М. Брик
– Верь мне
«Удачное совпадение»
– Не корми собаку мучным, – сделала замечание Элиза «маме».
– А что будет? – улыбнулась людям вокруг. – Она располнеет? – все рассмеялись.
– Не надо, – со злобой сказала ей девушка.
– Пускай съест, – выкрикнул кто-то из жителей.
– Давай малыш, – достала булочку в белой обёртке, как друг Элиза ударила «маму» по руке и забрала её. – Да как ты смеешь? – оттолкнула «дочь» в сторону.
– Вот смешные, – приезжие стали шептаться. – Пойдём отсюда.
– Постойте! – крикнула им в след женщина. – Мы же шутим, – улыбнулась, но так и не смогла их остановить. – Кристофер! – позвала она уже знакомого Элизе мужчину и указала на двери.
Карлик с лицом ребёнка выбежал из-за барной стойки и, заперев выход, встал на проходе.
– Кристофер? – узнала его девушка.
– Элиза, дорогая! – неловко засмущался. – Как поживаешь?
– Немедленно все оставайтесь на месте, – женщина обратилась ко всем.
– А то что? – дерзко спросил один из приезжих парней.
– А то что? – зашла за барную стойку и достала бутылку. – Мои люди здесь вольют тебе это в горло – и через полчаса ты, – подошла к нему впритык, – в лучшем случае, ослепнешь, – поставила на один из столиков с доской для шахмат. – Так что усаживаемся и играем.
Все, напуганные до мозга костей и не очень, нервно подходили к своим столикам, пока весёлый Кристофер рассматривал цифры на своих наручных часах.
– Начинаем, – сказал оратор и велел всем запускать шахматные часы.
Мозг думал туго. Мысли были не о том. Всё шло не по плану.
– Она правда всех напоит? – испуганно спросил у Элизы усач.
– Правда, – пробормотала она ему в ответ, – она может.
– Падение флажка! – крикнул ведущий парню, с которым «мама» играла в шахматы.
– Побоялся парень, – чуть вспотев, сказал мужчина.
– И я боюсь, – вдохнула Элиза, – но вы проигрываете.
– Неизвестно, что она ещё сделает с победителем – все сейчас начнут сбегать, – шептал он.
– Вы выиграли, – ведущий поднял руку девушки. – Мужчина может отходить в сторону, – покрасневший усатый убежал.
Никакой музыки – звуки стекающего пота и тикания часов. Следующие партии проходили быстро оттого, что никто больше не желал играть, а думал о том, как бы побыстрее узнать, что будет дальше. Последняя игра проходила между Элизой и «мамой». Женщина больше не смотрела на девушку как на «дочь», но была уверена, что та поддастся ей во имя семейности.
Пара пар минут – и «мама» начинает задыхаться: её лёгкие набирают большое количество воздуха, а кислород наполняется алкоголем – на последнем ходе она теряет координацию и падает со стула.
– С вами всё в порядке? – подбежал Кристофер.
– Чертовка! – крикнула она Элизе из-под лба. – Помоги встать, – как вдруг вовсе набросилась на «дочь», сбив шахматную доску со стола.
– Отпусти! – кричала она, носясь с ней по всему бару, пока Кристофер их разнимал.
Корзинка с ядовитыми булочками опрокинулась от того сумасшествия, которое вытворяла эта семья, а всё содержимое выпало на пол – собака накинулась на них.
– Лукас! – закричала Элиза, оттолкнув женщину, но не успела предостеречь животное, умирающее от капли яда.
Жуткий лай, а зачем скул раздался на весь бар: пёс перевернулся на спину, качался на ней, а потом вовсе закрыл глаза.
– О нет, – женщина кинулась к собаке, оставив «дочь», – мой малыш.
Воспользовавшись моментом, Элиза, растерянная от смерти собаки, подбежала к Кристоферу и стала насильно забирать у него ключи, как вдруг все находящиеся, кроме жителей, стали ей в этом помогать, придерживая мужчину. Она, быстро открыв дверь, кинулась убегать, но её тут же остановил долгий вой собаки с ещё чуть открытыми и смотрящими на неё глазами, лежавшую рядом с хозяйкой.
Десяток приезжих пулей вылетел из бара, оставив там жителей вместе со своей «королевой».
– Убегаем! – кричал ей усатый, но картинка впереди неё расплылась, а звук вовсе пропал. – Беги! – схватил её за руку, пока было ещё время.
За что-то приходилось платить натурой, за что-то – деньгами, а за свою свободу Элиза отдала чужую и даже чуть более ценную, чем человеческая, жизнь. Девушка, откинув в сторону руку мужчины посреди дороги, решила, что не даст пропасть и своей знакомой Анне, до сих пор сидящей со своим суженным на лавочке, прямо держа спину.
– Уходим, – подбежав, схватила она её за запястье.
– Куда? – озлобленно спросил Арне и, встав, оттолкнул Элизу.
– Не губи её!
– Она останется здесь.
– Мне здесь нравится, – сказала Анна девушке.
– Как же так? – пустила слезу. – У тебя же в голове была другая жизнь, – встала на колени. – Прошу: оставь его!
– Мне нравится здесь, – ответила девушка.
– Ты врёшь! – встала с земли и ударила девушку по щеке, но та и глазом не повела.
– Побежали, Элиза, – уговаривал её усатый.
– Беги Элиза, – с усмешкой сказал Арне.
Франция потеряла очередного талантливого режиссёра в виде Анны, встретившейся одним вечером героине в баре. Из живой и сверкающей девы, мечтающей снимать фильмы и бестолково знающей французский, она превратилась в тусклую и кем-то слепленную пустышку.
Собрав ноги вместе и краем глаза увидев «маму», выбирающуюся на коленях из бара, Элиза вместе с усатым мужчиной побежала в сторону особняка Клаусенов, чтобы забрать Мону.
– К порту! – крикнул, притормозив, усач.
– Нет, я не могу, – запыхавшись, сказала девушка.
– А куда?
– Мне нужно «отобрать» подругу у сумасшедшей семейки, – указала пальцем в сторону, – она там.
– А дальше?
– У неё лодка – уплывём.
– Я могу помочь, – амбициозно предложил, вероятно, влюблённый в Элизу мужчина.
– Не надо, – повертела головой вправо-влево, – уплывай как можно дальше и раньше, – чуть отдохнув, побежала дальше, пока усач остался стоять на месте.
Подбежав к высоченному забору, Элиза столкнулась с проблемой в виде закрытой калитке, которая тут же решилась: Мона, увидев девушку через окно, выбежала открывать ей ворота.
– Где все? – обняв её, спросила Элиза.
– «Папа» в саду, а Симон – в маяке, но я не знаю, сколько у нас есть времени, – взяла девушку за руку и потащила за собой. – Лодка, старая и деревянная, уже в гараже – можем бежать.
– Я не могу, – остановила на входе в дом её Элиза. – Мне нужно найти свои старые вещи.
– Старые вещи? – с усмешкой спросила Мона. – Они вот– вот вернутся!
– Лодка стоит, все заняты – у нас есть время! – уверяла её девушка. – Ты знаешь, где они?
– Вероятно там, где и подписанные пакетики для булочек, – они побежали дальше в сторону тайного подвала.
Зайдя в дом, они тут же встретили «папу», умывавшегося после работы с виноградными полями.
– Где «мама»? – обратился он к Элизе.
– Она завела меня сюда и пошла дальше играть в шахматы.
– Ты проиграла? – отчаянно спросил он.
– Да.
– Не расстраивайся, – постучал левой рукой по её плечу.
«Татуировка в виде маяка, тонкие обветренные губы и улыбка в форме луны – первая любовь», – рассказывала «мама».
«И, видимо, последняя», – подумала Элиза, увидел символ на левой руке мужчины.
– Мона помогает мне найти шарики для игры в гольф, – сказала девушка «папе».
– Хорошо, – настороженно посмотрел на служанку. – И зовите, когда будете играть! – посмеявшись, пошёл в гостиную.
Конура, как у собаки, через которую они лезли, уже сыпалась от старости и создавалось впечатление будто вот– вот обрушится вместе с домом. Пролезая внутрь и закрыв за собой дверь, послышался мотор от машины – кто-то приехал.
– Удачное совпадение, – сказала Мона, спускаясь по лестнице.
«Карлинген»
Эта пустошь в голове, пока ты подходишь к яме, в которой раньше хоронил лишь мёртвых жаб, смотришь вниз и натыкаешься на красный бархатный гроб, который выбирала с новым мужчиной матери пару дней назад, резко наполняется мыслями о том, насколько неуловимо и жадно время: оно не дало мне и минуты, чтобы попрощаться.
Я вспоминаю мамины признания, что оставила без ответа, подхожу к Ричарду и зарываюсь в его тёплую куртку, пока на улице мороз. Кто-то сравнивает боль от кончины близкого человека с разрывом сердца, кто-то другой – с болью под рёбрами, но я бы рассказала о пустоте внутри, через которую несётся стая лающих собак в беззвучном режиме, если бы не старалась врать самой себе.
Он был таким, каким я представляла его всё это время: статный мужчина с красивой бородой и добрыми глазами, прячущимися за круглыми стёклышками очков. Его любви не было придела: Ричард жил со мной до самой зимы, а затем вовсе предлагал продать свой дом, чтобы мы жили вместе, ведь всё здесь напоминало ему о любимой женщине, а мне – о матери. Но мы выкинули все вещи: и старую одежду, и подаренные на Дни рождения игрушки, и лопатку, которой мама переворачивала блины, и комиксы Арнольда о супергероях, и кассету с фильмом «Назад в будущее».
За всё время видела я своего отца лишь дважды: на похоронах и у нас дома перед тем, как он проиграл все свои деньги в покер и не стал выпивать по вечерам, а затем и не был уволен с его стабильной и, как ему казалось, вечной работы. Но и его мы решили выбросить.
Я всегда думала, что лучшим лекарством от боли станет время. И я ждала, хотя меня постоянно меня вопросы: «Сколько ещё ждать? Сколько мне ещё мотать этот срок?» Самое страшное заключается в том, что в нас не встроены часы: мы не знаем, как долго будем по-настоящему любить, сколько скучать, как часто будем вспоминать и будем ли вообще.
Время текло, но легче не становилось. Каждое утро начиналось со школы, в которой я постоянно спала, местами слушая извинения моих старых друзей за содеянное, а каждый осенний вечер – с пробежки до дома Вильгельма, которого я вечно искала и заканчивался вкусной домашней едой Ричарда, что он готовил, отвлекаясь от остальных забот.
В тот день наконец за долгое время выпал запоздавший снег – канун Рождества – меня вызвали к директору перед тем, как впопыхах выгнать из школы на улицу в метель. Бродя по коридорам, украшенным яркими звёздочками и тёмно-зелёными ёлками, я ждала, пока директор выйдет из своей ложи, а его бухгалтерша не позовёт меня внутрь.
– Элиза Броер! – выкрикнула из-за двери женщина лет сорока со смешной причёской и неприятным голосом.
Окно, которое я приметила ещё в октябре, теперь было совсем тёмным, а птиц не было и подавно: снежинки кружили и прилетали в самое стекло.
– Здравствуй, Элиза, – теперь не стоявший лицом к окну сказал Маркс Питерс.
– Добрый день, – ответила я, шагая в сторону своего стула.
– Почти вечер, – глянул в окно. – Как планируешь его провести?
– Никак, – с каменным лицом ответила я усаживаясь.
– Совсем? – потянул руку к серванту со стоящими в нём фигурками. – А как же домашние заботы? – стал крутить перед собой снежный шар.
– А, – опомнилась, – точно: почищу зубы.
– Хорошая затея, – присел на стол. – А я, знаешь ли, буду весь вечер работать, копаться в бумагах.
– Здорово, – совсем равнодушно ответила я.
– Здорово, когда есть работа?
– Здорово, когда есть, на что отвлечься от вечных проблем.
– Вы не правы, – звонко поставил шар на стол. – Все постоянно пытаются зарыться в делах, лишь бы не вылезать из этого панциря, а Вы, – тыкнул в меня указательным пальцем, – вовсе замалчиваете всю ту боль, что в Вас, Элиза, сидит.
– А ваша проблема в том, что Вы лезете в чужие головы, мистер Питерс, в чём я не нуждаюсь, – недовольно скрестив руки, крикнула я.
– Разве я говорю что-то неочевидное? – с сожаления посмотрел на меня. – Мне кажется, я узнал о том, что у Вас произошло одним из первых, а затем постоянно думал о Вашей ситуации.
– И что надумали?
– Может, вам и не знакомо такое понятие, как любимое дело, – чуть задумался, – но я переживал то чувство, что ощущаете Вы: двадцать лет назад я потерял дочь, неродную сестру Леви, а затем и отца, тогда директора этой школы.
– Предлагаете мне сесть на ваше место? – неловко посмеялась я.
– Предлагаю жить дальше! – встал. – Оглянись вокруг: жизнь вне собственных рамок существует, – схватил шар и стал трясти его. – Может, этот искусственный снег так и останется до конца своих дней в этом стекле, но зато какой он красивый, когда его поднимать с этой земли.
Может, Маркс Питер был прав. Нам свойственно терять, но также и приобретать, а вся наша жизнь, как эта фигурка: стоит растрясти, как она становится необычайно прекрасной.
– Я не понимаю, зачем Вы мне этого говорите.
– Нам свойственно терять, Элиза! Просто что-то мы способны удерживать, а что-то – нет.
– Но Вы сами не хотите, чтобы я продолжала учёбу, – обиженно проговорила я.
– Всё правильно, Вы и не представляете, каково это «выходить за собственные рамки», Элиза.
– Я не могу так.
– Встаньте уже, – потянул меня за руку. – Так же всегда вставайте и идите, перебарывая себя!
Тогда мне посчастливилось посмотреть на директора совсем близко, что не удавалось, как мне кажется, почти всем: серые строгие глаза, длинный нос и умный лоб со складочками – теперь он походил на какого-то солнечного зайчика.
– Но я не понимаю.
– Что?
– Как бороться с кончиной близкого?
– Тогда, когда сел на место отца, я сказал себе: «Удивительно, но любовь способна убивать боль». И Вы, Элиза, должны понять, что за всей этой ненавистной Вам школой стоит что-то больше, чем лишнее напоминание о прошлом, – взял мою руку. – Иди дальше: школа тебя отпускает, – положил в неё снежный шар.
– Спасибо, – стала рассматривать его, держа в дрожащих руках. – А Вы чаще спрашивайте своего сына о фото, которые он делает на свой полароид, – положила очки Леви, что долго носила у себя в кармане, в обмен на фигурку.
– Можешь идти, – отвернулся от меня к окну и стал держать пальцами, как мне показалось, переносицу носа.
– Счастливого Рождества, мистер Питерс, – обернувшись, сказала я.
– Простого счастья Вам, Элиза, – слезливо ответил он, глядя на падающие вниз снежинки.
Мне было страшно смотреть вперёд потому, что его незнание наводило меня на мысль, что будущего у меня вовсе нет. Это терзающее чувства неопределённости, когда ты только гадаешь, что будет дальше, и думаешь над тем, чему стоит посвятить жизнь, сопутствовало меня всю дорогу, пока шла от школы, в которой ещё лежат мои вещи, до дома, в котором меня наконец ждут. Как вдруг я нащупала кленовый лист в куртке – моё карманное завянувшее солнце, а затем и ту самую фигурку, что давал мне папа Вильгельма и про которую я давно забыла.
– Карлинген, – звонко произнесла я, выпустив пар в морозный воздух.
Ничто не должно быть незначительным маленьким якорем на пути к значимой мечте
Карлинген убивал всех и всё: собак, кошек, человеческую натуру, харизму и мечты. Таков он был, город, наполненный легендами и разбивающий людей в пух и прах.
Он жужжал о новости про сумасшедшую «хозяйку» и её попытки устроить теракт у барной стойки, отчего приезжие, ещё не опоенные, носились по городу, пока жители ловили их и заставляли остаться, вливая некоторым насильно украденный алкоголь в рот.
Элиза с Моной зарылись глубоко в подвале в поисках чего-то похожего на вещи пропавших девушек. Пройдя чуть дальше упаковок от булочек, что лежали там прошлой ночью, они не нашли ничего, кроме канистры с бензином.
– Нужно осмотреть бочки, – сказала Мона, мысленно раздевая их.
– Бочки?
– Одежда может быть в них, – сказала девушка и немедля выдвинулась на поиски, а с ней и Элиза.
– Не настолько же они озабоченны тем, чтобы спрятать их, – посмеялась она, но тут стала замечать, что на некоторых из них нацарапаны буквы.
– А…Г…Р…Н…Э…Элиза, – провела по бочке пальцем Мона. – Она твоя, – улыбнулась, глядя на девушку.
Чуть держась за плечи подруги, Элиза залезла чуть выше и смогла рассмотреть её самое дно: её чемодан со сломанной ручкой и одежда, в которой она сидела в баре.
– Твоё? – спросила, придерживая девушку, Мона.
– Моё, – стала тянуться рукой к своим вещам, свисая на бочке в недлинном платье.
Как вдруг послышался стук – дверь открылась, а вместе с ней внутрь по лестнице вывалилась «мама», кряхтя и что-то временами выкрикивая.
– Думали, – покашляла, – не найду? – стала ползать по всем рядам винодельни.
С трудом достав свой чемодан из бочки, Элиза не успела оглянуться, как встретилась лицом к лицу со своим кошмаром: та самая женщина, бегающая на четвереньках, с кривым лицом, а теперь ещё и белыми чуть ослеплёнными глазами.
– Доченька, – произнесла жалобно она, – не покидай меня, – упала на спину и стала качаться по полу.
– Она не в себе, – обратилась к Элизе Мона.
– Не в себе? – разозлилась женщина, как вдруг достала пистолет и стала целиться, но первая же пуля прилетела совсем не в девушек, а в бочку.
– Уходим, – сказала Элиза, взяв подругу за руку и потянув в обратную сторону.
Звук перебирающихся одну за другой ног вперемешку со звуками порой выстреливающего в бочки пистолета оглушили девушек, отчего они еле-еле слышали одна другую. Пол под ногами начинал заполняться быстро выливающимся вином, а запах совсем дурманил.
– Напейся уже наконец, – крикнула «маме» через спину Элиза и тут же увернулась от пули.
– Дурочки, – женщина внезапно остановилась, – я же ещё в детстве, как здесь впервые оказалась, попробовала это пойло, – громко рассмеялась, утопая в собственном арманьяке, – но, как и любой алкоголь, оно со временем хоть и чуть– чуть, но выветривается и возвращает разум, но не у моей тупой матери!
– Канистра! – подбежала к ней Мона.
– Что? – не расслышав, спросила у неё подруга.
– Я возьму канистру! – кричала она ей, пока «мама» расстреливает все бочки в округе и звонко смеётся.
– Что?
Не обращая внимание на то, что Элиза не слышит подругу, Мона взяла в руку канистру и, подозвав к себе её, побежала обходными путями к лестнице.
– Ну и ну, – сказал Кристофер, наконец вошедший в подвал, с ножом в руках и румянцем на щеках.
– Кристофер? – снова удивлённо спросила у мужчины Элиза.
– Стоять! – неуверенно крикнул он.
– Он ничего не сделает, – уверяла подругу Мона.
– Я сказал, – пригрозил ножом, – стоять!
– И до каких пор? – спросила Элиза.
– Пока хозяйка не скажет, что пора, – произнёс Кристофер, как тут же его ударили по голове.
– Это Вы? – Элиза обрадовалась усачу.
– Бежим! – крикнул он – и они вылезли через ту самую осыпающуюся конуру, чуть подходившую для чемодана и канистры.
В особняке, как ни в чём не бывало, таилась тишина и спокойствие, пока в подвале во всю бушевали и смех «мамы», и море из вина, и звуки пуль.
– Элиза? – со спины спросил у девушки Симон, уже вернувшийся с работы. – Это кто такие?
