за пять минут до истечения срока, – сказал Шюман и поднялся. – Соедини Бенгтзон со мной, когда она позвонит.
– Если она позвонит, – проворчал Спикен, но Андерс Шюман уже удалился.
Караван машин медленно полз по автостраде номер 55, дождь хлестал по окнам, дворники скрипели. Все это не лучшим образом сказывалось на настроении в «саабе», где уже довольно долго царила тишина. Анника пыталась найти для тела более удобное положение, но ремень давил, опора для поясницы находилась слишком высоко. Хотя она знала, что проблема далеко не в сиденье, а главным образом в ее неуверенности в завтрашнем дне. Она проработала всего несколько недель после выхода из декретного отпуска, и на данный момент существовали большие сомнения относительно ее возможности в будущем трудиться в криминальной редакции.
Пока она ходила беременная, руководство подбрасывало ей задания для других отделов, помимо прочего для женской страницы и всякую ерунду из серии понемногу обо всем, она чувствовала себя разжалованной и вытесненной на обочину редакционной жизни, но не протестовала. Естественно, прекрасно представляла себе, как в ее газете относятся к молодым, недавно принятым в штат женщинам, вставшим на путь материнства. Она знала, что ее считали обманщицей, лентяйкой, использовавшей систему с узаконенным декретным отпуском, чтобы оставить газету на произвол судьбы. Иметь беременную девицу в криминальной редакции представлялось полным идиотизмом. Во-первых, считалось, что мозги у нее умерли, как только она залетела, а во-вторых, ее следовало наказать за обман. Она хорошо помнила свои горькие слезы и неловкие утешения Томаса.
– Тебе нужно заботиться о своем самочувствии, – сказал он и принес ей молока.
Анника никогда не рассказывала, что ее рыдания не имели никакого отношения к тошноте.
Затылок болел, она положила руку на первый шейный позвонок, сделала себе массаж, попыталась расслабить челюсти. Ей не удавалось выйти на связь большую часть поездки, возможности ее оператора мобильных услуг в данном регионе явно оставляли желать лучшего.
Ей удалось выяснить только то, что на место вызвали и криминальную полицию Эскильстуны, и Государственную комиссию по расследованию убийств, и это, с одной стороны, прибавляло ей оптимизма, а с другой – вызывало неприятные ощущения. С комиссией по расследованию убийств ее связывали хорошие отношения, особенно с комиссаром К., следователем, часто возглавлявшим такие выезды. С местными детективами все обстояло гораздо сложнее. Они расследовали смерть хоккеиста Свена Матссона шесть лет назад и, насколько Анника догадывалась, еще хорошо помнили ту историю.
Она смотрела в окно, мимо медленно проплывали хвойные деревья, такая же буйная сёрмландская растительность, сквозь которую она бежала однажды, преследуемая, спасая свою жизнь.
Это было в холодный осенний день, ясный и красивый. Она покинула Свена накануне вечером, положила конец своей связи с этим садистом раз и навсегда. В ответ он пообещал убить ее, гнался за ней через лес с охотничьим ножом и вспорол живот ее котенку.
Анника закрыла глаза, стараясь расслабиться. «Сааб» плавно покачивался на новеньких амортизаторах, попадая в очередную яму на асфальте. В памяти всплыла картинка с разбитой головой Свена и железной трубой в ее руке. Она видела, как он перевалился через край доменной печи и исчез в глубине. Дыхание участилось, она попыталась избавиться от страшного воспоминания.
Аннику судили за причинение смерти по неосторожности – два года условно согласно вердикту суда Эскильстуны. Ее действия оценили как самооборону, сняв обвинение в умышленном убийстве. Анника сомневалась в правильности приговора. Она хотела убить. Стояла со своим мертвым котенком на руках, кишки вываливались у него из живота, и знала, что поступила правильно.
– Нам здесь поворачивать?
Анника открыла глаза:
– Да. Налево.
Они поехали по длинной аллее, которая вела к Икстахольму. Повернув у ответвления к конному заводу, уперлись в ограждения.
– Черт, все как обычно.
