Людмила Анатольевна Мороз
Танго в трамвае
Глава третья.
Вот банк, где командует мой отец. Знаю, что за порогом личного кабинета меня ждет очередная головомойка. Я уже стреляный воробей, привычный к процедуре выноса мозга чайной ложкой. Задерживаюсь на несколько секунд около входа. Несколько желтых листьев упали около меня. Один прилипает к рукаву. Снимаю, задумчиво рассматриваю, а потом рассеянно дую, отпускаю. Листок взлетает, попадает, а воздушный поток. Исчезает из поля моего зрения. Осень. Где-то звякает трамвай. Богиня, ты меня убила одним взглядом, не сделав даже единого выстрела. Что со мной случилось? До сих пор не могу понять. Вдыхаю ароматы опавшей листвы, хризантем и влажной листвы. Моя богиня, интересно, где ты сейчас? Когда увижу твои глаза! Огромные, цвета перезрелой вишни в обрамлении черных, густых ресниц. Услышу голос, такой бархатистый. Но хватит стоять, пора. Охранник услужливо открывает передо мной дверь. Поднимаюсь по широкой лестнице. Толкаю ногой дверь кабинета, ничего, не говоря, вхожу. Падаю в кожаное кресло.
– Дашенька, солнышко, сделай два кофе. В каждую по ложке сахара. И пару пироженок.
– Каких?
– На твой выбор.
– Хорошо! Будет сделано!– Слышу ответ из динамика. Отец устало опускается в кожаное кресло напротив меня. Нервно потеребил подбородок, посмотрел на часы.
– Ох, уж эти женщины! – Холодно процедил сквозь зубы. Потом замолчал, достал упаковку скрепок. Взял одну, начал разгибать, закручивать, ломать. Это заставило еще больше насторожиться. Почему-то нехорошо сдавило в груди, и растревоженная душа шепнула: «Здесь было что-то не так. Жди беды!». В кабинет заплывает секретарша, держа перед собой серебреный поднос. На нем белеют две крохотные чашечки, сливочник, сахарница и блюдечко с сахарным печеньем. Ставит на сто перед отцом.
– Что еще?
– Спасибо, пока ничего. Дашенька, займитесь письмами, оставьте нас. Для всех я на совещании. Никого, кроме Любимы Анатольевны, сюда не впускать. Этот холодный, подчернуто-вежливый тон заставил еще больше насторожиться. Значит, будет не простой вынос мозга, а что-то слишком. Даже не могу представить, что меня ждет.
– Никого, кроме Любимы Анатольевны. – Повторила эхом. Дашенька пухлыми от силикона губами. Дверь ласково проскрипела, закрываясь за ней. Отец берет сливочник, добавляет в кофе. С наслаждением вдыхает аромат кофе, делает первый глоток. Сейчас у него вид вполне довольного жизнью человека. Беру кофе. Лодки сахара для меня маловато. Добавляю еще одну. Чую, над моей головой постепенно сгущаются грозовые тучи, надвигается крупная гроза. Не выдерживаю этой гнетущей, насквозь пропитанной напряжением, тишины.
– Папа, может, хватит играть в молчанку? Проясни ситуацию? Это все из-за машины? Отец задумчиво повертел чашку в руках, отставил в сторону. Усталость прорезалась вертикальной складкой между бровями.
– Машина? Это пустяки, дело десятое. Все под Богом ходим. Есть вещи намного важнее, чем жестяная коробка на колесах.
– Так не тяни кота за яйца! – Внутри закипела злость.
– Ох, и ядовитый же ты мужик, непростой, с подковыркой. Непременно тебе надо радость человеку испортить. Сынок, ты хоть такое перед мамой не брякни. Наконец-то дверь ласково пропела, пропуская маму. Она устало присела в кожаное кресло рядом со мной.
– Уф, еле добралась. На Москворецкой сошел трамвай с рельс. Такая пробка! Еле рассосалась. Что такого стряслось, что мне пришлось ловить такси? Неужели нельзя все решить дома?
