Людмила Ляшова
Забава для принцев
«…Изод, Иборг, Игран… Изод, Иборг, Игран… Изод, Иборг, Игран…» Чем-то напоминает кабалистические заклинания. Если бы это было заклинание и я хотела бы его перевести, я бы сказала: «боюсь», «верю»… хочется сказать: «ненавижу», но почему-то получается – «люблю».
Смешно… Почему именно ты заставил меня писать эти воспоминания? Почему именно ты и именно сейчас? Когда ты… когда у тебя… Черт побери, неужели я онемела?! Ну почему я не могу выговорить такое простое слово – «женишься»?! Хочется хохотать, но кто я такая, чтобы смеяться над всеобщим торжеством? Кто я? Несчастная деревенщина, которую вы по своей прихоти возвысили и обессмертили… Что ж… Я все выполню, мой бедный повелитель. Но теперь, когда я пытаюсь в мыслях вернуться назад, я невольно перехожу на тот простодушный язык, на котором и говорила, когда вы нашли меня к своей забаве и моим несчастьям.
Глава 1
Я не сочинитель и мемуаров писать не собиралась, тем паче, что дневников никогда не вела и многое уже успело позабыться. Хотя… есть события, которые полосуют душу хуже ножа, и ноющие рубцы всю жизнь не дают такого желанного забвения.
Родилась я в 1889 году. Отца своего не помню совсем, а мама умерла, когда мне едва исполнилось шесть лет, оставив все заботы и невзгоды на долю моей старшей сестры, Варюшки. Так что было у меня две мамки, две няньки. Варюшке и до того было не до забав, а там и подавно стало. Пришлось ей идти наниматься вначале гусей пасти, потом коров, а там и до жницы доросла. Я помогала по мере своих детских возможностей по дому: возилась на нашем огородишке, что был едва не меньше клумбы перед барским домом, да кормила петуха и двух облезлых кур, которые, как не удивительно, исправно несли в день одно яичко на двоих.
Была у нас и крестная. Жила лучше нашего и, врать не буду, в трудную минуту помогала. Но так уж повелось – богатый родственник бедному как бы и вовсе не родня. Да и Варюшка была такая скромница: последний кусок мне скормит, сама за печкой с голоду плачет, а просить – в жизнь постесняется.
Время шло быстро. Мы подрастали, жить стали куда лучше. Варюшка расцвела. Вся деревня знала ее как хорошую работницу, и хоть все у нас на виду было, никто о ней злого слова сказать не мог. Нашлись и женихи. Особенно ей мил был кузнец, парень хоть молодой, да хозяйновитый. И уж договорено было к зиме венчаться, как осенью Варюшка вдруг к нему охладела. Печальная стала. Все, бывало, меня по голове гладит, а сама плачет украдкой…
Как первый снег выпал, исчезла моя Варюшка. Уж кликала я ее, искала. Одно, что нашла, – платочек ее, за околицей оброненный, и рядом следы лошадиных копыт. Бросилась я по следам, а они к лесу довели и там пропали. Есть, где последний раз отпечатались, а дальше, куда глазом не кинь, – нетронутый снег между деревьев. В ту пору мне четырнадцатый годок шел…
Тоскливо стало одной в избе, но к крестной идти я не хотела. Бывало, вечерами все у окошка сижу да Варюшку поджидаю: авось вернется. Шить немного научилась, и когда на поле осенние работы кончались, молодая барышня меня к себе звала. Конечно, платья и наряды она себе в городе брала, но ночные сорочки мне доверяла. Ко мне она была добра, даже грамоте обучала. Здорово она веселилась, когда я буквы выписывала, куда попадя наставляя клякс и перемазывая руки и лицо чернилами. За работу барышня меня кормила да и жить к себе звала, но уйти из своей избушки я была не в силе. В окошке у меня тогда свечи горели – барышня мне их по доброте своей давала.
Глава 2
В барском доме я во второй раз увидела Доктора. С первого взгляда я его стала бояться, хотя и не ведаю, чем он меня так напугал.
