M. Tursunov
Лекарь
Томас смотрел на лицо господина Штейна, освещённое лампой, и видел, как жадность искажает знакомые черты. Тот же взгляд он видел сотни раз – когда аптекарь пересчитывал монеты, когда торговался с умирающими, когда закрывал дверь перед матерями с больными детьми. Но теперь в его глазах горело что-то ещё – какой-то голодный огонь, словно он увидел источник бесконечного богатства.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Только свеча потрескивала да дыхание спящей матери нарушало её. Томас невольно посмотрел в её сторону – такую хрупкую, беззащитную. Сколько раз господин Штейн отказывал ей в лекарствах, когда у них не было денег?
«Я знаю, что ты прячешь что-то,» – вдруг резко сказал аптекарь, и его голос стал жёстким, как скрежет ключа в замке. «Что-то, что делает тебя… особенным. И я хочу знать, что это.»
Флакон в рукаве словно стал тяжелее. Одна капля могла дать Томасу силу противостоять этому человеку, прочитать его истинные намерения… Но что-то подсказывало: настоящие намерения господина Штейна были написаны на его лице яснее любых слов.
«А ещё,» – господин Штейн медленно повернулся к постели матери Томаса, – «я не могу не заметить удивительные… перемены в состоянии твоей матушки.»
Его голос стал медовым, но в нём слышался металл. Томас почувствовал, как холодеет всё внутри.
«Поразительное выздоровление, не так ли?» – аптекарь сделал шаг к постели. «Ещё неделю назад она кашляла кровью. Я помню, как ты умолял меня о лекарствах. Помню, как предлагал работать бесплатно, лишь бы получить нужные травы.» Он усмехнулся. «А теперь… Теперь она спит так спокойно, словно никогда и не болела.»
Каждое слово было острее ножа. Каждое напоминание о тех днях, когда Томас стоял перед ним на коленях, моля о помощи, а он оставался глух к мольбам… И вот теперь он смотрел на мать с таким… исследовательским интересом, словно она была подопытной крысой в его лаборатории.
«Знаешь,» – продолжал Штейн, не отрывая взгляда от спящей женщины, – «за всю мою практику я не видел ничего подобного. Такое исцеление… оно противоречит всем законам природы. Или, может быть,» – его глаза сверкнули, – «всем известным законам?»
Томас молчал, чувствуя, как пот стекает по спине. Флакон в рукаве жёг кожу.
«Должно быть, это просто чудо,» – произнес он тихо, глядя на спящую мать.
Штейн хмыкнул: «Чудо… Странные чудеса творятся в моей аптеке в последнее время,» – проговорил Штейн, внимательно наблюдая за реакцией Томаса.
В тишине комнаты было слышно ровное дыхание матери. Томас смотрел на старого аптекаря и впервые заметил, как тот машинально перебирает чётки, висящие на поясе – те самые, с которыми каждое воскресенье ходит в церковь.
«Знаешь,» – продолжал Штейн уже мягче, – «я мог бы помочь тебе. Направить твой… талант в правильное русло. В конце концов, разве не этому учит нас Господь – помогать ближнему своему?»
Его слова звучали благочестиво, но что-то в его глазах… Что-то холодное, расчётливое… Словно он прикрывал алчность маской милосердия. Томас вспомнил, как каждое воскресенье господин Штейн стоит в первом ряду в церкви, как степенно кланяется священнику, как щедро кладет золотые монеты в чашу для пожертвований. И как на следующий день выгоняет больных детей из аптеки, если их матери не могут заплатить полную цену.
«Видишь ли, мой мальчик,» – Штейн говорил теперь совсем тихо, почти по-отечески, перебирая чётки, – «Господь даёт каждому свой дар не просто так. Твой дар… он мог бы принести пользу многим. Конечно, за разумную плату.»
Он сделал шаг ближе к постели матери, и Томас невольно подался вперед, загораживая её.
