Людмила Лаврова
Возьми меня с собой!
Илья, поперхнувшись от удивления, просипел:
– Да с кем ей было-то? Неужто…
– С Олегом. С братом моим двоюродным спуталась. Он с матерью тогда как раз в поселок приехал, обустраиваться думал здесь. Полгода они у родителей моих жили вместе с нами. Ты же помнишь, мы с Леной тогда дом ставить заканчивали, всего ничего оставалось. Думали, ферму наладим, новоселье сыграем и будем о ребенке думать. Лена очень хотела детей. Мы и пытались, но что-то не получалось поначалу, а потом решили не спешить. Как Бог даст… Дал… Только не мне…
– Видел я ее пацаненка… Хороший такой, – Илья хлопнул себя по шее и покачал головой. – Нет, все равно не верю я, что она так поступить могла!
– Да какие тут сомнения могут быть, если я сам, своими глазами все видел?! – Владимир дернулся, попытавшись сесть, но Мурка рявкнула вдруг на него так громко, словно у нее, только что мирно мурлыкавшей, проснулись гены древних предков. Прижав Владимира лапой, она запустила когти в одеяло и ухватила зубами за загривок скатившегося к ней котенка. – Прости меня, киса! Не хотел я…
Мужчина сгреб котят в кучку и прикрыл широкими ладонями.
– Вон что природа делает, Илья… Мать своих детей завсегда защищать будет. Даже если они еще на свет не появились. Я знал, как Лена детей хотела, а к врачу идти отказывался. Не верил, что во мне проблема может быть. А она, видишь, как решила… Раз не я, значит, другой…
– Ты себе не придумывай чего не надо! Прям все по полочкам уже и разложил!
– У меня на это времени много было…
– Да дурное-то дело не хитрое. А вот не от своего ли дитя ты по лесам хоронился, Владимир Иванович? Больно подозрительно это все!
– Ты говори, да не заговаривайся! – Владимир поднял было голос, но из кухни выглянула обеспокоенная Люба, и он снова стих. – Я считать-то тоже умею. Пусть и не шибко, а два и два сложить всяко смог бы. Не сходится.
– Что не сходится?
– Тетка моя, мать Олега, приезжала на заимку, когда Люба родила. Все мне популярно объяснила.
– Доказательство нашел! Ты мне лучше скажи, что ты видел, когда из города вернулся? Так ли все очевидно там?
– Они в обнимку стояли на кухне. Олег целовал ее! Понимаешь? А она не возражала! – голос Владимира сорвался, и Илья тревожно оглянулся на Любу, которая снова появилась в дверях.
– Ничего! Я сейчас еще укол тебе сделаю, Володя, и ты поспишь, успокоишься. Все остальное потом. Отдохнуть тебе надо!
Владимир кивнул, даже не пытаясь уже прятать слезы, и вскоре после укола забылся тяжелым сном.
А Илья поманил за собой жену, вышел в другую комнату и спросил:
– Все слышала?
– Все.
– И что думаешь?
– Думаю, что пойду-ка я прогуляюсь, Илюша. Пора эту историю из тайной превратить во что-то более удобоваримое. Не дело это, когда два человека вот так маются. Я Лену вчера видела. От нее даже половины не осталось. Видно, что болеет. Точит ее что-то. И я не уверена, что это вина какая-то. Коли виновата бы была, так глаза бы прятала. А она смотрит прямо и ничего не боится. Неспроста это. Пойду!
– Куда?
– Сначала к тетке Вовкиной. Есть у меня к ней разговор серьезный. А потом к Лене забегу. Поздно уже, да только тянуть уже больше нечего. Сердце у Володи нехорошее. Не нравится оно мне. Совсем себя загнал, бедный!
Люба накинула куртку и ушла, а Илья уселся на ступеньки, закурил и задумался.
