Мацнева Евгения
Дочки+матери=любовь
АНОНС:
О чём эта книга? О любви – той, что создаёт космос внутри семьи. О поиске любимых – порой этот поиск сравним с полётами от звезды до звезды, а это невероятно далеко… Об отношениях между самыми близкими. И о том, что эти отношения зачастую приносят слишком много боли – а могли бы дарить счастье.
Человек вольно или невольно ищет смысл буквально во всём. Без этого поиска он подобен куску фанеры. Так в чём смысл нашего существования, если не в любви? Как она выглядит – эта самая любовь? И как найти опору на этой земле, когда рядом нет возлюбленного?
Счастливая семья и любовь – единственные причины жить. Любые невзгоды можно преодолеть, если знать, что любишь, и твоё чувство взаимно. Когда возникает «проникновение» в другого – как в себя, наверное – это и есть подлинная любовь…
Любовь не зависит ни от материальных реалий, ни от настроения, ни от генетики. И она отнюдь не слепа – напротив, она делает нас зрячими, позволяет видеть гораздо больше и ярче.
Семья, построенная на такой любви, даёт иные возможности своим детям – ведь тогда у детей появляется шанс быть счастливыми. И я рада, что в современном мире таких семей всё больше.
Но наши родители любовью были обделены. И, лично для меня, потерянным поколением стали они – выходцы из шестидесятых, недолюбленные и недолюбившие.
Эту книгу я посвящаю своей маме, женщине, прошедшей тернистый путь в поисках своего личного счастья.
ВСТУПЛЕНИЕ
Скоро полночь. А у меня нет сил выйти из этой комнаты.
Дом притих, сыновья спят… Надеюсь, что спят. Но муж не спит точно –– понимает мое состояние.
Однако сейчас мне не думается ни о муже, ни о младших детях. Все мысли о Еве – моём птенце-первенце. Сегодня дочь выпорхнула из этого дома, и он сразу стал огромным – хотя ещё вчера я думала, что он тесноват для нашей большой семьи.
Сижу в темноте на полу, обхватив колени руками.
Как она там? Уже спит? Вряд ли. Всё же первая ночь в отдельной – своей – квартире. Наверное, смотрит кино или болтает с друзьями по телефону.
Ужасно хочется набрать её номер… Но я звонила час назад, и мы пожелали друг другу спокойной ночи.
Спокойной эта ночь для меня точно не будет.
В голове крутятся фрагменты промелькнувшей в хлопотах сумасшедшей недели. Я носилась по магазинам, обставляя гнездо для моей девочки, покупала мебель, текстиль, еду. Ну, еды-то у неё теперь столько, что хватило бы пережить зиму.
Лишь сейчас до меня дошло: суета прошедших дней была чем-то вроде анестезии. Отпустить дочь ой как непросто.
Мне сейчас кажется, что она ещё совсем ребенок, она такая несамостоятельная – моя принцесса. Она так многого не знает о жизни в свои восемнадцать лет.
…Улыбаюсь в темноте.
…Я в её годы была совсем другой, совсем. В мои восемнадцать я уже была мамой, качала ночами мою малышку Еву, и она так сладко засыпала в моих руках…
В голове промелькнуло воспоминание о том, почему я так рано вышла замуж. Надо же, а ведь мне казалось, что моё нынешнее счастье навсегда вытеснило из памяти ощущения прошлого, от которого несёт сквозняком.
Да, я счастлива, я действительно очень счастлива…
Утираю мокрые щеки. Что со мной, неужели реву?!
…Моя мама, этот вулкан оптимизма, тоже вышла замуж в восемнадцать. Переломный возраст для женщин нашего рода. Видимо, потому я так волнуюсь за Еву.
Однако чего мне бояться?
…Я догадываюсь, хотя не хочу себе в этом признаваться.
Моя женская судьба начиналась как повтор материнского сценария. Да, на каком-то этапе я смогла всё изменить. Но изменила ли я паттерн своего рода?
Надеюсь, да.
Господи, чем я заслужила мужчину, которого полюбила всем сердцем? Он мой земной ангел-хранитель.
