Людмила Райкова
Грехи по прейскуранту
– Сколько времени? – слабым голосом спросила Маня.
– 23.45. – ответила сеньора, над Маней склонились еще две головы.
На одной красовался обруч в стразах, вторую обрамляла стрижка со скошенной набок челкой.
– Роза. – Представился обруч.
– Мила. – Сказала чёлка.
Роза и Мила вдруг попали в аквариум, кто-то погнал волну вправо и лица вытянулись сначала в одну, потом в другую сторону.
Итѝя шлепнулась боком о потолок беззвучно и безболезненно. Отскочила и вылетела бы в коридор, если бы кто-то не ухватил её за хвост. Оказывается, теперь она тоже капля, а Волк удержавший Итѝю, банально круглый шар.
Мила и Роза помчались в коридор.
– Бедняжка. – Прошептала сеньора и взобралась на свою кроватную высоту.
Через несколько секунд вокруг Маниной кровати началась суета, укол, ватка, число белых фигур возросло до трех. Итѝя рассматривала Маню, теперь она лежала в футболке и в пижамных серых штанах, с босыми ногами, увешанная трубками и мешочками. Расслабленное лицо с закрытыми глазами и безвольно брошенная вдоль тела рука.
– Ну довольна? Нравиться валяться тряпкой? – Занудил из шара Волк. – Я не застал тебя дома, успел увидеть, как села в вагон. Но проникнуть внутрь, при скорости 250 километров в час, не могу даже я. Не поезд, а ракета. Мне больше нравился плацкарт – лег вечером на полку в Питере, просыпаешься уже в Москве. Волк разговаривал с Итѝей, при этом, просто впился глазами в Маню.
Итѝя, смотрела как Роза с Милой стояли напротив открытой двери и о чем-то говорили испуганными голосами, они почти шептали. Итѝя приблизилась, чтобы услышать их и попробовать связать нити времени, катапульт не сработал. Значит эти фигуры проходные. Кто-то резко бросил Итѝю в штопор, изменил маршрут, и рядом с кроватью Мани всё отключил…
Маня, в очередной раз, медленно возвращалась в действительность, – тот же белый потолок, стойка с капельницей, и распахнутая в коридор дверь. Лицо в зеленой легкой шапочке, прямо напротив, и мягкий мужской голос:
– Не балуй, детка. Рано ещё. – Голос мягкий, а звучит как приказ строго воспитателя.
Маня-детка кивнула, и отвернула голову к стене, смотреть на тени, передвигающиеся за дверью скучно, разговаривать с пересохшим горлом трудно. Да и неинтересно. Веки отяжелили, она пыталась открыть глаза, но они упрямо закрывались.
– Пить нельзя, а спать полезно. – Мягкий голос легкой шапочки удалялся.
Мане снился поезд, она села в Сапсан в четыре тридцать и считала это избавлением. Три тяжёлых дня в разгромленной питерской квартире, оказались настоящим испытанием. Масштабный клиринг не освежил воздух и не улучшил обстановку. Запах заброшенности и запустения, казался ей прихожей вечности, из которой было два пути – быстро сделать шаг назад или проскочить неуютный коридор. Она шагнула решительно назад, темная скользкая ночная улица на Петроградской, такси, Московский вокзал, аптека с сиропом от кашля, вагон в котором она вспомнила, что забыла купить бутылку воды. Не запила сироп и уронив голову на руки уснула на откидывающемся столике. Во сне она шла в проёме между креслами, отыскивая бутылочки с водой. Они стояли на каждом столике, она протягивала руку, но натыкалась на стену. Навстречу, попалась продавец с тележкой, у нее был чай, шоколадки, вода, кофе, чипсы.
– Чай, воду, кофе. – Устремилась она к тележке со своим заказом, продавец не отреагировала и покатила свой товар прямо на Маню. Колеса прокатились по рукам, вода проплыла над головой и с грохотом удалилась. Маня вспомнила, что не захватила с собой банковскую карту, а теперь не могла вспомнить ни номер своего вагона, ни номер места, где осталась сумка с телефоном карточкой деньгами и документами. Она вскочила и полетела вдоль вагона. Сумка оказалась на крючке у окна, а она сама спала, положив голову на руки.
Уже в Москве, пробираясь на джипе по пробкам, она так же мучительно хотела пить. Но купить воды всё не получалось. А потом…, потом то засыпала, как будто кто-то невидимый втягивал её в сон, то просыпалась, да так резко, будто удавалось вырваться из цепких рук, с болью отодрав свое солнечное сплетение. Картины действительности меняли ракурс, демонстрируя сцены сверху, в движении сбоку, и теперь через распахнутую дверь. В проеме появились две сеньоры, одна укутанная в халат, вторая в теплой пижаме.
– Все будет хорошо. – сказала пижама Мане, она кивнула в ответ и знакомому голосу, и лицу, разрезанному тонким удлиненным носом на две половины.
Сеньоры постояли пару секунд и исчезли за проемом двери. Кто-то шептался за ее головой. Два дрона напали на Кремль, один успел сбросить взрывчатку. Крыша горит, о президенте никто ничего не знает. Манино ухо улавливало обрывки слов, с оценками «ужас», «дожили», «страшно». Женские голоса ругали нациков, а Маня пыталась сказать, что историю устроили русские патриоты, чтобы разбудить народ и власти, заставить их очнуться и наконец посмотреть на войну через призму реальности. Посмотреть и защититься от беды. Сказать у Мани не получалось, и она уснула.
Глава 2
Опять квартира, высокие потолки, с причудливых завитушек лепнины свисает хлопьями паутина. Она не была здесь 15 лет, хотя это был её дом. Покидала его ненадолго, месяца на четыре, потом три раза пыталась вернуться. Приезжала на три дня, первый тратила на генеральную уборку и масштабную стирку, второй на отдых под ворчания бывшего мужа. Волк хлопал дубовыми дверьми и бубнил, а потом приходил и заботливо звал Маню обедать. Готовил бывший, основательно жирные щи со свининой, грубо резал чёрный круглый хлеб. Толстые куски чёрного ржаного, лежали прямо на затертой клеёнке. Маня съедала несколько ложек, потом наливала чай, и под тяжелым взглядом бывшего мужа, запивала обжигающим напитком жирный обед.
Она тоже смотрела на мужчину, по другую сторону стола. Они прожили вместе 20 лет, казалось она знает его, как свои пять пальцев. Но, как показало время, – это не больше чем заблуждения. Напротив, сидел абсолютно чужой человек, хмельной и озлобленный. Жизнь разорвала нить, когда-то связавшую их, и отшвырнула друг от друга на разные пласты бытия. На каждом из пластов, совпадало время, эпоха, новости по телевизору. Но они не пересекались, и если удавалось проникнуть из одного пласта в другой, то получалось что, знакомые и привычные предметы, кроме вздоха сожаления ничего не вызывали. Этот четвертый приезд был особым, Волка больше нет, он умер в одиночестве. Не послушал Маню, не завел себе подругу или жену. Родственники говорят, что ждал, когда она вернется. Чудак, между пластами эпохи нет сообщения, если человек ушел из среды тревоги и напряжения, то найдет сотни причин чтобы не возвращаться обратно. Даже если закрутит судьба в вихрь перемен, испытаний, не неустроенности и даже нужды. Она всё шла и шла по узкому длинному коридору, на стенах которого выперли пузо обои. Ждала, что вот сейчас хлопнет дверь, кто-то заскрипит на кухне продавленным диваном и недовольно заворчит. Но никто не ворчал и не скрипел. Пыльная тишина давила на плечи, и казалось, направляла по маршруту. Маня свернула в длинную комнату и заметила на тумбочке стопку календарей. Взяла один – 2004 год. Страница ноябрь с четвертого числа и до конца месяца, каждый день отмечен крестом. 17 календарей и в каждом 360 крестов.
Волк из темного угла больничной палаты, темным облаком считывал её мысли и воспоминания:
– Да я знал, что ты увидишь и поймешь, – никто не будет тебя так любить и столько ждать как я. Извини, дома встретить не успел. А то выполнил бы задуманное – замуровал двери, привязал к стулу и оставил рядом.
Волк говорит бывшей жене, а слушает его Итѝя:
– Дураком ты жил, дураком и помер! –Не сдерживает она своей, чисто женской реакции. – Кто ж любит с верёвками за замурованными дверями?
– Много вы бабы понимаете про любовь! А русские с этой перестройкой и первыми миллионерами, совсем с ума посходили. Подавай ей банкира брокера, а лучше бандита в малиновом пиджаке. Непременно на иномарке. И чтобы шубу подарил.
– Это ты про Маню? – Итѝя видит, что Волк говорит сам с собой, за столько лет уже привык. Но сейчас у него есть собеседница. Сидят вдвоем над кроватью ждут. Каждый своего, но ждут вместе.
– Нет, Мария просто сказала: «Устала. Отпусти меня». Думал отпускаю отдохнуть, оказалось насовсем. – Облако надулось и обмякло. Это вздох.
– Волк, а пострадать с пользой не хочешь?
– Это как?
– Разведчик нужен, я могу только когда Маня спит или теряет сознание. А тут диверсанты теракт готовят.
– С автоматами? – Оживился Волк.
– Не знаю, пока. Известно, что готовят на новый год.
– Ну-у-у, мы с Маней к этому времени уже улетим. – Так Волк сформулировал свою надежду.
Итѝя спорить не стала, но убедить Волка следить за медсестрой смогла.
– С удовольствием! – Блеснул глазами Волк. – Девушка стройная молодая. И в душе можно?
Итѝя разрешила кивком.
Кладбище времени, день за днем, неделя за неделей, год за годом. Маня представила, как перед сном Волк ставит очередной крест, просто по привычке забирается под засаленное одеяло. Железобетонное упрямство, тяжелый характер и алкоголь, не позволили ему вдыхать полной грудью жизнь, ни с Маней, ни без неё. Кто-то взял её руку чуть выше кисти, женщина вздрогнула, открыла глаза. Нет это не Волк, это доктор проверяет её пульс.
После капельниц и уколов Мане полегчало, врач запретил ей пить, но разрешил брать в рот воду по пол глоточка. Жажду это не утоляло, но приносило какую-то необъяснимую радость.
«Учкудук, три колодца…» прозвучали в голове строки, некогда популярной песни о караване в пустыне и людях под палящим солнцем, которым виделся мираж с колодцами. Жажда серьезное испытание, говорят человек без еды может выдержать две недели, а без воды только сутки.
Итѝя испарилась, а Волк осторожно высунулся в коридор. Оксана сидела на своём посту и что-то делала в компьютере. Волк занял удобную обзорную позицию и осмотрел пространство. В кресле сидела женщина Маниного возраста, она не сводила глаз с медсестры, но стоило той поднять голову, как мигом опускала глаза.
– Коллега по разведке. – Решил Волк, и галантно поклонился в сторону кресла. Он ощутил себя в потоке жизни, а в этом потоке женщины для Волка всегда занимали первое место.
Сеньора спустила ноги в радужных носках на пол, молча постояла перед Маней, повернулась и направилась к двери.
Ровная спина, узкая кость, высокие икры, из-под халата не торчал живот. Наверное, в прошлом балерина, но теперь шаг тяжелый, а взгляд напряженный. На тумбочке пиликал сообщениями телефон, но привязанная к капельнице Маня не могла, да и не хотела, заглядывать в жизнь, которая теперь бурлила без неё. Она и без сообщений видела, как в гостиной огромного коттеджа сидят те, кого сегодня она считает своей семьей. Можно поднапрячься, дотянуться до телефона и даже выдавить из себя «Алло». Зачем? С капельницей там делать нечего, малыши требуют внимания. Со старшеньким нужно играть в прятки или в привидение. Они выключали свет, накрывались легким шарфом, под ним включали фонарик и «ухали» из проема двери. Домашние притворно ойкали, изображая испуг, малыш радостно смеялся. Грудничок, лучше всего спал на прогулке, коляску вокруг особняка катали по очереди. Маня включала какую-нибудь аналитическую передачу и по два часа наматывала круги. Вечерами семья собиралась за столом, и каждый уткнувшись в свой айфон поглощал ужин. Ложками орудовали дружно, а мыслями сидели по клеткам. Ей нравились другие семейные традиции, когда за столом говорят, шутят или смотрят телевизор, комментируя увиденное.
Так было при бабушке, когда они ужинали вчетвером, потом бабули не стало, и они садились за стол втроем. Потом дочь уехала, и они ужинали уже вдвоем. Маня освоила пирожки, украшала салаты зеленью, но с отъездом дочери свет на кухне потускнел, а шутки преобразовались в язвительные замечания. Над столом нависло плотное облако отчуждения, квартира стала вдруг тесной и холодной. Она всё чаще придумывала вечерние дела и садилась в машину, чтобы просто «побомбить». Или завернуть к кому-нибудь в гости. Единый организм семьи постепенно, но зримо делился как инфузория туфелька, на отдельные суверенные части. Каждая мечтала о своём, механически исполняя семейные ритуалы. Не вдруг. Межа деления наметилась давно, её пытались сшить, склеить, сколотить. Тщетно. Была любовь, кипела, бурлила, обжигала и гасила ледяной струей страсти. А потом – бац, и яркий шар любви приспустил свои бока, худея с каждым годом всё больше, пока не превратился в мятый блин взаимных обязательств.
Она натолкнулась на измену с разбегу. Сама не монахиня, но шалости на стороне, хоть и угадывались, но не подтверждались. А тогда, 1 мая свёкор пригласил их в гости. После похорон мамы Волка, свёкор страдал ровно три месяца, а потом переехал к поварихе из детского сада, которым до смерти, руководила его жена. Маня повариху не знала, и когда за спиной низкорослого свёкра возникла баба гренадёр, она от изумления замерла изваянием на пороге.
– В дом-то впустишь? – Укорила растерянную хозяйку гостья. Маня отступила.
Гости явились без предупреждения с чайником в подарок и полной сумкой блюд для стола. Смотрины длились недолго, свёкор с Волком «беленькую» долго не мучили. Махнув по рюмке, они дружно поднимались и уходили, то на лестницу покурить, то в комнату поболтать. Посреди гостиной, прямо на ковре, мужчины успели накачать военный спасательный плот. Оранжевое сооружение обещало комфортную рыбалку и нещадно воняло резиной. Повариха с рюмками не отставала, оставшись наедине с Маней, она плеснула себе водочки и сообщила:
– Живем мы вместе, так что прими как должное – у тебя новая свекровь.
Отношения, не пирог с яблоками, двумя руками не замесишь. Редко, когда струны родства заиграют при первом касании, а если бахнуть по ним пятерней наотмашь, без подготовки, то выпустишь не мелодию, а неуместный шум. Он сначала шарахнет по ушам, а потом надолго застрянет в душе.
Маня на сообщение отреагировала пожатием плеча и короткой фразой:
– Это ваше дело.
– Разумеется! – Шлепнула гренадер ладошкой по столу. – Только от отца не отворачивайтесь, приезжайте в гости, Федорович внучку уж больно любит.
Ездить в гости предстояло к черту на кулички, они съездили пару раз, на третий Маня увильнула от визита. А при четвертой встрече поняла, дочь поварихи положила глаз на Волка. Ничего удивительного, в её мужа влюблялись часто. Голубоглазый блондин реагировал на интерес мгновенно и всегда одинаково – припечатывал обожательницу коротким взглядом, и та замирала как кобыла, которой накинули на шею аркан. Убедившись в надежности петли, Волк встряхивал головой так, чтобы белые кудри исполнили короткий, но яркий пируэт. Разворачивался и пружинистой походкой отходил в сторону. Натренированное тело гимнаста, пружинистый шаг… Маня и сама, в своё время, купилась на эти штучки. Сначала отметила их взглядом, а потом не устояла перед настойчивыми ухаживаниями неожиданного кавалера. Её друзья, Волка не приняли – не их круга парень. Маня решила – завидуют. Архитекторы, художники, журналисты, как правило, не отличаются статью, мужественностью и решительностью. У Волка было много поклонниц, в ловкого каскадёра влюблялись актрисы второго плана, коллеги по Маниной редакции, и даже старшеклассницы из дочкиной школы. Очередную воздыхательницу с кривыми зубами, Манюня проигнорировала. Но недостаток внешности легко маскируется горячительным. Недаром говорят – не бывает некрасивых женщин, бывает мало водки. С третьим визитом в гости к Гренадерше, они забыли дочкин рюкзачок. Приехали домой и малышка вспомнила. Рюкзак с медведем она всегда таскала с собой. А тут забыла, и теперь рыдала над потерей. Волк пообещал вернуть потеряшку, ещё до сна отправился в обратный рейс и пропал. Маня позвонила Гренадерше, трубку снял свёкор уже в кондиции спутанного сознания. Пока он мямлил в трубку повариха издалека сообщила – Волк с Мариной уехали на дачу. Дочурка уснула без медведя, Маня без мужа. Неприятно, но не фатально, через пару дней она с легким сердцем отправилась на свидание к «Ромэо». Их роман зародившийся ещё в стройотряде, много лет, то затухал, то вспыхивал. Маня уже несколько раз обещала развестись, но сказать легко, а сделать трудно. «Ромэо» успел закончить аспирантуру, защитить диссертацию, с перестройкой навострил лыжи в депутаты, и всё холостяковал, укоряя Маню, что так и состарится бобылем, потому как однолюб. Маня не верила, но сюжет романа ей нравился.
