Макс Фрай
Сновидения Ехо (сборник)
Я прикинул, сколько времени может уйти на одно только лирическое вступление: «Я – человек-бедняжка», – и присвистнул.
– Похоже, этот Хехта Сай добровольно превратил свою жизнь в кошмар.
– Не преувеличивай. Почему сразу «кошмар»? – пожал плечами Шурф. – Вполне умиротворяющее занятие, если, конечно, как следует втянуться. И не смотри на меня как на палача, у меня и в мыслях не было предлагать тебе попробовать. Лучше скажи, что за стихи ты собрался писать на небе? С выбором я, сам понимаешь, могу помочь.
– Еще как понимаю. Но хочу начать с того, что ему знакомо и близко.
– А как ты выяснил, что именно ему знакомо? И тем более близко?
– Так он же… Ох, ну конечно! Этого я тебе еще не рассказывал. Потому что совсем дурак с дырявой башкой. Когда на Площади Побед бил фонтан ветров, Нумминорих стоял рядом с человеком, у которого есть некоторые шансы оказаться автором всех этих наших чудес. И тот сперва плакал, а перед тем, как исчезнуть, сказал Нумминориху: «Когда я был дитя и бог». Парень ни хрена не понял, но честно передал мне послание. И я опознал цитату. Я знаю этого поэта. И многих других, которых наверняка читал наш загадочный друг, большой любитель Хименеса.
– То есть можно более-менее уверенно предположить, что он твой земляк?
– Ннну… Да. Условно говоря, земляк. Во всяком случае, я в контексте. И это упрощает задачу до него достучаться.
– Не уверен, – неожиданно возразил Шурф. – По моему опыту, когда человеку снится что-то хорошо знакомое, он не обращает на это особого внимания. Вспомнилось и вспомнилось, ничего удивительного тут нет. Но когда читаешь во сне книги или слышишь стихи, которых не знал наяву, это производит очень сильный эффект.
– А у меня наоборот. Когда снится что-то новое, необычное и непонятное – это просто нормально. А когда во сне вдруг появляются знакомые люди, города и, например, стихи, это настораживает. Все люди разные. Осталось угадать, на кого из нас похож этот тип, цитировавший Хименеса.
– Не надо гадать, – вкрадчиво сказал сэр Шурф. – Просто послушай:
Только закрыв глаза
на границе между Миром
и грудой его веселых обломков,
из которых складывают сновидения,
можно вспомнить, что Тень твоя – ветер.
Дует над степью, заросшей черной лиловой
белой колючей сияющей красной
горькой на вкус выгоревшей живой
неназываемой непостижимой,
а все-таки просто травой,
на краю того Мира, что ты никогда не увидишь,
даже если откроешь глаза.
– Удар ниже пояса, – признал я после того, как ко мне вернулся дар речи. – Совершенно невозможно с тобой спорить, когда в ход идут такие аргументы. Это случайно не Айра Кори? Меламори о нем сегодня рассказывала. Как он говорил: «Писать – все равно что всаживать меч себе в сердце и мучиться, что не можешь вонзить его еще глубже». С подобным подходом я бы не удивился…
– Нет, – перебил меня Шурф, – это были стихи Кибы Кимара. Просто первое, что пришло на ум. А Айра Кори писал вот что:
Когда я умер
в городе, где хрустальные лестницы
соединяют небо с землей,
а в реках живут золотоглазые отражения
тех, кто хотя бы однажды сидел у воды,
многие плакали,
когда я
умер,
открыл свои золотые глаза
в городе, где только дожди
соединяют небо с землей,
а в реках живут молчаливые рыбы.
Никто здесь не плачет,
говорят мне: «Хорошее утро»,
думают,
я проснулся
дома.
– Ну ни хрена себе, – вздохнул я.
Ясно теперь, почему мой друг так помешан на угуландской поэзии. Сам бы на ней помешался, если бы время от времени что-то читал. И слушал хоть немного внимательней в тех редких случаях, когда мне удавалось добраться до «Трехрогой Луны», например.
Но я решил не сдаваться.
– Сбиться с дороги –
это слиться с метелью,
а слиться с метелью –
это двадцать столетий пасти могильные
травы[9].
– Ого, – удивился Шурф. – Это из другого Мира поэт?
– Ну да.
– Надо же, а так похож на наших. Если бы я разбирался в поэзии немного хуже и у меня был хоть малейший шанс не знать чего-то, заслуживающего внимания, вообще не усомнился бы, что это угуландец, причем скорее всего младший современник леди Уттары Маи. Это последняя четверть Эпохи Орденов. Считается, что именно Уттара Мая положила начало современной поэтической традиции, отказавшись от строгой рифмы, используя ритм, близкий к крэйскому заклинательному строю, и одновременно расширив поэтический словарь практически до разговорного.