Улыбаюсь от этой мысли. Представляю, как добродушно-насмешливо отреагировал бы мой муж, скажи я ему: «Саша, ты мой ангел!».
Нет, между нами не требуется прокладывать мосты из ненужных слов. Мы понимаем друг друга, будто наши души считывают наши мысли.
Вот думаю о нём, и все мысли невольно сопровождаются этим словом– – «счастье».
Счастье, что я встретила настоящую любовь.
У моей мамы всё сложилось совсем иначе…
…Чувствую, как затекли ноги, но вставать не хочется. Сколько же я сижу на полу, опершись спиной о дочкину кровать?
За окном мелькнул свет – по дороге проехал чей-то поздний автомобиль. Шум машины заставил меня вздрогнуть всем телом. И внезапно будто сменились декорации – погруженная в темень комната дочери, которую я когда-то обставляла с такой любовью, вдруг показалась мне комнатой из моего детства.
Внутри поднялась волна щенячьего страха. Так было когда-то, очень давно. Я точно так же сидела на полу, точно так же обхватывала свои худые колени и вздрагивала, когда в темноте за окном слышался резкий звук подъехавшей машины моего отчима.
Мне даже показалось сейчас, что на стене выросла его тень. И внутри всё оцепенело…
Этот детский страх не напоминал о себе много лет. Но сейчас, когда моя дочь оторвалась от меня, он вдруг кольнул знакомой болью.
И я с оглушительной ясностью поняла, что в эту минуту будто переживаю три жизни одновременно.
Вот я, с ощущением затекших от долгого сидения в одной позе ног. А вот – во мне же– – образ моей дочери: где бы она ни находилась, я незримо присутствую рядом. Но я же и невольный свидетель поисков и разочарований моей мамы, всё, что выпало на её долю пронизывает и моё сердце.
Мама. Мне кажется, я одна понимаю тебя каждой клеткой. Видно, дочки-матери и вправду связаны неразрывно.
Мама, ты была рождена для любви, но почему же вместо неё на твоем пути вставали одни миражи?
…Нет, в эту ночь мне решительно не до сна. Я будто зависла между разными мирами. С одной стороны – дочь, моя плоть и кровь, моя девочка, которая выросла как оранжерейная орхидея. С другой – мама, будто проросшая одиноким цветком на сорняковом поле.
***
ЧАСТЬ 1. ДЕТСТВО
С чего же начать?
Пожалуй, начну с одного сильного личного воспоминания.
В моём классе была девочка-изгой. Оля. Полная, рыхлая, неопрятная. Вечно сальные волосы. Дурно пахнущая заношенная одежда. Да ещё и двойки по всем предметам.
Если бы сверстники её просто не замечали– – она бы переросла свой трудный период и вполне могла бы стать нормальной женщиной, чьей-то женой и матерью.
Но окружающие отняли у неё такую возможность.
Помню, как на выпускном Оля подошла ко мне.
– Жень, можно тебя обнять?
Я немного опешила – конечно, почему нет?
Оля порывисто обхватила меня руками, прижалась большим телом, мне показалось, она вот-вот заплачет.
– Оль, ну перестань, ты чего?
Она немного успокоилась и сказала голосом, который выдавал её волнение:
– Жень, ты была единственным человеком, который был добр ко мне.
А спустя несколько лет мне сказали: Оля спилась и погибла…
Если у травли есть «красная» линия, то в моем классе в отношении этой несчастной девчонки её перешли все. Школа была для неё ежедневной пыткой.
Мне было жаль Олю.
Сначала я держалась нейтралитета.
Но однажды недалеко от пивного ларька увидела её вместе с матерью – расплывшейся женщиной, от которой на несколько метров несло грязной кожей и алкоголем. Когда мать грубо ударила свою понурую дочь по голове, что-то при этом зло выговаривая ей, меня будто ошпарило кипятком.
Значит, у этой девочки и дома ад.
На следующий день я решительно заговорила с Олей на перемене.
Заметив, что я, смеясь, рассказываю оторопевшей от неожиданности дурнушке какой-то анекдот, одноклассники разинули рты. Ведь мы с ней – полная противоположность. Я занимаюсь спортом и танцами. Учусь на отлично. Умею шутить. «Своя» в любой компании. И с внешностью полный порядок, ведь не зря мне все взрослые говорили, что я похожа на маму, а она – первая красавица в нашем маленьком городке.