Все-таки жизнь – непростая штука. Думаешь, вот оно счастье, ухватил его за хвостик, ан нет! Только перышко в руке останется, а счастье – фыр! И нет его больше! Они с Любой столько всего пережили. И родителей проводили одного за другим, и сына потеряли, и девочек своих как дар свыше приняли, правда не сразу, пять лет спустя после того, как зареклись вообще детей иметь… Люба боялась. Так и не смогла смириться с тем, что как врач проглядела у сынишки грозные симптомы. И хотя все в областной больнице твердили, что она не виновата и инфекция эта развивается ураганно, Люба все равно никого не слушала. А когда узнала потом, что двойню ждет, чуть с ума не сошла. И не от счастья, как положено бы было, а от страха. Мало ли… А если опять? Еле-еле он ее тогда уговорил, чтобы успокоилась! Не доносила бы на таких-то нервах. Это сейчас она спокойная да уверенная в себе. А тогда?! Как струна натянутая ходила. Ступить лишний раз по земле и то боялась. Может, потому и ноет у нее теперь так сердце, когда она смотрит на Лениного сына? Понимает, как мать, каково это, когда дите без родителей, считай, растет. Ведь отца не знает, а мать в тень превратилась. Еле ноги таскает и на белый свет уж и смотреть перестала. Держится только ради ребенка, а что тому с ее печали? Парень ведь растет, ему сила рядом нужна, плечо… В нормальных-то семьях двое встанут рядом и ребенок обопрется, удержится. А тут что? Разбежались в стороны, и мальчишка этот стоит один в поле как перст. Богом данный, да родителями не поцелованный толком.
Илья сидел на крыльце долго. Пару раз сходил, проверил Владимира, но тот спал. Тяжело, беспокойно, но спал. И Илья возвращался на свое место на ступеньках, укутывался в теплый плед и снова погружался в свои мысли. Ждал жену. Уж и светать начало, а Любы все не было.
Когда калитка наконец стукнула, он встрепенулся, стряхнул с себя дремоту и поднялся навстречу Любаше. Увидев ее лицо, когда Люба шагнула под фонарь, висевший над крылечком, он молча обнял жену, прижал к себе и спросил:
– Тяжко?
– Ох, Илья! Какие все-таки люди бывают… Звери и то лучше…
Люба заплакала, совсем по-детски, как ее маленькие дочки, размазывая слезы по лицу ладонями, и принялась рассказывать, понимая, как ждал ее с новостями муж.
– Володькин это сын, Илюша! Теперь я это точно знаю. Тетка его, Тамара, созналась во всем.
– Как тебе это удалось?! – Илья отстранил от себя жену и заглянул ей в глаза. – Как, Люба?! Если она столько лет молчала, то почему тебе сейчас рассказала?
– Не знаю. Может не совсем гнилая еще. А может испугалась меня. Я такая злая была, когда от Лены к ней прибежала! Я сначала все-таки к ней пошла. Решила послушать, что она мне скажет. Ленка и рассказала, как дело было в тот день, когда Володя их с Олегом застал. Не виновата она там ни в чем. Уже беременная была, просто Вове сказать не успела до отъезда. Да и боялась. Мало ли, случится еще что, а он потом с ума сойдет и не до дел ему будет. У нее ведь три выкидыша было, оказывается. Она никому не говорила. Даже мужу. Представляешь?! Им обоим надо фамилию менять! Как есть Бирюки! Ничегошеньки друг другу не доверяли! Все в себе, на тихушку! А в итоге что?! Беда сплошная!
Люба почти кричала, себя уже не сдерживая, и Илья снова обнял ее, поглаживая по голове, чтобы успокоилась.
– А дальше?
– Да что дальше… Лена тесто месила на кухне, когда Олег к ней подошел, силком к себе развернул и целовать начал. Она даже понять ничего не успела. Пока тестом занималась – имена перебирала. Думала, как мальчика назвать. Почему-то уверена была, что сын будет. А тут такое! Когда очухалась – уже поздно было. И ты скажи, Илюша, какие они все-таки странные оба! Что она, что Вовка! Один на заимку умотал, даже разговаривать не захотел с ней, а другая в город подалась, точно зная, что он ее не простит. И все молчком! Разве так можно?!
– Нельзя! А Тамара тут причем?
– Да при всем! – Люба выкрикнула это так гневно, что сама себя испугалась, и прикрыла рот ладошкой. – Не хватало еще детей перебудить! Ох, Илья! Это же она во всем виновата! Она сына своего надоумила и заставила все это провернуть.
– Как так?!