– И как она писала? В смысле, что? – спросил я, уже почти забыв, ради чего мы на самом деле собрались.
– Ну вот например:
Смерть – это трава,
которая прорастет сквозь твои руки
в тот день, когда ты вспомнишь,
что смерти нет.
Я довольно долго молчал, оглушенный явственным запахом свежескошенной травы, заполнившим не то кабинет, не то только мое внутреннее пространство; второе предположение выглядит более правдоподобным, но только с оговоркой, что никакой разницы на самом деле нет.
Но потом я встряхнулся и сказал себе: «Соберись, тряпка. Сейчас мы ему покажем, что бывают и другие поэты, ничем не хуже угуландских. Не может быть, чтобы ты совсем ничего не помнил!»
Память у меня скверная, но местами все же цепкая. Поэтому вспомнил кое-что. Хотя силы наши, конечно, были неравны – сэр Шурф знал несравнимо больше. Но порой милосердно умолкал, чтобы дать мне слово. Не такой уж он, в сущности, злодей.
Опомнились мы только час спустя. И только потому, что Шурфу прислал зов кто-то из помощников. По выражению его лица я понял, что наличие в Мире каких-то дурацких подчиненных и бессмысленных дел, о которых они своевременно напоминают, стало для моего друга крайне неприятным сюрпризом.
– Я только что отменил вечернее занятие с Младшими Магистрами, плановые консультации для Старших, внеочередную ревизию расходов провинциальных резиденций и три личных аудиенции разной степени важности, – наконец сказал он мне. – Понятия не имею, когда я все это буду наверстывать. Поздравляю, сэр Макс. Ты в хорошей форме. Тебе по-прежнему удается разрушать мои планы и превращать мою жизнь в хаос. И я по-прежнему испытываю благодарность вместо приличествующего в подобных случаях негодования.
– Из всего вышесказанного следует, что это скорее ты в хорошей форме, – заметил я.
– Да, в общем, оба вполне в порядке, – усмехнулся он. – Что не отменяет нашей с тобой основной проблемы: как мы будем выбирать?
– Выбирать – что?
– Стихи, конечно. Что именно мы будем писать на небе? Потому что если все сразу, получится слишком мелко. С земли не разобрать.
– Ой-е! – я схватился за голову.
Действительно проблема.
– Так, стоп, – сказал я минуту спустя. – А почему собственно надо выбирать что-то одно? Будем писать все, что вспомнили. Просто не сразу, а по очереди. И твое, и мое. Не знаю, проймет ли нашего сновидца хоть чем-то, зато общеобразовательная польза несомненна. Этакий небесный фестиваль поэзии разных Миров. Заранее завидую горожанам. Хотел бы я быть на их месте. Идешь по улице, задираешь голову к небу, а там внезапно стихи. И какие! А вечером уже новые. Ночью – опять. И уже начинаешь ждать – что дальше? Утром первым делом бежишь к окну – читать. По-моему, здорово.
– Звучит убедительно, – мрачно сказал Шурф. – Но с таким объемом работы я при всем желании не справлюсь. Один раз тебе помочь – не вопрос. Два или даже три – ладно, предположим. Хотя понятия не имею, как выкрою столько свободного времени завтра…
– Столько – это сколько? – растерялся я.
Почему-то был уверен, что написать стихи на небе можно за пять минут, на бегу, в перерыве между другими делами.
– Часа два, как минимум. А то и все три. Любая магия, изменяющая внешний вид небесного свода, требует немалых затрат времени и сил. Одна только предварительная подготовка занимает не меньше получаса. И сам процесс примерно вдвое-втрое больше, зависит от объема текста. А потом желательно немного поспать, чтобы восстановить силы. При этом у меня действительно есть дела, которые невозможно отложить. И довольно много. Я их не выдумал, к сожалению.
– Да ясно, что не выдумал, – вздохнул я. – Надо же, как все оказывается непросто. Ладно, тогда научи меня. Я у нас пока практически бездельник. Орденом руководить не надо, на службу с утра приходить не обязательно, и даже чудище, которое внезапно завелось в моем доме, любезно кормят другие люди. Вполне можно позволить себе расслабиться и писать стихи на небесах.
Шурф с сомнением покачал головой.
– Можно попробовать, – наконец сказал он. – Но тебе будет трудно. Ты же, насколько я знаю, даже Безмолвную речь до сих пор не любишь. А тут степень концентрации гораздо выше. И продолжительней по времени.
– Терпеть не могу Безмолвную речь, – согласился я. – Но использую же, когда надо. И вообще, мне не любить, мне – делать. Это разные вещи.