Я заговорила с Олей и на второй день. И на третий.
Мало-помалу она стала привыкать к нашим разговорам. Точнее, болтала я, а она лишь растерянно улыбалась.
Да, довольно жалкое зрелище. Но результат, на который я рассчитывала, стал намечаться: нападки на Олю медленно, но верно сходили на нет. Теперь мы с ней даже часть пути из школы стали ходить вместе, до развилки: она к своему дому, я к своему. И, честное слово, мне показалось, что Оля начала едва уловимо преображаться: платье – чище, взгляд – доверчивее…
То есть, намечался успех.
Настали летние каникулы, у каждого они прошли по-своему.
А когда первого сентября мы собрались на перекличку, Оля не пришла.
Не пришла она и второго сентября. Третьего сентября я забеспокоилась. Вроде ничего удивительного, Оля частенько пропускала занятия. Но она никогда не прогуливала в начале учебного года. Может, перевелась?
Стояло жаркое бабье лето. Под ногами шуршали листья. Я не спеша шла домой, погруженная в свои мысли. И вдруг столкнулась с матерью Оли. Женщина брела по улице, волоча за собой тележку с громыхающими бутылками. Я поравнялась.
– Здравствуйте. Я одноклассница Оли.
Кажется, мой простой вопрос женщину удивил. Мать Оли смерила меня взглядом, будто недоумевая – чего именно я от неё хочу.
– Почему Оля не приходит в школу? Что с ней случилось?
– В больнице лежит, – буркнула женщина в конце концов и отправилась дальше.
Я несколько минут смотрела в её удаляющуюся широкую сутулую спину. Догнать и выяснить, чем Оля больна и в какую именно больницу она попала? Нет, этого я делать не стала. Развернулась и с ощущением важности своего намерения помчалась в ближайший стационар.
Больниц в городе три. Через час я выяснила, где именно находится Оля. Это было отделение травматологии. Лучше бы у неё просто болел живот…
Мне не нужно было объяснять, отчего у женщин и девочек после выходных вдруг появляются синяки, растяжения и переломы.
Слава богу, сейчас у меня отличный отчим – Эдуард, он с первого дня предложил называть его «папа Эдик». И мне это понравилось.
Папа Эдик не подвёл. Он вправду заменил мне отца. И мама это очень ценила…
Но до Эдика были другие «папы», и один из них вселял в меня просто животный ужас… Мамино предыдущее замужество было нашим общим кошмаром. Но о нём позже…
Сейчас, с высоты своих лет, я понимаю, что, вероятнее всего, именно наша с Эдиком доверительная привязанность друг к другу и сцементировала третий по счету брак моей мамы. Так что сейчас я была абсолютно нормальным, уверенным в жизни подростком.
У Оли ситуация была совсем иная, и я почувствовала некую близость с ней лишь потому, что отчасти понимала, через что она проходила дома.
В больницу к ней меня не пустили – уже темнело.
Домой в тот день я вернулась на подъёме, очень довольная собой – ведь намечалось благородное дело.
Я даже почти забыла про нашу вечную домашнюю «напряжёнку»: мои любимые взрослые, мама Лена и папа Эдик, жили в перманентном конфликте, и это была моя единственная печаль на тот период.
Как выглядели отношения мамы и Эдика? Попробуйте два магнита приблизить одинаковыми полюсами – примерно такая атмосфера царила сейчас у нас дома. И всё потому, что Эдик абсолютно не «монтировался» с понятием «заработки», он и деньги были абсолютно несовместимы.
Эдик постоянно встраивался в какие-то финансовые авантюры. В итоге на семью вместо обещанного благополучия сваливались новые кредиты и обязательства. Поэтому мама его частенько поругивала, и её можно понять. Впрочем, и об этом позже…
В те подростковые годы я целиком и полностью занимала сторону Эдика. Он, на мой взгляд, был замечательным человеком. Ну, к примеру, в тот день, когда я поделилась с ним своим планом относительно заболевшей одноклассницы, он тут же выгреб из карманов всё, что у него имелось.