– А вот так! Там, Илья, столько всего намешано… Чертей в аду не хватит, чтобы ноги ломать! – Люба вывернулась из рук мужа, опустилась на ступеньку, устало вытянув ноги, и похлопала ладошкой по мягко отозвавшемуся дереву. – Садись! Я устала как не знаю кто! А спать все равно уже ложиться поздно. Полчаса еще и пойду коров в стадо провожать. Потом покемарю, днем. Не могу в себе все это носить… Темно и страшно…
Илья послушно опустился рядом, укутал жену в плед и обнял за плечи.
– Рассказывай!
– Даже не знаю с чего и начать. Тамара-то все сумбурно рассказывала, перескакивая с пятого на десятое, да еще и выла как белуга. Все ж таки стыдно ей, Илюша. Хоть немного, а стыдно. И это хорошо! Не увидь я этого и совсем бы тошно было! Как можно сотворить такое зло людям? Да еще и не чужим? Все-таки родня! Хотя тут как раз собака и порылась. Тамара сестре своей мстила таким образом. Ты представь! Сколько лет прошло?! Обе седые уже, дети взрослые, а Тамара все копила в себе, носила эту темень, пестовала!
– А что промеж ними вышло, что она так?
– Да что?! Мужик! Что еще-то? Тамара сестре завидовала с детства. Та покрасивее была да побойчее. Ребята за ней табунами бегали. А выбрала она в мужья того, кто самой Тамаре нравился. Он на нее и не смотрел никогда, да только Тому это не волновало. Предмет для обожания есть, а остальное – дело десятое. Знала, что отец ее сговорит, когда время придет, вот и не волновалась особо. Не учла только одного. Что сестра ей дорогу перейти может. А у той все сладилось как-то очень скоро. Опомниться не успели, а мать Вовкину уж засватали и свадьбу сыграли. Тамара тогда в горячке неделю провалялась. А потом встала, оправилась немного и, спустя пару лет, махнула замуж за первого встречного. Олега родила от него. Жить пыталась, но не срослось. Точила ее обида смертная. Ни есть, ни спать не давала. И понимать, что сестра перед ней ничем не виновата, Тамара отказывалась. А чего обижаться, если молчала как каменюка, никому ничего не говоря о своих чувствах? Поделилась бы с сестрой, та, глядишь, и поразмыслила бы, стоит ли замуж выходить. Хотя… Ты же знаешь Вовкиных родителей. Столько лет душа в душу. Любовь там, это видно…
– Есть такое. А дальше?
– А дальше… Тамара же, как замуж вышла, от родителей уехала и с сестрой знаться не хотела. Та и так, и этак, но Тома ни в какую. На письма не отвечала, общаться не хотела. Родители Владимира уж сюда переехали, а она все знать о себе не давала. А потом заявилась, когда овдовела. Сказала, что решила в семью вернуться, тяжко одной. Татьяна, мать Вовы, ее приняла. Родная ведь… Как выгонишь? Даже в мыслях не имела, что такое сестрица натворить может. А Тамара как укусить побольнее долго не думала. Сразу поняла, что если Володьке жизнь порушит, то вся семья удара не выдержит… Так и получилось. С Володей родители после всего случившегося какое-то время даже знаться не хотели. Мать в город ездила, пыталась с Леной поговорить, но та совсем не в себе была. Прогнала ее в сердцах, сказав, что всю их семью во главе с Владимиром знать больше не желает. Глупо, конечно, но я ее понимаю. Не знаю даже, как сама бы поступила в этом случае…
– У Татьяны была? Рассказала ей?
– Тамара сама меня туда отвела. Повинилась перед сестрой, в ногах валялась.
– И что Таня?
– А ничего. Надавала ей по щекам, а потом ревела в три ручья. Она ж такая же, как Володька – сердца много, а злости нет ни грана на людей. Может и правильно это, не знаю… Так жить-то легче, Илюша. Представляешь, если бы вот так все время злиться? Света белого не увидишь, одна темнота кругом так и будет.
– Простила она Тамару-то?
– Думаю, простит. Но не сейчас. Приказала ей убираться из поселка вслед за сыном. Чтобы даже духу их тут не было. Выгнала ее, а сама к Лене побежала. Каяться. Я почему так долго и задержалась, что они меня не отпускали. То одной плохо, то другая в обморок падает. У Татьяны же давление! А тут столько сердца надо, чтобы все это переварить да теперь наладить… Так и уснула, сидя у кровати Сережкиной. Лена сына-то Сергеем, в честь деда Вовкиного, назвала.