Доктор был высок, довольно молод и собой хорош. Волосы и глаза чернее ночи, да и одежда е6го была черным-черна. Барышня перед ним робела, но, видно, нравился он ей.
По молодости и по глупости я на него из-за шитья таращилась, а сама размышляла: уж больно Доктор на сельского лекаря не похож. Его на место писаря посади – поважнее будет, хоть для гонору языком и не щелкает. Да что там писарь! Рядом с ним староста простым холопом сдается. Иногда, украдкой крестясь, пыталась я Доктора на царском троне представить. Но в то время я и трон могла представить с трудом, так что выходило у меня, как картинка лубочная: посреди хором – кресло с барского дома, в нем «Дохтор» в овчинном тулупе и короне набекрень. Подумав немного, я заменила тулуп на шубу заячью – не гоже царю в тулупе. А еще, умом пораскинув, сообразила, что в хоромине царской поди морозно – попробуй такую избу протопи! – и в мечтаньях своих намотала на шею докторскую платок пуховый. И что ж? Поважнее царя вышел!
Барышня, Ольга Петровна, у пианино стояла, а Доктор Играл, и так играл, что барышне дурно делалось: на глазах слезы сверкают, а грудь едва из платья не скачет.
Я сорочку шила, и такой меня страх пронял, что сказать не могу! Как если бы Сатана на пианине этой играл. Сказала бы, как ангел небесный, да уж больно черен!
Папеньки барышни, Петра Иваныча, дома не было – в столицу отлучился – так Ольга Петровна пригласила Доктора кофею откушать. На столике между подсвечников – тарелочки с пирожными и печеньями. Тут барышня возьми и скажи:
– Что ж ты там сидишь? Иди к нам.
Я насмерть перепугалась, да подумала: барышня ко мне добра была, а тут выручить надо – наедине девице с чужим мужчиной сидеть не пристало. Села и я к столу, но разве до пирожным мне? Вспомнила, как первый раз его увидела…
Рожь жала. Колосок за колоском, сноп за снопом вязала. Тут случилось, прямо из-под ног перепелка порхнула. Рука дрогнула, серп наострен, так и рассекло. Кровь хлынула, не каплями – ручьем бежит. Мы-то, деревенские, привычны: платок – с головы, руку обвязала. Рука ноет, да не пропадать же хлебушку.
Уж зима настала, снежком замело, а рана все болит, сукровицы течет, рукой двинуть не могу – вся опухла, а около пореза совсем почернела. К Рождеству и вовсе отнялась. Поймала я петуха последнего, пошла к бабке-шептухе. Та, как увидела руку, креститься начала: «Не могу помочь, – говорит. – Руку отнимать надо». Что для меня рука? Девка молодая, работать надо, а там может, Бог даст, замуж… А она «отнять»… Да еще бабка сказала: «Дохтор объявился. Иди к нему, коль поможет, слава Богу».
Пошла… Переступила порог – так и застыла, только мурашки по спине поползли.
– Что? – спрашивает, а глазища чернющие, словно уголья, так до души и пробирают.
У меня язык отнялся, руку показываю. Он тряпицу мою с раны стащил, вдруг схватил меня за горло, да так сжал, что в глазах потемнело. Лишь свет увидала, говорит:
– Иди домой.
Смотрю, а рука-то здорова! Должно быть, я привыкла к коновалам деревенским, но избавление такое быстрое и почти безболезненное было для меня, что чудо. Казалось, Доктор может, по своему усмотрению, только взглядом излечить или убить.
А тут за одним столом, пирожные…
– Познакомьтесь, это Забавушка.
Я знала, барышня учила, надо голову склонить и тихо сказать: «Рада, сударь», но язык словно к небу прилип.
– А мы уж знакомы, верно? – Доктор улыбнулся, будто и не улыбался. – Кушай печенье, ты же хочешь.
И дальше он, слава Богу, говорил только с барышней.