«Вот, например, твоя матушка,» – аптекарь указал на спящую женщину своими длинными пальцами, покрытыми чернильными пятнами. «Её исцеление… оно могло бы стать началом чего-то большего. Подумай только, сколько богатых домов в нашем городе скрывают больных за своими высокими стенами? Сколько благородных семей готовы заплатить любую цену за исцеление?»
В его голосе звучала какая-то странная мелодия – словно змея-заклинатель пыталась очаровать свою жертву. Томас почувствовал, как по спине пробежал холодок.
«Вместе мы могли бы…» – Штейн сделал неопределенный жест рукой, и его перстень с большим рубином тускло блеснул в свете свечи. Этот перстень Томас помнил хорошо – он появился на пальце хозяина после того, как дочь графа выздоровела от загадочной болезни. Тогда в городе шептались, что лекарство стоило больше, чем годовой доход всей торговой улицы.
«Я мог бы стать тебе больше чем учителем,» – продолжал аптекарь. «Настоящим наставником. Духовным отцом, если хочешь.»
Его слова падали в тишину комнаты, как капли яда. Каждая была обернута в благочестие, каждая звучала правильно. Но за ними скрывалось что-то тёмное, что-то жадное. Томас понял: он не остановится. Как не остановился, когда умирали дети бедняков. Как не остановился, когда старая Марта молила его о помощи.
«Духовным отцом…» – повторил Томас, и что-то в его голосе заставило Штейна насторожиться.
В этот момент с улицы донесся звон церковного колокола – глубокий, тяжелый звук, отмеряющий час перед рассветом. Штейн машинально перекрестился, не выпуская из рук чётки.
«Время позднее,» – произнес он, и в его голосе появились новые нотки – нетерпение, смешанное с плохо скрытым раздражением. «Подумай о моем предложении, Томас. Подумай хорошенько. До утра.»
Он развернулся к двери, но на пороге остановился: «Только помни – некоторые тайны… они имеют свойство раскрываться сами собой. Особенно если за них предлагают хорошую цену.»
После ухода господина Штейна Томас долго смотрел на последние капли эликсира. Как странно устроена жизнь – ещё неделю назад он был просто подмастерьем, а теперь… теперь он знал то, что не снилось даже мастерам Гильдии. И эти остатки драгоценной жидкости были лишь началом пути.
Томас осторожно спустился в подвал. В темноте он двигался уверенно – каждый угол, каждая ступенька были знакомы до мельчайших подробностей. Здесь, среди старых бочек и связок трав, начиналась его тайная лаборатория.
Лунный свет проникал через маленькое окошко под потолком, создавая причудливые тени. Он достал свой котелок – тот самый, в котором случайно создал эликсир. Теперь, благодаря обострённой памяти, он помнил каждую деталь той ночи.
Разложив перед собой травы, собранные на кладбище, Томас внимательно осмотрел каждый стебель, каждый цветок – всё должно быть точно так же, как в первый раз. Даже роса… Он помнил, как она стекала по листьям, как преломлялся в ней лунный свет. Всё должно быть идеально.
В темноте подвала начал закипать новый отвар. Пар поднимался к потолку, и в его струях Томасу чудились образы будущего – пока ещё смутные, но заманчивые. Он больше не будет беспомощным свидетелем чужой жадности и лицемерия.
Травы медленно отдавали свою силу воде. Томас работал методично, вспоминая каждое движение, каждую пропорцию. Эликсир должен получиться даже лучше первого – теперь он понимал природу трав гораздо глубже.
Его руки совсем не дрожали. Не было ни страха, ни сомнений – только спокойная уверенность. Словно всю жизнь он готовился к этому моменту. К моменту, когда случайное открытие превратится в осознанное мастерство.
Через маленькое окошко в подвал проникал лунный свет, такой же, как в ту первую ночь. Господин Штейн наверняка не спит, строит планы, подсчитывает будущие барыши. Но Томас знал: всё будет совсем не так, как представляет себе старый аптекарь.
В подвале становилось теплее – отвар медленно закипал, наполняя воздух странными ароматами. Томас работал сосредоточенно, проверяя каждый шаг. Теперь, когда разум был ясным, он замечал детали, упущенные в первый раз.
