Мааза Менгисте
Царская тень
Адъютант ставит катушку еще раз.
Император закрывает глаза и слушает потрескивание целлулоида по металлу. Он понимает, каковы составные части этой надвигающейся войны. Он может разобрать ее и проанализировать каждый гнилой сегмент имперской мечты Муссолини. Он видит отдельные части, но не может осознать целого. Он не понимает, что еще может сделать.
Ваше величество? Пленка закончилась. Поставить еще раз?
Он кивает, потому что не верит своему голосу. Он чуть отодвигает назад свой стул, открывает глаза и позволяет изображениям прийти в столкновение.
Еще раз, ваше величество?
Император не может ответить. Он может только сидеть в этой темной комнате и моргать, пытаясь вернуть мир в фокус.
Глава 5
Хирут делает передышку – она просеивает тефф[16] на веранде. Кидане и Берхе у конюшни за углом, вне ее поля зрения. Они разговаривают непринужденным дружеским тоном, даже не догадываясь о том, что закопано под поленницей в двух шагах от них. Она спрятала там украденное несколько недель назад и после этого была все время начеку, она так остро ощущала присутствие Астер и Кидане, когда те выходили из дома во двор, что даже стала спрашивать себя, а не чувствуют ли они, что она сидит у них на закорках, поворачивает голову, когда поворачивают головы они, залезает им в глотки, желая услышать самый первый намек на то, что ее раскрыли: резкий вдох, неожиданный хруст в шейных позвонках. Голоса двух мужчин доносятся до нее. Потом они появляются в воротах, держа обеими руками за концы длинный холщовый мешок, на котором лежат две новые винтовки. Они собираются доставить дополнительное оружие в новое войско Кидане – молодым рекрутам, которых он готовит к еще не начавшейся войне. Хирут наклоняет голову и, облегченно вздохнув, продолжает просеивать тефф.
Она встряхивает миску, наполненную зерном, и ветер уносит обсевки. Ее глаза следят за движениями рук – вниз-вверх. Ее сердце замедляется до ровного ритма. Все звуки мира стихают до своей нормальной жужжащей умиротворенности. Она снова настолько погружена в свою работу, что не сразу замечает Астер в окне: та внимательно смотрит на нее, ее глаза двигаются вместе с глазами Хирут, фиксируют, как девушка смотрит на конюшню, как наклоняется в ту сторону. И только когда Хирут слышит стук-стук-стук, она испуганно поворачивается и видит женщину, которая стоит, прижав руку к стеклу, словно собирается раздробить его в кулаке.
Позднее она истолкует этот импульс как инстинктивное желание спастись бегством: Хирут оставляет тефф, встает. Ее уже трясет, ее тело реагирует на те слова, которые еще только формируются. Астер выходит из дома и становится рядом с ней, прослеживает направление ее взгляда. Астер сходит с веранды, останавливается, чтобы повернуться и посмотреть на Хирут, потом поворачивается к конюшне. Хирут смотрит на спину Астер, на ее сжатые в кулаки руки, висящие по бокам. Они обе стоят так одна за другой лицом к конюшне, наконец Астер делает один шаг вперед, другой, а Хирут идет следом, ее ведет страх, который сильнее ужаса, пытающегося ее остановить.
Астер останавливается у дверей конюшни. Что здесь такое? Она зубами перетирает каждое слово.
Позднее Хирут скажет, что никак иначе это и не могло случиться. Она не могла ничего другого – только признаться и просить прощения. Глупо было брать эти безделушки, драгоценности, выведенные из оборота монеты. Глупо было воображать, будто все это принадлежит ей. Нет такого места на Земле, где девчонка вроде нее может владеть теми вещами, которые она закопала для хранения. Она всегда знала это, как знала и то, что никогда больше не увидит своей винтовки. Некоторые люди рождаются для того, чтобы владеть вещами. А другие рождаются только для того, чтобы класть эти вещи на предназначенные им места и чистить их. Эта мысль была ей знакома, но она предпочла ее игнорировать, надеясь, что усилием воли сможет превратить себя во что-то другое.