Сидели мы допоздна. Ольга Петровна Доктору коньяки подливала. Если он и хмелел, заметно не было, лишь бледней и печальней делался. Одно из их разговора я забыть не смогла:
– …Что есть бессмертие, Ольга Петровна? Что есть вечная молодость? Ну, создаст ваш аптекарь или алхимик какой чудотворный эликсир, осчастливит человечество. Станет человек этаким маленьким богом… А вдруг он возьмет и решит, что жизнь – довольно мерзкая штука, и не то что вечности, мига одного страданий не стоит? И что дальше?
– Право, господин Доктор, ваши взгляды на жизнь довольно мрачны! Простите, мне неловко вас все время Доктором называть, но вы так и не открыли никому своего имени.
– Понимаю. Со стороны мужчины это, по меньшей мере, невежливо. Но я оставил свое имя на родине.
– Это верно, что вы в изгнании?
Доктор усмехнулся:
– Можно и так сказать… В добровольном изгнании…
Ольга Петровна мечтательно подняла глаза:
– Должно быть, у вас замечательная история. Если бы вы рассказали хоть немного о себе…
– В том-то все и дело. Избавить себя от прошлого можно тремя способами: отречься от своего имени, отречься от своей сути или разом – от имени и сути. Я человек слабый и выбрал первый, самый легкий способ.
Я, и без того напуганная, после слов этих заумных и вовсе со страху чуть не померла. А в голове все одна мысль крутилась: «Ведомо, откуда изгнали! Из Царствия Небесного тебя, Сатана этакая, попросили!» Лукавый – он ушлый. Засуетилась, собираясь домой, от греха подальше.
– Ольга Петровна, поздно уже, пожалуй, и я пойду, заодно Забаву проведу. Ночь темная, холодно. Мало что случается, не дай Бог, волки из лесу забредут.
Сердце мое оборвалось. Уж лучше волков стая, чем с доктором посреди ночи одной!
Яркая луна голубила сугробы, жестко скрипел под ногами снег. Доктор молчал, да я и не напрашивалась на разговоры. Лишь показалась моя избушка, задрала подол повыше и одним махом сиганула через снежный сугроб. Влетела в калитку, лишь в горнице оказавшись, отдышалась. Выглянула в оконце – Доктора на дороге уже не было, словно сквозь землю сгинул.
Изба за день выстыла. Разожгла я печку, сухой хворост мигом занялся. Помолилась Богу и спать собралась, но тут Волчок, собака моя дворовая, точно рассудком повредился, лаять начал, да так страшно, до хрипоты, до визга. Глянула в окошко – стоит у калитки женщина, должно быть хворая. Шатается, едва не падая.
Выскочила во двор, подбежала к ней и обомлела – это ж Варюшка моя вернулась! Подхватила я ее и в дом повела. Села Варюшка на лавку, сама вся расхристанная. Улыбнулась, а губя-то в кровь искусанные.
– Выросла как, Забавушка, и не узнать… – шепнула едва слышно да тут же чувств лишилась.
Уложила я ее, шубу расстегнула, чтоб дышалось легче. Смотрю, платье на Варюшке барское: желтое, в оборочках с шитьем золоченым. Денег, поди, громадных стоит… А живот-то, живот! Горой! На сносях моя Варюшка, вот-вот родить должна. Стою, как дура, и что делать не знаю. Венчанная она? Господи, что люди скажут?! И тут зло меня взяло – кто я, чтобы сестру сою судить? Вернулась, слава Богу, не у чужих ведь людей.
Кинулась я в сени, принесла кружку воды, в лицо Варюшке побрызгала. Она глаза открыла, на меня смотрит, а не видит. Вдруг закричала страшно, говорить принялась, да все не по-русски. А живот у нее так и прыгает. Она его рукой поглаживает и все говорит, говорит, а то застонет жалобно, точно дитя малое. Лицо у Варюшки белее мела сделалось, по лбу пот покатился, и тут она умолкла. Стала я тулуп натягивать, за помощью бежать.
– Забава… Забава…
Бросилась к ней, склонилась.
– Забава, не зови никого… Не надо… – шепчет.
Уронила я руки, слезы сами из глаз покатились. Делать-то что? Я ж сроду не знала, как детей принимать.