Снаружи послышались шаги – кто-то торопливо шел по улице, несмотря на поздний час. Томас прислушался и узнал легкую поступь Анны-Марии. Должно быть, возвращается от брата. Он вспомнил её последний визит в аптеку – как дрожали её руки, когда она просила лекарство для Михаэля, как блестели слезы в уголках глаз.
В её глазах была такая надежда, когда она говорила о брате. Не о себе – о нём. Возможно, он был несправедлив к ней. Да, она пыталась использовать его, но разве не сделал бы он то же самое ради матери? Страх за близких меняет людей…
Отвар начал менять цвет – из темного становился золотистым. Томас осторожно помешивал его, наблюдая, как по поверхности пробегают странные узоры. Ещё немного, и можно будет добавить последний ингредиент – пыльцу с кладбищенских цветов, собранную в полнолуние…
Золотистая жидкость в котелке начала светиться – сначала едва заметно, потом всё ярче, словно в неё упали звёзды. Томас осторожно добавил пыльцу, и свечение стало пульсировать в такт его сердцебиению.
Каждый раз, когда действие эликсира заканчивалось, Томас чувствовал, как меркнет мир вокруг. Но что-то оставалось – словно тропинки, проложенные в его сознании. Он начинал вспоминать вещи, которые, казалось, давно забыл: запах молока, когда мать кормила его грудным; первый луч солнца, который он увидел своими глазами; вкус дождевой воды на губах…
Пар над котелком формировал причудливые узоры, напоминающие буквы из старинных книг. Томас вдруг поймал себя на том, что может вспомнить каждую страницу, которую когда-либо читал – даже те, на которые лишь мельком взглянул в библиотеке господина Штейна.
Память… она словно стала глубоким колодцем, и эликсир помогал опускать ведро всё глубже и глубже. Иногда ему казалось, что он может вспомнить даже то, как стучало сердце матери, когда он был ещё в её утробе. Но самое удивительное – это не просто воспоминания. Это понимание. Каждая прочитанная строчка, каждая формула, каждый рецепт теперь складывались в единую картину, словно части гигантской головоломки.
Жидкость в котелке достигла нужной консистенции. Томас осторожно снял его с огня. Теперь нужно было дать отвару настояться ровно столько времени, сколько луна будет пересекать маленькое подвальное окошко. Он помнил это с точностью до секунды – одно из преимуществ обострённой памяти.
В тишине подвала, наблюдая за тем, как золотистая жидкость медленно стекает через ткань, он размышлял о странности происходящего. Всё началось со случайности, с отчаянной попытки спасти мать. Он до сих пор не понимал всех тайн этого эликсира, но с каждым разом замечал что-то новое в процессе его создания.
Томас осторожно наполнял маленькие флаконы. Каждая капля была драгоценной – не только из-за своих свойств, но и потому, что за ней стояли дни наблюдений, попыток понять, что именно произошло в ту первую ночь.
Странное чувство… Когда действие эликсира ослабевало, он словно погружался в сумерки после яркого дня. Но что-то оставалось – какое-то новое понимание. Каждый раз оно становилось немного глубже, словно он медленно учился читать книгу, написанную на неизвестном языке.
В маленькое окошко подвала всё ещё лился лунный свет. Томас подумал о Михаэле, брате Анны-Марии. Завтра ему предстоит первое настоящее испытание. Не просто лечение – ему нужно будет действовать осторожно, под пристальными взглядами других.
Господин Штейн будет следить за каждым его движением. Но, возможно, именно его недоверие поможет Томасу. Он настолько увлечен поисками чуда, что может не заметить простых вещей…
Ночь пахла травами и тайнами. Томас размышлял о том, сколько еще секретов хранит этот старый подвал, сколько поколений аптекарей до него пытались разгадать загадки природы. Кто знает, может быть, кто-то из них был так же близок к открытию, но остановился в шаге от него…
Он осторожно закупорил последний флакон. Теперь предстояло самое сложное – ждать. Эликсир должен настояться, как хорошее вино. Каждая капля первой партии была драгоценной именно потому, что появилась случайно. Теперь же, пытаясь повторить тот рецепт, он понимал: чудеса не терпят спешки.