– Я вас специально собрал в этом кабинете, чтобы решить все одним махом. Без криков, воплей, соплей. И скандалов. Я еще больше насторожился. Сердце терзали недобрые предчувствия. Точно для меня готовится грандиозный шухер. Что задумал папаша? Какое-то время мы сидим, не разговаривая, не задавая друг другу вопросов.
Проходит несколько минут. Наконец отец встает, шумно вздыхая, принимается мерить крупными шагами кабинет. Останавливается напротив меня.
– Что, балбес, допрыгался? Обратно машину в ремонт?
– Ну, так получилось.– Черт меня все время тянет за язык Он ведь уже завелся, не успокоится. Я его, черта усатого, с малолетства знаю Опускаю голову, пытаясь изобразить как можно натуральнее, искреннее раскаяние. Но этот трюк мог подействовать только на маму, но не на отца. Да, он не мама. Тут все серьезно.
– Дорогой, так весь сыр-бор из-за машины? – Мама открывает сумочку, доставая упаковку влажных салфеток.
– Если бы только из-за этой жестянки! – Отец падает в кожаное кресло. Мать вытирает влажный лоб.
– Так в чем дело?
– Нашему балбесу пора определяться в жизни! – Отец останавливает тяжелый взгляд на мне. – Что ты можешь сделать? Что?
– Могу машины ремонтировать. А что? Открою авторемонтную мастерскую.
– Этих ремонтных мастерских развелось, что собак нерезаных. Плюнь наугад, попадешь, не промахнешься. Все решено! Ты женишься на дочери моей компаньонки. Понял, балбес? Пора остепениться, а не гонять на машинах, и копаться в ржавых железках!
– А почему именно на Марианне? – Спросил, с сомнением кашлянув в кулак.
– А почему бы и нет? Начнем с самого интересного. Мамаша Марианны дает дочурке довольно кругленькую сумму в приданное, а тебе пост управляющего в центральном банке. Вздрагиваю, вспоминая холодные, рыбьи глаза Марианны. Бледная, бескровная, настоящая серая моль! Или высохшая мумия, выползшая из семейного склепа. Нет, ей никогда не сравниться с моей богиней, полной жизненной силы и огня!
– А в приданное не прилагается чадра?
– Закрой рот и внимательно слушай, не ерничай! – Отец обратно принялся сворачивать головы не повинным ни в чем скрепкам. Вздыхаю. Я должен сказать все, что думаю. Сейчас или никогда.
– Но я не люблю Марианну! Ты понимаешь это? Мне противно с ней даже поцеловаться, не то, что…. Отец меня перебил.
– Запомни, сынок, что любовь, это удел нищебродов! Растерянно перевожу взгляд с отца на мать. Но мама только вздыхала, решив пока что благоразумно не вмешиваться в глупый, с ее точки зрения, спор.
– Черт возьми! А если я не захочу брать в жены Марианну?
– Что? Закрой рот, сопляк! не надо задавать дурацки вопросов – Лицо папаши багровеет, а глаза наливаются кровью. Ни дать, ни взять, разъяренный бык. Он кричит, брызги слюны летят мне в лицо.
– Не слишком вежливо. – Привычно усмехаюсь. Папаша озадаченно смотрит на меня, как будто увидел меня впервые в жизни, выражало угрюмую решимость
– Да я тебя в порошок сотру! Кузькину мать ты увидишь! – Срывается на крик. А потом с неприятной, демонической ухмылкой, растягивая слова, добавляет. – Знай, первое, что сделаю, так заберу все ключи от дома и машины. Потом заблокирую все счета. А потом вышвырну на улицу, если ты посмеешь мне перечить! Удавлю собственными руками, как паршивого щенка. Учти, я не шучу. Ты все понял? Хочу ответить еще что-то обидное, резкое. Смотрю на маму, но ее взгляд, полный слез, остановил хлесткие фразы на подходе, в горле. Беру влажную салфетку, вытираю лицо. Обратно смотрю на маму. Что она скажет? Но мама опускает взгляд. И едва слышно проговорила:
– Брось, Серега Смирись, сынок. Отцу виднее. Он не просто так настаивает на этом браке с Марианной. «Они все решили, как всегда, за меня!» – Промелькнула серой мышью грустная мыслишка. В бессильной злобе кусаю губы. Ну, чего уставился как баран на новые ворота?