Ты здесь прячешь что-то?
Нет, говорит Хирут.
Хирут ждет, что Астер скажет что-то еще, но женщина стоит там и не двигается.
Так где же оно? Я видела, ты поворачивалась в эту сторону каждый раз, когда кто-то сюда подходил.
Она видит, как напряглась спина Астер, как сжались челюсти, отчего натянулись мышцы на шее. Астер сдерживает ярость, ждет идеального мгновения, когда можно будет дать свободу своим чувствам. А в том, что такое мгновение настанет, нет никаких сомнений.
Скажи мне, что ты делала. Кровь ударяет ей в лицо. В глазах собираются слезы – она смаргивает их.
Я искала мою винтовку.
Пространство между ними удлиняется, и они словно стараются не потерять равновесия, потому что земля под ними начинает ходить.
Ты не понимаешь? Взгляд, которым она вперилась в Хирут, колеблется между ненавистью и разочарованием. Винтовка больше тебе не принадлежит.
Хирут вытирает глаза. Она не хочет, чтобы эта женщина догадалась, как опасно близка к разгадке.
Из конюшни повеяло спелым запахом навоза, едкой резкостью мочи и соломы. Они обе одновременно чувствуют этот запах, а когда Астер поворачивает голову, Хирут делает то же самое и обнаруживает, что край поленницы торчит из-за угла здания. Она быстро отводит взгляд и останавливается на дверях конюшни, но перед этим встречается взглядом с Астер.
В моем доме много спрятанных вещей, ты так не думаешь? Астер произносит это тихим голосом, но теперь очевидно, что ее трясет от ярости. Она пытается сдержаться, успокоиться, отчего напрягается каждый ее мускул. Лицо ее от усилия распухает, рот растягивается в мрачную линию.
Я видела, ты орудовала в моей спальне, продолжает Астер. Ты заходишь в его кабинет и роешься в бумагах. Ты ведь даже читать не умеешь. Думаешь, сможешь заменить меня?
Из конюшни доносится громкое фырканье Адуи.
Хирут смотрит на рот Астер в ожидании слов, которые сломают ее решительность и поставят ее на колени. Она чувствует, как краска бросается ей в лицо, устремляется в то место, к которому Кидане прикасался губами. Она поднимает руку, чтобы отогнать это ощущение прежде, чем заметит Астер.
Кто ты? спрашивает Астер.
Хирут подтягивает воротник своего платья, опускает голову. Она знает, кто она, но еще она знает, что ей конец.
Я ничего не хочу, говорит Хирут. Только вернуть мою винтовку.
Астер поднимает руку, чтобы ударить ее, но сдерживается. Она берет руку Хирут, тычет большим пальцем в ее локоть. Ты все еще считаешь, что этот мир построен для тебя? спрашивает она. Ты родилась, чтобы приспособиться к нему. Вот в чем твоя судьба. Судьба твоей матери. Твоя винтовка принадлежит Эфиопии. Ее отдали тому, кому она нужна, чтобы воевать. Неужели ты думаешь, что ты важнее страны?
Астер тащит ее за собой к стене здания перед поленницей. Ну, давай, покажи мне.
Вот кое-что про нее: ей нравится петь. Ей нравится звук ее голоса, заключенный в мелодию и выкатывающийся из горла. Мать научила ее, как сделать так, чтобы голос мог метаться между двумя чувствами, не раскалываясь. Она поет, чтобы запомнить, приколоть факт к ритму и надежно разместить его в голове. Когда она создает песню, она может изменить событие, развернуть происходящее в нем действие, изменить его смысл, даже предать его забвению. Она всегда осознавала неустойчивую природу правды. Она знает: чтобы что-то тронулось с мертвой точки, нужно верить.