Анника бросила взгляд направо, за лиственными деревьями виднелись белые фасады дворца. На площадке перед ним она смогла разглядеть прогуливавшихся там людей. Автобус с антенной спутниковой связи как раз подъехал туда и припарковался рядом с Конюшней.
– Все средства массовой информации Швеции уже здесь, – проворчал фотограф.
– Кончай ныть, – сказала Анника.
Она открыла дверцу машины как раз в тот момент, когда Бертиль собрался дал газ в попытке убраться оттуда.
– Здесь все огорожено? – крикнула она стоявшему у ограждения полицейскому.
– Весь мыс.
– Почему все другие смогли проехать внутрь?
Она хлопнула дверцей машины со всей силы и сделала вид, что не расслышала возмущенных воплей Бертиля Странда.
– Мы скоро оградим и очистим всю территорию, – ответил полицейский властным голосом, он смотрел в сторону воды, и его кадык вздрогнул в глотательном движении. Парень был из местных, возможно из полиции Катринехольма.
Анника решила пойти в атаку. Она выудила из кармана пресс-карточку, спокойно подошла к полицейскому, сунула ее ему под нос и уставилась в его глаза:
– Ты пытаешься помешать мне в работе?
Полицейский снова сглотнул слюну.
– У меня свои инструкции, – ответил он, опять обратив взгляд в сторону озера Лонгшён.
– Мешать прессе сообщать о последних событиях? Не верю.
Полицейский посмотрел на Аннику.
– Ты же из Хеллефорснеса? – спросил он.
Она переступила с ноги на ногу, потом повернулась на каблуках, направилась назад к машине и тяжело приземлилась на переднее сиденье.
– Мы не проедем этой дорогой, – сказала она и снова хлопнула дверцей.
– Сколько раз я должен повторять тебе…
Бертиль Странд осторожно выжал сцепление, чтобы гравий не попортил лак.
– Подожди, подожди, – сказала Анника, зажмурилась, провела рукой по лбу, почувствовала приток адреналина в кровь. – Должен существовать какой-то другой путь.
Фотограф дал газа и переключился на вторую скорость, забуксовал немного на сыром гравии. Неудача тяжелой ношей легла на сердце.
– Остановись, – попросила Анника. – Я должна подумать.
Бертиль Странд припарковался рядом с выцветшим от времени дорожным знаком.
– Нам надо пробраться внутрь с какой-то другой стороны, – сказала она.
Фотограф посмотрел на озеро:
– Можно объехать его?
– Дворец расположен на острове между двух озер, – объяснила Анника. – Это называется Лонгшён, Иксташён с другой стороны уходит довольно далеко влево. Я думаю, там нет другой автомобильной дороги. Какая-нибудь для тракторов, пожалуй, но они обычно перегорожены шлагбаумами.
Анника бросила взгляд вдаль над водой, увидела усадьбу Финнторп между деревьями. Там подростком она была в конном лагере, прыгала на Сорайе и выигрывала призы. Картинки детства одна за другой всплывали в ее памяти: запах свежего сена, тепло лошадиного тела под ее бедрами, пыль гравиевой дорожки, полная гармония.
Внезапно Анника поняла, как им действовать.
– Езжай налево, – распорядилась она, – а потом снова налево.
Фотограф сделал, как она сказала, не спрашивая: либо доверял ей, либо был слишком зол. Она постаралась не забивать себе этим голову.
– Куда сейчас? – спросил он, когда они подъехали к Финнторпу.
– Направо, – сказала Анника. – К Ансгарсгордену.
Они осторожно въехали на холм, миновав пастбища с лошадьми, таблички, запрещавшие проезд транспорта. Красные деревянные дома выросли перед ними из темноты как огромные кубики.
– Что это за место?
– Христианский учебный центр и лагерь, по-моему Шведской миссионерской церкви. Езжай вниз с холма, там с задней стороны есть парковка.
Парковка оказалась почти пустой, в дальнем конце стоял лишь одинокий жилой прицеп. Они поставили машину у края большого газона.
– Почему мы здесь? – спросил Бертиль Странд.
– Там вдалеке за холмом есть пляж, – объяснила Анника, – и, как мне помнится, там, у причала, есть спасательная лодка. Я подумала, что мы могли бы ее позаимствовать.
