Луиза Мэй Олкотт
Роза в цвету
– Истина, как правило, неприятна, – сухо заметил Мак и вышел с обычной своей чудаковатой улыбкой на лице.
В этот переломный момент дядя Алек, заподозрив, что случился разлад, предложил послушать музыку, и молодые люди решили, что это крайне своевременная мысль.
– Хочу, чтобы вы послушали обеих моих птичек, ибо они немало усовершенствовались и я обеими очень горжусь, – сказал доктор, поднимая повыше сиденье стула у пианино и доставая старинный сборник нот.
– Только я первая, потому что, послушав соловья, вы не оцените канарейку, – вызвалась Роза, которой на деле хотелось успокоить Фиби: та сидела красивая, как картинка, но все время молчала и явно стеснялась, вспоминая те дни, когда место ее было на кухне.
– Сыграю вам несколько славных старинных песенок, которые вы когда-то так любили. Кажется, вот эта вам нравилась больше всех. – Роза села к инструменту и запела первую пришедшую ей на память мелодию; пела она недурно, в приятной, но отнюдь не совершенной манере.
Прозвучала песенка «Березки в Аберфелди» – и все отчетливо вспомнили те времена, когда Мак болел, а Роза за ним ухаживала. Для нее то были приятные воспоминания, и взгляд ее невольно обратился к бывшему страдальцу. Мак сидел неподалеку, причем так же, как и в прежние времена, когда был расстроен и пытался утешиться: верхом на стуле, опустив голову на руки, – принять эту позу его, видимо, заставила знакомая песня. Роза смотрела на него, и сердце наполнялось нежностью – она решила, что ему-то уж она готова простить что угодно, потому что у него точно нет никаких корыстных видов на эти ее докучные капиталы.
Чарли впал в задумчивость и не сводил с Розы глаз, полных нежного восхищения, – она невольно рассмеялась, хотя и пыталась сделать вид, что ничего не замечает. Ее одновременно и забавляло, и смущало его явственное желание напомнить ей некоторые сентиментальные моменты из последнего года их детства – и превратить то, что она всегда считала ребяческими забавами, в подлинно романтические отношения. Но Роза относилась к любви чрезвычайно серьезно и не имела никакого намерения затевать даже самый невинный флирт со своим очаровательным кузеном.
В результате все авансы Чарли оставались незамеченными, и он уже начал потихоньку закипать, но тут запела Фиби, заставив его забыть про все от восхищения. Пение это застало всех врасплох, ибо два года обучения за границей после нескольких лет домашнего образования сотворили чудеса и дивный голос, который когда-то весело витал над чайниками и кастрюлями, теперь выводил прелестные ноты, складывая их в нежную мелодию, вызывавшую в слушателях сочувственный трепет. Роза так и сияла от радости, аккомпанируя своей подруге, Фиби же унеслась в свой особый мир, бесконечно прекрасный, в котором не было гнетущих воспоминаний о работном доме и кухне, невежестве и неприкаянности, в счастливый мир, где она могла быть самою собой и властвовать над сердцами благодаря магии своего изумительного дара.
Да, Фиби стала той, кем стать ей было предназначено, и сколь разительная перемена произошла в ней с первыми же звуками музыки! Исчезли робость и скованность, исчезла миловидная девушка – она превратилась в цветущую женщину, полную жизни и воодушевления, дарованного ей ее искусством: она мягко сложила ладони, устремила глаза к свету, и песня лилась из ее груди с незамысловатой радостью, с какой льется у жаворонка, взмывшего к солнцу.
– Да уж, Алек, таким голосом можно вырвать у мужчины сердце! – воскликнул дядя Мак, утирая глаза, – как раз прозвучала жалостливая баллада, из тех, которые не устаревают никогда.
– Так она и вырвет! – посулил довольный дядя Алек.