– Твоя мама в подвале утопает, – сказал усатый мужчина, указав на щель сзади и ехидно улыбаясь.
– Мама? – испуганно понёсся к шкафу, пока Мона искала спички по всей кухне.
– Сожжём это чёртово место, – сказала она, найдя коробок и побежав в гараж.
Троица, утянув на дорогу лодку, стала осматриваться по сторонам, как вдруг заметила во всю бунтующих вокруг особняка туристов, тогда же Мона высунула одну из спичек и, облив дорожку, начиная со входа в дом и заканчивая машиной Кристофера, бензином, закинула её – и дом запылал ярчайшим пламенем, а все вокруг захлопали.
– Горит ярче, чем солнце, – сказал один из прохожих.
Вот она, героиня сожжённых легенд, Каролина Клаусен, дочка знаменитого Сандера, погрязши в арманьяке, сгорает в собственной лжи.
– Это конец, – прокричала Элиза, крепко обнимая Мону, всю измазавшуюся в алкоголь.
– Это та самая француженка? – спросила женщина из пекарни, наблюдающая за тем, как сгорает особняк.
– Вроде, из Штатов, – ответили ей.
Пройдя по песчаному пляжу, троица прошла к воде с чемоданом и лодкой, встречая уже опускающееся солнце. Уставшие от сегодняшней суматохи они закинули вещи в старую лодку и, усевшись, оттолкнулись лежавшей палкой от дна – поплыли дальше к угасающему солнцу.
– Это всё? – спросила радостная Элиза.
– Всё, – ответила Мона.
– А я? – спросил сидящий на краю лодку и гребущий вёслами усач.
– А кто ты? – посмеялись девушки.
– Винсент, – потрогал усы.
– Художник? – спросила Мона.
– Предприниматель, – ответил он, – приехал сюда за рыбаками, но, – засунул руку в карман, – меня пригласили на мероприятие в баре, – достал пригласительное.
– У меня было похожее, – одновременно ответили девушки, отчего рассмеялись.
– Я думала, что приехала сюда к бабушке, а оказалось, что она уже, как год, скончалась, – рассказала Мона.
– Со стариками всегда труднее всего, – гребя вёслами, сказал Винсент, – жизнь у них ограниченная, родные бросают – так они и остаются с кошками у ног.
Плывя всё дальше к морю и не видя ничего, кроме воды и почти зашедшего солнца, ребята усомнились, в правильном ли направлении двигаются, ведь у всего вокруг не было ни начала ни конца.
– Ты рассказывала, что возлюбленный Каролины умер, – обращалась Элиза к Моне, пытаясь отвлечься от происходящего, – но это же и есть «папа», а он живой.
– Это же легенда, – ухмыльнулась, – не всё должно быть правдой, – стала разглядывать коробку у ног Элизы. – Но зачем тебе чемодан?
– Чемодан? – высунув со дна лодки, открыла его девушка и стала показывать все вещи оттуда. – Здесь есть всё, чем я дорожу: отцовские наушники с плеером, часы, комикс брата, сувенир в виде маяка и даже телефон, – наконец вынула его оттуда.
– Мяч? – удивился Винсент.
– Да, – неловко посмотрела на него, – задолжала приятелю.
– Телефон? – Мона включила его, выхватив у подруги из рук. – Удивительно, но есть связь.
– Значит мы недалеко от соседнего города, – задумался усатый.
– У тебя десять пропущенных, – передала Элизе телефон.
– Мона приехала навестить бабушку, я – по работе, а ты? – обратился к девушке Винсент, разглядывая её слезливые смотрящие в дисплей глаза.
Эта легенда, рассказывающая про волшебный напиток, возможно, вовсе и никакой и не вымысел, а правда о человеческом бытие. Мы, вечно работающие и прокладывающие путь к какому-то небывалому успеху, совсем не замечаем, как застреваем. Будь то угрюмый Карлинген, будь то манящий Париж, будь то перспективные Штаты или ваш маленький город – ничто не должно быть незначительным маленьким якорем на пути к вашей значимой мечте.