– Ладно, делайте, что хотите! Черт! В руках все еще держу в руках фарфоровую чашку. Со всего размаха бросаю чашку об пол. Осколки веером рассыпаются по кафелю пола. Резко вскакиваю, выбегаю, не замечая округлившиеся от удивления глаза матери и отца.
– Ты, засранец прыщавый, вернись! Дверь зацепила Дашеньку по лбу. Она не ожидала такого поворота, теперь потирала ушибленный лоб. Нечего подслушивать семейные разборки! Любопытной Варваре на базаре нос оторвали! Настроение все-таки испортилось. Тяжелые створки автоматических дверей распахнулись передо мной. Прохлада осеннего дня немного остудила разгоряченное лицо и голову, немного успокоила. Щелкаю зажигалкой, прикуривая первую за несколько месяцев, сигарету. В голове шумело, перед глазами стоял туман. Руки дрожат, как после жесткого похмелья. Делаю глубокую затяжку, жду несколько секунд, давая сердцу войти в нормальный рабочий ритм. Но в глубине души не осталось ничего, никаких чувств, кроме огромной усталости. Мимо проплывает трамвай. На остановке скрипят двери. Люди всасываются в салон, словно вода в сухую губку. Постепенно зажигаются огни рекламы и городские фонари. Город живет своей жизнью. Что мне остается? Ехать домой, не дожидаясь матери. Не хочу вынести еще один мозговынос. Направляясь в сторону машины, ускоряю шаг, делая вид, что пребываю в глубокой задумчивости. Разговаривать ни с кем сейчас не хотелось.
Босоножки богини лежат все в том же закуте, где их припрятал. Хорошо, что мамы пока что нет. Наверное, еще говорит с отцом. Их нужно починить? Какой пустяк! Проскальзываю в гараж. Там все инструменты. Работы на несколько минут но решаю еще сделать железные набойки. Работа немного успокоила. Босоножки заворачиваю в бумагу. Чудесно. Сейчас отправлю с посыльным. Но куда? Богиня давно дома. Разве что на работу, в депо? В гараж заходит наш садовник, веселый парень по имени Михаил.
– Мастерим?
– Скорее, чиним. Слушай, ты не сильно занят?
– Домой собираюсь. А что?
– Можешь завезти этот пакет в трамвайное депо?
– На Цемзаводе? Могу. Мне все равно по пути. Кому передать?
– Водителю трамвая 2020. Садовник взял пакет, и вышел в осенний вечер. А пока чашечка горячего кофе не помешает. Только вспоминаю, что последний раз ел утром, и то наспех. Сглатываю густую слюну. Нужно возвращаться в дом. В коридоре улавливаю аромат ванили, горячих сливок и корицы. Наверное, мама решила приготовить любимый тортик. Да, видно, хорошо перенервничала, если в ход пошла тяжелая артиллерия в виде «Наполеона». Захожу на кухню. Мать возится, украшая тортик. Оглядывается, увидев меня, вздрагивает.
– Что за идиотская привычка подкрадываться и пугать меня! Вымой руки! – Мать разговаривала со мной так, словно ничего особенного сегодня не случилось. Только руки немного дрожали. Она разлила на стол немного борща, когда ставила тарелку. Потом куриную отбивную с горячей картошкой. Ем, но без особого удовольствия. Чувствую, что могу сорваться, наговорить гадостей. Поэтому по-быстрому опустошив тарелки, убегаю в берлогу. Там, упав на широкую кровать, закладываю руки за голову, смотрю в потолок, расцвеченный звездами.
Глава четвертая.