– Нельзя же идти к больному с пустыми руками, – сказал он.
На следующий день на первой же перемене я стала агитировать ребят навестить Олю. Один такой жест доброй воли мог изменить её судьбу, да и для нас, пятнадцатилетних парней и девчонок, он был бы важен.
…Это сейчас я понимаю силу покаяния и прощения. Но тогда, разумеется, испытывала лишь сострадание, простое движение собственной души я не облекала в высокопарные фразы.
Несколько девчонок нехотя согласились скинуться на «передачку». Так что сумма, которую мне выделил Эдик, приросла примерно на половину.
На большой перемене я помчалась в ближайший магазин.
Пошарила глазами по витрине кондитерской и выбрала самую дорогую коробку шоколадных конфет. Ещё подумала: ведь наверняка Оля никогда подобных конфет не ела. Денег хватило и на килограммовую связку бананов – витамины!
Я вернулась в школу как на крыльях. Ещё один урок – и мы свободны! Вот Оля-то удивится…
Пакет с дорогой, во всех смыслах, передачкой лёг на подоконник. И тут же прозвенел звонок.
Алгебра мне давалась не очень легко, по своему складу я гуманитарий, то есть сначала на любое событие откликаюсь интуицией, а потом уж включаю логику.
Поэтому на том уроке мне было особенно сложно сосредоточиться над уравнениями.
Какие «икс» и какие «игрек»?! Всё затмила фантазия о том, как я приведу одноклассников в больницу и, может даже, после этого мы вместе пойдем на бесплатные качели-лодочки в городской парк, он с больницей рядом…
Учительница расписывала на доске формулы, а меня занимала лишь одна весёлая мысль: как же, оказывается, легко совершать добрые поступки! Словом, я была охвачена предвкушением радостной встречи с Олей.
…Но на перемене, как только учительница вышла из класса, мальчишки, будто сговорившись, рванули к пакету, вытряхнули коробку и порвали прозрачную упаковку.
В каждом классе есть свои «отмороженные».
– Нет!
Я почти задохнулась от крика. И кинулась спасать конфеты, предназначенные для Оли.
Один из парней, Макс, поставил мне подножку, и я упала.
В память так и врезалась картинка: гнусно улыбающаяся физиономия Макса, его протянутая мне навстречу рука.
– Хватайся.
С чего это он решил, что я схвачусь за его клешню? Мне не нужна помощь, чтобы вскочить на ноги и надавать ему оплеух!
– Ты гад!
Я резко и решительно поднялась, но меня кто-то обхватил сзади, не давая двигаться.
– А что такого? Лучше сами съедим! – прокричали мне в ухо. – Она и так жирная, ей вредно.
Это говорил Витька, он для Макса что-то вроде секретаря-референта, а по-простому – «шестёрка».
Макс при этом взял коробку с подоконника и сжал ее в высоко поднятой руке.
– Достанешь – твоя!
Не знаю, что на меня нашло: я так резко ударила каблуком по носку ботинка Витьки, что он не смог меня удержать.
– Ну, давай, попрыгай! – засмеялся Макс.
…Я небольшого роста, но в волейбол играю неплохо. Сгруппировалась и прыгнула, намертво вцепившись в коробку.
Картон погнулся под моими пальцами. Шоколадные фигурки посыпались на пол. И у меня мелькнула мысль: как жаль, что их не обернули в фольгу…
Тут на одну из конфет наступила нога в кроссовке. Вишневая струйка начинки брызнула и испачкала идеально чистые брюки Макса. Он выругался.
– Всё из-за этой свиньи…
…И наступила тишина.
Я слышала лишь, как гулко бухает моё сердце: бум-бум-бум…
Мальчишки пялились на меня с минуту, наверное, на моём лице было написано что-то такое, отчего Макс примиряюще пробормотал:
– Да ладно, соберем, пусть твоя хрюшка лопает.
Витька послушно нагнулся, стал поднимать конфеты и кидать их в коробку.
А я, не отрываясь, смотрела на Макса.
Отличник, из «хорошей полноценной семьи». Одет в фирменное. Глаза наглые. В сочинениях пишет: «стану юристом».
– Да какая разница, – сказал он, нависая надо мной, – всё равно эта дура не узнает. А вообще, выбирала бы, с кем дружить. Или ты не брезгливая?
Что произошло дальше, в деталях не помню. Меня охватила ярость. И моя рука оставила на щеке Макса красное пятно – я дала ему пощечину.
Макс непонимающе посмотрел в мои глаза. А потом, вместо того, чтобы отступить, как подобает представителям сильного пола, он в бешенстве подхватил меня, и вытер моей спиной все формулы на доске, старательно выведенные на уроке учительницей.
В ушах у меня зашумело. И я стала лупить Макса руками и ногами.
Ор в классе достиг апогея – наверное, именно так гудели гладиаторские арены Древнего Рима.
Но я видела перед собой лишь багровое от злости лицо своего врага. Я, как разъяренная кошка, впивалась в его кожу когтями.
– Отцепись, чокнутая!
Его слюна на моем лице показалась мне каплей яда. Я повисла на Максе, готовая кусать и щипаться!
Он попытался меня скинуть. Но не удалось. Тогда он протащил меня через весь класс и сделал попытку отшвырнуть у двери. Но дверь за моей спиной распахнулась. И мы, сцепившись, вывалились в фойе.
Гул усилился. Кажется, сбежалась вся школа. Мы крутились по полу, пока Максу не удалось, наконец, подняться – вместе со мной. Он схватил меня за волосы… И тут я увидела в его глазах решимость убийцы.
…Именно тогда меня пронзила мысль, ставшая моим жизненным кредо: даже если покалечат – не сдамся! Никогда. Ни за что.
И я ударила Макса в пах.
…Он вскрикнул. Скривился. И утратил контроль.
Я воспользовалась моментом и толкнула его …в пылу не заметив, что за ним – панорамное окно от пола до потолка.
Послышался треск стекла.
…Вытаращенные от страха глаза Макса навсегда врезались в мою память. Я успела схватить его за рубашку и удержала от падения вниз.
Повисла секундная тишина. А потом – взрыв звонка на урок.
Однако никто и не думал расходиться по классам. Макс ошалело смотрел на меня, на голове – струйка крови, видимо, порез. Но мне было всё равно. Я разжала пальцы и отшатнулась.
– Евгения!?!
Рядом встала Завуч – во всех школах они одинаковы.
– Что тут произошло?!
Я ничего не могла сказать, во мне всё кипело, дыхание было горячим, как после стометровки.
– Отвечай!
Кто-то сунул мне в руки мой портфель и пакет с бананами. Я взяла их. И быстро пошла прочь – от Завуча, Макса, от всего своего класса, от ужасного звона стекла и страшной мысли, что Макс мог выпасть, погибнуть.
– Евгения! Стой!
Но окрик Завуча лишь добавил мне скорости.
Коридоры закрутились, как узоры в калейдоскопе. Я неслась на выход, размазывая по щекам слезы и представляя, как на подоконнике лежит изуродованная коробка с как попало накиданными конфетами…
…Наверное, прохожие оборачивались мне вслед, когда я фурией летела по улицам: с растрёпанной головой, в порванных колготках, в грязном костюме с белым от мела пиджаком.
В больнице осунувшаяся Оля вышла ко мне в коридор из своего отделения. Её рука была на повязке. Я протянула бананы. И, не в силах произнести ни слова, развернулась и молча ушла.
Какие уж тут слова…
…В школе, разумеется, был грандиозный скандал. Ещё бы: подрались не какие-то там отщепенцы – два претендента на золотые медали. Было собрание, требовали объяснительные, вызывали родителей…
Почему разгорелся этот странный и необъяснимый для посторонних конфликт? Что не поделили мальчик и девочка, во всем абсолютно благополучные?
…И как на эту драку могли реагировать родители Макса, которым было плевать на Олю и её беды?
Они, разумеется, обвиняли меня. И требовали исключить из школы. …Взрослые так редко вникают в суть детских проблем!
А ведь в предысторию той драки была вшита несправедливость. Та самая, которая сталкивает людей в битве до кровавого пота!