«Уже вырвала», – подумал Арчи; то была правда, ибо именно в этот миг он и влюбился в Фиби. Именно так – он точно зафиксировал время, потому что в четверть десятого он всего лишь считал ее весьма привлекательной молодой особой, в двадцать минут десятого – самой прекрасной женщиной из всех, какие ему встречались, в двадцать пять минут – ангелом, песней своей унесшим прочь его душу, а в половине десятого он погиб окончательно и уплыл по упоительному морю в недолговечный рай на земле, куда обычно выносит влюбленных после первого отчаянного броска в волны.
Если бы об этой удивительной коллизии заговорили вслух, никто бы не поверил; тем не менее истины не изменишь: трезвомыслящий деловитый Арчи вдруг обнаружил в глубинах своего доселе бестрепетного сердца такие бездны романтики, что даже и сам удивился. В первый момент он не понял, что с ним произошло, и долго сидел в прострации – и при этом не видел, не слышал и не ведал ничего, кроме Фиби, и когда его ничего не подозревавший кумир скромно принимал заслуженные похвалы, в них образовался пробел, ибо Арчи не сказал ни слова.
Так выглядело первое удивительное событие этого вечера; второе состояло в том, что Мак сделал Розе комплимент – факт беспрецедентный, а потому вызвавший настоящую сенсацию, хотя и услышал Мака лишь один человек.
Все уже разошлись, за исключением Мака и его отца: тот заканчивал разговор с доктором. Тетушка Биби пересчитывала в столовой чайные ложки, а Фиби помогала ей по старой привычке. Мак и Роза остались одни: он погрузился в некие мрачные размышления, облокотившись о каминную полку, она же полулежала в низеньком кресле и задумчиво смотрела в огонь. Роза устала и наслаждалась долгожданным покоем, поэтому молчала, и Мак из уважения тоже не раскрывал рта. Но вот Роза заметила, что Мак смотрит на нее во все глаза и даже во все очки, и, не меняя удобной позы, осведомилась с улыбкой:
– Вид у него мудрый, как у совы; интересно, о чем он думает?
– О тебе, кузина.
– Надеюсь, мысли хвалебные?
– Я думаю, что Ли Хант[2] был более или менее прав, когда сказал: «Девушка – сладчайшее из всех творений Господа».
– Да ну тебя, Мак! – Роза рывком села, и на лице у нее отразилось удивление – она никак не ждала таких слов от юного философа.
Мак, которого явно заинтересовало его новое открытие, невозмутимо продолжал:
– Знаешь, я вроде как никогда раньше не видел ни одной девушки – или просто не сознавал, как приятно на них смотреть. Сдается мне, Роза, ты представляешь собой исключительно достойный образец.
– А вот и нет! Я просто бодрая и веселая, а еще, наверное, слегка похорошела дома, в безопасной гавани, а вот красотой не отличаюсь, разве что в дядюшкиных глазах.
– Ну, пусть будет «бодрая и веселая», – согласился Мак, старательно обдумывая ее слова. – По моим наблюдениям, девушки по большей своей части болезненны и глупы, – видимо, поэтому ты мне и приглянулась.
– Мальчишки все странные существа, но ты страннее всех! Ты правда хочешь сказать, что не любишь и не замечаешь девушек? – удивилась Роза, которую немало позабавила эта новая причуда ее ученого кузена.
– По сути, нет; мне известны лишь две разновидности – шумные и тихони. Вторые мне нравятся больше, но, если говорить в целом, я их не замечаю, как и мух, пока они не начинают виться вокруг – тогда приходится их отгонять, а если не помогает, прятаться.
Роза откинулась на спинку кресла и хохотала до слез. Так уморительно было слушать Мака, понизившего на последних словах голос до заговорщицкого шепота, и смотреть, как он ехидно улыбается, вспоминая муки, которых сумел избежать.
– Вот и не смейся, потому что оно так и есть. Чарли нравятся эти создания, и они страшно его избаловали. Стив, понятно, и в этом ему подражает. Арчи, когда не вывернуться, превращается в их покорного раба. А вот я почти никогда не попадаюсь им в руки, когда же им удается меня изловить, пускаюсь рассуждать о науке и мертвых языках – и они очень быстро пускаются наутек. Впрочем, иногда попадаются девушки с головой, с ними я прекрасно лажу.