И когда Астер ведет ее к стене здания за поленницей и говорит: Ну, теперь покажи мне, Хирут думает о мелодии и позволяет ей подняться из груди и обосноваться внутри горла, в готовности. Песнопение, которое очистит настоящий миг. И когда у нее не остается выбора, только полено за поленом начать разбирать поленницу под наблюдением Астер, которая стоит, сжав губы, Хирут начинает напевать. Она снимает один ряд за другим, поспевая за печальными модуляциями ее бессловесной баллады, она начинает произносить имя матери: Гетеи. Она шепчет его, продолжая работать, пока не остается ничего, кроме узкой горки земли, которая обвинительно отвечает на ее взгляд. Она и Астер стоят перед горкой, утратив дар речи, наконец Астер опускается на колени, ползет к ямке и начинает копать.
Хирут поворачивается к ней спиной. Потом она чувствует, что ее качает. Ее тело начинает складываться, и даже имя матери не имеет достаточной силы, чтобы удержать ее на ногах. Она кладет голову на землю, прижимает к коленям, защищает руками голову и ждет, стонет с усиливающейся истерикой: Эмама, эмайе, помоги мне.
Вот что находит Астер: две помятые сигареты, сломанный карандаш, кожаную сумку, пустую таблетницу, стопку проштемпелеванных документов, кожаный браслет, пепельницу, часы без браслета, штемпельную подушечку и сломанный компас, маленький камушек янтаря, мухобойку из конского волоса, ржавый карманный нож, складной веер, два сложенных конверта, деревянный нательный крест, два закрытых медальона, две серебряные цепочки, накрученные на нож для открывания писем с серебряной рукояткой, кожаный нательный крест, шесть спичечных коробков, клочок черного бархата, голубой камень, ложку с золоченой ручкой, поколотый кусочек песчаника, связанный узлом негодный хлопок, сережки из фальшивого золота, поцарапанную чайную чашку, маленький бинокль и ее ожерелье.
В эту минуту произносятся какие-то слова, но Хирут потом не сможет вспомнить, она или Астер цеплялась за надорванную кромку сломанной мысли: Эмайе, эмайе, почему ты не сказала мне? Почему ты не сказала мне, что все будет вот так?
Астер покачивает ожерельем над головой Хирут. Она, похоже, не в силах понять, что держит в руке. Ее лицо искажено, черты крошатся, потом собираются воедино, потом снова распадаются. Она покачивает головой и говорит: Какое она имела право? Какое она имела право? Потом она опускает взгляд на Хирут, и в этот момент Хирут понимает, что подняла голову, чтобы увидеть новую версию Астер: терпящую крах и взбешенную, ошеломленную до невообразимой растерянности, склонившуюся под воздействием невидимой силы, которую Хирут может чувствовать, но не в силах понять.
Сядь.
Хирут, не задумываясь, подчиняется. Она вдруг осознает, что стоит на коленях лицом к лицу с Астер, протягивает руку, чтобы взять ожерелье, чтобы спрятать свидетельство своего усиливающегося стыда. Астер шепчет: Какое она имела право, хватает Хирут за волосы и отвешивает ей со всего размаха пощечину.
Для Хирут этот удар – облегчение. Хоть какое-то дело: получить удар. Есть куда уйти: в боль. Она радуется, что можно отвлечься от той дрожи, которая выходит из Астер и проникает под ее собственную кожу – она чувствует это. Она плачет, готовя себя к крику, потому что знает: Астер тоже пользуется голосом, Астер тоже знает, как швырнуть голос на манер камня из пращи и поставить на колени взрослого мужчину. Неловко повернув шею, Хирут хватает себя за волосы у корней, чтобы не позволить Астер вырвать их. Часть кожи на ее голове уже горит. Потом она закрывает глаза в ожидании следующего удара. Она готовится к тому, что кулак обрушится на ее челюсть, отчего нижние зубы щелкнут по верхним. В ее ушах будет стоять звон от смыкания челюстей, потом челюсти разойдутся, на коже останется синяк, но кости не будут сломаны. Хирут наклоняет голову навстречу удару, в ее страхе начинает вызревать зернышко торжества. Что бы Астер ни сделала, она не сможет вернуть ожерелье, не сможет раскопать его снова. Она не сможет заставить Кидане не засовывать его в самый дальний угол переполненного ящика так, чтобы забыть о его существовании. Она не может ничего иного – только бить, и каждый удар – это бессильное замещение ярости, которую она предпочла бы направить на своего мужа.
А потом откуда-то издалека до нее доносится щелчок, а следом хрустящий треск податливой кожи. Мысль предстала тонким лучом света, плывущим по темному небу: Астер сняла с крюка плетку – ту, которой Кидане изредка хлещет свою лошадь Адую. Плетка всегда, с ее первого дня здесь, висела на согнутом гвозде на стене здания. Она висит как раз над поленницей. Теперь она в руке Астер, и теперь не ветер хлещет Хирут, а плетка.
Пожалуйста, говорит Хирут. Она разворачивается, чтобы защитить спину от следующего удара. Кончик плетки ударяет ее по плечу, разрывает кожу на ключице. Разрыв быстро наполняется кровью, которая стекает вниз с одной стороны от ее горла, напоминая разорванное ожерелье. Теплый влажный щит образуется на ее платье, увеличивается в размерах, и она знает: у нее сильное кровотечение. Хирут прошибает пот, и она чувствует, как в ее голове опускается темный занавес. Несколько мгновений нет никаких слов. Никаких звуков. Только размеренный терзающий хлест по ее спине и плечам, разрывающий кожу, чтобы добраться до костей. Она хочет закричать, но Астер продолжает бить ее, и нет голоса, которому хватило бы силы выбраться из этой пропасти. Нет звука достаточно низкого, чтобы закопаться в нее. Она неторопливо отсчитывает рубцы и разрывы, ожоги открытых ран. Она распадается на части.
Она слышит голос кухарки: Астер. Асти. Эмебет[17]. Не так.
Убирайся отсюда, говорит Астер, пиная Хирут в живот.
Хирут перекатывается на спину, давится в кашле, пытаясь глотнуть воздух. Помогите мне.
Кулак находит середину ее груди, и Хирут, приведенная в движение силой ошеломляющего удара, бездыханно складывается вокруг этой новой боли. Теперь страх охватывает ее по-настоящему. Один ее глаз закрывается. Она видит край распухшей губы. Она поворачивает голову в направлении кухарки, от этого движения тошнота подступает к ее горлу. Кухарка качает головой, смотрит безжизненным взглядом, подбородок у нее дрожит. Хирут слышит голос – она знает, это ее голос, – который зовет ее мать, зовет Кидане, зовет ее отца. И когда она поворачивает голову, чтобы попросить Астер перестать, пожалуйста, перестать, она уйдет, уйдет и умрет, и никогда не вернется, она видит, как Астер падает на колени, швыряет ожерелье к голове Хирут, и оно приземляется, ложится бесформенной грудой, как раненое животное.
Несколько мгновений мир вращается в неестественной тишине. В нем есть только Астер, которая прижимает лицо к земле и ползет к ней. Хирут видит безумную скорбь в ее глазах, видит, как ее рот пережевывает слова, чтобы выплюнуть их. Клуб пыли поднимается над Астер, когда она волоком тащит себя по земле, словно забыв, как пользоваться ногами, словно ее тело не может удержать полное бремя ее ненависти. А потом между ними не остается ничего, кроме пыльного воздуха толщиной в палец. Тишина длится, Хирут слышит только звон у себя в ушах. А потом: Это было ни за что? Кричит Астер и трясет Хирут за плечо. Это было ни за что?
Хор
Мы видим маленькую Астер. Мы видим, как она поднимается по лестнице, а хор женщин причитает за ее спиной. Она хватается для большей надежности за перила, подтаскивает свое свинцовое тело на следующую ступеньку. Ее детское сердце, обезумевшее от страха, заметно дрожит в ее груди. Мы слышим мужской смех в зале внизу. Мы слышим скрип тяжелых стульев, эхом разносящийся по всему большому дому. Повешенная на длинный гвоздь яркая керосиновая лампа покачивается на площадке перед ней. По стенам скачут тени, и что ей еще остается – только в ужасе оглянуться на мать. Она ведь в конечном счете такая маленькая. Всего лишь девочка. А потому, когда они говорят ей: Ну, давай, Астер, иди к твоему новому мужу, что может сделать Астер – только подчиниться и идти.
На верхней ступеньке стоит кухарка, она распахнула руки, чтобы взять ее и проводить в спальню. Астер не знает, что мы там. Она не может видеть, как на темной, темной лестнице сияет ее великолепное абиссинское платье. Другого пути нет, только через спальню, говорим мы ей. Никакого пути для бегства нет, кроме того, что ты найдешь в себе. Мы шепчем, но она не слышит. Мы предлагаем совет, который все матери дают дочерям, оставляющим позади свое девичество. Она спотыкается и останавливается на последней ступеньке. Девочка, которую так трудно довести до слез, в этот момент на грани обморока. Кухарка покачивает головой и прижимает палец к губам, подбадривая ее движениями руки.
Не бойся, Асти, говорит кухарка. На нем ожерелье, которое ты ему дала. Это хороший знак. Иди, эмебет, не волнуйся, он будет нежен.
Но Астер ничего не слышит. Она повисла над праздничными голосами, она в плену у созревающей ярости, которую ошибочно принимает за страх. За этой дверью спальня. В спальне Кидане. Когда она войдет, то должна будет сделать это без кухарки, без матери. Она должна войти как жена человека, которого едва знает. Они будут одни и будут делать то, что делают муж и жена, когда закрывают за собой дверь и погружаются в гробовое молчание. Выбора нет – только вперед. Другого пути нет, только через спальню, снова говорим мы ей.
На площадке кухарка притягивает ее к себе, обнимает. Ляг на кровать, раздвинь ноги и закрой глаза. Утром я буду ждать тебя здесь. Я сама тебя искупаю, если захочешь. Она целует Астер в одну щеку, в другую, поправляет складки на ее платье. Ты красивая, говорит она.
Распухший глаз кухарки почти зажил, как и рассеченные губы – на них теперь лишь сухая корочка. Никто из них не говорил о той ночи, когда они пытались убежать, но отец Астер поймал их. Это стертое воспоминание, выжженное, истолченное в прах. Когда раны окончательно заживут, не останется никаких свидетельств того, что Астер и кухарка когда-то заключили договор бежать вдвоем и никогда не возвращаться. Теперь кухарка говорит с ней так, будто Астер не нарушала своего обещания: признаться, что идея принадлежала ей самой. Она нежно смотрит на нее, словно Астер всю вину приняла на себя, словно это Астер чувствовала, как кулаки отца вонзаются в ее живот, крушат ее челюсть.
Астер цепляется за кухарку, прячет лицо в ее плечо. Идем со мной, всего лишь за дверь.
Выражение, которое мелькает на лице кухарки, – словно жесткий луч света. Нам всем приходится делать то, что нам не нравится, говорит она.
Они идут к спальне, перед дверью кухарка отходит в сторону. Астер кладет ладонь на дверь и толкает ее, потому что другого пути нет – только через спальню, потому что ничто другое невозможно, потому ничто другое никогда не было возможно, только идти туда, куда она должна идти. Она входит внутрь, прижимается спиной к стене, ее тело пульсирует, как нераскрытая рана. Она все еще воображает побег. Она не видит внизу лестницы мать, готовую схватить ее, если она бросится в бегство. Кухарка тоже смотрит на дверь спальни, ее челюсти плотно сжаты, она пытается скрыть улыбку, но у нее это плохо получается.
В большом зале внизу воздух наполнен густым запахом мускуса и дыма. Мужчины позакрывали все окна, от нетерпения их глаза скучнеют. Они ждут одного звука: испуганного крика девочки, первых знаков того, что мужчина освободился. Ждет и мать Астер, ждет и дрожит, как та юная девочка, какой она была когда-то. Она тянется к руке кухарки, но та отдергивает руку. Она восстанавливает в памяти свои шаги по той дороге, которая, как когда-то надеялась кухарка, приведет к свободе. Она снова клянет жесткие кулаки, которые свалили ее. Другого пути нет, только через спальню, бормочет она себе под нос. Нет никакого пути для бегства, кроме того, что ты найдешь в себе.