Судя по всему, дождь не собирался стихать. Они надели дождевики. Бертиль Странд упаковал камеры в пластиковый пакет и сунул их в свой водонепроницаемый рюкзак.
– Прикрой компьютер, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ради него взломали машину.
Анника стиснула от злости зубы и бросила плед на лежавшую на заднем сиденье сумку с ноутбуком. Кто станет залезать в чужую машину на пустой парковке в христианском лагере?
Лодка находилась на месте, наполовину заполненная водой. Весла валялись в тростнике, никакого черпака они не нашли. Совместными усилиями вытащили лодку на берег, перевернули ее и смотрели, как вода ручейком бежала по песку.
– Ты умеешь грести? – поинтересовался Бертиль Странд со смущенной миной.
– Надеюсь, они не перегородили берег, – сказала Анника.
Все оказалось сложнее, чем она думала. Временами ей казалось, что они совсем не двигаются. Маленькую лодчонку качало на волнах словно поплавок, она стала наполняться водой снова, и не только сверху.
– Спасательная лодка, вот черт, – проворчала Анника на полпути через озеро.
Когда они обогнули мыс, ветер стал дуть им навстречу. У Анники стало сводить руки.
– Ты действительно считаешь, что мы доберемся туда сегодня? – спросил насквозь промокший Бертиль Странд.
Это заставило Аннику грести сильнее. Она уже была готова сдаться, когда увидела баню и прибрежный домик.
– Осталось совсем немного, – сказала она и, прищурившись, посмотрела сквозь дождь в направлении острова, где находился дворец.
Какая-то суета царила там вдалеке на берегу. Она смогла различить маленькие черные фигурки внизу у дворца и большой пестрый логотип на белой стенке у самого устья канала.
– Это, наверное, автобус с аппаратной, как думаешь? – спросил фотограф и достал камеру из пластикового пакета. – Ты не могла бы не дергать лодку? Пожалуй, стоит сделать несколько кадров на случай, если они пошлют нас…
Анника стала грести немного медленнее, чуть ли не благодарная непогоде. Если повезет, они могли обогнуть остров, оставаясь незамеченными, выбраться на сушу ниже флагштока и там подняться наверх.
Это сработало. У Анники дрожало все тело, когда она тащила лодку через тростники, промерзшая до костей и смертельно уставшая.
– Ты хорошо здесь ориентируешься? – поинтересовался Бертиль Странд.
Анника восстанавливала дыхание несколько мгновений, пыталась подавить кашель.
– Бабушка брала меня сюда на свой день рождения каждый год. Мы гуляли в дворцовом парке и съедали ужин из трех блюд в обеденном зале.
– Восхитительные привычки, – сказал Бертиль Странд и не без труда закинул на спину свой рюкзак.
– Бабушка была домоправительницей в Харпсунде, он находится за лесом, не более чем в десяти километрах отсюда. Поэтому она знала старого ресторатора Икстахольма. Еда была подарком.
Анника показала направо в туманную дымку.
– Терраса, – сказала она, – вероятно, там и записывали программу. – Потом махнула рукой влево: – Северный флигель, апартаменты и двухкомнатные номера. Прямо впереди главное здание, обеденные залы, салоны. Пошли.
Главное здание во всей красе выросло перед ними за стеной воды, белое и мокрое от дождя. Они приблизились к его северному торцу, ломаная крыша выглядела чернее, чем небо. На засаженном всевозможными растениями пространстве в центре комплекса распускались розы. Три полицейские машины стояли, припаркованные у входа.
– Что это за место, собственно? – поинтересовался Бертиль Странд и распаковал свою камеру.
– Старая усадьба, – сказала Анника, почувствовав себя в Средневековье. – Отель и место проведения конференций, сейчас находится во владении Шведского союза промышленников. Построена в 1753 году.
Фотограф одарил ее коротким взглядом:
– А не в 1754-м?
– Написано там, – сказала Анника и показала на дату над главным входом. Ей пришло в голову, что она никогда раньше не видела его двойные коричневые двери закрытыми. Распахнутые настежь, они всегда приглашали войти всех желающих. Сейчас казались тяжелыми и массивными. Она показала в направлении Южного флигеля: – Первое здание было деревянным и находилось в той стороне. Дворец и остальные постройки выполнены из кирпича, который обжигали в печи, расположенной там, за деревьями. На место убийства сначала?
Бертиль Странд кивнул.
Они обошли дворец, медленно и осторожно, двигаясь от дерева к дереву, через парк. Миновали террасу с аккуратно разровненными граблями гравиевыми дорожками, подстриженные газоны, живые изгороди и клумбы. Анника покосилась на оштукатуренный фасад здания с окнами в ряд. Блестящая поверхность озера Иксташён отражалась в сотнях квадратиков стекла, из которых они состояли.
– Так и кажется, что вот-вот увидишь дамочек в кринолинах, – сказал фотограф и включил свою камеру.
Они пошли вниз к озеру, вокруг маленького лабиринта из живых изгородей и стен, мимо причала и вверх к западному торцу Нового флигеля.
– Передвижная телестанция, – сказала Анника и показала рукой.
Бертиль Странд поменял камеру и лег плашмя прямо на траву. Он положил телеобъектив на левую руку, использовал ее в качестве опоры, а правой периодически нажимал на спуск.
Анника стояла позади него и, щурясь, смотрела на место убийства. Мобильная аппаратная скорее напоминала гигантский автопоезд, чем обычный автобус. Одна ее боковая стенка раздвигалась так, что ширина внутреннего пространства удваивалась. Вход находился с их стороны. Лестница из нескольких ступенек вела к узкой двери, расположенной рядом с кабиной водителя. Она увидела полицейского в униформе, стоявшего спиной к ним и разговаривавшего с кем-то, находившимся в самой аппаратной.
– Нам надо подойти поближе? – спросила она тихо.
Пусть их отношения с фотографом оставляли желать лучшего, она целиком и полностью доверяла его профессионализму.
– Нет, не обязательно. Я сделал несколько кадров с другой стороны, с лодки. Нам надо попробовать сместиться вниз вправо, чтобы флигели оказались на заднем плане. Если они подойдут с целью выставить нас, задержи их.
Бертиль Странд поднялся, повесил рюкзак на левое плечо и пошел вдоль берега. Анника последовала за ним, скользя взглядом по белым зданиям. По главному корпусу на самой вершине холма, флигелям, стенам, похожим друг на друга ветвистым деревьям, теплому желтоватому свету из окон.
«Я понимаю, почему граф Оксеншерна записал в своем дневнике: «великолепие Эдема», побывав здесь», – подумала она.
– Готово, – сказал фотограф и повернул в сторону озера. Они шли назад той же дорогой, которой пришли, Бертиль Странд не выключал камеру ни на минуту.
Поднявшись на холм, они напоролись на полицейского, знакомого Аннике по Эскильстуне.
– Что вы здесь делаете? – поинтересовался он властным тоном.
Анника достала свою пресс-карточку, сунула ее под нос полицейскому:
– Мы ищем нашего коллегу Карла Веннергрена, он принимал участие в записи вчера и, возможно, еще остается где-то здесь.
– Он на допросе, – ответил полицейский и встал почти вплотную к Аннике. – Не будешь ли ты так любезна покинуть эту территорию и присоединиться к другим репортерам?
– Он подозревается в каком-нибудь преступлении?
– Я не могу сказать ничего конкретного.
– Прекрати, – резко парировала Анника. – Нельзя допрашивать журналистов без всякой на то причины. Если вы задержали или арестовали репортера одной из крупнейших газет Швеции, значит, обязаны рассказать об этом его работодателю.
Она лгала, но полицейский не был уверен в этом.
– Да я действительно не в курсе, – признался он. – Не знаю ничего.
– Как много людей вам предстоит допросить?
– Всех, кто был здесь ночью.
– И сколько таких?
– Да дюжина. И среди них есть еще одна из ваших. Пожилая дама, которая пишет фельетоны, тоже здесь.
Анника открыла рот от удивления:
– Барбара Хансон? А ее каким ветром сюда занесло?
Полицейский наклонился вперед и понизил голос.
– Они не задержаны, – сказал он. – Это я знаю наверняка.
– Персонал дворца тоже допрашивают?
– Нет, никого из них не было здесь ночью.
– А кого еще?
Мужчина в дождевике и больших сапогах двигался в их сторону, полицейский явно занервничал.
– Вам надо идти, – сказал он и повернул ее спиной к дворцу.
Анника медленно направились к мосту, к другим журналистам. Она достала мобильник и позвонила Спикену. Шеф новостей, похоже, сидел на своем рабочем месте и ел, он чавкал и прихлебывал, пытаясь разговаривать в промежутках.
– Что говорит Веннергрен?
– Не знаю, он общается только с полицией.
– Черт, они задержали Веннергрена? Он ведь журналист! Судя по звуку, какая-то жидкость попала в трубку. Анника скривилась:
– Я не сказала, что он задержан, его допрашивают в качестве свидетеля. Кроме того, в хорошей компании, Барбара тоже здесь.
– Хансон? Черт, Шюман ведь просил ее прекратить писать всякое дерьмо о Мишель Карлссон.
Анника почувствовала себя немного не в своей тарелке. Честно говоря, она особо не утруждала себя чтением собственной газеты, пока находилась в послеродовом отпуске, особенно наполненных злобой и желчью творений Барбары Хансон, потому поменяла тему:
– Допросу подлежат всего двенадцать человек.
– Кто конкретно?
Шеф новостей явно закончил есть, он рыгнул и закурил сигарету.
– Главным образом люди из телевизионной команды, по моим догадкам, но я выясню это.
– Нам нужны имена и фотографии всех, – сказал Спикен и на ходу вчерне придумал заголовок: – «Выжившие в бойне во дворце. Один из них убийца… И их было всего двенадцать…» Вот черт, просто конфетка.
– Поэзия, – буркнула Анника и прервала разговор.
– Что будем делать дальше? – поинтересовался Бертиль Странд.
– Пойдем на парковку, – ответила Анника.
Они подлезли под ограждение у конца моста и вышли к остальной медиабратии.
– Как вы пробрались внутрь? – поинтересовался репортер из «Конкурента», крупный блондин в мокрой кожаной куртке.
– Мы спрятались в Волчьей яме еще вчера вечером, – сказала Анника и направилась к Конюшне.
Она расслабилась и наконец начала снова ощущать свое тело. Руки больше не сводила судорога, неприятное ощущение в животе улеглось. Вода, ранее попавшая за воротник, нагрелась от кожи, она прошлась немного, чтобы размять суставы.
Полицейский в униформе вышел из Конюшни, довольно долго возился с замком. Потом поспешил к дворцу, не обращая внимания на журналистов. Анника проводила его взглядом, чувствовала, как дождь барабанил по закрытой капюшоном макушке. Ноги при каждом шаге слегка утопали в пропитанной водой земле, вокруг следов в ней сразу же образовывались лужицы. Она смотрела на нее, коричневую и пятнистую, где смешались гравий и всякая дрянь. Имевшую кисло-затхлый запах.
«Швеция, – подумала она, – какая дерьмовая страна». Потом слегка поправила себя, испугавшись собственной мысли.
Нет, она ведь не так плоха, по крайней мере, если в ней есть такие люди, как хоккеист Фоппа, и ее благосостояние, и природа.
Природа.
Анника попыталась различить ее за завесой дождя. Увидела только смутные очертания неясных оттенков серого и коричневого цветов.
Она вытерла нос, избавилась от ощущения сырости под ним.
Помимо «Конкурента» Анника заметила журналистов государственного телевидения, радио Сёрмланда, Эст-Нютт и ее старой местной газеты «Катринехольмс-Курирен», которые вовремя оказались с внутренней стороны ограждения. Их автомобили были небрежно припаркованы около Садового флигеля. Она достала ручку и блокнот и обратила взор в сторону машин.
Желтый «ренджровер», самый большой и дорогой джип на рынке. Анника записала его номер. Потом прошлась вдоль всего ряда. Красно-черный кабриолет «фольксваген-поло», ржавый «фиат-уно», черный спортивный автомобиль, который она считала эксклюзивным, пока не узнала в нем «крайслер», зеленый «Вольво S40», «рено-клио» бронзового цвета с наклейкой «Иисус жив» на заднем стекле, синий БМВ и коричневый «сааб» десятилетнего возраста.
Связь, к счастью, работала, Аннике понадобилась минута, чтобы связаться со знакомым парнем из стокгольмского Центра управления.
– У меня есть несколько автомобильных номеров, у тебя не найдется времени их проверить?
Огромный джип принадлежал «ТВ Плюс», немецкий кабриолет был зарегистрирован на Барбру Розенберг из Сольны, «фиат» на Ханну Перссон из Катринехольма, спортивный «крайслер» принадлежал фирме Build & Create, базировавшейся в Йёнчёпинге, «вольво» – Карин Андерссон из Хегерстена, «рено» – Мариане фон Берлиц, проживающей на Гревгатан в Стокгольме, БМВ – Карлу Веннергрену из Юрсхольма, а «сааб» – Стефану Аксельссону из Туллинге.
Потом она позвонила в справочное бюро телефонных номеров и решила не забивать голову тем, во что ей это обойдется.
– Нет никакой Барбры Розенберг в Сольне, зато есть Бэмби Розенберг с секретным номером, – сообщила ей телефонистка, представившаяся Линдой.
«Актриса», – записала Анника в своем блокноте.
Никакой Ханны Перссон не было в регистре.
– У многих ведь теперь только мобильники с предоплатной картой, – объяснила телефонистка Линда, – а о них у нас нет никаких данных.
Фирма Build & Create имела массу номеров, Анника записала все. Первый принадлежал Себастьяну Фоллину, менеджеру, имя показалось ей знакомым.
Карин Андерссон-Беллхорн числилась в каталоге только под второй фамилией, но также с титулом телепродюсер. Анника знала, кем она была, они сталкивались несколько раз на работе у Анны.
Мариана фон Берлиц имела секретный номер, но Анника знала и ее тоже. Они делили письменный стол в «Квельспрессен» шесть лет назад и постоянно ссорились из-за того, кому он достанется в единоличное пользование. Мариана спала с Карлом Веннергреном. Стефан Аксельссон называл себя видеорежиссером.
Она быстро подсчитала. Семь человек ей, возможно, удалось вычислить, если она сейчас угадала с менеджером. Кроме того, внутри находилась Анна Снапхане, восемь, она приехала поездом, как, пожалуй, сделала и Барбара Хансон. Девять. Кто там был еще? «Ренджровер» с «ТВ Плюс», вероятно, являлся служебным автомобилем одной из их шишек, пожалуй, самого командира. Анна Снапхане всегда называла его исключительно Хайлендером1.
– Поскольку он считает себя бессмертным и непобедимым, – объяснила она как-то Аннике.
Кем могли быть двое других?
Анника окинула взглядом дворцовый парк. Стадо промокших и голодных овец блеяло с другой стороны аллеи. На самом острове двое полицейских дежурили около моста. Передвижную телестанцию не было видно из-за зданий.
«Автобус, – подумала она. – Кто-то наверняка отвечал за него, по технической части. Одиннадцать».
Кем был двенадцатый, она так и не додумалась. Пришло время проверить ее догадки.
Она достала свой телефон и набрала номер Анны Снапхане. Номер был занят.
– Анника! Анника Бенгтзон!
Голос шел от автомобилей, стоявших наверху у Садового флигеля, она повернулась и посмотрела в том направлении.
Это оказалась Пия Лаккинен, одна из ее коллег по работе в «Катринехольмс-Курирен». Репортерша как раз вылезла из машины, она накинула на голову капюшон дождевика и поспешила к Аннике.
– Сколько лет, сколько зим! – сказала она. – Рада встрече! Они обменялись рукопожатиями, Анника попыталась улыбнуться, хотя не разделяла энтузиазма старой знакомой. Она не одобряла дружеских похлопываний по спине на месте убийства, а то, что они когда-то были товарищами по работе, только усугубляло ситуацию, Она уволилась ради перехода в столичную «Квельспрессен», и кое-кто из редакторов «Катринехольмс-Курирен» воспринял это как неудачу их собственной газеты.