– Грустная перед нами с Фиби открывается перспектива, – вздохнула Роза, стараясь не рассмеяться.
– По Фиби видно, что она тихоня. С другой стороны, она явно с головой – иначе ты бы с ней не дружила. Внешне она тоже вполне привлекательна, так что, полагаю, придется мне по душе. Что до тебя, я участвовал в твоем воспитании, а потому мне не терпится узнать, какой ты выросла. Я боялся, что поездка за границу тебя испортит, однако, похоже, этого не произошло. Короче говоря, пока ты кажешься мне вполне приемлемой, – надеюсь, ты не против такого определения. Впрочем, в чем именно заключается твой шарм, я пока не понял. Видимо, речь идет о некоей внутренней привлекательности – раз уж ты настаиваешь на том, что внешней лишена.
Мак уставился на кузину с проницательной улыбкой на губах, но в глазах за стеклами очков светилась такая доброта, что Розе и слова его, и взгляд пришлись в высшей степени по душе, и она приветливо ответила:
– Я рада, что ты меня одобряешь, и поныне признательна за то, как ты заботился обо мне на заре моей юности. Надеюсь, что не посрамлю твоих ожиданий, и рассчитываю, что ты и дальше будешь за мною следить – ибо мне страшно, что меня здесь совсем избалуют.
– Буду следить, но при одном условии, – откликнулся юный наставник.
– Каком именно?
– Если у тебя заведется множество поклонников, я тут же умою руки. Если нет – я весь твой.
– Тогда придется тебе поработать овчаркой и отгонять их прочь, потому что мне лично они пока ни к чему, а кроме того, между нами говоря, боюсь, их и не появится, когда станет известно, как я упряма. Упрямство их отпугнет не хуже желтого флага[3], – сообщила Роза, ибо благодаря попечительству доктора Алека никогда не тратила ни времени, ни душевных сил на глупый флирт, на который очень многие девушки растрачивают всю свою молодость.
– Гм! Я в этом сомневаюсь, – пробормотал Мак, окидывая взглядом сидевшую перед ним барышню.
Никто бы не сказал по ее виду, что она так уж упряма, а кроме того, вопреки собственным ее возражениям, продиктованным скромностью, она была очень хороша собой. Красива самой подлинной красотой, ибо благородство натуры придает утонченное очарование цветению юности, здоровой свежести, невинности души, женственную прелесть которой Мак ощущал, но не мог описать. Ласковость сочеталась в Розе с внутренней энергией, а еще она так и светилась искренностью, которая наводит на самые светлые мысли и вселяет надежду, что подобным цветам в человеческом облике уготованы кристально чистый воздух небес и теплый солнечный свет – пусть цветут вволю.
– Поживем – увидим, – ответила Роза, а потом, услышав в коридоре дядин голос, подняла руку и любезно добавила: – Старые времена возвращаются, так что приходи в гости поскорее, чтобы рассказать о своих делах и посодействовать мне в моих – как оно было и раньше.
– Так ты не против? – уточнил Мак, явно очень обрадованный.
– Совсем не против. Ты почти не изменился, вот разве что стал большим, однако никакой неловкости я рядом с тобой не ощущаю – и хочется двигаться дальше с той самой точки, где мы остановились.
– Просто здорово. Спокойной ночи, кузина. – И, к вящему ее удивлению, он ласково ее поцеловал.
– Ну нет, вот это вовсе не в духе старых времен! – воскликнула Роза, отступив на шаг в радостном замешательстве, а дерзкий юнец изобразил легкое удивление и с невинным видом поинтересовался:
– Разве мы не всегда желали друг другу спокойной ночи именно так? Мне помнится, что да, вот я и начал с той самой точки.
– Нет, конечно. Ты бы в былые времена не пошел на это ни за какие блага мира, и ты сам прекрасно это знаешь. В первый вечер я не против, но, вообще-то, мы уже слишком взрослые для подобных вольностей.
– Ладно, запомню. Полагаю, все дело в силе привычки – и я уверен, что именно так и поступал в былые времена, ведь это так естественно! Да, папа, иду! – И Мак удалился, явно уверенный в собственной правоте.