Илья прижал к себе Любу покрепче и поцеловал в висок.
– Справилась ты, моя хорошая!
– Да плохо мы справились, Илюша! Плохо! – Люба вздохнула. – Раньше бы все это надо было! Намного раньше! Почему люди такие странные? Казалось бы, чего проще – скажи да ответ выслушай! Так нет же! Будут молчать да страдать почем зря! Ух, какая я сейчас злая! Прям оладушки жарить на мне можно!
– А я бы не отказался от завтрака! Живот подвело, пока тебя ждал!
– А где холодильник у нас, ты, конечно, не помнишь! – Люба погладила мужа по щеке и поморщилась. – Как терка! Иди, побрейся! А я, так уж и быть, оладьи тебе организую. Скоро девчонки встанут, да и Володю накормить надо. У него день очень сложный будет. Столько дров наломал, что теперь складывать их долгонько придется.
Солнце ухватилось за край зазолотившегося горизонта, потянуло с себя одеяло и пошло озоровать по поселку.
Владимир, вышел слегка покачиваясь от слабости, на крыльцо, зажмурился от яркого света, залившего до краешка Любашин двор, и вздрогнул, услышав:
– Ты, что ли, мой отец?
Мальчишка сидел на ступеньках крыльца, прижимая к себе давешнего щенка.
– Смотри! У него сильные лапы! Почти как у волка! Хорошая собака получится, как думаешь?
Владимир перевел дыхание, опустился рядом с мальчиком на ступеньку смирновского крылечка и потрепал щенка по голове.
– Знатный будет пес. Хороший выбор ты сделал.
Внимательный взгляд черных глаз, так похожих на его собственные, не отпускал Владимира. И он, несмело еще, положил руку на плечо мальчишки, сжал его легонько и кивнул:
– Я. Я твой отец, Сережа…
– Вот и хорошо! Пойдем домой. Там мама завтрак готовит. И бабушка пришла. Обещала, что меня заберет сегодня с собой. На коней смотреть. Можно?
Владимир вдруг понял, что державшая его все это время узда, скрученная из горя, не дававшая говорить и дышать легко и привольно, вдруг лопнула, задев концом напоследок хлестко и больно. И что-то внутри вдруг расправилось, даруя свободу и радость, а голос вернулся таким, каким он был раньше. Уверенным и спокойным. Забрав из рук сына щенка, мужчина встал, кивнул и ответил:
– Можно! А теперь идем. У нас с тобой столько дел еще, сын. Столько дел…
Васильки
– Ты опять здесь?! Напугал!
Катерина закончила с очередной грядкой, выпрямилась и вздрогнула, наткнувшись на внимательный взгляд зеленых глаз. Провела рукой по щеке, убирая выбившиеся из-под светлой косынки пряди, и прищурилась, разглядывая большого серого кота, сидевшего на заборе.
Кот на ее возглас не обратил никакого внимания. Чуть дернул хвостом и только.
Подумаешь, какая! Сидит Васенька на заборе битый час, а она только сейчас внимание свое соизволила обратить! Что за странная женщина?!
Катя, словно прочитав мысли хвостатого, усмехнулась и поманила его за собой.
– Идем! Угощу тебя чем-нибудь!
Коту приглашение не понравилось. То ли ждал слишком долго и оттого обиделся, то ли настроения не было, но он остался сидеть на заборе, когда Катя развернулась и пошла к дому. Пора было собираться на работу.
Завтрак, душ, белый сарафан, который так нравился маме… Жаль, что не видит она Катю сейчас. Как выросла ее девочка, как похорошела…
Катерина скрутила длинные волосы в привычный пучок и глянула на часы. Ой-ей! Как бы не опоздать!
Она захлопнула дверь, ведущую на террасу, и удивленно присвистнула, тут же хлопнув себя по губам. Мама не одобрила бы…
– Катюша! Ты же не мальчишка! Слезь с дерева и перестань вопить как индеец! И что это за свист?! Разве этому я тебя учила?
– Ты – нет! А папа – да! – растрепанная шестилетняя Катерина хохотала, сидя на ветке вишни, растущей в родительском дворе. – Хорошо получается?
– Да уж неплохо! Громко так! Ладно, побезобразничала и будет! Слезай!
