Мацнева Евгения
Дочки+матери=любовь
…В ухажёрах у моей мамы не было недостатка с юности. Её красота совсем не подходила к обстоятельствам её жизни. Она не жаловалась, была общительной и оптимистичной. И по её манере держаться на людях мало кто понимал, что у этой красивой девчонки на сердце.
А на сердце был страх. Ей так не хватало того, что нужно любому подростку: любви, заботы, опоры.
Лена похоронила мать через два года после того злополучного дня рождения.
Женечка дождалась, когда дочке исполнится пятнадцать, и тихо покинула этот мир…
***
Со смерти Евгении прошёл месяц.
Бабушка уже почти перестала приходить в квартиру, где скончалась её любимая дочь – не могла, была разбита и телом, и духом. Жила в своём доме, оплакивая утрату.
Валентин горевал по-своему и топил горе в вине. И тоже редкую ночь проводил под одной крышей с собственной дочерью, у него давно была другая жизнь на стороне.
А Лена осталась. Куда ей деваться?
Днём ещё ничего: то подруги зайдут, то Славик – он упрямо отвоёвывал пространство рядом с Леной, несмотря на то, что Паша постоянно лез в драку.
Но вот ночами…
Ночами Лена почти перестала спать. То слышались звуки, напоминающие о присутствии в доме мамы. То просто мешали грустные воспоминания о ней и мысли – как она там, на небе?
Лена плакала в подушку: «Мама, мамочка, как ты могла меня бросить, зачем ты так много работала, почему заболела?!».
Но слезами горю не поможешь. И Лена всё чаще задумывалась: что делать дальше, как жить?
Втайне от всех она хотела бы поступить в театральный. А что? Внешность у неё как у звезды. А про артистичность ей говорит каждый второй.
Но Валентину такая идея категорически не нравилась. Слово «артистка» в его устах принимало какой-то неприятный, нехороший оттенок.
Когда пришла пора заканчивать восьмилетку, Валентин настоял на том, чтобы Лена отнесла документы в техникум при заводе. По отцовскому мнению, перспектива трудиться на том же предприятии, где прошла его жизнь, была единственно верным решением.
«Артистка!» – хмыкал иногда Валентин с таким выражением лица, будто стряхивал с себя гадкое насекомое.
Волей-неволей, Лена с планами отца согласилась. Но грядущую заводскую перспективу заранее возненавидела всей душой – это была чуждая ей, навязанная жизнь.
…Однажды её грустные полуночные раздумья о туманном будущем прервал внезапный тихий стук в дверь. Лена похолодела.
Многие во дворе знали, что в такой-то квартире одна ночует пятнадцатилетняя девчонка. Кто же это? Преступник? Насильник? Убийца?
Лежала, не двигаясь и даже не дыша. Чудилось, что в замочной скважине что-то скребётся, будто кто-то пытается тихо проникнуть в квартиру.
Впрочем, ночной гость постоял под дверью и быстро ушёл. Хотя Лене казалось, что его стук длился не менее часа.
Уснула под утро. Днём происшествие сравнялось со сном: было или почудилось?
Но на следующую ночь тихий стук повторился. А потом ещё. И ещё…
Лена стала бояться ночи. Кому понадобилось её пугать? Это точно не воры – если бы захотели, могли бы открыть дверь, это Лена знала точно: замок-то простой.
Отец домой почти перестал заходить. А если и оставался на ночь – то, скорее, для очистки совести. Не будь тут Лены, он и вовсе бы забыл дорогу сюда.
Но сказать Валентину о ночных звуках Лена не решалась. С отцом теперь вообще было трудно общаться, будто они, даже находясь рядом, пребывали на разных планетах.
Говорила подружкам, звала ночевать – только все боялись, находили поводы для отказов: мало ли что.
Бабушке рассказать о ночных страхах Лена не смела, как и отцу – на бабе Любе после похорон лица не было, горевала о дочери сильно.
Иногда проходили целые ночи без этого страшного, едва уловимого стука.
Сон у Лены стал тревожный, поверхностный. Она похудела, осунулась. Но обращать внимание на это было, в общем-то, некому.