– Славный дружище! Мальчишкой был, мальчишкой и остался, и меня это утешает, ибо некоторые из них повзрослели слишком быстро! – пробормотала Роза себе под нос, вспоминая сентиментальный вид Чарли и завороженное выражение на лице у Арчи, когда он слушал пение Фиби.
Глава 2
Новые лица старых друзей
– До чего же здорово опять оказаться дома! Сама не понимаю, как мы решились отсюда уехать! – воскликнула Роза на следующее утро: она бродила по дому с тем особым удовлетворением, с каким человек забирается в знакомые уголки и закоулки и обнаруживает, что там ничего не изменилось.
– Уехали мы ради того, чтобы так вот порадоваться возвращению, – ответила Фиби, которая шагала по коридору рядом со своей молодой хозяйкой не менее счастливая.
– Тут ничего не изменилось с нашего отъезда, на месте даже лепестки розы, которые мы сюда засовывали, – продолжала Роза, заглядывая в один из расставленных по залу высоких индийских кувшинов.
– А ты помнишь, как Джейми и Нося играли в «Сорок разбойников», ты попыталась спрятаться вон в том, синем, и застряла – и остальные мальчишки нас отыскали прежде, чем я сумела тебя вытащить? – со смехом вспомнила Фиби.
– Да, помню, и, кстати, кажется, ангелы наши легки на помине: я слышу шелест их крыльев, – сказала Роза, ибо снаружи донеслись пронзительный свист и топот копыт.
– Цирк! – радостно воскликнула Фиби – обеим вспомнились красная повозка и первое вторжение Клана.
Мальчик в семье остался, увы, только один, но шуму от него было на полдюжины: Роза не успела добежать до двери, а Джейми уже влетел, приплясывая, в дом, с «лицом сияющим, как утро», спортивной битой через плечо, в бело-красной кепочке, с мячом в одном оттопыренном кармане и запасом печенья в другом; а еще у него был полон рот яблока, которое он дожевывал второпях.
– Доброе утречко! Зашел убедиться, что ты действительно вернулась, и проверить, что у тебя все в порядке, – доложил он, одновременно очень ловко отсалютовав битой и стянув с головы яркую кепку.
– Доброе утро, мой славный. Да, мы действительно вернулись и по мере сил приноравливаемся к здешней жизни. Но экий же ты разнаряженный, Джейми! Ты у нас теперь член пожарной команды или жокейского клуба? – поинтересовалась Роза, приподнимая к себе личико, некогда круглое и пухлое, а теперь посмуглевшее и приобретавшее угловатость.
– Нет, мадам! Как, ты ничего не знаешь? Я капитан бейсбольной команды! Вот, посмотри-ка! – И Джейми – с таким видом, будто речь шла о деле государственной важности – распахнул курточку и продемонстрировал на гордо выпяченной груди красную фланелевую нашивку в форме сердца, украшенного белой хлопковой звездой размером с блюдце.
– Здорово! Я столько времени провела за границей, что и забыла о существовании такой игры. Так ты капитан? – воскликнула Роза, тут же возгордившись честью, оказанной ее родичу.
– Именно так, и это, уж ты мне поверь, дело нешуточное, потому что ставить на поле синяки и выбивать зубы мы умеем не хуже больших. Приходи между часом и двумя на Пустырь – у нас там матч будет, сама увидишь, какая это нелегкая работа. Идем на лужайку – научу тебя управляться с битой, – предложил Джейми, которому не терпелось продемонстрировать свои умения.
– Нет уж, капитан, благодарствуйте. Трава мокрая, а ты опоздаешь в школу, если здесь задержишься.
– Ну и пусть. Девчонки, вообще-то, мало на что годны, но ты раньше не боялась промокнуть и в крикет играла неплохо. Что, разучилась? – спросил мальчик, бросив полный жалости взгляд на представительницу неполноценного пола, отлученного от радостей и опасностей подлинно мужского спорта.
– Бегаю я не хуже прежнего. Побежали до ворот – спорим, я тебя обгоню! – И, поддавшись внезапному порыву, Роза помчалась вниз по ступенькам – изумленный Джейми не сразу опомнился и пустился вдогонку.