Голос матери чуть менялся, и Катя словно ныряла с головой в ту ласку, что обнимала ее, пока мама разбирала ее растрепанные косы.
– Лохмутик ты мой! Доченька…
Мамы не стало год назад, но Катя до сих пор не могла принять этого. Слышала ее голос, оглядывалась, готовя что-то на кухне, ожидая, что вот-вот войдет та, что дороже всех на свете была, и скажет:
– Ай, умница моя! Что готовишь? Сырники? Хорошо! Мне возни меньше! Чайку заварю пока…
Вот и сейчас, глядя на кота, сидевшего на заборе, Катя словно услышала голос матери:
– Не просто так пришел. Кошки они такие… Кошки… Себе на уме.
Катя сбежала по ступенькам, подошла вплотную к забору и потянулась к коту:
– Что ты хочешь от меня?
Кот не ответил. Подался в сторону от руки девушки, не давая коснуться себя, но не ушел. Глянул внимательно, спрыгнул на землю и затрусил к калитке, то и дело оглядываясь на Катю и проверяя, идет ли она за ним.
Та призыв кота оценила правильно.
– С тобой? Ладно. Пойдем. Только ненадолго, а то я на работу опоздаю!
Идти пришлось совсем недалеко. Кот добежал до ворот дома, который был знаком Кате слишком хорошо, и остановился, тронув лапой калитку.
Катерина же застыла посреди улицы и совсем как в детстве замотала головой, отказываясь понимать, что же происходит.
Эти ворота, выкрашенные зеленой краской… Эта калитка со странной кованой ручкой, которую нужно было повернуть особым образом, чтобы открыть ее… Сколько раз Катя прибегала сюда, зная, что ничего эта беготня ей не даст… Как мечтала она войти через эту калитку хозяйкой дома… И все напрасно…
Воспоминания нахлынули, затопив сердце, казалось, изжитой уже болью, и Катя сердито шмыгнула носом, пытаясь не дать эмоциями разгуляться.
Было! И прошло! Нечего!
Она уже не та шестнадцатилетняя девчонка, что провожала первую свою любовь, закусив губу и пытаясь не разреветься «на людях». Именно здесь, у этой самой калитки стояла она с подружками, когда Сергей подхватил на руки свою жену, Наталью, чтобы перешагнуть порог и объявить всему поселку, что именно она, а вовсе не Катя, любимая его…
А ведь Катя так мечтала, что когда-нибудь испуганно и счастливо охнет, обняв Сергея за шею, когда он поднимет ее над землей и шепнет, не обращая внимания на тех, кто рядом:
– Моя…
Не случилось…
Сергея Катя знала столько, сколько себя помнила. Их родители дружили, да и между детьми, несмотря на разницу в возрасте, отношения были самые теплые. Сергей заменил Кате брата поначалу, а позже она поняла, что этот невысокий, коренастый парень значит для нее куда больше, чем представляли взрослые вокруг. Врать Катерина никогда не умела, но свои чувства к Сергею как-то умудрилась не выдать ни словом, ни взглядом. Только мать Кати, повнимательнее присмотревшись к дочери, вздохнула украдкой, но в душу лезть не стала, ожидая, пока дочь сама все расскажет.
А Катя молчала… Таилась, боялась даже смотреть на того, с кем еще вчера запросто смеялась, наперегонки переплывая речку.
Сергей о ее чувствах если и догадывался, то тоже молчал. Дергал за косичку, как раньше, приветствуя по утрам в школе, но больше никаких знаков внимания не оказывал. Да и зачем? У него тогда уже была Наталья…
Чистенькая, чуть чванливая девчонка пришла в его класс в шестом. Брезгливо тронула пальчиком лежавшую на парте потрепанную сумку, в которой он таскал в школу учебники.
– Убери, пожалуйста!
Аккуратно расправила подол тщательно отглаженного платья и села рядом, стрельнув зеленой искоркой из-под опущенных ресниц.
– Если ты не против…
«Пропал» Сергей сразу и бесповоротно. Кроме Наташи своей и видеть никого больше не желал. А уж тем более какую-то соседскую малявку.
А малявка эта росла. Вздыхала украдкой и все-таки мечтала, что Сергей «одумается».