Однако в эпизоде с Максом, кроме несчастной коробки конфет, фактически и предъявить-то было нечего…
В конце концов всё закончилось тем, что нашим родителям выставили счёт за разбитое стекло. Они оплатили.
…А я в тот же вечер, явившись домой в самом расхристанном виде, сделала для себя одно важное открытие.
Мама на кухне о чём-то привычно спорила с отчимом. Но, когда я на цыпочках стала пробираться в ванную, чтобы незаметно для взрослых привести себя в порядок, она вдруг встала в дверном проёме кухни.
– Женя, – спросила мама через паузу, – надеюсь, ты дала сдачи?
…Как же мне повезло, что мы с ней всегда могли говорить на равных!
Взахлёб, задыхаясь от накатывающих эмоций, я рассказала ей и про Олю, и про конфеты, и про Макса.
– Знаешь, – сказала мама, – а ведь у меня в твоём возрасте была практически такая же драка.
И она рассказала историю, из которой я сделала вывод: да мы с ней похожи! Мать и дочь, как никак!
***
Поскольку дальше речь пойдет о детстве и юности моей мамы, буду для простоты называть её просто Леной.
Самая слабенькая из одноклассниц Лены, Наташа жила в одном подъезде с ней, этажом выше. Они не дружили. Так, кивали друг другу при встрече.
Но бывает между людьми так, что слова не нужны. Проскакивают какие-то флюиды, и возникает самая горячая симпатия. Особенно когда один человек чувствует в себе силы защитника, а другой остро нуждается в этой защите.
Наташа была немногословная, болезненная и какая-то отрешённая. Лену это почему-то трогало до глубины души. Однако девочки всего лишь здоровались – и не больше.
А в седьмом классе выяснилась причина того, почему Наташа держала со всеми дистанцию.
Школьников отправили делать обязательную тогда для всех флюорографию. А на следующий день Наташу вызвали прямо посреди урока.
Тогда никто ничего не понял. Ну, вызвали – мало ли что.
Однако Наташа исчезла надолго. Узнали, что она попала в больницу. И забыли: заболела – поправится.
Между тем, для девочки начался настоящий ад. Вторичный рентген подтвердил то, чего так испугались врачи: у неё нашли злокачественную опухоль легких. Начались обследования. Наташу направили в Москву на операцию.
В школе она появилась лишь спустя несколько месяцев: бледная, тоненькая, тихая. Никому ничего не сказала.
– Привет, – поздоровалась с ней Лена при встрече.
Наташа с какой-то чрезвычайной осторожностью спускалась по ступенькам в подъезде, будто вся состояла из драгоценного хрусталя – не дай бог оступиться и упасть: расколется хрусталь вдребезги.
– Привет, – грустно кивнула Наташа Лене.
И Лена почуяла неладное.
Поскольку девочки жили в одном подъезде, разузнать секрет Наташи для Лены труда не составило.
Соседки перешёптывались: у девочки онкология, ей сделали операцию и, чтобы добраться до легких, удалили несколько ребер.
Узнав об этом, Лена окончательно осознала: Наташа теперь под её персональной защитой… У моей юной мамы был свой трагический опыт, связанный с этим страшным недугом.
Защищать Наташу было от кого. Времена меняются, а типажи – нет: в их классе была своя вредина – Лариса.
Лариса заводилась с пол-оборота, стоило ей заметить, что кто-то давал перед ней слабину. Такие подростки своими колкостями будто прощупывают защитное поле у сверстников, а когда обнаруживают слабое место, начинают бомбардировку, пока не сведут человека с ума и не сделают всеобщим посмешищем.
Никто и не заметил, как молчаливая Наташа превратилась для неё в постоянный объект для нападок.
Однажды, это было уже после того, как девчушка вернулась в школу после операции, класс собрали на улице ради новогоднего мероприятия в ДК. Стоял страшный мороз, какой бывает именно под Новый год. Ребята ждали автобус, болтали, пританцовывали от холода.
И вдруг Лариса, шутки ради, якобы чтобы согреться, начала ставить Наташе подножки.