Задержался он ненадолго, но Роза успела получить фору, и хотя маленький пони мчался изо всех сил, до цели она добралась первой; там и стояла, смеясь и отдуваясь, разрумянившись от свежего октябрьского воздуха, – прелестная картинка, представшая нескольким проезжавшим мимо джентльменам.
– Молодчина, Роза! – похвалил Арчи, спешиваясь, чтобы пожать ей руку. Уилл и Джорди отсалютовали, а дядя Мак посмеялся, потому что вид у Джейми был такой, будто «девчонки» хоть немного, да выросли в его глазах.
– Рада, что это именно вы, – вас этим не шокируешь. А я так радуюсь возвращению, что даже позабыла, что я уже не малышка Роза, – объявила Аталанта[4], приглаживая разметавшиеся волосы.
– Ты очень на нее похожа, когда кудри падают тебе на плечи, как в старые времена. Мне вчера их очень не хватало, и я гадал – целы ли они? Как дядюшка и Фиби? – поинтересовался Арчи, взгляд которого все это время был устремлен на открытую площадку, где среди красных листьев жимолости просматривалась женская фигурка.
– Спасибо, все в добром здравии. Может, зайдете убедитесь лично?
– Не можем, милочка, никак не можем. У нас, знаешь ли, дела. Он теперь моя правая рука, у него каждая минутка на счету. Садись, Арчи, едем дальше, а то мальчики на поезд опоздают, – поторопил дядя Мак, доставая часы.
В последний раз переведя взор со светловолосой фигурки у ворот на темноволосую среди плетей жимолости, Арчи тронулся с места, а Джейми поскакал следом, утешая себя за проигрыш с помощью второго яблока.
Роза немного постояла, ей очень хотелось бежать дальше и навестить всех тетушек по очереди, но она вспомнила, что голова у нее непокрыта, и собралась было назад в дом, но тут бодрое «Привет! Привет!» заставило ее поднять глаза; к ней широким шагом приближался Мак, на ходу размахивая шляпой.
– От Кэмпбеллов нынче утром просто отбою нет, хотя чем больше, тем лучше, – сказала Роза, кидаясь ему навстречу. – У тебя вид старательного школьника, который шагает на занятия и на ходу повторяет урок, – добавила она с улыбкой, потому что Мак вытащил палец из книги, которую явно читал, а саму книгу засунул под мышку, как делал много лет назад.
– Я и есть школьник и хожу в самую свою любимую школу, – ответил Мак, помахивая пухлым букетом из астр и будто бы указывая на окружавший их дивный осенний пейзаж – изумительные краски, свежий воздух, мягкий солнечный свет.
– Кстати, я вчера ничего не успела узнать про твои планы, потому что остальные мальчики говорили все хором, а тебе удавалось лишь изредка вставить словечко. Кем ты решил стать, Мак? – спросила Роза, когда они бок о бок зашагали по аллее.
– Сперва – мужчиной, причем по возможности достойным. А там – как Господь распорядится.
Что-то и в тоне его голоса, и в словах заставило Розу стремительно взглянуть Маку в лицо – и ей предстало совершенно новое выражение. Описать его сложно, но Роза испытала то же чувство, которое всегда испытывала, когда расступалась дымка, являя взору гребень горы, величественно сияющий в выси на фоне синего неба.
– Мне кажется, тебя ждет что-то изумительное, потому что ты выглядишь настоящим героем, когда вот так вот идешь под аркой из желтых листьев и солнце светит тебе в лицо! – воскликнула Роза под влиянием охватившего ее восхищения, которого она доселе не испытывала: ведь из всех кузенов Мак был самым неказистым.
– Ну, этого я не знаю, но у меня есть свои чаяния и мечты, среди них и довольно дерзновенные. Как говорится, ставь великие цели – и иди к ним не отступая. – Мак посмотрел на астры и улыбнулся про себя, как будто поделившись с ними некой сердечной тайной.