За стеной послышались голоса – должно быть, ночная стража проходила мимо аптеки. Томас прислушался к их разговору:
«…говорят, молодой господин совсем плох…»
«Да, бургомистр даже послал за лекарями из столицы…»
«Толку-то? Если уж наш Штейн не помог…»
Они говорили о Михаэле, брате Анны-Марии. Забавно, как судьба сплетает нити судеб – богатых и бедных, больных и здоровых. Ещё неделю назад он был просто подмастерьем, который не мог помочь даже собственной матери. А теперь…
Он посмотрел на ряд флаконов, мерцающих в темноте. Нет, ещё рано. Слишком рано. Сначала нужно убедиться, что новый эликсир действует так же, как первый. Проверить его силу, понять все свойства.
Мать спала спокойно наверху – первое чудо, которое подарил ему эликсир. Но теперь он понимал: каждый следующий шаг должен быть обдуман. Один неверный поворот – и весь мир может рухнуть. А ещё этот взгляд господина Штейна… В нем столько жадного любопытства, что становилось не по себе.
Где-то вдалеке часы на ратушной башне пробили три удара. Томас задул свечу, но остался сидеть в темноте, наблюдая, как лунный свет играет в гранях флаконов. Каждый из них хранил в себе частицу тайны, которую ему еще предстояло разгадать…
Утро началось как обычно – с суеты в аптеке. Господин Штейн выдавал лекарства богатым покупателям, рассыпаясь в любезностях перед каждым, кто мог заплатить полную цену. Томас, как всегда, стоял в тени, протирая склянки и расставляя их по полкам.
Странно было наблюдать за людьми, когда действие эликсира ещё не выветрилось окончательно. Вот господин Штейн кланяется жене ростовщика – Томас видел фальшивую улыбку под его бородой, видел, как подрагивают его пальцы, пересчитывающие монеты. А вот служанка из богатого дома – под её накрахмаленным передником пряталась записка для подмастерья кузнеца…
Звякнул колокольчик над дверью. В аптеку вошла пожилая женщина в потертом, но чистом платье. Её руки, огрубевшие от работы, прижимали к груди маленький свёрток.
«Господин аптекарь,» – её голос дрожал. «Мой внук… У него жар уже третий день…»
Штейн даже не поднял глаза от своих бумаг: «Лекарства стоят денег. Нет денег – нет лекарств.»
Томас смотрел на эту сцену, и что-то внутри него менялось. Не от эликсира – от понимания. Сколько раз он видел такое? Сколько раз отводил глаза, бессильный помочь? Но теперь…
Внезапно дверь аптеки распахнулась с такой силой, что колокольчик слетел с петель. На пороге стоял запыхавшийся слуга в ливрее дома бургомистра.
«Молодому господину хуже!» – выпалил он. «Господин Штейн, вас требуют немедленно!»
Томас, стоявший в тени полок, заметил, как изменилось лицо старого аптекаря – страх смешался с жадным предвкушением. Ведь богатые клиенты платят не только золотом, но и властью…
«Я сейчас же отправлюсь к бургомистру,» – Штейн засуетился, доставая свой лучший сюртук. «Томас, присмотри за аптекой. И не вздумай…»
Он не договорил – пожилая женщина всё ещё стояла у прилавка, прижимая к груди свёрток с больным внуком. В её глазах стояли слёзы.
Томас смотрел, как господин Штейн торопливо надевает сюртук, как поправляет цепочку карманных часов – золотых, с гербом Гильдии. Эти часы ему подарили после того, как он вылечил племянника главного казначея. А сколько детей умерло за это время в бедных кварталах? Сколько матерей оплакивали своих младенцев, потому что не могли заплатить за лекарства?
Штейн направился к двери, но вдруг остановился и повернулся к Томасу:
«И запомни – никаких… благотворительности. Каждая травинка, каждая капля настойки должна быть оплачена. Таков закон торговли.»