Не дождалась…
Наташа проводила Сергея в армию, а, как только он вернулся, съездила в город и купила свадебное платье. Несла его по поселку гордо, милостиво улыбаясь тем, кто восхищенно ахал, глядя на красивый чехол с вензелем.
– Наталка, никак, свадьбу играть будете?
– А как же? Зря ждала, что ли?!
Именно Наташа первой поняла, что творится на душе у Кати, когда встретила ее в тот день на улице.
– Что смотришь, Скворцова?! На чужой каравай…
Договорить Наталья не успела. Катя развернулась, не обращая внимания на недоуменные взгляды подруг, и кинулась по улице к своему дому. Нервы все-таки сдали…
Как же жалела она потом, что дала понять Наталье, какие ураганы бушуют у нее на сердце… Да только было уже поздно.
Наташа деликатностью не отличалась. И Кате досталось «по полной программе». Скоро уже весь поселок гудел, обсуждая, как «молодая Скворчиха» на чужого жениха зарится.
Катя почти перестала выходить из дома, умоляя мать отправить ее в город, к тетке, но та наотрез отказалась это делать.
– Катя! Никогда в нашей семье трусов не было! И отец не понял бы тебя! Рано он оставил нас, конечно… Не хватает его слова сейчас… Да и будь он жив, никто бы на тебя косо не глянул…
– Мне стыдно, мам! Как ты не понимаешь?!
– А чего тебе стыдиться, дочка? Что такого плохого ты сделала? Полюбила?! Так сердцу не прикажешь! Молодая ты еще. Много не понимаешь. Но за любовь стыдно быть тебе не должно! За что угодно – но не за нее! К тому же ты никогда Сергею повода не давала, чтобы думать о тебе плохо. Чиста ты, девочка моя! И никто тебя марать в грязи не посмеет!
– Мам, неужели ты не видишь?! Уже посмели!
– Глупости, доченька! Поболтают и перестанут! Люди они такие… Любят посудачить. Язык-то без костей. Найдется другая тема для разговора, и забудут о твоей беде, будто и не было ее. Уж ты мне поверь! Я знаю! А вот если ты прятаться по углам будешь, то разговоры эти долго еще не утихнут! Соберись! Нос выше! Сарафан новый, что я тебе из города привезла, надень, и вперед! Пусть любуются на такую красоту!
– Не могу, мам…
– Можешь! – в голосе матери было столько металла и злости, что Катя невольно подчинилась.
Подруги поддержали ее, и Катя, стоя у соседской калитки в разгар веселой свадьбы, не опустила глаз, наткнувшись на насмешливый взгляд Натальи, которая усмехнулась ей прямо в лицо и прильнула к губам Сергея, давая понять, чья взяла.
Соседи, внимательно наблюдавшие за этой сценой, удивленно переглянулись, и шепотки, еще вчера ходившие по поселку, утихли. Если глаз не прячет Катерина – значит и вины на ней нет. И все пустое… Подумаешь, влюбилась девчонка! Да с кем не бывает! Да и влюбилась ли? А может это Наташка себе цену набивает, вот и оговорила почем зря малую? Какая любовь в шестнадцать-то? Молода еще Катерина и говорить тут не о чем!
Катя вынуждена была признать, что мать оказалась права. И тем больше было ее удивление, когда, спустя пару недель после выпускного, мать собрала ее вещи и объявила, что Катя едет в город.
– Почему, мама? Ты же против была?!
– Потому! Учиться тебе надо! – устало отрезала мать и Кате осталось только подчиниться ее решению.
Вернулась она в поселок не скоро. Окончила университет, работала в городе, досматривая тетку. Мама приезжала по выходным, но про жизнь в поселке рассказывала мало, не желая тревожить дочь.
Ушла из жизни тетя, благословив напоследок племянницу, заменившую ей дочь, и Катя засобиралась домой. Мама болела, и Катерина решила, что в городе ей больше делать нечего.
Поселок встретил ее, чуть помусолил причины возвращения, но притих почти мгновенно, найдя себе другую тему для пересудов.
А посудачить было о чем. Наталья, бросив двоих детей, сгинула, словно ее и не было. А Сергей, оставив малышей своей матери, уехал на заработки.