– Ты нынче чудаковатее обычного. Но мне нравится твоя целеустремленность, и я надеюсь, что все у тебя получится. Но ведь определиться нужно в ближайшее время, верно? Я думала, ты будешь изучать медицину под руководством дядюшки, – ты же помнишь, был у нас такой план.
– Да, буду, по крайней мере пока, потому что совершенно с тобой согласен: у человека должен быть якорь, негоже ему скитаться по морю воображения без надежного балласта. Мы с дядей вкратце это обсудили вчера вечером, я намерен как можно скорее приступить к занятиям – довольно уже пустых грез.
Мак встряхнулся и бросил милый букетик на землю, прибавив почти про себя:
Не брани меня, мой свет,
Что принес тебе цветы:
Астры сложены в букет,
Как в грядущий день – мечты[5].
Роза расслышала и улыбнулась, одновременно подумав про себя: «Ага, он, кажется, дорос до сентиментального возраста, да и тетя Джейн его, видимо, наставляла. Ах господи, какие же мы уже большие!»
– Вот только вид у тебя такой, будто эта перспектива тебе не очень по душе, – сказала она вслух, потому что Мак засунул томик Шелли в карман, а выражение восторга исчезло с его лица без следа – Роза даже подумала, что не было за дымкой никаких горных вершин.
– Ну да, действительно, я всегда считал эту профессию чрезвычайно благородной, да и где найдешь лучшего учителя, чем дядя? Я в последнее время что-то разленился, давно пора заняться чем-то полезным, вот пойду и займусь. – И Мак исчез за дверями кабинета, Роза же отправилась в комнату бабушки Изобилии, где ее ждала Фиби.
Славная старая дама только что выбрала – после долгих и пылких обсуждений, – какой из шести любимых ее пудингов подать к ужину, так что теперь могла потратить несколько минут на сентиментальность; поэтому, когда Роза вошла, бабушка раскрыла ей объятия и ласково произнесла:
– Не привыкнуть мне к мысли, что деточка моя вернулась, пока я не подержу ее на коленях. Нет-нет, вовсе ты не тяжелая, ревматизм меня начнет мучить только с ноября, так что присядь, золотце мое, и обхвати меня руками за шею.
Роза послушалась, и они помолчали немного – старая женщина прижимала молодую к себе, утоляя двухлетний голод своего нежного сердца ласками, которыми представительницы слабого пола одаривают только тех, кто им особенно дорог. Но потом она прервала поцелуй на середине и, вытянув руку, перехватила Фиби – та пыталась незаметно выскользнуть из комнаты.
– Не уходи, душенька, любви моей хватит на вас обеих, – правда, места на коленях нет. Как же я счастлива, что родные мои девочки благополучно вернулись домой, я от этого прямо сама не своя, – заворковала бабушка Изобилия и обняла Фиби так сердечно, что та почувствовала: ее не бросили одну на холоде; она стояла рядом, и в ее черных глазах сверкали слезы несказанного счастья.
– Ну-ну, пообнимались вдоволь – у меня на душе опять хорошо стало. Роза, привела бы ты в порядок этот капор: я вчера ложилась спать в такой спешке, что вытянула из него ленту, да так и бросила кое-как. Фиби, милочка, а ты бы вытерла пыль тут и там, вот как раньше, – после твоего отъезда некому это сделать так, как мне нравится, а еще очень мне будет любо, если ты расставишь мои безделушки поаккуратнее, как ты это умеешь, – попросила пожилая дама и встала – ее румяное морщинистое лицо сильно посвежело.
– И здесь вытереть пыль? – осведомилась Фиби, бросая взгляд в сторону внутренней комнаты, где раньше тоже отвечала за порядок.
– Нет, душенька, здесь я лучше сама. Можете, если хотите, зайти, там ничего не изменилось. А мне надобно доглядеть за пудингом. – И бабушка Изобилия засеменила прочь, причем голос ее дрогнул от избытка чувств, так что последние слова прозвучали совсем жалобно.