…На сорок дней со дня смерти Евгении собрались близкие: родственники и друзья. Лена знала не всех. Поэтому не удивилась, увидев среди пришедших на поминки молодую женщину, дальнюю родственницу Евгении – Наталью.
Наталье было лет двадцать пять, симпатичная, приятная в общении. На неё поглядывали за столом, перешёптывались. Но Лена не прислушивалась: душа её мамочки окончательно покидала Землю, ведь так считается на сороковой день…
Валентин после поминок пошёл провожать Наталью. И ночевать не вернулся.
Осталась бабушка.
В ту ночь Лена снова лежала в кровати, вся обратившись в слух. Но ничего не было слышно, разве что кто-то ходил по двору, да проезжали машины по улице.
Рядом ворочалась на кровати бабушка, ей явно не спалось, думалось о чём-то, бабушка тяжко вздыхала.
– Как же так, – вдруг тихо пробормотала она, уверенная, что Лена спит,– совсем Валентин людей не стыдится, ведь только жену схоронил.
…Так Лена узнала, что Наталья и есть та самая пассия, с которой крутит роман её отец.
На следующий день Валентин ненадолго зашел в квартиру, переоделся в чистое, собрал кое-какие вещи из шкафа и молча ушёл – теперь уже окончательно.
Он фактически не ночевал в квартире два месяца, либо приходил в пять утра – перед сменой. Возможно, Валентин и думал о дочери, которую бросает одну, а ведь она только что потеряла мать! Но его уход будто перечёркивал прошлое, отрезал его, как отрезают подгнившую сторону ещё вполне съедобного яблока.
А ночные визиты и постукивания в дверь всё продолжались.
И лишь когда они довели Лену до нервного срыва, она, наконец, призналась бабушке: ей до ужаса страшно оставаться одной в опустевшей квартире!
Баба Люба выслушала, перекрестилась. И отреагировала неожиданно.
– Лена, – сказала она, взяв внучку за руку, – ты уже большая девочка, должна понимать. У папы другая женщина.
Лена округлила на бабушку глаза: да сколько можно говорить об отце, он же ушёл!
– Поговори с ним, – продолжила Любовь. – Пусть он приводит свою Наталью сюда. Начинайте жить вместе, когда-то всё равно придется.
Лена вскочила с табурета, разговор шёл на кухне, и выбежала в комнату, где всё ещё стояла мамина кровать.
«Мама, мама, зачем ты меня оставила…».
Лена по привычке села на пол и стала думать.
Что ж. Слова бабушки о романе отца откровением для неё, конечно, не стали. Обидно за мать, за себя…
Лена невольно сжала кулачки.
Но если она и дальше будет ночевать одна, с ней может случиться что-то очень плохое. Выдерживать дальше эту бессонницу, когда нервы на взводе, она не сможет. Лена так ослабла, что ей казалось – она стала жить между реальностью и галлюцинацией. Ещё немного – и она просто сойдёт с ума.
Да, ко «взрослому» разговору с отцом Лену подтолкнуло отчаяние, одиночество и страх ночных шорохов у входной двери. У неё просто не было иных вариантов.
Когда отец в очередной раз «забежал» в квартиру, Лена остановила Валентина неожиданным для него предложением:
– Папа, пожалуйста, возвращайся домой.
Отец впервые за долгое время поднял на дочь взгляд. Остановился. Сел, помолчал. И лишь спустя минут пять произнёс:
– А как же Наталья?
Лена сумела сдержать подступивший гнев. Отец и сейчас думал не о ней. Он даже не стал объясняться и извиняться. А мог бы…
– Пусть живёт здесь.
Лена произнесла это жёстким категоричным тоном – не как шестнадцатилетняя девчонка, а как взрослый человек, понимающий о жизни куда больше, чем мужчина, сидящий рядом.
Валентину было на то время пятьдесят. Молодой, по нынешним меркам, мужчина. Наталья – моложе него лет на пятнадцать. Она могла бы заменить Лене старшую сестру.
И уже на следующий день они пришли. С чемоданами, тюками и девочкой-шестилеткой – Таней, дочкой Натальи от первого брака.
…А чуть позже Лена узнала, что все её одинокие ночи у двери квартиры дежурил Паша. Может, надеялся, что девчонка сама обо всём догадается и однажды впустит его?
Но она не догадалась. Не судьба. А жаль.
***
…Её первая встреча с Натальей была натянутой.
Новое семейство встало на пороге. Несколько секунд Лена и Наталья молча смотрели друг другу в глаза.
– Ну что ж, – с нарочитым оптимизмом в голосе сказал Валентин, скидывая ботинки, – входите, теперь это и ваш дом.
Лена будто приросла к стене в прихожей, молча смотрела, как суетливо снимаются обувь, плащи и шарфы.
Вот сейчас они окончательно переступят черту, заполнят собой всё пространство.
За Леной в эти минуты была не просто квартира – это был мир, с которым именно теперь ей приходилось прощаться навеки. Ещё вчера она являлась центром этого мира, его хозяйкой. И вот рубикон пройден. Отныне она отодвинута куда-то на задворки этого мира, становится лишь его частью, и не факт – что самой незаменимой.
– Входи, Танечка. Лена, знакомься, это тётя Наташа, а это её дочь, – бубнил отец.
Лена посторонилась, пропуская в квартиру молодую смущённую женщину с порозовевшими от волнения щеками и маленькую девочку, та наивно радовалась происходящему.
– Показывай, где кухня, где что… – бодрился отец.
– Сам и показывай, – тихо сказала Лена и ушла в комнату своей матери, отныне это была её комната.
В конце концов, она только что сделала то, чего они все давно хотели. А большего – не ждите!
…Так в доме, во всех уголках которого таились личные воспоминания Лены о радостном детстве и трагичном подростковом периоде, появилась новая хозяйка.
И как только Наташа схватилась за кастрюли и тряпки, как-то само собой стало предельно ясно, что именно она и её дочка – настоящая семья Валентина.
Тот день Лена просидела взаперти.
Она слышала и угадывала по звукам всё, что происходило в квартире – так, видимо, жила несколько лет её прикованная к постели мать: прислушиваясь и деля звуки на действия, совершаемые другими людьми.
Вот из шифоньера вытащили мамины вещи – освободили место для вещей Натальи и Тани. Вот Таня весело проскакала по коридору, громко спрашивая, где она будет спать, а Наталья шикнула на неё: «Тише!», будто в квартире находился больной или спящий.
Вот полилась в ведро вода, загуляла по полу швабра. А потом стало шумно на кухне, то и дело хлопала входная дверь – это отец бегал в магазин по поручению Натальи.
Наконец в комнату Лены осторожно постучали.
– Дочка, обед готов, иди к столу.
Голос отца был хоть и насторожённый, но что-то уже изменилось, будто он вполне успокоился, и лишь Лена оставалась фактором, к которому стоило относиться с опаской.
Лена и не хотела бы выходить. Но ведь сама позволила этой семье соединиться на территории, где её семьи уже нет, она канула в прошлое.
Лена вышла. Села за прекрасно сервированный стол.
Очевидно, Наталья была умелой хозяйкой, она наготовила так много, будто отмечалось… новоселье. В центре стола возвышалась бутылка вина.
– Ну, за знакомство!
Валентин бросил на Лену насторожённый взгляд и потянулся к бутылке.
…Все ели охотно и с аппетитом. Лишь Лена едва прикоснулась к еде: кусок не шёл в горло.
– Пойду прогуляюсь, – сказала она, когда Наталья деловито принялась собирать опустевшие тарелки и отправлять их в мойку.
– Таню с собой возьми, – сказал Валентин, – пусть во дворе осмотрится.
Произнося это, он вложил в слова подтекст, который стал для Лены очередным – самым сильным – детонатором внутреннего взрыва. Она вдруг осознала, что именно случится в квартире, когда «дети уйдут погулять».
Лена рванула к выходу, со всем своим подростковым максимализмом возненавидев в эту минуту мачеху. А ничего не понимающая Таня весело запрыгала рядом…
С того дня Лена уже никогда не оставалась в этой квартире одна.
***
Валентин и Наталья постепенно освоились. Женщина тщательно отдраила все комнаты, навела порядок по своему вкусу. Стало и вправду уютнее, в доме запахло борщами, котлетами и пирогами, в нём заиграла жизнь.
Но у Лены внутри кипела ревность: к каждой тряпочке, к каждой пылинке, к отцу.
Однако Валентин и Наталья довольно быстро перестали настораживаться от каждого косого взгляда шестнадцатилетней девчонки. Они – взрослые, они – муж и жена, теперь-то у них всё законно.
И ещё у них настоящий медовый период: наконец, они могли быть вместе без утайки, без угрызений совести.
Наталья и Валентин стали разъезжать по общим родственникам, останавливаясь на день или больше. Особенно им нравилось гостить у деревенской сестры Валентина. Там был просторный добротный дом, щедрый стол, простор и природа.
Постепенно в том доме «молодые», так их теперь называла родня, стали задерживаться и на неделю.
А Таня оставалась на поруках у Лены.
Лена отныне всюду ходила «с прицепом»: Танечка с удовольствием называла её сестрой, хотя – ну какие они сестры?!
И когда мальчики стали кидать Лене в окна камешки, вызывая на дворовые посиделки, той приходилось ходить на свои первые подростковые «свидания» с навязанной ей «сестричкой».
Ребята сидели на скамейке, болтали, смеялись. А умаявшаяся Танечка засыпала на коленях у Лены. Шестнадцатилетняя укачивала шестилетнюю и потом осторожно несла домой.
Но, если откровенно, этот несмышлёныш – Танечка – стала в тот период самым близким для неё человеком, по сути – спасательным кругом. Так устроены люди: если кто-то зависит от нас, это придаёт нам сил и делает жизнь осмысленной.
…А дом отныне уже никогда не казался пустым и страшным.
Он стал… раздражающе наполнен суетой и бытом.
…Да, как я уже писала, люди – не картонные манекены с масками злодея и добряка. Каждый из нас может быть и тем, и другим. В конце концов, всё зависит от точки зрения.
Вот и Лена, поначалу принявшая Наталью в штыки, спустя время стала замечать: от этой женщины идут флюиды тепла и доброты.
Наталья работала на заводе, но у неё хватало сил и на семью. Она вечно находилась в состоянии деятельности: что-то мыла, что-то готовила, что-то стирала. И к Лене инстинктивно тянулась всем своим материнским и женским началом.
Но у девчонки пубертатного возраста, недавно похоронившей мать, предательство отца болело незаживающей раной.
И как результат её внутреннего бунта против ситуации, в которую вшита несправедливость, а предъявить-то особо нечего – родилась я.
…Необъятная материнская любовь способна на многое. Она может даже удерживать от смерти самых безнадёжно больных. Когда-то Евгения вымолила жизнь для своей Леночки, да и сама держалась на этом свете несколько лет лишь ради того, чтобы быть с дочерью рядом.
И я понимаю, что вложила моя мама Елена, вписывая в графе о моём рождении имя «Евгения».
Мама и сегодня, спустя сорок лет, рассказывая о своих детских годах, плачет, вспоминая ту Женечку, что дала ей жизнь.
Может, если б Евгения не стремилась так интенсивно работать ради будущего своей дочери, она сохранила бы здоровье, и судьба членов её семьи потекла бы совсем по иному руслу? И Лена никогда не увидела бы, каким беспомощным может стать мужчина перед лицом несчастья.
Кто знает.
А может, именно сложный период становления моей мамы был нужен её потомкам? Но для чего?
Надеюсь, найду ответ, рассказывая эту семейную сагу…
ЧАСТЬ 2. ЮНОСТЬ
Человеческая память устроена так, что мы стараемся поскорее забыть всё грустное, что происходило с нами в прошлом.
Сегодня моя мама уже не помнит многих событий своей первой юности. А может, не хочет вспоминать? Может, утопила моменты, связанные с самой острой болью, где-то на дне своей памяти? Может, просто не в состоянии вновь и вновь захлёбываться при воспоминаниях в накатывающей солёной волне невыплаканных слёз?
Но, даже если какие-то моменты забылись, остались связанные с ними эмоции. Их-то забыть, увы, ещё ни у кого не получалось.
Родительский дом, в котором не стало мамы, Лене опостылел.
Казалось, что мачеха – а Наталью она мысленно называла только так – слишком рьяно внедряет свои порядки, что Таня занимает слишком много пространства, что родной отец стал к ней совсем равнодушен, а зачастую просто враждебен.
Лена чувствовала себя лишней в этом доме. Менялись отношения, менялись вещи. И любое изменение было для неё болезненным.
Выходные дни, когда все собирались за столом, превращались для Лены в пытку. Ведь она сравнивала эти застолья с теми, что были при её маме.
Но больше всего Лену злило, что Валентин вёл себя в новой семье точно так же, как было при Женечке.
Так что нынешние семейные обеды Лена старалась пропускать.
Отец пытался вести себя как глава семейства. Что-то покрикивал в спину Лены, пытался ею руководить. Но куда там. И Лена, да и он сам уже отлично понимали: нет у Валентина морального права контролировать жизнь своей быстро взрослеющей дочери. Утратил он его – вместе с её доверием.
Так что трещина между ним и дочкой превращалась в пропасть. Отцовские попытки наладить контакт отдавали фальшью. А кто из нас в юности мирится с фальшью?
…Раз моя мама не хочет вспоминать многие детали своей юности, я сама попробую реконструировать всё, что происходило с ней до моего рождения.
Начну с того, что Лена окончила восьмой класс. Разумеется, нужно было окончательно определяться: учиться дальше в школе или пойти получать среднее специальное образование?
Мечты о сцене у Леночки остались лишь мечтами. Не было у неё рядом никого, кто мог бы поддержать в этом начинании.
Но, если сцена – для особенно одаренных, может, тогда медучилище?
Лена легко представляла себя в медицине, это поприще могло стать альтернативой театру.
Однако отец распорядился иначе.
Идею с десятилеткой Валентин отмёл сразу: зачем корпеть лишние два года за школьной партой? Отец давно и очень внушительно, даже требовательно говорил лишь об одном варианте: надо окончить химический техникум, который когда-то он окончил сам.
Удивительная штука – родительское убеждение, что лучше, а что хуже для их детей.
Конечно же, Валентин искренне верил, что копирование его жизненного пути – это хорошо. Да, он рассуждал со своей колокольни, и его такой вариант жизни вполне устраивал.
Сейчас мне даже кажется, что Валентина просто пугало погружение женщины в карьерную канитель. Ведь Женечка надорвалась в своё время – значит, и дочь может так же надорваться…
Выходит, Валентин пытался по-своему защитить Леночку, обезопасить? Однако странная позиция, эгоистичная.
Так или иначе, но, как только Лена получила аттестат об окончании восьми классов, Валентин сам отвёл её в техникум:
– Будешь жить, как люди живут, – констатировал он.
Мама Лены – Женечка – рассуждала бы совершенно иначе.
Но, как я уже писала, родители Лены были из разного теста.
По отцовской логике, следовало быть «реалистом»: отучиться, пойти на завод, получать стабильную зарплату на хлеб с маслом. А артисты – так вон их уже сколько в телевизоре.
Лене, разумеется, такой жизненный уклад претил. Всё-таки деятельная материнская кровь побеждала в ней отцовскую осторожность.
Но тогда ей пришлось подчиниться. И Лена стала учащейся техникума.
Это заведение она так и не полюбила. Четыре года занятий слились в одну серую рутину, от которой хотелось поскорее избавиться.
Однако были и приятные моменты: общие выезды на уборочные работы, а за это платили уже вполне ощутимо, не так, как было в школьный период.
Когда Лена впервые получила несколько заработанных в колхозе купюр, её осенило. Свобода вытекает из самостоятельности, а самостоятельность зависит от заработка!
Мысль ей понравилась. Стало понятно, что пора обретать независимость от навязанной ей семьи. Возможно, именно об этом и думал Валентин, когда говорил, что надо максимально сократить путь от парты до зарплатной кассы завода.
Свою первую получку за сельхозработы от техникума моя мама запомнила очень хорошо.
Вытягиваются подростки быстро, в год может смениться два размера. Лена поизносилась к тому моменту, некому было её баловать, следить за гардеробом. Никто давно не интересовался: добротно ли, тепло ли она одета.
Поэтому заработанные деньги она решила потратить на обновку. Немудрено, девчонка – всего-то шестнадцать лет!
В примерочной Лена оторвала этикетки. Оплатила на кассе. И вышла из магазина при полном параде.
Помчалась домой, то и дело забегая в продуктовые магазины по пути – надо же и к столу что-то прикупить.
Славик привычно «дежурил» в её дворе. Сидел на скамейке у песочницы и болтал с подругой Лены – Надей. Удобная диспозиция: мышь не проскочит, видно всех входящих и выходящих.
…Лена вошла во двор, и Славик замер на половине фразы. Ещё бы. Нарядная, красивая – как модель с обложки журнала.
– Салют!
От Лены, конечно, не ускользало то, как смотрел на неё Славик. Что ж, всем нам, девочкам, приятны мужские пылкие взгляды!
Однако, понимая, что именно чувствует Славик, Лена не придавала значения его влюблённости: мальчишка.
Он был её ровесником, тоже ушел из школы после восьмого класса. Видно, и ему хотелось побыстрее окунуться во взрослую жизнь – Славик имел страсть к машинам.
– Отличный костюмчик, – слегка завистливо сказала Надя.
Лена покрутилась перед друзьями – женское кокетство всегда было естественной частью её натуры: стопроцентная женщина!
– Нравится?
Славик одобрительно цокнул языком, что означало: нравится и даже очень.
– Такой наряд выгуливать надо, – сказала Надя. – Завтра суббота, может, сходим на танцы?
Надя была на год старше Лены и жила в том же подъезде, этажом выше. Вероятно, если б не это обстоятельство, заставляющее их пересекаться довольно часто, близкими подругами они бы не стали. Но как-то незаметно сошлись, часто ходили на танцплощадки в городском парке или ДК.
Танцы – самое доступное удовольствие молодёжи того времени. Билет стоил пятнадцать копеек – цена нарезного батона. Однако билет – ерунда, а вот газировка-мороженое, без которых на тусовке не обойтись, котировались уже как крупные траты. Но откуда у девчонок деньги?
– На тебя мальчишки как на мёд липнут, – сказала однажды Надя.
Они тогда впервые решили пойти на городскую танцплощадку, и вопрос наличных возник сам собой.
– Ты просто улыбайся, остальное беру на себя. – И подруга подмигнула Лене.
Дело выгорело: в первый же танцевальный вечер весёлых улыбчивых подруг беспрестанно угощали то напитками, то сладостями. Неудивительно: Лена мальчишкам нравилась, была в ней особая, данная от природы, манкость.
Славик про походы на танцы моментально прознал. И тут же вызвался сопровождать Лену и Надю на все развлекательные мероприятия. Собственно, они не были против.
Парень на полном серьёзе уже месяц или два считал Лену «своей» девушкой. А кем он был для Лены на самом деле? Другом, просто другом – не больше. Это понимали абсолютно все. Даже молчаливый Паша. Он давно перестал бить Славку – просто не считал соперником. Пропускал его во двор, оглядывая с головы до пят взглядом строгого таможенника и грозно сплевывая себе под ноги.
Так что с развлечениями у Лены теперь проблем не было. В свои шестнадцать она чувствовала себя совсем взрослой.
– Так что, пойдём завтра на танцы? – спросил Славик у Лены.
– Конечно!
Надя перевела взгляд с одного на другого, усмехнулась. Что-то тёмное мелькнуло в её глазах.
Ревность… С этим чувством мама сталкивалась на протяжении всей своей жизни. Странно, но ей оно было не свойственно. Ущемлённая гордость, обида, досада – да, было, и не раз. Но ревность – нет. А вот её ревновали – и к ней ревновали тоже.
…С тех пор как Лена ушла из школы, Славик ежедневно торчал у подъезда дома, где жили Лена и Надя. И Наде бы это нравилось, если б Славик так откровенно не демонстрировал, что все его помыслы лишь о Лене.
Он был готов исполнить любой её каприз, а танцы – это так, мелочи. Кстати, деньги у Славика водились всегда – он устроился учеником в гараж, где ремонтировали автотранспорт.
– Значит, с тебя билеты, – напомнила Надя Славику. – И мороженое.
– А это, девушки, само собой, – кивнул тот.
Да, Наде Славик нравился. Очень. Лишь когда она поняла, что Лене он безразличен, смогла сдружиться с ней по-настоящему. Головой-то она понимала, что ничего между Славкой и Леной не будет. Однако наблюдать, как беззаветно он в неё влюблён, порой было довольно непросто.
…В тот вечер новый костюмчик Лены домашние не оценили. Или сделали вид, что не заметили обновку. А вот купленные продукты оказались кстати.
Лена прошла в свою комнату. Разделась. И, сидя на полу в темноте, стала думать о будущем, почему-то испытывая незнакомый ей внутренний трепет.
Ночью ей приснился какой-то очень приятный сон, жаль, выветрился поутру.
Субботний день прошёл, как обычно: завтрак, помощь по хозяйству, обед. Но приятное волнение не покидало.
Состояние Лены не ускользнуло от Валентина и Натальи. Всё же Лена почти никогда не улыбалась дома, а сейчас ходила задумчивая, улыбчивая. Старшие посматривали на неё, а спросить, от чего она светится, не решались.
Если бы и спросили – что могла бы им ответить Лена?
Ею овладела эйфория, которой нет названия. Наверное, в таком же состоянии собиралась на свой первый бал Наташа Ростова из романа «Война и мир».
Предчувствие первой любви – вот как это называется.
***
Вообще-то девочки начинают «навечно» влюбляться лет с тринадцати: возраст Джульетты. Но Лене в тринадцать было совсем не до романтики.
Пока она ощущала материнское присутствие в соседней комнате, с происходящим вокруг ещё можно было мириться. А когда Евгении не стало, Лену охватила тоска.
И стоит ли удивляться, что сейчас, чувствуя себя такой одинокой в родительском доме, она стала испытывать какую-то непреодолимую тягу.
Но к кому, к чему? Этого она пока не понимала.
А тяга эта была естественным для любого человека стремлением заполнить пустоту любовью. Ведь без любви жить трудно, невозможно, тем более – когда ты молод.
Конечно, у Лены хватало подруг. Она была уверена в себе – как все красивые от природы люди. А уверенность привлекательна. Так что мальчишки тоже всегда были готовы виться рядом.
Но молчун-Паша бросал на Лену красноречивые взгляды и продолжал махать кулаками перед носом любого её нового кавалера.
Так что под рукой оставался лишь Славик.
Парень не раз неуклюже намекал на сближение, предлагал «дружить». Но Лена притворялась, что намеков не понимает. Собственно, и авансов от неё Славик не получал. Правда, её первый поцелуй случился именно с ним. Но это была случайность! Один мимолётный раз!
И всё-таки, что ей эти мальчишка, когда сердце рвётся бежать из дома – в настоящую жизнь?
…В ту субботу Лена едва дождалась вечера. Оделась, накрасилась, чувствуя на себе быстрые взгляды Натальи. Хорошо, что отец куда-то ушёл по делам.
– Буду поздно.
Наталья кивнула. Лена, как обычно, подумала, что мачехе всё равно.
Славик и Надя уже заждались во дворе.
Лена выпорхнула из подъезда. И они зашагали втроем по улицам, над чем-то громко смеясь.
Лене всю дорогу казалось, что у неё за плечами расправляются крылья.
***
Без итальянцев нету танцев – на советских дискотеках начала восьмидесятых крутили Аль Бано, Челентано, Рикки э Повери и прочих «импортных» исполнителей.
Может, из-за иностранной музыки на танцплощадке любого провинциального городка царила совсем иная – какая-то несоветская атмосфера. Что-то вроде глотка свободы: от родителей, от бедности, от проблем.