Наташа упала. А ведь падать ей было нельзя! Частично нет рёбер! Лишь мягкие ткани поддерживают внутренние органы! Значит, любая травма может стать смертельно опасной!
Все эти мысли молниями пронеслись в голове Лены. Её реакция была моментальной – она не успела осознать, что делает…
В руке Лены был пакет – чёрный, очень плотный, с острыми краями. Не раздумывая, она ударила им Ларису. Удар пришёлся на лицо. Угол пакета порвал забияке губу. Хлынула кровь. Начались крики.
Наташа, с трудом поднимаясь из сугроба, неотрывно смотрела то на Лену, то на Ларису. А Лена видела перед собой только окровавленное лицо девчонки, которую она только что покалечила.
Все для Лены в те минуты происходило как в немом кино. Она видела, как металась учительница, как останавливались прохожие, как застыли и вытянулись лица одноклассников…
Наконец, приехала «скорая».
Ларису отправили в областную больницу – рана оказалась слишком глубокой, местные врачи не взялись её зашивать. Требовалась ювелирная работа, чтобы не оставить девочку с уродливым шрамом на всю оставшуюся жизнь.
Лена не помнила, как оказалась дома.
Прокралась в свою комнату, села на пол, закрыла голову руками, будто ожидая удара.
Что она натворила…
Какие мысли мучили мою юную мамочку в тот день? Думаю, у неё был сильнейший шок. Вот ведь как бывает – ты вступаешься за одного, а ранишь другого. И в итоге твоя попытка сделать добро вроде и аннулирована…
Моя пятнадцатилетняя мама запомнила те новогодние дни как один из самых тёмных периодов в своей жизни.
Она потеряла сон и аппетит. Ею овладел страх, её грызли сомнения в своём поступке.
С одной стороны, она защищала больную девочку. С другой – она могла погубить жизнь другого человека, нанести ему непоправимый вред!
Лена просидела дома все каникулы, боясь выйти на улицу – ведь Лариса тоже жила в её дворе.
Надо сказать, что до произошедшего инцидента Лена и Лариса почти дружили. Во всяком случае, они были друг другу куда ближе, чем Наташа – Лене. Вместе болтали, обсуждали мальчишек, даже в кино вместе ходили – конечно, это дружба, а как же еще назвать такие отношения?
Ужас в том, что Лена как никто другой в классе знала: Лариса на самом деле вовсе не была бездушным чудовищем-отморозком. Просто в этой девчонке временами что-то «заклинивало».
Почему она вела себя с другими как несносная задира? Почему старалась сделать кому-то больно? Почему смеялась, если другой плакал из-за её язвительных слов в свой адрес?
Наверное, ответы на эти вопросы следовало искать в семье Ларисы, в её взаимоотношениях с собственными родителями, особенно с матерью.
А мать Ларисы собиралась устроить скандал и потребовать для Лены самого сурового наказания. И её можно понять: дочь получила серьёзную травму! Но, видно, женщина в конце концов одумалась, или кто-то отговорил. Гроза, которую Лена ждала с замиранием сердца, сидя на полу своей погруженной в темноту зимней комнаты, миновала.
Да и некому было жаловаться на поступок Лены, даже если б мать Ларисы пришла в ее квартиру…
Ведь моя пятнадцатилетняя мама знала не понаслышке, что такое онкология, хлебнула горя сполна, потому и вступилась за Наташу.
Соседи тогда долго обсуждали эту историю, судачили, качали головами, и было непонятно: то ли они Лену осуждают, то ли жалеют…
…А у Ларисы губа до сих пор слегка деформирована. И, между прочим, она крепко дружит с моей мамой без малого сорок лет. Наверное, тот случай заставил и Ларису что-то переосмыслить, возможно, она именно тогда поняла что-то очень важное о людях, об их силе и их слабостях.
Во всяком случае, мне вовсе не кажется случайным то обстоятельство, что Лариса решила стать медиком.
Уже несколько десятков лет она работает в детской больнице.
Однажды именно Лариса оказала нашей семье неоценимую услугу: когда моему дедушке Валентину стало плохо и у него вдруг отказали ноги, она пришла к нему ночью пешком через весь город, оказала первую помощь, вызвала врачей – словом, была рядом до тех пор, пока не убедилась, что с ним всё будет хорошо.
Вот такая она, Лариса.
А что же Наташа?
Она окончила десятилетку. И, по рассказам мой мамы, прожила ещё лет пять, во всяком случае, застала моё рождение, приходила на меня посмотреть…
Но потом быстро угасла, лежала последние два месяца, не подпуская к себе никого, кроме любимой кошки.
Тихая и светлая Наташа умерла молодой – её душа оставила этот мир, когда в доме никого не было, кто – на работе, кто – в магазине…
Вот такая грустная история.
Почему я о ней рассказала?
Потому что люди вокруг нас – не картонные персонажи. Случается всякое. И нужно быть милосерднее друг к другу, нужно уметь принимать жизнь такой, как она есть. И понимать, что все мы бываем очень разными – в разных ситуациях.
…Кстати, мой одноклассник Макс тоже оказался неплохим человеком, но это уже совсем другая история.
***
У моей мамы красивое имя – Елена.
Это имя было на пике популярности в шестидесятые годы. Может, потому что первая в мире семья космонавтов – Валентина Терешкова и Андриян Николаев – назвала свою дочку, родившуюся в 1964 году, Леной, Алёнкой.
– Смотри, смотри, она же улыбается, как Алёнка! – говорила мама Леночки, показывая новорожденную её отцу.
Помните девочку в шали на обертке молочного шоколада «Алёнка»? Если да, то вы легко представите, какими огромными глазами смотрела моя мама на этот мир, когда ей была без году неделя.
Словом, когда моя мама появилась на свет, её родители уже знали, что дадут ей самое энергичное и удачливое на тот период имя. Потому что им очень хотелось, чтобы такой же удачливой стала её судьба. Опять же, как вы лодку назовёте, так она и поплывёт…
Насчет того, насколько удачно сложилась мамина жизнь, не берусь судить, тут всё относительно. А вот энергии моей маме точно не занимать – имя и вправду придало ей импульс космической ракеты. Если уж моя мама развернет какую-то деятельность – на пути у неё не стой…
Но вернёмся в момент её рождения.
Она появилась в хорошей, благополучной семье.
Моего дедушку звали Валентин. Для своих домашних он был Валя, а стоило ему заболеть – становился Валечкой. Чувствуете, какой любовью он был окружён?
Насколько я могу сейчас судить, Валентин был человеком довольно приземленным. Про таких говорят: «ведомый». Валя вдумчиво и сосредоточенно чинил станки на крупном заводе. Устраивала ли его эта работа? Думаю, да. Во всяком случае, на производстве его уважали, на плакатах того времени слово «рабочий» звучало гордо – что ещё надо?
Другое дело – моя бабушка Женя, Женечка.
Она работала на комбинате по производству колбас. И история детства моей мамы Елены нанизана на стержень тяжелой судьбы этой стойкой женщины. Мать и дочь оказались сцеплены самыми прочными узами, какие только могут быть: узами любви и несчастья.
Итак, сейчас пойдет рассказ о родителях Лены.
Так верите ли вы в магию имён? Лично мне кажется, имя и вправду фатально влияет на характер, а значит, и на судьбу человека.
Итак, у отца Лены имя было женственное. А у её мамы – отдающее мужественностью. И это невольно отразилось на жизни Лены. Несмотря на всю силу её собственного имени.
Лена была единственным ребенком в этой дружной семье. А потому – любимым. И, по сложившейся традиции, сразу стала не Леной, а Леночкой.
Родители честно трудились, их дом был «полная чаша», жили в достатке.
Смешное слово «достаток» – как будто у того, что мы под ним понимаем, есть «потолок», «заработали – и достаточно!».
И всё же, по представлениям советского общества, эта семья по части дохода была образцовой. Своя квартира, мебель в полном комплекте, одежда с иголочки, а на столе – дефицитная колбаса. Модель счастливой жизни конца 60-х годов, когда люди только-только выдохнули и поняли, что шагать ровным строем – это ещё не всё…
Наверное, родители моей мамы и не думали в годы её младенчества, что ещё нужно для счастья? Им просто было хорошо и комфортно.