Девочки помедлили на пороге, как будто входили в святилище, и глаза их тут же заволокло слезами, ибо впечатление было такое, будто славная обитательница комнаты покинула ее лишь на миг. Солнечный свет падал на старые герани у окна; мягкое кресло стояло на обычном месте, на спинке висела белая накидка, рядом лежали выцветшие домашние туфли. Книги и рабочая корзинка, вязанье и очки остались на своих местах, а дивный покой, который всегда наполнял эту комнату, казался столь естественным, что обе невольно повернули голову к кровати, с которой бабушка Мира некогда приветствовала их улыбкой. Но не оказалось на подушке ласкового морщинистого лица, и по цветущим щекам девушек покатились слезы – причем плакали они не по ушедшей, а по оставшейся, потому что взорам их предстало нечто, красноречиво свидетельствовавшее о любви, которая способна пережить смерть и придать красоту и святость самым обыденным вещам.
Рядом с кроватью стояла низенькая скамеечка, а на пышной белизне покинутой постели образовалась вмятина – сюда бабушка Изобилия ежевечерне опускала свою седую голову и произносила молитвы, которым семьдесят лет назад ее научила мать.
Девушки тихо затворили дверь, не обменявшись ни словом. И пока Фиби наводила в комнате безупречнейший порядок, Роза вернула прежний вид простому белому капору, на котором не колыхались более розовые и желтые ленты; обе девушки гордились порученным им делом, и душу им согревала мысль о безграничной любви и благочестии, озарявших жизнь добродетельной старушки.
– Душенька моя, как же я рада твоему возвращению! Знаю, еще жуть как рано, но не могла больше медлить ни секундочки. Позволь тебе помочь, и я просто умру, если не увижу твои прелестные покупки! Я видела, вы привезли несколько сундуков – там наверняка всё сплошные сокровища! – на одном дыхании выпалила час спустя Ариадна Блиш, заключая Розу в объятия и обводя взглядом комнату, по которой было разложено множество занятных вещиц.
– Как ты прекрасно выглядишь! Присядь, я покажу тебе замечательные фотографии. Дядя отобрал для меня самые лучшие, смотреть их – настоящее упоение, – ответила Роза, выкладывая на стол стопку снимков и озираясь в поисках остальных.
– Нет уж, спасибо! У меня времени совсем чуточка, а на это уйдет много часов. Покажи мне, милочка, свои парижские платья – мне смерть как хочется узнать, что теперь носят! – И Ариадна бросила алчный взгляд на объемистые коробки, в которых наверняка таилась французская роскошь.
– Я ни одного не купила, – призналась Роза, любовно оглядывая, прежде чем убрать, прекрасные фотографии.
– Роза Кэмпбелл! Ты хочешь сказать, что не обзавелась в Париже ни одним платьем? – воскликнула Ариадна, скандализованная одной мыслью о подобном пренебрежении.
– Для себя ни одним. Тетя Клара заказала несколько штук, и ей наверняка будет очень приятно в них покрасоваться, когда их доставят.
– Упустить такую возможность! Прямо в Париже и с кучей денег в кармане! Как ты способна после подобной жестокости по-прежнему любить своего дядюшку? – вздохнула Ариадна, и лицо ее исполнилось сострадания.
Роза явно озадачилась, потом вроде бы поняла, что к чему, и добродушно-покровительственным тоном, который был ей очень к лицу, пояснила, открывая коробку с кружевом:
– Дядя мне ничего не запрещал, да и денег у меня было достаточно; я сама приняла решение не тратиться на подобные вещи.
– Могла – и не купила! Поверить не могу! – Ариадна опустилась в кресло, будто обессилев от самой этой мысли.
– Сначала мне вроде и хотелось, это же забавно. Я даже пошла посмотрела несколько красивых нарядов. Но они оказались очень дорогими, очень вычурными, совсем не в моем вкусе, поэтому я решила от них отказаться и сохранить то, что для меня дороже всех нарядов на свете.
– И что же, позволь спросить? – вскричала Ариадна, надеясь в ответ услышать: бриллианты.
– Дядюшкино доброе мнение, – ответила Роза, задумчиво глядя в глубины коробки, где лежала милейшая картинка, которая всегда будет напоминать ей о победе над собственным девическим тщеславием, ибо она сумела не только сохранить, но и приумножить «дядюшкино доброе мнение».