Вот и в городке Лены центральный парк каждый субботний вечер наполнялся молодёжью. Воскресные танцы были не так многолюдны: утром – кому на учебу, кому – на работу. А суббота – это полный отрыв. Гуляй, сколько хочешь, с кем хочешь, как хочешь.
Валентин посещения танцев не просто не одобрял – запрещал. Но что запреты отца для девчонки, за которую охотно заплатит любой из знакомых парней?
Лена шла, едва сдерживаясь, чтобы не побежать к танцплощадке вприпрыжку. Чем ближе подходили – тем громче гремела музыка, тем откровеннее были взгляды незнакомых парней. А от Лены сейчас было глаз не оторвать!
– Ох, какая девчонка! – то и дело неслось в спину.
Славка, тебе двоих не многовато? – хохотали парни. – Может, поделишься?
Славика в городе уже знали многие – благодаря его подённой работе в гаражах, где ремонтировались машины.
Славику чужое мужское внимание к Лене не нравилось. И в то же время оно ему льстило. Получается, он выбрал самую красивую девочку в городе. Правда, она пока холодна, но ничего – он своего добьется, он упрямый.
Если б Славик знал, что Лена влюбится в этот вечер, да не в него! Он бы не выпустил её из подъезда, связал бы по рукам и ногам, нацепил бы амбарные замки на все двери…
Но чему суждено случится – то произойдёт, несмотря ни на что.
Троица подходила к танцплощадке в тот самый момент, когда недалеко от входа развернулась эффектная драка.
Лена и Надя невольно остановились.
– Девочки, стойте тут, я мигом!
И Славик побежал за билетами.
А вокруг дерущихся уже образовалось неплотное кольцо зрителей.
Героем «ринга» был рыжий высокий парень. Он усердно мутузил коренастого крепыша, и это занятие явно было для рыжего несложным и вполне привычным.
Лена и Надя стали ждать возвращения Славика. Надя смотрела по сторонам. А Лена – на рыжего драчуна.
Гремела музыка. И – странно: зрелище поединка взбудоражило Лену, драка, явно рассчитанная на зрителя, попала в ритм её собственного настроения. А рыжий вошёл в раж: элегантно уходил из-под ударов крепыша, успевая помахать ручкой зрителям и поддать противнику. Загляденье!
– Купил, пошли!
Лена и не заметила, как Славик вновь возник рядом. Он протянул входные билеты. Она мельком глянула на них – и снова стала следить глазами за худым рыжим парнем.
Тот, с кем он дрался, упал, потом сел на землю и жестом показал: с меня хватит. Из толпы тут же выдвинулся новый противник – здоровяк в зеленой рубахе. Однако драчун лишь вновь широко улыбнулся и стал подманивать здоровяка пальцем, будто говорил: «Ну, давай, я же знаю – ты струсишь!».
Драка явно доставляла рыжему настоящее удовольствие!
Здоровяк изготовился бить… Но рыжий не зря так победно улыбался: он пригнулся, кулак здоровяка проехал мимо. А рыжий тут же сменил диспозицию. Удар левой, удар правой, подскок, поворот – прямо как в индийском кино! Здоровяк тоже оказался повержен.
Хотелось зааплодировать.
– Идём же! – Надя схватила подругу за руку.
Перед тем как скрыться за спиной билетёра, Лена невольно оглянулась на рыжего. И тут он вскинул на неё глаза, и их взгляды пересеклись.
Так или примерно так моя мама встретила парня, которому было суждено стать моим отцом.
…Чем он ей понравился? Что в нём было особенного?
У мамы хранится старый фотоальбом. Обычный, с выемками и уголками, за них крепятся фотографии. Я часто всматривалась в снимки, на которых красовался мой юный отец рядом с моей юной мамой.
Как он выглядел?
Усы, хипповая прическа, моднючие, по запросам того времени, брюки-клёш. Таких парней в начале восьмидесятых было много. Но вот что его отличало: на дне крупных зрачков сверкала искра какой-то безумной бравады. Вот эта-то бравада во все века и оказывает на женщин магическое влияние.
Но вернёмся в момент их первой встречи.
Лена и её друзья прошли на битком забитую танцплощадку, встали у стены, осмотрелись.