А что дальше? Все так быстро завертелось, закружилось, точно в затянувшемся кошмарном сне, когда пробуешь проснуться, но никак не получается. Репетиции, уроки первого танца с невестой, все это злило до невероятности. Я, чтобы немного отвлечься от навалившегося кошмара, начал брать уроки бальных танцев. Особенно мне понравилось танго. Шаг вперед, шаг назад, поворот…. Особенно, когда держишь в руках красивую инструкторшу. Но как только вспоминалась Марианна, злобно шипел:
– Что, балбес, допрыгался? Но было поздно. Может, ошибался, но мне так казалось в тот момент. Наступил этот чертов день женитьбы. Осматриваюсь вокруг себя. Украшенный цветами зал. Бледная, взволнованная мама. Рядом отец. Чуть дальше родители Марианны. Рядом со мной стоит будущая жена. В белом платье, в облаке фаты, держит букет белых лилий. Свадебный марш. Дурной сон слишком затянулся? Пора проснуться! Я найду в себе силы это сделать! Так получилось? Нет, я перестану опускать перед жизнью голову, пытаясь изобразить раскаяние. Но этот трюк мог подействовать только на маму, но не на отца. Тем более, на судьбу. Тут все намного серьезнее. Краем глаза примечаю, как мама открывает сумочку, доставая упаковку влажных салфеток, вытирает глаза. До меня доносится чистый уверенный голос работницы Загса:
– По доброй воле вы согласны заключить брак? Я? По доброй воле? Внимательно заглядываю в бесцветные, равнодушные рыбьи глаза Марианны. Ни одной эмоции на бледном лице. Только тупая покорность овцы, идущей на бойню. Она давно сломана. Еще немного, эта девушка станет моей женой, и отступать будет слишком поздно. За окном звякает звонок трамвая. Он, как будильник, вырывает из лап кошмарного сна. Я поворачиваю голову, вижу проплывающую тень. В кабинке мелькает слишком знакомое лицо. Провожу по лицу ладонью. Что я здесь делаю? Что забыл? Как издалека, слышу:
– Жених, вы по доброй воле согласны взять в жены Марианну? Обратно бросаю взгляд в холодные, рыбьи глаза. Пустые, без тени злобы. Или любви. Они напомнили мне колодец со стоялой водой. – Так вы согласны? – Повторяет вопрос девушка. В зале регистрации зависает тишина, похожая на стоячее болото. Я должен с этой мумией целоваться? Хм, а потом еще выполнять супружеский долг? От этого слегка передернуло, по спине прошла волна холода. Нет, нет, только не это! Да что себя на мусорнике нашел, что ли? Нужно принимать решение. Сейчас или никогда. Набираю воздух в легкие. Зажмуриваю глаза, точно пловец перед прыжком в ледяную прорубь. И выдыхаю короткое, но жесткое:
– Нет! – Почти выкрикнул, вложив всю злость, накопленную за последнее время. Это простое слово прозвучало не хуже удара молнии или взрыва бомбы. В рыбьих глазах Марианны промелькнуло нечто, похожее на изумление. Брови ее взметнулись. Глаза говорили о том, что девушка ошеломлена. Пальцы, затянутые в белые перчатки, вздрогнули, метнулись вверх, роняя роскошный букет. Цветы рассыпались на полу. Она быстро обвела комнату взглядом, точно надеясь кого-то увидеть. В глазах заблестели слезы. Одна скатилась по щеке, и упала на грудь.
– Подлец! – Фыркнула она, словно я ударил ее молотком по пальцу. Неужели эта мумия способна чему-то удивляться? И даже плакать и злиться? Однако недооценивал эту девушку. Но об этом уже не думаю, а резко крутанувшись на каблуках, выбегаю из зала. Но перед эти замечаю несчастный взгляд матери, полный слез и горя. Она покачала головой и прошептала:
– Сынок, сынок…. Но меня это не остановило. Все. Прежняя жизнь маленького, покладистого мальчика осталась за этим дубовым порогом. Я мужчина, теперь буду добиваться самостоятельно всего, чего хочу. А не слушать постоянные упреки отца. Лишит всего? Ну и фиг на него и все! Не жизнь ведь отберет, в конце концов. Миллионы простых людей живут от зарплаты до аванса, от аванса до зарплаты, и ничего, не умирают. Останавливаюсь около старой липы, свидетельницы свадеб, разводов, рождения детей и смертей. Прислоняюсь разгоряченным лбом к шершавому стволу. Все, я решил, что мужем этой мумии никогда не буду. Ни за какие коврижки. Слышу за спиной топот и сопение отца. Он взбешен, и опасен, как злобный Минотавр. Но мне все равно. Поворачиваюсь, наши взгляды пересекаются. Но я выдерживаю, не замираю, не прячусь, словно испуганный кролик. Во рту противно пересыхает. Облизываю губы шершавым языком. Отец хрипло дышит на меня запахом коньяка, вытирает рукавом влажный лоб.
– Так в чем дело? Ты что учудил, балбес? Вернись, пока не поздно, тебе давно пора определяться в жизни!
– Я уже определился. – Отец останавливает тяжелый взгляд на мне. На висках вздулись вены. – Что ты можешь сделать? Что? Я не буду жениться на Марианне! Отрицательно качнул головой. – Я люблю другую девушку. – Спокойно смотрю в красные от ярости глаза.
– Да ты подонок, мразь! – Он перевел дух. В его глазах вспыхнул огонек ярости, но тут же потух.
– Согласен. Полностью согласен. – Отрешенно пожимаю плечами:
– Закрой рот и слушай Зачем ты выставляешь себя на посмешище? Позоришь и себя и всех нас? Ты ведешь себя, как избалованный ребенок. Немедленно вернись в зал, еще можно все исправить!
– Ни за что! Я не люблю Марианну! Сердце слегка замирает от собственной смелости. Впервые в жизни решаюсь не согласиться в чем-то с отцом. Высказать в глаза свое громкое фе. Могу поклясться, что отец ни разу в жизни не думал, что я, его сын, буду когда-нибудь спорить с ним.
– Чепуха! Ребячество, только и всего. Не дури мне мозги.
– Нет! Хватит с меня ваших семейных советов! К черту все!
– Тогда ты крупно пожалеешь! – Папаша хватает за лацканы. Что-то треснуло, но качество материи выдерживает первый бешенный натиск. Но не мое горло. В глазах начинает темнеть. Дышать трудно, почти невозможно. Легкая дрожь пробегает по телу. Неужели для меня конец? Отец что-то почувствовал, отпускает лацканы.
– Ах, ты, сукин сын! – Замахивается для удара. Но, глотнув воздуха, успеваю перехватить руку. Тоже в первый раз в жизни, крепко сжимаю кисть.
– Нет, папаня, я тебе не племенной бычок. Указали, покрыл корову для повышения породистости. Я человек. Углы красиво очерченных губ опустились.
– По-моему, неплохая мысль лишить тебя всего! Выражение лица сменилось плотоядной ухмылкой. – Быстро сюда ключи от квартиры, машины и карточки! Роюсь по карманам, отдаю ключи. Потом карточки. Ехидно добавляю:
– Может, мне раздеться? Отец бросает на меня сумасшедший взгляд.
– Не дерзи! Отступаю на шаг назад. Медленно, как в кошмарном сне, снимаю часы, вытаскиваю телефон.
– Вот это еще! – Засовываю отцу в карман. – Теперь я нищий. А нищему не нужен крутонавороченный смартфон и швейцарские часы. В общем, остался, в чем стоял.
– Ты мне больше не сын! Боль и растерянность отразились на моем лице. На лице избалованного ребенка, привыкшего получать все и сразу, чего ни попросит. Но теперь впервые столкнувшегося с неизвестной для него теневой стороной жизни.
– И это все? Прощай! – Поворачиваюсь, бреду, как пьяный, в сторону трамвайной остановки.
– Сынок! – Слышу тихий вскрик за спиной. Оглядываюсь, вижу маму. – Куда же ты теперь? Ее голос прозвучал глухо. Мама подбегает ко мне, обнимает. Чувствую, незаметно сует что-то в карман. Сердито, грубовато отбрасываю руку.
– Отстань! Мама грустно вздыхает, смотрит на меня странным, долгим взглядом, полным грусти.
– Упрямство – первый признак тупости. – На глазах заблестели слезы. Еще немного, она заплачет. Устало, через силу улыбаюсь. Сжав губы, провожу по ним языком и слышу собственный голос, который не сразу узнал:
– Прости, мама. Упрямство, согласен, тупость. Но возведенная в квадрат искусство гибкости, это приспособленчество, граничащее с подлостью. Я давно не глупый малыш, вырос, и теперь должен уйти по своей дороге. Неожиданно лицо матери смертельно побледнело, а в глазах заблестели слезы. Останавливается трамвай. Тяжело дыша, заскакиваю на заднюю площадку. Они думают, что не выживу? Приползу, как побитая собачонка? Нет, выживу. Не приползу. Ко мне подходит кондукторша. Я узнаю, это она тогда ругалась на меня, когда случайно зацепил трамвай.
– Ваш проезд? Растерянно роюсь по карманам.
– Сколько стоит?
– Четыре гривны. Даже на билете написано. Опускаю ладонь в карман. Пальцы нащупывают купюру. Сотка? Значит, мама нашла, всунула. Чтоб купил себе чего-нибудь перекусить. Протягиваю кондуктору.
– Вот. Отсчитывают сдачу, беру талон.
– Боже милостивый! С вами все в порядке? Сегодня вы слишком мрачный. Я несколько секунд молчал, опустив голову, а потом ответил:
– Что за безумный день, – Сказал вслух, испугался собственного голоса, задрожавшего, как от слез. Во рту был соленый привкус. – Что за безумно хреновый день.
– Смотрите на жизнь проще, будет легче жить.
– Угу, – Без особого удовольствия произношу. Но кондуктор, ничего не ответив, идет по проходу дальше, а я устало падаю на свободное место. Трамвайчик, позвякивая, катит в сторону ДМК. Конечная остановка. А теперь куда идти? Что делать? Не знаю. Теперь я нищий, нищий в дорогом свадебном костюме. К чему ворошить то, что все равно не можешь изменить? Да и нужно ли это менять?
Я шел, и шел, пока не уперся в знакомый скверик, где так часто бегал по утрам. Там падаю на прохладную скамейку. Опускаю голову. Ладони стискивают виски. Закрываю глаза. Хотелось кричать. Но все слова точно замерзли в глубине души. Жутко хочу домой. Устал и замёрз! Чайку бы сейчас горяченького хлебнуть. Достаю из кармана мелочь. На кофе вполне хватит. Иду к знакомому кофейному ларьку.
– Пожалуйста, мне двойной экспрессо.
– Сколько сахара? – Равнодушно спрашивает продавщица.
– Два. Кладу червонец. Девушка дает сдачу. Уже не могу оставить чаевые, как прежде. Для нищих это большая роскошь. Нужно экономить. Обратно сажусь на скамейку. Кофе согревает и бодрит. Куда идти? Домой? Но у меня нет больше дома. Что могу делать? Могу машины ремонтировать. Только кому это надо. Сдаться? Нет. Это исключено. Денег мало, едва хватит арендовать гостиничный номер. Может, Олегу позвонить? Так с чего? Зря отдал телефон, погорячился. Хотя Олегу бесполезно трезвонить. Он пару дней назад укатил с очередной подружкой в Италию. Так что Олег мне не помощник. Мама? Она слабая, против отца вряд ли пойдет. Ее владения только на кухне и в теплицах. Как жить дальше? Роюсь в карманах. Нахожу мелочь, несколько денежных купюр, носовой платок и паспорт. Сколько прошло времени? Час? Два? Три? Не знаю время для меня, словно остановилось. Нелегко жить на этом свете. В груди жгла, горела обида. Вдруг плечи задрожали. Едва сдержался, чтобы не расплакаться. Нет, сопли, вопли, слезы это удел женщин и слабаков. Да, не повезло мальчику! Сегодня явно не мой день. Теперь у меня больше нет отца. А разве он был? Я его редко видел дома. Когда он уходил на работу, я еще спал. Когда возвращался, уже спал. Так много лет. Со мной была всегда мама. Главное, что она от меня не отказалась. В небе родился ветер. Теперь я странник. Простой дубовый лист, сорванный бурей с родного дерева, и лечу по жизни. Без покоя и приюта. Близится вечер.