– Ну надо же! – фыркнула Ариадна и принялась разглядывать кружева, привезенные для бабушки Биби; Роза же все с той же счастливой улыбкой на лице полезла в очередной сундук.
– Дядя считает, что тратить деньги на подобные вещи вредно, при этом он очень щедр и любит дарить другим полезные, красивые и занятные подарки. Вот, смотри, все эти прелестные украшения мы привезли для подарков, и ты можешь выбрать себе любое!
– Ах, какой он милочка! – воскликнула Ариадна, впившись взглядом в разложенные перед ней безделушки из хрусталя, филиграни, кораллов и мозаики; к вящему ее удовольствию, Роза добавила еще несколько со вкусом подобранных пустячков прямиком из Парижа.
– А теперь скажи: когда вы будете праздновать твой первый выход в свет? Спрашиваю, потому что у меня ничего не готово, мне понадобится много времени, ибо, полагаю, это станет главным событием сезона, – выпалила Ариадна несколько минут спустя, мучительно колеблясь между комплектами из розового коралла и из голубого лавового камня.
– Я уже бывала в европейском свете, но, полагаю, бабушка Биби захочет устроить какое-то празднество в честь нашего возвращения. Начну я так же, как намереваюсь и продолжать: праздник будет простой, в дружеском кругу, причем я приглашу всех, кого мне хочется, вне зависимости от того, к какому «слою» они принадлежат. Я не жалею прослыть разборчивой аристократкой, так что готовься к потрясению, ибо на моих празднествах будут присутствовать все – молодые и старые, богатые и бедные!
– Ой боженьки! Ты и верно будешь чудачкой, как мама предсказывала! – вздохнула Ариадна, в отчаянии стискивая ладошки и, невзирая на все свои горести, внимательно рассматривая три браслета на своем пухлом запястье.
– Я намереваюсь поступать у себя в доме по собственному разумению, и если меня сочтут чудачкой – что ж, ничего не поделаешь. Постараюсь не делать ничего совсем уж ужасного, но я, похоже, унаследовала дядину любовь к экспериментам, так что собираюсь их проводить. Наверняка они закончатся провалом и меня осмеют. Но я все равно не отступлюсь, так что лучше уж раздружись со мной сразу, пока я не начала, – объявила Роза с решительным видом, весьма угрожающим.
– А что ты собираешься надевать на эти твои праздники нового толка? – поинтересовалась Ариадна, усвоившая мудрую привычку пропускать мимо ушей все щекотливые и опасные разговоры и обсуждать лишь те темы, которые были ей понятны.
– Вон то белое платьице. Оно свежее, симпатичное, у Фиби есть почти такое же. Я не хочу одеваться роскошнее, чем она, а подобные наряды девушкам нашего возраста идут и приличествуют больше других.
– Фиби! Ты что, собираешься сделать из нее леди? – ахнула Ариадна, роняя свои сокровища; она откинулась на спинку с жестом, который заставил креслице в очередной раз застонать, ибо мисс Блиш была пухленькой, как куропатка.
– Она уже леди, и всякий, кто ею пренебрегает, выказывает пренебрежение и мне, потому что она прелесть какая дивная и милая! – с пылом воскликнула Роза.
– А, ну конечно, я просто удивилась, ты совершенно права, может, из нее еще что и выйдет, а как тебе потом будет приятно думать, что ты была к ней добра! – зачастила Ариадна, резко сменив точку зрения, ибо почуяла, куда ветер дует.
Роза не успела ничего ответить, потому что из коридора долетел бодрый голосок:
– Эй, хозяюшка, где ты там?
– Я у себя в комнате, Фиби, милочка!
Тут вошла девушка, из которой Роза «собиралась сделать леди», и оказалась так на эту самую леди похожа, что Ариадна широко раскрыла фарфорово-голубые глаза и невольно улыбнулась; Фиби же сделала неглубокий книксен, лукаво подражая себе прежней, и негромко произнесла:
