Лора Таласса
Смерть
Всадник снижается, мое тело в воздухе переворачивается, и я, наконец, вижу его.
Смерть решительно ныряет ко мне. Он тянет руку, хотя летит несколькими футами выше.
– Лазария! – трудно расслышать его сквозь вой ветра. – Хватай мою руку!
И на этот раз я стараюсь изо всех сил.
Он догоняет меня, и я тянусь что есть мочи. Дистанция между нами сокращается, и я касаюсь кончиками пальцев его ладони.
Так близко.
Вижу, как Смерть глядит на что-то подо мною, и глаза его расширяются.
Господи боже мой!!!
Я не хочу умирать! Не так! Какая же я дура с этим кортиком, ни о чем не думала! Я не хочу такого конца!
– Лазария!
Я вцепляюсь в его руку.
– Танатос!
Не хочу умирать! Не хочу…
Моя голова во что-то врезается, и все погружается во мрак.
Глава 18
Медленно прихожу в себя, с трудом разлепляя веки. Смотрю вверх, в небо из какого-то разрушенного дома. Потолок наполовину обвалился, и судя по тому, как выгнута моя спина, лежу я на его остатках.
Попытка встать – и я задыхаюсь от пронзившей меня чудовищной боли.
Я смотрю вниз, на свой живот. Над самым пупком прямо вверх торчит толстый железный штырь. Снова задыхаюсь, но теперь больше от ужаса, чем от чего-то другого.
Я наколота на него, как бабочка на булавку.
Шевелю руками – они вроде как в основном зажили, только сплошь покрыты синяками, – пытаюсь оттолкнуться…
И ору от нового приступа раздирающей боли. Без сил я откидываюсь на спину. Тяжело дыша, безнадежно таращусь в синее небо надо мной.
Господи иисусе.
Я не могу умереть, и я влипла.
______
Если ад существует, это он самый и есть.
Я кричу, я стону, но никто меня не слышит. Проходят часы, день сменяется ночью, потом ночь сменяется днем. И снова, и снова.
Желудок у меня сводит от голода, губы потрескались от жажды, а я по-прежнему пригвождена. Время от времени я бессильно рыдаю, в основном от сознания, что оказалась в таком дерьме.
В жутком, жутком дерьме.
Не знаю, где Танатос и в каком он состоянии. Вероятно, он и сам ранен, искалечен. А может, и нет. Может, он просто увидел мое изувеченное тело, и мысль бросить меня показалась ему более привлекательной, нежели идея держать меня в плену.
Непонятно, почему это предположение так больно ранит мое сердце.
Тянется следующий день. Я уже чувствую в воздухе смрад разложения – его приносит ветер. Слышу лай одичавших собак и крики птиц, что кружатся в небе. Никто из стервятников меня не обнаружил – пока.
Время от времени я делаю попытки подтянуться, сползти со своего кола, но, помимо бешеной жгучей боли, раздирающей тело, штырь пронзил меня под таким неудачным углом, что справиться абсолютно невозможно. Я в безвыходной ситуации, которую не победить никаким инстинктам выживания.
Не хочу, не хочу больше оставаться в своем теле.
______
Меня нашли падальщики.
Это…
Неописуемо.
______
Проходит вечность, а я все еще торчу здесь, пришпиленная.
Я столько раз теряла сознание, отключалась, а потом возвращалась вновь, что не знаю, сколько часов или дней прошло с тех пор, как меня нашли пожиратели падали, – думаю, что не меньше дня, хотя из-за боли в памяти все перепутано. Возможно, я просто провалилась в сон среди сумрачного дня.
Наконец стервятники все же уходят. Когда это происходит, я снова плачу; то, что осталось от моей грудной клетки, судорожно вздымается, и мои бесчисленные раны при этом как будто ошпаривает кипятком.
Мерзкие твари вернутся. Это только вопрос времени.
Я пытаюсь нащупать вокруг себя хоть что-то похожее на подходящее оружие, но все обломки мусора, мало-мальски подходящие по размеру, чтобы можно было ухватить рукой, я уже израсходовала, отгоняя животных.
Единственное, на что я могу хотя бы слабо надеяться, – может быть, в следующий раз, когда придут твари, им как-то удастся меня освободить. При этой мысли я едва сдерживаю рвотные позывы, хотя желудок все равно пустой.
Еще несколько раз принимаюсь плакать, но тело не может собрать достаточно влаги для слез, только, пульсируя, дико болит голова.
Проклятый всадник.
Я проклинаю его снова и снова. Поэтому, услышав, как он зовет меня по имени, решаю, что своим гневом создала его голос в воображении.
Лазария… Лазария… Лазария…
Это не он, говорю я себе. Обезвоживание, голод и боль – из-за них у меня просто начались галлюцинации.
– Лазария! – взывает он.
У меня перехватывает дыхание. Танатос? Возможно ли?
Надежда, наполнившая мою грудь, чрезвычайно болезненна, и я не решаюсь поверить. Но потом, уставившись мутным взглядом в дыру в крыше, замечаю край черных крыльев и отблеск доспехов.
Это точно он. Никакая птица не может так выглядеть.
Он меня ищет.
Помоги. Я пытаюсь выговорить это слово, но голос слишком слабый. Я прочищаю горло.
– Смерть, – зову я. Раздается хриплый шепот.
Собираю все силы, втягиваю в себя побольше воздуха.
– Смерть!
Я кричу. Получается все равно слишком тихо, и он проходит мимо и скрывается за стенами этого полуразрушенного здания.
Отчаяние и надежда заставляют меня собраться, удваивают мою энергию.
Я снова делаю вдох.
– Смерть! Смерть! Помоги! Танатос! – хриплю я из последних сил, перемежая призывы стонами, потому что усилия бередят мою рану.
Не вижу его, но слышу, как хлопают его грозные крылья, и мне кажется… кажется, он приближается.
– Лазария! – слышится его голос откуда-то сверху.
– Смерть! – кричу я снова.
И тут вижу его прямо над собой. Раскинув крылья, он держится за балку и всматривается в нутро разрушенного дома. Темные волосы развеваются на ветру, как флаг.
– Лазария? – снова зовет он, вглядываясь в темноту.
– Танатос, – вырывается у меня нечто среднее между всхлипом и вздохом.
Я безошибочно чувствую мгновение, когда он замечает меня. Тело его каменеет.
Крылья за его спиной складываются с хлопком. Он сходит с балки и прыгает с крыши вниз. Падает камнем, но перед приземлением крылья распахиваются, замедляя движение, так что на последних футах он плавно парит.
Мелкие камушки разлетаются при его приземлении на груду обломков, и он снова складывает крылья за спиной.
Всадник продвигается ко мне по обломкам, в тусклом свете поблескивают латы. Остановившись на полпути, он смотрит на меня. Вглядывается в мое лицо, потом в лохмотья, оставшиеся от одежды, и в те места на теле, где моя плоть еще не до конца зажила. Наконец, его глаза останавливаются на торчащем из моего живота штыре.
– Лазария. – Смерть в два прыжка оказывается рядом со мной. Опускается на колени, снова изучает мои раны. – О, проклятье!..
– Не знала, что ангелы чертыхаются, – говорю я, с трудом ворочая языком.
Он все еще не отрывает от меня глаз, как будто не может взять в толк, что произошло.
– Давно ты здесь? – спрашивает он.
Но он же знает. Должен знать. Стержень, торчащий из меня, говорит сам за себя.
– С тех пор, как ты меня выронил. – Теперь можно не кричать, и я еле слышно шепчу.
– С тех пор, как я… – Он заглядывает мне в глаза, и я вижу на его лице ужас. Он снова чертыхается. – Ты была здесь все это время?!
Прикрыв глаза, я киваю.
И слышу его страдальческий стон.
Открываю глаза.
Он гладит меня по лицу, скользит по скуле большим пальцем.
– Я решила, что такой выход тебя вполне устроил, – лепечу я.
Мука, исказившая его лицо, не менее сильна, пожалуй, чем моя.
– Я не горжусь своей жестокостью. – Танатос не отрывает взгляда от ржавого штыря. – Я искал тебя. Я… – Он замолкает и отводит глаза. – Я был переполнен тревогой. Это зрелище – как ты падаешь вниз, выскользнув из моих рук, – не оставляло меня все эти дни.
– Перестань, – прошу я.
Не хочу это слышать. Думала, что нет ничего больнее, чем перспектива остаться здесь навсегда, если Смерть меня бросит, но я ошибалась. Между нами существует негласное соглашение, по которому мы враждуем друг с другом, и я не готова к переменам.
Он задумчиво исследует толстый железный стержень. Добрых три фута его торчат из моего тела.
Смерть легко поднимается и обходит меня, изучая картину со всех сторон. Наконец он снова припадает на одно колено и обеими руками хватается за эту штуку.
– Крепись, Лазария, – бросает он.
А потом сгибает железку. Уступая мощи всадника, металл в его руках скрежещет, бередя мою рану.
Кусаю губы, с трудом удерживая рвущийся из горла крик.
Последний взвизг металла, и стержень разламывается. Длинную часть Смерть отшвыривает в сторону. Штырь падает довольно далеко, и эхо от его падения долго кружит над нами.
Невольно я ловлю себя на том, что восхищаюсь сверхъестественной силой всадника. Сколько раз я пыталась сделать с этой железкой хоть что-нибудь…
А Смерть смотрит на меня и снова хмурится.
– Что еще? – сиплю я.
– Мне придется тебя поднять, Лази. – Он называет меня уменьшительным именем, как будто мы с ним друзья.
Все внутри замирает от ужаса. Я всегда считала себя выносливой и терпеливой, но сейчас, после бесконечных дней боли, переменила мнение.
Однако мне необходимо вырваться из этого плена, освободиться.
Плотно зажмурившись, киваю.
– Давай, – говорю вслух, открыв глаза.
Смерть придвигается ко мне вплотную, подсовывает руки под мою спину. Даже этих осторожных движений достаточно, чтобы у меня вырвался вскрик.
Боже, а вот сейчас будет реально больно.
Танатос медлит.
– Ты справишься? – спрашивает он.
Я глубоко дышу через нос.
– Подожди, дай мне минутку.
Всадник ждет. Он все так же держит руки под моей спиной, но не шевелится.
А я, пытаясь успокоиться, начинаю разглядывать рисунки, отчеканенные на его нагруднике. Там змеи и надгробия, яйца и какие-то когтистые существа, спирали и похоронные процессии – одно изображение перетекает в другое. Я впиваюсь глазами в металлический панцирь, прикрывающий сердце Танатоса. На нем женщина, замершая в тесных объятиях скелета. Как раз в тот миг, как я собираюсь протянуть руку и потрогать ее, Смерть рывком поднимает меня.
Я не могу удержать страшный крик, потому что боль ослепительна, убийственна.
Но стержня больше нет, и я свободна.
Смерть тяжело опускается на землю, прижимая меня к себе.
Я отворачиваю голову, потому что меня сотрясают судорожные позывы к рвоте. Постепенно эти конвульсии, похожие на предсмертную агонию, переходят в рыдания, но и они не могут утихомирить невыносимую муку. Я на свободе, но тело мое разрушено.
Все разрывается от ужасной боли.
– Я нашел тебя, Лазария, моя Лазария, – бормочет Танатос.
В это мгновение слова его странным образом утешают и успокаивают. Я поворачиваю голову к нему и снова плачу, теперь уткнувшись лицом в его серебряный нагрудник.
Всадник нежно прижимает меня к себе, баюкая.
– Больно, – с трудом выговариваю я сквозь рыдания. Довольно странно жаловаться собственному недругу, тому, кто столько раз и сам причинял мне боль и страдания. Еще более странно то, что он держит меня так бережно, утешая.
Впрочем, он, кажется, не против, и вот это, пожалуй, удивительнее всего.
Смерть гладит меня по щеке, ладонь у него теплая. Почему-то именно этот жест разом заставляет меня очнуться – слезливости и постыдной жалости к себе как не бывало.
Я пытаюсь отодвинуться.
– Лежи смирно, – командует он, и, непонятно почему, я подчиняюсь.
Он изучает меня серьезно и печально. Не отрывая глаз, глубоко вздыхает.
Мне неуютно под его внимательным взором, но я не успеваю шелохнуться, как вдруг чувствую, что по коже бегут мурашки, будто меня щекочут. Хочется почесаться, вскочить, поменять позу. В животе – там, где у меня жуткая дыра, – разливается тепло и… то же ощущение щекотки.
– Что ты делаешь? – тихо, на вдохе спрашиваю я.
– Исцеляю тебя.
Исцеляет?
– Разве ты можешь лечить? – искренне удивляюсь я, пытаясь отвлечься от хлынувшего на меня потока новых ощущений. Я была уверена, что он способен только убивать.
Хотя лицо его торжественно и мрачно, как всегда, в устремленных на меня глазах я, кажется, замечаю улыбку.
– Я многое умею, Лазария.
Но почему Смерти дана сила исцелять? И, кстати…
– Почему ты исцеляешь меня?
Он не отвечает, только крепче стискивает зубы и сосредотачивается на моем животе.
А я снова замечаю ту странную парочку на его доспехах. На этот раз у меня получается вытянуть руку и коснуться пальцем скелета.
Танатос опускает взгляд на мой палец.
– Смерть и жизнь, сплетенные в вечном объятии, – поясняет он.
– Они похожи на любовников, – шепчу я.
– Они и есть любовники. – Он заглядывает мне в глаза и, клянусь, видит меня насквозь, до самой сердцевины.
Незаметно сглотнув, я отнимаю руку. Его же пальцы продолжают гладить меня по щеке, и теперь я реально ощущаю, как под его касаниями стягивается израненная плоть.
– Что ты со мной сделаешь? – вырывается у меня. – Когда вылечишь?
Он еще чуть крепче сжимает зубы.
– Я почитаю тебя, Лазария. – Его огненные глаза впиваются в меня. – С самого первого раза, как ты явилась передо мной, я почитаю тебя. Мне понятно, что значит ставить долг превыше всего.
Его лицо меняется, но в глазах все так же полыхает пламя.
– Но все изменилось.
– О чем ты вообще говоришь? – ершусь я, не обращая внимания на теплое, щекочущее чувство под кожей – всадник продолжает исцелять мои бесчисленные раны.
Он отнимает руку от моей щеки и кладет палец мне на губы.
– Уверен, что ты и сама понимаешь.
«Я хочу раствориться, потеряться в тебе», – кажется, говорят его глаза.
– Я не пойду с тобой, – прерывисто вздохнув, заявляю я.
– О нет, ты пойдешь.
Я задумчиво разглядываю его еще с минуту, а потом вдруг вырываюсь прочь из его исцеляющих объятий. И самое интересное, что, несмотря на свои слова, всадник отпускает меня.
Я сдерживаюсь, чтобы не выругаться, почувствовав, как сильно все до сих пор болит.
Кое-как ковыляю на непослушных ногах.
Глаза Смерти буквально прожигают меня даже на расстоянии.
– Ты еще нездорова, – мягко замечает он. – Ранена, слаба и жаждешь моих прикосновений.
– Нет, – выдыхаю я еле слышно.
Медленно, не отрывая от меня взгляда, Танатос встает. Никогда раньше он не смотрел на меня так пылко. Ни тогда, когда ранил меня, ни тогда, когда убивал, ни даже тогда, когда я проделывала то же самое с ним.
Нет, этот свет в его глазах вызван другим, более глубоким чувством, чем гнев.
– Вернись… кисмет. Позволь мне исцелить твои раны и утолить боль.
То, как гортанно он произносит это «кисмет»… Я больше не думаю о своих травмах.
Отчаянно мотаю головой и пячусь.
Смерть широко раскрывает крылья. Он делает один шаг ко мне – и это выглядит зловеще, да и выражение его лица не предвещает ничего хорошего.
Это вынуждает меня, резко развернувшись, пуститься бежать. Раньше я уже удирала от всадника, и сегодня смогу.
Вот только сегодня все по-другому.
Спотыкаясь, я не бегу, а ползу по грудам мусора, задыхаясь от боли, но все-таки в итоге выбираюсь из этого наполовину обрушенного дома.
Прижимая руку к животу, оборачиваюсь, чтобы посмотреть на многоэтажный остов, и в тот же момент Танатос появляется в зияющем оконном проеме высоко надо мной. Осколки стекла, застрявшие в раме, хрустят под подошвами его сапог. Секунда – и он шагает в пустоту. Крылья за спиной хлопают.
Он опускается на землю бесшумно, все так же не спуская с меня глаз.
Тем временем я, прихрамывая, отступаю. Сердце заходится, потому что это все тот же взгляд.
– Танатос, что ты делаешь? – Каких-то пять минут назад всадник был до боли добрым и заботливым. Сейчас он кажется одержимым.
– Довольно этих игр, Лазария. – Он приближается ко мне, и гримаса на его лице заставляет меня вздрогнуть.
Игр? Ровным счетом ничего из происходящего не напоминает мне игру. Только за последнюю неделю я столько раз умирала.
Я упорно пячусь, стараясь сохранять между нами хоть какое-то расстояние.
– Лучше не приближайся, – прошу я.
– Не приближаться? – Смерть кривит рот в усмешке. – Но я полагал, что тебя влечет ко мне. Все эти месяцы ты ходишь за мной по пятам. – Он широко, как для объятия, раскидывает руки. – Смотри, я здесь.
Я долго таращусь на него, чувствуя, что окончательно повредилась в уме.
Все между нами должно быть не так, все идет не по сценарию.
Недобро щуря глаза, Танатос опускает руки.
– Ты совершила ошибку, Лазария, – назидательно говорит он, шагая между тем ко мне. – Ты ошиблась, когда вообразила, что это ты за мной охотишься. А тебе ни разу не пришло в голову, что на самом деле это я мог следить за тобой? Что все время, все это время я мог заманивать тебя, изучая и узнавая твой образ мыслей?
Я продолжаю пятиться, в груди бухает обезумевшее сердце.
– Почему, как тебе кажется, я путешествую именно так? – продолжает он. – Ведь медленно выписывать зигзаги по твоей стране вряд ли проще, чем проскакать по ней напрямик.
Сердце ускоряет свой бег. Меня всегда это удивляло, но теперь, получив ответ, я обнаруживаю, что мне он совсем не нравится.
– Но ты всегда так передвигался, с самого начала, – протестую я.
– Во мне есть… противоречивые побуждения, кисмет, – признается он, делая еще шаг вперед.
Я мотаю головой: что за чушь, то, о чем он говорит, нелепо.
– В первый раз, когда мы встретились, ты бежал от меня, – настаиваю я. Я точно знаю, так все и было.
– Я бежал от неодолимого влечения, которое испытываю к тебе. – И еще один шаг. Он ни на миг не отрывает от меня взгляда, – Ну, что же ты, – продолжает он. – Спроси у меня, что это за влечение.
Не дождавшись моего ответа, Смерть продолжает.
– Взять тебя стало моим желанием с того самого мгновения, как ты впервые попала мне на глаза, – говорит он. – И это было первое гуманное побуждение, бросившее вызов моей потребности убивать.
Я все отступаю, потому что он медленно и неотвратимо надвигается на меня.
– На свою беду, я слишком наслаждаюсь нашими встречами, – добавляет он. – Но теперь я решил – хватит играть.
Мне надо поскорее отсюда выбраться.
И я медленно трушу прочь, прижимая ладонь к животу, пытаясь хоть как-то заглушить дергающую боль в ране.
– Ты надеешься убежать от меня, Лазария? – кричит мне вслед всадник. – Ты, смертная женщина, от меня, смерти воплощенной?
– Да! – кричу я.
Ну а что, он же сам спросил.
Танатос смеется мне в спину. От этого звука меня пробирает озноб.
– Все пытаются от меня скрыться, – продолжает он, – все. Но перехитрить меня не может никто, даже ты.
С трусцы перехожу на бег, и бегу все быстрее с каждым шагом.
– Что ж, беги, моя кисмет, я даже дам тебе хорошую фору. Но не заблуждайся: я поймаю тебя. Твое время на исходе.
Глава 19
Сан-Антонио, Техас
Январь, год Всадников двадцать седьмой
Трудно сказать, сколько раз за последние три дня я опасливо оглядывалась, уверенная, что увижу за спиной всадника. Несколько раз я слышала конский топот и впадала в панику, уверенная, что это Смерть гарцует на своем коне.
Но ни на дороге, ни в небе всадника не видно. Кажется, Смерть не спешит приводить свою угрозу в исполнение. В конце концов, он уже и раньше говорил что-то подобное, а я – вот она, живая и сама по себе.
Люди, сидящие вокруг в шумном ресторанчике, поглядывают на меня недоверчиво и с изрядной долей неприязни.
Растрепанные волосы, немытое тело, одежда с чужого плеча, плохо сидящая и рваная, ремень, который явно слишком велик для меня, к тому же на нем висит новый кинжал… Торопясь скорее скрыться от Смерти, я старалась не тратить время зря, так что эти вещи сняты с мертвецов, мимо которых лежал мой путь из Остина. Личных вещей у меня осталось совсем немного: в кармане куртки – тоже с чужого плеча – лежат несколько незнамо как уцелевших счетов на мое имя да мамино кольцо.
Обычно я подготовлена лучше и не так напугана.
Откусив от булки, я ловлю на себе взгляд молодой женщины, сидящей поодаль с другом. Я явно вызываю у нее отвращение.
Подняв кружку с кофе, салютую. Женщина поспешно отводит глаза.
А я кладу ноги на стоящий напротив стул и откидываюсь на спинку, чтобы разобраться в собственных мыслях и вслушаться заодно в неясный гул разговоров.
В первый момент это помогает расслабиться. В следующий – вспоминаю, как Танатос прижимал меня к себе, как его пальцы касались моей кожи. И его глаза, эти неистовые бездонные глаза… Его взгляд тоже ощущается как прикосновение. Все в нем, казалось, обещало…
Заполошный собачий лай и резкие птичьи крики из-за почты, стоящей на другой стороне улицы, заставляют меня отвлечься от мыслей.
Я только успеваю опустить кружку, когда по улице проносятся обезумевшие лошади, некоторые тащат за собой повозки. А следом в город врывается настоящее цунами смертельно перепуганных животных. С улицы слышатся крики людей, мимо которых несутся по улицам сотни неуправляемых существ.
– Черт!
Я вскакиваю со стула. И больше не успеваю ничего.
Все происходит точно так же, как в первый раз, когда я увидела появление Смерти.
Одновременно люди вокруг меня падают. Посетители – лицом в тарелку, официанты как подкошенные валятся на ходу, а блюда, которые они несли, летят на пол. Я слышу звон упавших приборов и запоздалое звяканье докатившихся наконец до края стола бокалов. А потом…
Безмолвие.
Тяжелое, сверхъестественное безмолвие.
Не обращая внимания на то, как дрожит рука, я ставлю кружку на столик.
Встаю, скрипнув стулом, – вдруг звук кажется непозволительно резким в этой тишине.
Как? Как ему удалось так быстро установить, где я? И так быстро добраться? Я сама прибыла сюда только полчаса назад.
«Ты вообразила, что это ты за мной охотишься. А тебе ни разу не пришло в голову, что на самом деле это я мог следить за тобой?»
Я начинаю двигаться, даже еще толком не сообразив, что буду делать дальше. Прохожу через дверь для персонала, оказываюсь в кухне ресторана. Тут набирает силу пожар, ощутимо пахнет дымом. Я отвожу взгляд от человека, навалившегося на плиту, – его одежда уже охвачена пламенем. Ему не помочь.
Вместо этого я хватаю все ножи, какие попадаются на глаза, сколько могу унести. Затем возвращаюсь в зал ресторана.
– Лазария! – гремит вдали голос Смерти, подхваченный эхом и ветром.
Волосы у меня на затылке поднимаются дыбом.
Он и в самом деле охотится на меня.
На соседнем стуле висит коричневая кожаная сумка, я хватаю ее. Высыпав содержимое, бросаю в нее ножи, после чего вешаю добычу на плечо.
– Выходи, кисмет! – гремит Танатос. – Я знаю, ты здесь, в этом городе!
Я спешу к выходу. Глазами сканирую улицу, ищу всадника.
– Лазария! – Кажется, что голос звучит отовсюду. Не представляю, с какой стороны он доносится.
Все еще кручу головой в поисках, как вдруг краем глаза замечаю движение. Вдалеке вижу небоскреб – нежилое здание, такие давно уже никто не использует. На моих глазах он начинает складываться гармошкой, этаж за этажом.
Я не могу оторвать глаз и просто смотрю.
Дом рушится с оглушающим грохотом. На том месте, где он только что стоял, понимается туча пепла и обломков.
– Приди, кисмет. Я не хочу похоронить тебя заживо.
У меня екает сердце.
Вот дьявол.
– Я здесь, Танатос! – кричу я, не желая прятаться, как мышь.
Мой голос тоже гремит и отзывается эхом, но я не уверена, что Смерть слышит. Невозможно определить, где сейчас он сам.
Боковым зрением я, кажется, снова улавливаю движение, разворачиваюсь – но там ничего, кроме нескольких тел и участка дороги. Вдалеке обваливается еще один многоэтажный дом, привлекая мое внимание к контурам зданий Сан-Антонио на фоне неба.
– Лазария. – От громового гласа Смерти я вся покрылась гусиной кожей.
Долго ждать не приходится – несколько минут, и вот уже рядом оглушительно хлопают его крылья. Танатос опускается на землю прямо передо мной, серебряные латы сверкают, крылья распахнуты.
За его спиной между тем обваливается еще один дом.
– Кисмет, – он произносит это так нежно, будто на языке у него тает вкусная шоколадка. – Твое время вышло. Сложи оружие.
– Нет, – предсказуемо отвечаю я.
– Я не хочу быть твоим врагом.
– Пока ты убиваешь всех на своем пути, мы будем врагами, – говорю я.
Смерть приближается ко мне, и в кои-то веки я не хватаюсь сразу же за оружие.
Мне не хотелось причинять ему боль и до нашей последней встречи. А теперь, после того как он спас и исцелил меня… я не могу себя заставить выхватить ножи из сумки. Знаю, звучит невероятно глупо, но так оно и есть.
Всадник останавливается в паре шагов.
– Тогда хватай свои клинки, кисмет. – Это звучит вызывающе. Видимо, он чувствует, в каком я раздрае.
Не дождавшись атаки, он подходит совсем близко. Взяв меня за руку, он сам направляет ее к ножу, висящему у меня на ремне. Сомкнув мои пальцы вокруг рукояти, он вытягивает оружие из ножен. И все это время в его глазах мерцают вызывающие, дерзкие искорки.
– Если мы враги, нападай на меня.
Я начинаю сопротивляться, только когда он подносит лезвие к собственной шее.
– Сделай это, – приказывает он. – Там, прямо под кожей, артерия, тебе нужно только надавить. В считанные секунды я истеку кровью, и победа останется за тобой.
– Перестань, – прошу я шепотом.
Смерть выпускает мою руку, нож выскальзывает из ослабевших пальцев и со стуком падает.
– Я не знаю как быть. – Эти слова признания неожиданно легко выплескиваются. – Я не хочу причинять тебе вред, но просто не вижу другого способа тебя остановить.
Смерть подносит руку к моей щеке, гладит ее, и я, как полная идиотка, позволяю ему касаться меня. Это, оказывается, намного приятнее, чем мне помнилось.
– Прежде, до того как я исцелил тебя, – негромко говорит всадник, – я считал, что использовать мою силу для излечения неправильно. Теперь я вижу, что ошибался. – Он пристально смотрит на мои губы. – Я ловлю себя на том, что ищу новый предлог, чтобы удержать тебя рядом с собой.
Это последнее признание, как мне кажется, слетает с его губ неожиданно для него самого.
Он снова смотрит мне в глаза, и мое сердце пропускает удар. Все запретные мысли о нем, которые крутились в голове последние месяцы, мысли, которые копошились в мозгу долгими одинокими ночами в дороге, – все они сейчас поднимаются на поверхность. До недавнего времени я была уверена, что это притяжение одностороннее. Теперь, зная, что это не так, что Смерть хочет этого даже больше, чем я…
Во мне, где-то в глубине начинает пульсировать совершенно неуместная боль.
А Танатос замечает мою краденую сумку. Он открывает ее и долго рассматривает ножи.
– Предполагаю, что они предназначены для меня. – Он говорит об этом так непринужденно, так бесстрашно. А ведь это должно было бы развеять странное сексуальное напряжение между нами.
Но нет.
– Я не позволю тебе забрать меня, – враждебно предупреждаю я.
– Я не позволю тебе выбирать, – парирует Танатос, поднимая на меня взгляд.
Тем не менее он до сих пор не схватил меня. Он продолжает стоять, не касаясь, как будто ждет, что я сама упаду в его объятия. Если дело в этом, он может ждать до второго пришествия.
Наконец Смерть берет меня за подбородок, при этом ноздри у него раздуваются.
– Скажи мне, что ты не чувствуешь этого… этой всепоглощающей нужды.
Под его горящим взглядом у меня все внутри переворачивается.
– Ничего такого я не чувствую. – Но меня выдает дрогнувший и враз севший голос.
Танатос щурится. И медленно улыбается.
– Я сосчитаю до тысячи, – сообщает он. – Это щедро, а я и намерен быть с тобой щедрым. Ты вольна делать все, что сочтешь нужным, в эту тысячу секунд. Я не стану наносить ответных ударов, не стану тебя преследовать, но, как только выйдет время, мы перестанем играть в твою игру. Сыграем в мою.
Мы никогда не играли ни в какие игры. Никогда.
У меня падает сердце.
– Я не собираюсь…
– Один… два… три… – начинает он считать с печальным, прямо-таки похоронным лицом.
Потеряв дар речи, я стою, смотрю на него, потом озираюсь вокруг – и берусь за дело.
Скинув сумку с плеча, я даю ей упасть на землю. Присев, достаю один нож и отпиливаю наплечный ремень сумки. Поигрывая ремнем, вскользь гляжу на всадника.
Он вскидывает брови.
– Шестьдесят семь… шестьдесят восемь…
– Отвернись, – командую я, почти уверенная, что он проигнорирует мое требование. Каково же мое удивление, когда он поворачивается ко мне своими исполинскими крыльями.
При виде угольно-черных перьев у меня сбивается дыхание. Я подхожу к нему сзади – и по коже бегут мурашки от легких щекочущих прикосновений. Могу поклясться, что слышу прерывистый вздох Танатоса. Я не единственная так реагирую на наш контакт.
Я хватаю всадника за руку, потом ловлю вторую и соединяю их за его спиной. Связываю его кожаным ремнем от сумки и затягиваю несколько узлов как можно крепче. Он покачивается.
– Мне это нравится, кисмет, – произносит он. – Это заставляет меня думать о тебе очень… по-человечески.
Эти слова заставляют меня поежиться.
Только закончив свои труды, я вспоминаю о сверхъестественной силе всадника. Он справится с этими путами за секунду.
Проклятье.
Я развязываю его руки.
– Почему бы тебе не сосредоточиться на счете? А то придется дать мне дополнительное время, – ворчливо говорю я, отступая.
Смерть мрачно смеется, и от этого звука у меня шевелятся волосы на голове.
– Ты никуда не пойдешь, – торжественно возглашает он.
От непоколебимой уверенности в его голосе я вздрагиваю.
– Повернись, – вновь командую я.
И опять я не жду, что он послушается, но он выполняет требование. Теперь всадник снова стоит ко мне лицом, в глазах его зловеще горит предвкушение. Он фыркает.
– Как насчет крыльев? Их ты не забыла связать? Мне нравится быть связанным ради тебя.
Я вынимаю из сумки один из ножей, чтобы откромсать низ своей рубахи. Этот лоскут он тоже разорвет в один миг, но если уж в ближайшие десять минут он согласен играть по моим правилам, постараюсь затормозить его еще хоть чуточку.
Комкая в руках ткань, я шагаю к всаднику.
– На колени.
Танатос долго смотрит на меня сверху вниз тем самым взглядом. Не отводя глаз, он опускается на одно колено, а потом на оба.
Куском материи я завязываю ему глаза.
– Убить меня было бы проще, – замечает он.
Пожалуй. Я сглатываю – тихо, чтобы он не заметил. Ужасная правда состоит в том, что я больше не могу равнодушно смотреть на страдания всадника. У меня просто не поднимается рука на него.
Поэтому, вместо того чтобы убивать, я завязываю на его затылке еще один узел, стараясь не обращать внимания на небесно-прекрасные черты Смерти и на то, какие шелковистые у него волосы. А вот с тем, какие непривычные ощущения, какие воспоминания пробуждает во мне его запах, я ничего поделать не могу.
Он прижимает меня к груди, баюкает, пальцы ласково гладят мое лицо…
– Пойдем со мной, – тихо просит Смерть, как будто и он сейчас подумал о том же. Голос мягкий – это мольба. Это так на него не похоже. – Сними с меня эти узы и иди со мной по собственной свободной воле.
– Ты же сказал, что больше не будешь меня уговаривать, – напоминаю я.
– Я был неправ, – просто отвечает он. – Идем же со мной, Лазария. Позволь мне узнать, каково это – обнимать тебя, вместо того чтобы сражаться с тобой.
Обнимать меня? Что он вообще собирается делать, когда возьмет меня в плен?