Когда за ним закрылась дверь, в аптеке повисла тишина. Только тихо всхлипывал ребёнок на руках у пожилой женщины.
В тот момент Томас почувствовал что-то странное. Не то просветление, что даёт эликсир – что-то другое. Словно сама жизнь поставила перед ним выбор. И он понял: иногда самые важные решения мы принимаем не благодаря сверхъестественной ясности ума, а просто… по велению сердца.
Томас подошел к полкам с травами. Его пальцы, помнящие каждую склянку, каждый свёрток, уже знали, что нужно делать…
В доме бургомистра снова был переполох. Говорят, молодому господину стало хуже после всех микстур господина Штейна…
В богатом кабинете бургомистра время, казалось, застыло. Тяжёлые бархатные шторы были задёрнуты, создавая полумрак даже в разгар дня. В воздухе висел густой запах благовоний, которыми пытались перебить тяжёлый дух болезни.
Господин Штейн стоял у постели Михаэля, судорожно перебирая склянки в своей кожаной сумке. Его пальцы, обычно такие уверенные, заметно дрожали. Очередное лекарство, уже пятое за утро, не принесло облегчения.
«Я не понимаю,» – бормотал он себе под нос. «Все пропорции верны, все травы свежие…»
Анна-Мария, сидевшая у изголовья брата, не сводила глаз с его бледного лица. Михаэль был совсем юным – всего шестнадцать, но болезнь состарила его за последние недели. Девушка вспомнила, как ещё месяц назад он гонял на лошади по городскому парку, как смеялся над её страхами…
Из дневника Анны-Марии:
«Я никогда не думала, что буду молиться о чуде. Мы же образованные люди, из хорошей семьи. Папа всегда говорил, что чудес не бывает. Но сейчас, глядя на Михаэля… Господи, как же страшно терять надежду.»
В углу комнаты громко тикали напольные часы – те самые, что достались бургомистру от деда. Их мерный ход словно отсчитывал последние капли надежды.
«Господин Штейн,» – голос Анны-Марии дрогнул. «А ваш ученик… Тот молодой человек…»
Штейн резко повернулся, его глаза сузились: «Томас? Он всего лишь подмастерье, самонадеянный невежда.»
«Но я видела…» – Анна-Мария замолчала, подбирая слова. «В последнее время он делал удивительные вещи в аптеке. Я слышала, как люди говорят…»
Странные слухи ходили по городу в те дни. О чудесных исцелениях, о необычных снадобьях. И всё чаще в этих разговорах упоминалось имя молодого подмастерья…
Штейн хотел что-то возразить, но тут Михаэль застонал во сне, и этот звук заставил всех вздрогнуть…
Из дневника Анны-Марии:
«Никогда не забуду, как изменилось лицо господина Штейна при упоминании его ученика. Словно тень пробежала по нему – смесь страха и… ревности? Но мне было всё равно. Когда речь идет о жизни брата, гордость и приличия отступают.»
В комнату вошел бургомистр – грузный мужчина, которого болезнь сына состарила за последний месяц. Его обычно властный взгляд теперь был полон тревоги.
«Ну?» – только и спросил он.
Штейн начал было привычную речь о сложности случая и необходимости терпения, но тут Михаэль закашлялся – глухо, надрывно. На белоснежной подушке появились красные пятна.
«Отец,» – Анна-Мария поднялась со своего места. Её голос, обычно мягкий, звучал неожиданно твердо. «У господина Штейна есть ученик…»
«Подмастерье!» – перебил аптекарь. «Всего лишь подмастерье, который…»
«Который спас дочь кузнеца Мартина,» – теперь уже Анна-Мария перебила его. «И сына булочника. И старую госпожу Герду.»
В доме бургомистра разыгралась настоящая драма. Старый Штейн побелел как мел, когда речь зашла о его ученике. А молодая госпожа… Кто бы мог подумать, что в этой тихой девушке столько решимости?