Поставила в печь чугунок с водой – ребеночка обмыть. Села и жду. Пот с лица Варюшки платочком мокрым вытираю – хоть какое облегчение. А ей все хуже и хуже. Бредить начала, стонет, мечется. У меня сердце кровью обливается. Не выдержала, схватила тулуп и бегом на другой край села. Тут уж не до страхов.
Ворвалась в избу к Доктору. Он меня увидал, из-за стола встал и так побледнел, словно знал, о чем сказать хочу. Ждет, а я слова молвить не могу. Слезы по щекам катятся, трясти меня начало будто в лихорадке. Доктор меня за плечи взял, в лицо смотрит:
– Что, Забава?.. Что?..
– Варюша… – шепчу, а сама плачу, выплакаться не могу.
Доктор сумку свою схватил, меня за руку и, как был – простоволосый, без шубы, – на улицу. Я едва не задохнулась от слез и от бега.
В избу я следом за Доктором забежала, а он на пороге остановился да как зарычит, словно зверь раненный.
Выглянула я из-за его спины: лежит моя Варюшка мертвая. Платье порвано, живот порван, и, все в крови, копошится на ней чудище… Тут темно стало…
Глава 3
Солнце прямо в лицо било. Открыла глаза – за окошком зеленая ветка колыхается. Через открытую дверь пахло прохладой и парным молоком. Слышно было, как замычала корова, взвизгнул поросенок.
– Ну, слава Богу!.. – раздался женский вздох.
Рядом стояли крестная и Доктор. Крестная смахнула слезу:
– Спасибо, что выходили сиротку. Забава, благодари Доктора, он тебя, поди, на руках с того света вынес.
Я посмотрела на своего спасителя. Он глядел на меня так, точно хотел в душу влезть. Отвернулся.
– Варюшка где?.. – я едва свой голос расслышала.
– Варечка? – крестная громко всхлипнула, поднося платок к глазам. – Уж сорок дней помянули.
Я хотела спросить о том чудище, и Доктор, должно быть догадался.
– Пойду я. Выздоравливай, Забава.
Крестная засуетилась:
– Господин хороший, мы люди небогатые… Коли можно, не деньгами, а поросеночком… Или три курочки-несушки… – поспешно поправилась крестная, решив, что за жизнь сироты поросенок – жирновато.
– Уж лучше черного петуха. Какой он в вас бойкий, – ответил Доктор.
– Петуха? – растерялась крестная, но тут же затарахтера, чтобы Доктор передумать не успел. – Он задиристый да голосистый. Голосистей всех деревенских!.. – и выбежала ловить плату.
– Доктор…
Он присел ко мне на постель, улыбнулся одними губами.
– Доктор, а чудище где?
– Какое чудище?
– То, что Варю убило.
– Ты о ребеночке?
– Да ведь не было никакого ребеночка! Варя вся порванная лежала, а оно в животе шевелилось!
Я едва не закричала, когда Доктор ко мне наклонился подушку поправить.
– Когда мы вошли, никто уже не шевелился. И Варюша умерла, и младенец. Она его перед смертью на себя положила. Ты мельком глянула, вот и померещилось. Только знаешь что, Забавушка, у вас тут с этим, – он как-то развел руками, – строго, если ребенок без мужа. Я его сам похоронил, а всем сказал, что Варю в лесу волки застигли. И она, едва домой дошла, как умерла. Варе уже не поможешь, а тебе – зачем пересуды?
– Спасибо… – я смотрела на Доктора во все глаза, пытаясь понять, зачем он меня обманывает?
Тут вошла крестная с петухом. Доктор сунул его подмышку и вышел. Я села, провожая его взглядом в окно.
– Ах, какой петух… – всхлипнув, погоревала крестная. – Жар-птица, а не петух!
Но долго ей убиваться не пришлось – Доктор вышел за ворота и забросил «жар-птицу» назад во двор.
Глава 4
С того дня пошла я на поправку. Жить перебралась к себе в избушку. Работы навалилось много: и в поле, и по хозяйству – так что горевать времени не было. Да и в последние годы я очень мало видела Варюшку живой и того меньше – мертвой. По привычке зажигала перед окном свечечку, и чудилось мне, что жду я сестрицу. Откроется дверь, и войдет она живая, радостная, в шубе и желтом платье с оборками… Только без чудища в животе.
Так незаметно год прошел.
Ночью было снежно. Первый раз в году снег пошел и сразу метельный. С вечера земля была, точно кожа обветренная – черная да потресаканная, а к утру все изменилось. Раскинулась белая искристая равнина, по которой уже успели наследить ранние хозяйки да бездомные псы.
Вышла я на улицу дров захватить, чтоб просохнуть успели. Набрала полешек да к дому повернула. И вдруг ненароком поскользнулась – так со всего маху и шлепнулась в снег. Сидя в сугробе, принялась рассыпавшиеся дрова собирать, тут и замерла, аж дыхание в груди сперло: на снегу поблескивало колечко. Видно, когда падала, из-под снега его сковырнула. Взяла в руку. Красивое и, должно быть дорогое. Себе оставить? К чему оно мне, да и велико, все мои пальцы в нем болтаются. Продать? Наверно, денег на телушку хватит, буду жить богато… Но кто в деревне такую вещицу купит, у кото столько денег лишних найдется? И хозяин кольца объявиться может. Тут я решила показать колечко Ольге Петровне. Она многих господ знает, может, и видала на ком мою находку.
Оставив дрова в снегу лежать, зажала перстенек в кулак и побежала к барышне, на ходу мечтая: чужое брать грех, а если хозяин добр окажется, может полтину дать, а может и целковый… Хватит ситцу на платье набрать, башмаки купить и на ленты останется.
Примчалась в барский дом вся запыхавшись. В гостиной никого, видно, Ольга Петровна еще не оделась. Растрепанная, в сбившемся платке, ворвалась в спальню барышни и на пороге застыла.
Ольга Петровна в постели сидела со стаканом в руке. Горничная ей подушки поправляла. А у стола, спиной ко всем, стоял доктор и снадобья какие-то смешивал. Барышня, увидав меня, обрадовалась.
– Хорошо, что зашла, Забавушка. Где же ты пропадала? А я приболела вот… Господин Доктор совсем со мной извелся. Вчера только из Лондона вернулся, а сегодня уж меня пользует, – Ольга Петровна нежно на докторскую спину посмотрела.
– Здравствуй, Забава, – оглянулся через плечо доктор. – А вы, Ольга Петровна, пейте. Пейте, пока теплое.
– Ох, Доктор, уж больно ваше питье… – барышня поморщилась.
– Пейте, вам говорю, а то, как маленькой заливать буду. Надо ж, болеть выучились, а лечиться ни в какую.
Ольга Петровна так и зарделась. Я растерянно стояла у двери: тут своих хлопот хватало, но и уйти было неловко.
– А ты, Забава, никак опять с неприятностями? – пошутил Доктор.
– Вот и нет! Барышня, я колечко нашла. Может, поглядите, вдруг хозяин сыщется?
– Экая безделица! – рассмеялся Доктор, продолжая склянками звенеть. – Оставила бы себе. Но если честная такая, показывай свою находку и беги. Ольге Петровне покой нужен.
Барышня рассматривала колечко долго, примерила.
– Красивое… Но нет, не знаю. Хотя, если бы видела, непременно вспомнила. Камень черный – приметный больно. И буковка с короной…
Склянка выскользнула из рук Доктора и разлетелась на мелкие кусочки. Но он, кажется, этого и не заметил.
– Буковка… Красная… – медленно подошел к нам и протянул руку за кольцом. – Забава, отдай его мне. Я знаю кто хозяин, но… но человека этого не должно здесь быть. Друг мой уж много лет живет за границей. Я либо разыщу его, если он приехал, либо с оказией перешлю… Отдашь?
– Доктор, что с вами? Вы так бледны…
– Пустое, Ольга Петровна. Забава, где ты его нашла?
– У дома, в снегу…
– Так отдашь?
– Берите… – Плакали мои ленты и башмаки.