Что случилось между ними, в поселке никто так и не понял. Слухи ходили разные. Главным в них было то, что дети у Натальи с Сергеем получились почему-то совершенно разными. Сын старший, Иван, пошел в отца. Такой же смуглявый, коренастый, деятельный мужичок, деловито топавший рядом с бабушкой «по делам» и вежливо здоровающийся с соседями. А девочка… Дочь Натальи была на Сергея совершенно не похожа. Она вообще была не в «Васильковую» породу. Синеглазая, белокожая, она была похожа на ангелочка, но даже ее красота не смягчила сердца родни Сергея.
Васильевы, которых весь поселок звал «Васильками», девочку дружно не приняли.
– Не наша! – объявили Сергею тетки и заставили его мать принародно отказаться от внучки.
– Записали на него, а отец он там или нет – кто ж знает?!
Сергей с таким предательством родни не смирился. Одно дело, когда дома, за семейным столом такое скажут, а другое – при всех! Зачем это? И ладно бы ему, а дитю, которое еще и света белого-то толком не видело, – к чему?
Маленькая Аленка тихо посапывала в своей коляске, даже не подозревая о том, какие страсти кипят вокруг ее рождения.
Вскоре после ее рождения семейная жизнь Сергея и Натальи окончательно разладилась, и маленький, возмущенно пищащий сверток был передан бабушке. Мать Сергея заботиться о девочке не отказывалась, но любить – не любила, всячески отличая ее от брата.
– Ванечка, хороший мой! Отойди от коляски! Кричит? Ничего! Покричит и успокоится!
Кричать Аленка отучилась довольно быстро. Зачем горло драть, если все равно никто не придет? А если и придет… Бабушкину узкую твердую, безжалостную ладонь Аленка узнала слишком рано…
Единственным, кто жалел девочку, кроме отца, был, как это ни странно, ее брат, Ваня. Как ни старалась бабушка «отвадить» его от сестры, мальчишка слушать ее отказывался.
– Не тронь! Аленка – моя! – закрывал собой коляску Иван, понимая, что за испачканные пеленки Аленке опять влетит. – Я папе скажу!
На его угрозы бабушка плевать хотела, но вид рассерженного мальчишки действовал на нее отрезвляюще. Она принималась ворчать, но Алена бывала вымыта, накормлена, а сухая ладонь бабки проходила по темным кудрям внука:
– Жалостливый… Хорошо это или нет… Не знаю…
Именно Ваня притащил в дом полудохлого котенка со слезящимися, закисшими глазами и заставил бабушку выходить его.
– Да на что он тебе сдался, родный мой?
– Он – живой! – Ваня, отметя любые возражения, требовал, чтобы кота спасли.
Конечно, он и предположить не мог, что этот серый, едва дышащий комок станет ангелом-хранителем для него и Алёнки.
Комок вырос и теперь сидел у калитки своего дома, глядя на Катю требовательно и, казалось, сердито.
– Не пойду я туда! Слышишь? Нечего мне там делать!
Кота ее возмущение нисколько не тронуло. Он снова царапнул калитку и, открыв рот, мяукнул вдруг таким густым басом, что Катя вздрогнула.
– Ничего себе голосок! Не ругайся! Иду я…
Катя повернула ручку и открыла калитку…
Она не была здесь давно. Двор изменился, и она не сразу сообразила, куда делась старая беседка, где они сиживали по вечерам с ребятами. Куда-то делись и цветники, которые мать Сергея считала лучшими в поселке. С тех пор как она отдала этот дом «молодым», перебравшись жить к своей свекрови, которой требовался уход, цветы здесь больше никто не сажал. Наталья в земле возиться не любила, а потому просто вызвала бригаду и «закатала» двор в асфальт, чтобы не возиться.
Катя знала, что Сергей здесь больше не живет. Он давно перебрался к матери вместе с детьми. Работал вахтами, оставив заботу о детях на бабушку и мать. И потому Катя очень удивилась, когда за углом летней кухни мелькнуло яркое желтое пятно, и топоток детских ножек оповестил о том, что во дворе она не одна.
– Эй! Хозяева! Есть кто дома? – она сделала шаг, потом другой и наткнулась на внимательный взгляд темных, как у Сергея, глаз.
Ваня разглядывал ее внимательно и почти не стесняясь.
– А ты кто?
– Я? Катя.
– А зачем ты пришла?
– Меня кот позвал.
– Васька?
– Наверное. Я не знаю, как его зовут. Большой такой, серый. Ваш?