Бургомистр переводил взгляд с дочери на аптекаря и обратно. В воздухе повисло напряжение, густое, как дым ладана…
После ухода Штейна в аптеке стало тихо. Только всхлипывал ребёнок на руках пожилой женщины, да тикали старые часы на стене.
Есть что-то неправильное в том, как устроен этот мир. Вот женщина, которая всю жизнь работала честно, растила детей, а теперь внуков. И вот её слёзы, бессильные перед железным законом денег. А где-то в богатых домах выбрасывают недопитые лекарства, стоящие целое состояние…
Томас подошёл к женщине. Её морщинистое лицо хранило следы былой красоты, а в глазах застыла та особая мудрость, что приходит только с годами и потерями.
«Покажите ребёнка,» – тихо сказал он.
Пока он осматривал мальчика, готовил травы, смешивал настои, время словно остановилось. Действие прошлой дозы эликсира подходило к концу, но его отголоски ещё помогали видеть чуть больше, понимать чуть глубже.
Он помнил каждую травинку, каждый рецепт, что когда-либо видел в книгах господина Штейна. Но сейчас было что-то ещё – словно сами травы шептали свои секреты. Странное чувство, когда разум балансирует между обычным восприятием и той особой ясностью, что дарит эликсир…
Он как раз закончил готовить лекарство, когда дверь аптеки распахнулась. На пороге стояли двое стражников в ливреях с гербом бургомистра.
«Ты – Томас, ученик аптекаря Штейна?»
Флакон с остатками эликсира чуть заметно грел карман рубахи. Одна капля могла вернуть ясность мысли, обострить восприятие. Но стоило ли?
Есть мгновения, которые остаются в памяти навсегда – как солнечные блики на воде, как отпечаток листа на камне. Томас смотрел на эту женщину, на её натруженные руки, бережно прижимающие к груди внука и лекарство, и думал: вот она, настоящая цена каждого нашего выбора…
«Три капли утром и три вечером,» – он говорил тихо, но твёрдо. «Разведите в тёплой воде с мёдом, если есть. Жар спадёт к утру.»
Женщина пыталась что-то сказать, но слёзы мешали словам. Она просто склонила голову и поспешила к выходу, прижимая к груди своё сокровище – флакон с лекарством и спящего внука.
Стражники терпеливо ждали у двери. Томас заметил, как младший из них украдкой перекрестился, когда женщина проходила мимо – должно быть, узнал в ней свою соседку.
Когда за женщиной закрылась дверь, время словно сгустилось. Он чувствовал, как эликсир в кармане стал теплее – или это его рука дрожала? Странно, но страха не было. Только понимание: вот он, тот момент, когда нужно быть предельно ясным.
Томас неторопливо вытер руки чистым полотенцем, достал флакон. В тусклом свете аптеки золотистая жидкость казалась живой. Одна капля скатилась по стеклу, упала на язык…
Мир вокруг начал меняться – не внезапно, как по волшебству, а постепенно, словно рассвет разгоняет ночные тени. Каждая пылинка в солнечном луче стала видна, каждый звук обрёл глубину, каждая мысль засияла кристальной чистотой.
«Я готов,» – сказал он стражникам, и его голос прозвучал увереннее, чем когда-либо.
В тот день люди видели, как молодой подмастерье аптекаря шёл по улицам в сопровождении стражи. И было что-то особенное в его походке, в том, как он держал голову. Словно не его вели под конвоем, а он сам вёл своих провожатых…
Странно устроены улицы города – всего несколько минут пути отделяют бедные кварталы от богатых. Но эти минуты словно переносят в другой мир. Вот только что под ногами была грязная мостовая, а теперь – мощёные плиты, вычищенные до блеска. Только что нос улавливал запахи помоев и гнили, а теперь – аромат цветущих лип из господских садов.
Действие эликсира разливалось по телу, обостряя каждое чувство. Томас замечал всё: как младший стражник украдкой вытирает пот со лба, как старший прихрамывает на правую ногу – последствие старой раны. Как меняются взгляды прохожих – от презрительных в бедном квартале до любопытствующих у дома бургомистра.