Кровать сделана из надежного дерева и плотных слоев кожи. Она огромная. Она чудовищно большая. Она слишком велика для такой девочки, как она. А вот и он, алчущий мужчина, вышагивающий по комнате в проникающем внутрь свете, его белая одежда ослепляет бликами, швы ярки, как зубы. На нем ожерелье, которое она ему подарила, оно свободно висит на нем, обильное золото ловит искорки света. Астер бросается было к двери, но та закрылась и заперлась без ее участия.
Иди сюда, бормочет он. Он аккуратно садится на кровать, чтобы не помять белые хрустящие простыни. Он снимает ожерелье и протягивает ей. Посмотрим, как оно пойдет тебе, Маленькая. Он похлопывает по кровати, подвигается. Вот сюда.
Астер стучит в дверь, дергает ручку. Пожалуйста, говорит она.
Иди, шипит кухарка из коридора.
Лидже[18], мы будем здесь, когда ты проснешься. Голос ее матери звучит так тихо, что может уместиться в щелочке между дверью и стеной. Все будет хорошо. Помни, что я тебе говорила.
Астер, говорит Кидане. Ожерелье лежит кое-как в середине его ладони. Я очень горд тем, что ты – моя жена. Я знаю, ты испугана, но все в порядке. Ты привыкнешь.
Только мы знаем, что он толком не понимает, как ему быть с этой девочкой. Он слышал разговоры мужчин, но ему некого было спросить о такой маленькой. Ему ничего не оставалось, только с напускной гордостью пройти к своей спальне, протянуть руку и сказать: Идем. Он наполнил себя выпивкой и песней. Он крепко цеплялся за отца и отворачивался от взгляда матери. Он улыбался и кивал, сидел в церкви рядом с этой Астер, а сердце билось в его груди, как сумасшедшее. Он смущен, но не испуган. Он встревожен, но не начеку. Он чувствует именно то, о чем он и сказал: он горд.
Отпусти меня домой, говорит она. Я вернусь завтра.
Он смотрит на ее гибкую фигурку, тонкую шею, маленькие запястья. Видит слезы, видит, как она их смаргивает. Он видит ее содрогающееся тело, ее дрожащие плечи, и его нервозность сникает. Он начинает понимать рассказы тех мужчин, что собирались вокруг него в последние недели. Сначала ты почувствуешь себя старым, потом молодым: вот, что они говорили ему. Ты должен быть сильным, добавляли они, не сдавайся. Она принесет тебе сыновей, которые будут похожи на своего отца, так что решай, каким ты будешь мужчиной, с первой ночи. Кидане сидит на кровати, и мы слышим, как его дыхание ускоряется. Мы видим, как он начинает лосниться от пота. Мы видим, как он дрожит, и мы знаем, он сделает то, что делали те, кого он называет своими отцами.
Отойди от двери. Сейчас же. Его дыхание замедляется. Тело напрягается. Расслабленность уходит из его костей. Он сидит, но он начинает наливаться силой, становится хищным, подобным рептилии, жестким.
Из коридора доносится скрип половиц. Лестница стонет, и она знает, что женщины ушли. Он чувствует в жаркой комнате смешанный запах пота и теджа[19]. Здесь стоит запах старого масла, высушенной кожи и сладкого ладана. Астер роняет голову и цепляется за стену. Она не в состоянии двигаться. Ее тело стало подобно камню.
Кидане поднимается с кровати, кладет ожерелье на простыни. Он снимает рубашку, становится рядом с ней, его руки висят по бокам.
Посмотри на меня, говорит он.