– Наш! Вася. Василек. Только зря он тебя привел.
– Почему?
– Потому, что никто не должен знать, что мы здесь.
– Вот как? Почему?
Ваня ответил не сразу. Долго смотрел в глаза Кате, а потом развернулся и куда-то ушел. Катя растерянно посмотрела ему вслед и повернулась к коту.
– Куда это он?
Ответ ждать себя не заставил. Ваня вернулся, таща за руку упирающуюся маленькую девочку в замызганном желтом платьице.
– Вот!
Красные полосы на щечке ребенка сказали Кате если не обо всем, то о многом.
– Кто тебя так? – она присела на корточки и потянулась к ребенку.
Алёнка испуганно вздрогнула и отпрянула от девушки.
– Что ты?! Что ты, маленькая?! Я не обижу…
Катя, не зная, что делать, замерла, боясь напугать ребенка еще больше, но тут на помощь ей пришел кот.
Пушистый хвост прошелся по детским коленкам, и Василек завился вокруг девочки, громко урча и не давая сделать еще один шаг назад.
Маленькие пальчики зарылись в кошачью шерсть, и Алёнка все-таки подняла глаза на незнакомую ей женщину.
Катя, увидев синеву, плескавшуюся в этом бездонье, больше не думала.
Она встала на колени, протянула руки к детям и обняла разом обоих, прижимая к себе так крепко, как только могла.
– Мои вы хорошие… Да за что же!
Ответ ей был и не нужен. Алёнка дернулась было, пытаясь вырваться, но, глядя на брата, который, совершенно не стесняясь, обнял незнакомку за шею, передумала и робко прижалась к Кате, ловя новые для себя ощущения.
Ее никогда и никто не обнимал вот так. Даже отец. И это ощущение, такое странное, непривычное и волнующее, ей неожиданно понравилось. Катины руки не были похожи на те, твердые и сухие, от которых приходила боль. Напротив, они были теплыми и мягкими, а еще очень… добрыми… Ласкали спутанные кудряшки и легонько касались болевшей щеки, даря что-то такое, от чего хотелось плакать…
Кот, сидя чуть в стороне, наблюдал за всей этой картиной внимательно и настороженно, словно гадая, не ошибся ли с выбором.
Успокоился он не скоро. Прошло немало времени, прежде чем он освоился в новом доме и привык считать Катю своей хозяйкой.
Он прекрасно помнил, какой скандал закатила бабушка Вани и Алёнки, когда нашла детей к вечеру того дня у Кати. Ваня сходил домой и объявил бабушке, что уходит, но не сказал куда. А она решила, что это детская блажь, и не стала искать его сразу, забеспокоившись только к вечеру. Обегав поселок, она догадалась-таки заглянуть во двор к Кате и увидела, как плещется в тазу Алёнка, а Ваня, уже выкупанный и сонный, сидит, завернутый в большой плед на веранде в обнимку с котом, и ждет, когда Катя разрежет только испеченный пирог.
– Это что ж такое делается, а?!
Крик бабушки заставил Алёну испуганно вскрикнуть, и она разревелась, пытаясь подняться на ножки и снова бежать куда глаза глядят.
Но дно таза было скользким, а из-за слез она почти ничего не видела, и потому выбраться сразу у нее не получилось. И, когда Катины руки подхватили ее, успокаивая и даря надежду на то, что больше никто не посмеет сделать ей больно, девочка уже не сомневалась. Она прильнула к Катерине, обнимая ее так крепко, как только могла.
– Тише, маленькая, тише! Никто тебя больше не обидит!
А потом кот удивленно смотрел, как эта хрупкая девушка костерит на чем свет стоит старшую хозяйку. Нет, ругалась она совершенно другими словами. Не такими острыми и колючими, какие привык слышать кот в старом доме, но впервые Василёк увидел, как седая голова, обычно гордо поднятая, опустилась. И Ване, который проснулся и встал перед Катей сразу, как только бабушка вошла во двор, впервые не пришлось заступаться за сестру. Кто-то сделал это за него…
И пусть далеко не сразу, но старая и новая хозяйка смогли договориться. И Алёнка перестала плакать по ночам, будя кота, спящего рядом. Теперь ему не нужно было успокаивать девочку, ведь появилась та, что делала это куда лучше.