Каждый шаг приближал его к чему-то неизбежному. Он чувствовал это так же ясно, как ощущал тепло солнца на коже. Под действием эликсира мысли текли ровно и чисто, как вода в горном ручье. Он видел десятки возможных путей развития событий, словно нити, расходящиеся от единой точки…
У ворот особняка бургомистра толпились люди – служанки, зеваки, даже пара торговцев с рыночной площади. Все они замолчали, когда процессия приблизилась. В воздухе повисло почти осязаемое напряжение.
«Господин Штейн будет недоволен,» – шепнула одна служанка другой.
«Да хоть сам епископ,» – ответила та. «Лишь бы молодой господин выздоровел.»
Томас поднимался по мраморным ступеням, и каждый его шаг отдавался эхом в гулком вестибюле. Где-то наверху, за тяжёлыми дубовыми дверями, его ждало испытание. Но сейчас, с кристальной ясностью восприятия, он чувствовал странное спокойствие…
Переступив порог дома бургомистра, Томас словно оказался в другом мире. Мраморные полы, начищенные до зеркального блеска… Гобелены на стенах, рассказывающие истории о пророках и праведниках… Хрустальные люстры, каждая из которых стоит больше, чем вся их улица могла бы заработать за год…
Эликсир обострял не только чувства, но и мысли. Каждая деталь роскоши вокруг рождала вопросы, которые жгли сознание.
В углу холла стояла статуя Христа. Золото, драгоценные камни… А через дорогу от этого дома он вчера видел женщину, которая не могла купить хлеба для своих детей. Как они молятся здесь? О чем просят? О прощении? Или даже в молитвах думают только о приумножении богатства?
В этих комнатах каждая вещь, казалось, кричала о богатстве её владельцев. Картины в тяжёлых рамах, восточные ковры, серебряные канделябры… А под лестницей он заметил маленькую служанку, украдкой заворачивающую остатки господского обеда в передник – наверное, для больной матери или младших братьев.
Томас поднимался по широкой лестнице, и каждая ступень, казалось, отзывалась эхом его мыслей. Эликсир делал восприятие почти болезненно острым.
На стене висело огромное распятие в золоте и драгоценных камнях. Христос на нём смотрел с какой-то особенной печалью. Тот, кто учил о милосердии, кто делил хлеб с бедными, кто говорил, что легче верблюду пройти через игольное ушко, чем богатому войти в Царство Небесное… Что сказал бы он, глядя на этот дом? На этих людей, которые каждое воскресенье стоят в первом ряду в церкви, а в понедельник выгоняют бедняков из своих дворов?
Ему послышались голоса – приглушённые, встревоженные. Томас различал в них разные ноты: властный баритон бургомистра, дрожащий от волнения голос Анны-Марии, раздражённое бормотание господина Штейна.
Под действием эликсира каждый звук, каждый запах, каждая деталь обретала особый смысл. Он видел этот дом насквозь, словно искусно построенный муравейник. Вот молодой лакей прячет письмо в рукаве – наверное, для дочери кухарки. Вот экономка проверяет замки на кладовых, пересчитывая серебряные ложки. Вот дворецкий украдкой отпивает вино из графина…
Все они жили здесь, в этих стенах, среди этой роскоши, но не принадлежали ей. Как и он сейчас – чужак, пришедший из другого мира. Мира, где нет мраморных полов и хрустальных люстр, где нет золотых распятий и персидских ковров. Мира, где цена человеческой жизни измеряется не в золотых монетах, а в простом милосердии…
Перед дверью в комнату больного Томас остановился на мгновение. Эликсир обострил его чувства настолько, что он слышал каждый вздох за этой дверью, чувствовал запах болезни, пробивающийся сквозь аромат благовоний. И что-то ещё – запах страха. Не того простого страха, что гонит бедняков от дверей богатых домов, а глубокого, первобытного ужаса перед тем, чего нельзя купить за золото.