Я подала Доктору кольцо, но он неожиданно сунул мне в руку целых десять рублей! Я-то и не знала, что Доктор так богат.
Домой я как на крыльях летела. Все у меня теперь будет: и коровка, и платья новые, а там и жених сыщется. Одно дело бесприданница, другое – корова в хозяйстве!
Глава 5
После того случая неделя минула. Несла я от колодца ведра с водой. Вдруг мимо барин незнакомый, лихо коня осадил.
– Здравствуй, красавица!
– Добрый день, барин.
– Ты кольца моего случаем не находила? С камнем черным?
– С красной литеркой «И»? Как же… Да я его Доктору отдала.
– Какому еще доктору? – барин нахмурился.
– Нашему, деревенскому… – Я растерялась: неужто, Доктор обманул? – Он сказал, что друг ваш и перстенек непременно отдаст.
– Нет тут у меня ни друзей, ни знакомых! – разгневался барин, но, заметив, что я едва не плачу, смягчился. – Доктор твой, каков из себя?
– Роста высокого, чернявый… Еще в черном всегда ходит…
Барин, подняв голову к небу, захохотал:
– «Доктор» говоришь?! Как же, знаю. И вправду друг мой закадычный. Я просто не знал, что теперь он лекарствует. Ну, этот отдаст. А ты, красавица, что в награду хочешь?
– Доктор мне уж дал, – у меня словно гора с плеч свалилась.
– Ну на и от меня, – барин сорвал с себя кушак атласный и бросил мне к ногам. – А теперь беги и на глаза мне больше не попадайся, а не то украду! – Он опять засмеялся, видя, как я ведра схватила. – Зовут-то тебя как?
– Забава.
– Ох, Забавушка, попомни мое слово, украду! – Смеясь, барин дал коню шпоры и умчался, будто и не было.
Пришла домой, села и окна. Кушак красивый, красный как кровь.
Сердечко мое затомилось… Барин хоть и не красавец, но ох какой… Я и слов найти не могла, какой он. «Украду!» – не то, что увальни наши деревенские, только брагу горазд хлестать. Я, конечно, дурой не была, понимала, что барину я не пара. Но кто мечтать запретит?
Пока коровку доила, по дому хлопотала, все представляла, как дверь распахнется. Войдет барин: «Здравствуй, Забавушка! Не идешь ты у меня из головы. Садись, красавица, со мной на коня, в город поедем. Будешь жить в доме барском со слугами. Только выходи замуж за меня!»…
А как стемнело, дверь и впрямь распахнулась. На пороге Доктор стоял. Ох, и злые у него глаза были! Я так перепугалась, что в стену вся вжалась.
– Сколько тебе лет, Забава?
– Семнадцать годков… – голос мой дрожал: неужто Доктор гневается, что я его барину выдала?
– Пора уже. Выходи замуж.
Вот те раз! Уж не предложение ли он мне делает? А как же барышня, Ольга Петровна?
– За кого?..
– Мне-то что?! Да за кого хочешь! За конюха, за кузнеца, за нищего, что под церковью стоит, но только выходи быстрее!
Я совсем ничего не понимала.
– Так ведь не милы они мне…
– Не милы?! – Доктор едва не кричал. – А кто мил? Уж не товарищ ли мой? Держись от него подальше! Слышишь, держись подальше!
– Да что такое вы говорите? – Я вся дрожала, никогда еще Доктора таким не видела.
– Берегись его, поняла? Берегись, не то – как сестра станешь!
После слов этих робость мою как рукой сняло:
– Не смейте о Варюшке плохо говорить! Вы ее мизинца не стоите! Она святой была!
Доктор сник, глаза его стали пустыми. Он развернулся и пошел к двери. Уж выходя из избы бросил:
– Ну и черт с тобой! Я не нанимался прятать веревки от всех, кто удавиться надумал…
Я еще долго успокоиться не могла. Вся от злости и страха тряслась.
После этого стала я от Доктора прятаться. К барышне перестала заходить, чтоб, не приведи Господи, с ним не столкнуться.