Его голая грудь расширяется, тугая плоть проступает сквозь грубую кожу. Упругие мускулы натянуты на его плечи, как канаты, и уходят по спине вниз. Его руки действуют с четкостью, какую она видела только у сильнейших мужчин из ее родни. Его тело заполняет комнату, поглощает воздух, хотя он даже не двигается, она чувствует, как его жар подавляет ее. Астер обхватывает себя руками, опускает голову.
Посмотри на меня, повторяет он.
Он надевает ожерелье. Толстая золотая цепочка сверкает на его коже. Он целует крест, смотрит на него с обратной стороны, на которой ювелир, по настоянию ее матери, вырезал имя «Кидане».
Настанет день, и это ожерелье перейдет к нашему сыну, говорит он и улыбается.
Он стаскивает с себя брюки, и вскоре на нем не остается ничего. Астер отшатывается от этого зрелища. Между его ног она видит волосяной треугольник – волосы грубые, густые и угрожающие. Он щетинится твердой плотью, окутанной дурманящим запахом этой комнаты.
Его руки висят по бокам. Не отворачивайся от меня, говорит он. Его голос дрожит. Он делает шаг вперед.
Мы можем только смотреть, как Астер садится на пол и закрывает лицо руками. Она обещала кухарке, что не будет плакать, но слезы вырываются на свободу. Ее тело полностью сползает на пол, а перед ее мысленным взглядом – растущее пространство, готовое проглотить воспоминания обо всем, что произойдет сегодня. Мы напоминаем ей, что и это один из способов. Это тоже вариант бегства.
Астер начинает трясти, это неконтролируемая дрожь, конвульсии такие мощные, что она не слышит, как Кидане подходит к ней, пока он не наклоняется над ней, обхватывает ее руками, поднимает на ноги, прижимает к своей теплой коже, к своему узловатому телу, к своей плотности и к ожерелью, которое врезается ей в щеку, как нож. Он несет ее в кровать, и нет ничего, ничего, что она могла бы сделать, чтобы оказаться снова в безопасности.
Он легко укладывает ее посреди кровати. Она этого не слышит, но внизу, в углу этого огромного и гулкого дома, плачет ее мать, а кухарка поднимает голову и смотрит вверх, будто может видеть сквозь дерево. Астер пытается свернуться, но Кидане хватает ее за руки и прижимает к своей груди, и она чувствует его учащенное дыхание и его скользкий пот. Она отстраняется, испускает тонкий визг. Кидане снимает с себя ожерелье и надевает на нее, он тихо смеется, видя, как ожерелье раскачивается ниже ее груди и царапает живот.
Ты такая маленькая, говорит он.
Потом он поворачивает ее лицом к себе, прижимает ее руки к своему лицу и целует ее пальцы, а когда Астер пытается встать на кровати и убежать, хватает ее за подол платья, снова сажает и прижимает свой закрытый рот к ее, прижимает с такой силой, что ее губы изнутри начинают больно тереться о зубы.
Ей удается отвернуть голову. Отпусти меня, говорит она.
Мир за дверью погрузился в тишину. Ставни на окнах закрыты. Остались только они вдвоем, и идти ей некуда. Она пытается вырваться из его хватки, к нарастающей в ней ярости примешивается ужас.
Он дергает ее вперед, чтобы она потеряла равновесие, а потом роняет на спину, прижимает предплечье к ее груди. Это не требует от него никаких усилий, он даже охает.
Будет лучше, если ты расслабишься, говорит он, потом прижимает свой рот к ее уху. Все хорошо, говорит он.
Она сводит ноги и вытягивает их на кровати. Делает ровно противоположное тому, о чем говорила ей кухарка, потому что иное неестественно. Неестественно и трусливо поднимать ноги и ждать этого мужчину. Более естественно, решает она, сопротивляться. Нет никаких других способов, кроме этого, скажет она кухарке. Нет никакого другого способа, только сопротивляться.
Закрой глаза, шепчет он ей в щеку. Закрой глаза и сделай вид, что я твой слуга, который помогает тебе переодеться. Закрой глаза. Его голос звучит нежно, успокаивающе.
Он каким-то образом задирает подол ее платья и накидывает юбку ей на колени. Большая рука, которую он кладет на ее бедро, – посторонний предмет. Это полено, кусок металла, камень, нечеловеческий и холодный. Она уже не в состоянии опознать, что это. Некая масса на ее ноге, создающая странное ощущение, будто в этом месте образовывается синяк. Он двигается проворно, его сильные конечности действуют быстро, а его плечи придавливают ее к кровати, а потом он одну за другой вытаскивает ее руки из платья, и прежде чем Астер находит способ выскользнуть из его рук, он закидывает платье ей за голову и вытягивается на ней, одна его рука следует по цепочке на ее шее, к ее грудям, к ее ребрам, он останавливает ладонь на ее животе, и его жар словно огонь обжигает ее кожу.
Я буду нежен, говорит Кидане. Тебе не будет больно.
Астер превращается в кусок металла. Она воображает себя сталью и каждую кость запирает на своем месте. Она отказывается смотреть на него. Отказывается слушать. Она не шелохнется, пока не наступит утро и она не станет свободной. И тогда она отправится домой, и пускай отец изобьет ее. Она ему скажет, что живой сюда не вернется.
А этот человек продолжает говорить тихим голосом, чтобы успокоить ее, а потом застать врасплох, но она смотрит на стену, и на этой стене висит сабля, она довольно близко от этой сабли – можно вскочить, схватить ее и одним движением перерезать его горло. Она набивала на этом руку много раз с кухаркой, используя для этого грызунов и кур, – они тогда планировали побег. Она его убьет, если он сунет руки ей между ног, а кухарка предупреждала ее, что именно это он и сделает. Она его убьет, и его кровь зальет эту кровать. Астер подсчитывает число шагов до сабли и представляет себе, как одним прыжком преодолевает расстояние назад.
Кидане улыбается и щиплет ее за щеку, принимая ее молчание за согласие. Ты избалованная, говорит он мягким голосом. Он смотрит на ее грудь, глаза его горят. Ты больше не девочка, говорит он. Потом коленом раздвигает ей ноги, устраивается между ними.
Когда она открывает рот, чтобы закричать, его рука ударяет ее по зубам, удар настолько сильный и неожиданный, что у нее начинает кружиться голова, боль быстро расцветает в ее челюсти.
Не двигайся, говорит он. Перестань, и тебе не будет больно. Я обещаю. И опять этот голос дрожит в темноте, словно боится не она, а он. Обещаю, повторяет он, придавливая ее всей тяжестью своего тела.
И теперь кожа к коже, плоть к плоти, и хотя Астер знает, что это бесполезно, она пытается соскользнуть с матраса, но он, словно свинец, лежит на ней удушающим грузом.
Вот оно: ее мать сказала ей, когда время придет, она поймет, что делать. Но есть еще и другое соображение: кухарка сказала ей, что, когда время придет, она ничего не сможет сделать. Прими это, сказала кухарка. Прими то, что придет, проснись утром и живи дальше. А потом Кидане резко дергается, словно хочет наказать ее своими бедрами. Он напирает на нее, и поначалу Астер не понимает, что он делает. Она не может понять, что он ищет своими пальцами и той своей штукой, которую она обрубит саблей, как только у нее появится такая возможность. И пока она размышляет, пока ее мысли мечутся в ошеломляющем смятении, боль ударяет ей в глаза, дыхание перехватывает, и она чувствует, что раскалывается. Астер открывает рот, чтобы закричать, и на этот раз Кидане не ударяет ее, на этот раз ее словно и нет здесь, хотя она и есть то тело, на котором он совершает свои движения, словно боится утонуть в ней, издавая свои охи.
Ее мозг немеет от боли, она чувствует, что покидает эту смрадную комнату, этого потеющего человека, и вот она уже витает над собой, смотрит на девочку, которая тянется к сабле, чтобы разрубить этого человека пополам, а потом бежать домой.
А потом…
Она терпит поражение и исчезает.