Когда он вошёл в комнату, его поразила не роскошь – хотя одни только шторы из венецианского шёлка могли бы накормить целую улицу в течение года. Его поразили глаза присутствующих – одинаковые в своём отчаянии, будь то взгляд бургомистра, привыкшего повелевать, или взгляд последнего слуги.
Господин Штейн, который ещё утром гнал прочь бедную женщину с больным внуком, теперь смотрел на него почти с надеждой. А ведь он – тот самый подмастерье, которому не доверяли даже протирать склянки без присмотра. Как быстро меняется мир, когда смерть заглядывает в окна богатых домов…
Бургомистр – этот грозный человек, чьё слово могло разрушить жизнь целой семьи – сейчас казался таким маленьким, таким потерянным. В его глазах читался тот же страх, что и в глазах нищего сапожника, когда умирала его дочь. Только сапожник не мог позвать лучших лекарей, не мог купить дорогие лекарства. Всё, что у него было – это молитва. А здесь… здесь все их богатства, все их связи оказались бессильны перед простой лихорадкой.
Комната Михаэля тонула в полумраке. Тяжёлые шторы пропускали лишь тонкие лучи света, в которых кружились частицы благовоний. Под действием эликсира он видел каждую пылинку, слышал каждый вздох, чувствовал малейшие изменения в воздухе. Господин Штейн суетился у кровати больного, перебирая свои склянки дрожащими руками. Он боялся не за Михаэля – за свою репутацию, за своё положение в Гильдии, за золото, которое перестанет течь в его карманы, если наследник бургомистра умрёт.
Томас подошёл к постели. Михаэль был бледен, его кожа, когда-то румяная от верховых прогулок, теперь напоминала пергамент. Но обострённый эликсиром разум уже складывал воедино все признаки: характер дыхания, оттенок кожи, запах, исходящий от его тела… Он видел болезнь насквозь, словно читал книгу, написанную простыми и ясными буквами.
Это было просто – слишком просто для тех, кто привык искать чудеса в дорогих снадобьях и заморских притираниях. Три травы, растущие за городской стеной, немного мёда, капля уксуса. Он назвал их господину Штейну, наблюдая, как меняется его лицо. Тот узнавал каждую траву – простые растения, которые сам же продавал беднякам втридорога. Но никогда не догадывался соединить их именно так.
А ведь ответ всегда был рядом – в старых книгах, которые он видел в аптеке, в рассказах старой Марты, в шёпоте трав на кладбище. Просто никто не удосужился по-настоящему слушать…
Томас смотрел на их лица – бургомистра, Анны-Марии, господина Штейна – и видел, как рушатся их представления о мире. О мире, где всё продаётся и покупается, где цена человеческой жизни измеряется в золотых монетах. Они не понимали главного: иногда спасение приходит не из дорогих склянок, а из простой придорожной травы. Нужно только знать, как слушать её шёпот.
Но была и другая мысль, которая не давала ему покоя. Видя их растерянность, их готовность довериться простому подмастерью, он понял: именно сейчас, когда болезнь уравняла богатых и бедных, можно начать менять этот город. И эликсир, дающий ему ясность ума, станет ключом к этим изменениям…
Удивительно, как менялись люди перед лицом смерти. Господин Штейн, ещё утром державшийся с таким высокомерием, теперь украдкой наблюдал за каждым движением Томаса. Тот чувствовал его взгляд, пока готовил отвар для Михаэля – жадный, изучающий. Старый аптекарь пытался разгадать секрет, не понимая, что настоящее чудо не в травах, а в способности видеть связи между ними.
Анна-Мария сидела у постели брата, держа его за руку. В тусклом свете свечей её профиль казался вырезанным из слоновой кости. Странно… Раньше, глядя на неё, Томас видел только холодную красоту богатой наследницы. Теперь же, под действием эликсира, он замечал то, что пряталось глубже: тени усталости под глазами, еле заметную дрожь пальцев, след от прикушенной губы…
В доме бургомистра творилось что-то странное. Говорили, молодой подмастерье аптекаря проводит там целые дни. А по ночам в окнах кабинета горит свет, и тени на шторах движутся, будто в старинном театре теней…