– Хорошо, попробуем, – согласился Шурф. И удивленно добавил: – Надо же, как тебя зацепило.
Я хотел было честно объяснить, что просто хватаюсь сейчас за призрачную возможность хоть как-то продвинуться в свалившемся на меня деле, скорее всего непосильном. Но вместо этого сказал:
– И все, чем смерть жива и жизнь сложна, приобретает новый, прозрачный, очевидный, как стекло, внезапный смысл.
– Что?
– Тоже стихи. Фрагмент, остальное я забыл; впрочем, неважно. Давай ты напишешь это на небе прямо сейчас. А дальше я сам, если смогу. Нет, не «если». Смогу. Куда я денусь.
– Ладно, – неожиданно легко согласился мой друг. – Пошли.
– Куда?
– На крышу, разумеется. Сидя в помещении, с небом ничего путного не сделаешь. Можно, конечно, и просто на улицу выйти, но некоторые исследователи небесных и облачных магических практик упоминают популярное в эпоху Короля Мёнина суеверие, согласно которому чем выше заберешься для колдовства, тем вероятней успех.
– Именно суеверие?
– Да. В основе его лежит наивное предположение древних крэйев, будто небо обладает индивидуальным сознанием и волей. И ему приятно видеть, как мы прикладываем усилия, чтобы к нему приблизиться. Ничем таким небо, конечно, не обладает, поскольку оно представляет собой всего лишь панораму воздушного пространства, открывающуюся при взгляде, направленном вверх. И наши усилия оценить некому, это ясно любому мало-мальски образованному человеку. Но в некоторых практических вопросах я суеверен, как дикарь. И это, скажу тебе по секрету, отлично работает.
Мы вернулись на землю не два, не три даже, а целых четыре часа спустя. Потому что процесс очень замедлился из-за моего обучения. Зато в итоге я почти все сделал сам – под руководством Шурфа. И чувствовал себя теперь так, словно все это время пил Джубатыкскую пьянь, и одновременно меня не слишком сильно, но настойчиво избивали палкой. Тело ныло от напряжения, голова была тяжелой и пустой, а перед глазами скакали огненные буквы – следы тех, которые мы так долго и упорно выводили на фоне ночного неба.
Чертовски красиво получилось, надо сказать. Мой наставник обещал, что надпись продержится как минимум часа три. Неплохо для начала.
– Ты очень упрямый, – сказал Шурф. – Если уж тебе в кои-то веки приспичило, вполне способен вогнать в гроб себя и всех, кто по милости судьбы оказался рядом. Для дела это просто отлично. А теперь плохая новость: пока тебе все-таки рано действовать самостоятельно. Нужно хотя бы еще одно занятие. Как минимум.
– Тоже мне плохая новость, – отмахнулся я. – Или ты хочешь сказать, что собираешься сбежать на край Мира, лишь бы больше никогда не иметь дело с таким настырным тупицей?
– Нет, побег на край Мира пока не входит в мои ближайшие планы. Ужас твоего положения состоит в том, что завтра свободное время у меня будет только рано утром. Если начнем примерно за полчаса до рассвета, есть шанс, что уложимся в срок.
– Да, – согласился я, – это достойная месть за все мучения, которые я тебе причинил. Сам лучше не придумал бы. А все равно хрен я от тебя отвяжусь. Благо бальзам Кахара никто не отменял. Выживу как-нибудь.
– Договорились, – кивнул он. – Тогда иди спать. Прямо сейчас. Если не отдохнешь хоть немного, не сможешь работать.
– Ну конечно, – сказал я вслух. А про себя упрямо добавил: «Держи карман шире!»
И дело даже не в том, что я такой уж истовый борец за личную свободу. А просто невозможно было удержаться от искушения прогуляться по городу и посмотреть на лица прохожих, которые, задрав головы к небу, сами себе не веря, читают начертанные нами огненные письмена: «…прозрачный, очевидный, как стекло внезапный смысл». И подслушать, о чем они после говорят. Или как молчат. Никогда себе не простил бы, если бы отказался от этой прогулки. А там хоть трава не расти.
Сквозь мои руки.
Проспал я в итоге всего часа два. Но был на месте вовремя. И действовал в этом состоянии столь эффективно, что управились мы даже быстрее, чем вчера, хотя выбранное Шурфом стихотворение Кибы Кимара было очень длинным. То есть всего двенадцать строчек, но когда пишешь их в небе, буква за буквой, это огромный объем.
Все это так меня вымотало, что я не рискнул возвращаться домой Темным Путем. И пошатываясь от усталости, побрел по утреннему городу – досыпать. И каким-то чудом туда пришел, ни разу не заблудившись, хотя глаза закрывались на ходу, а сонный ум то и дело пытался поднять себе настроение паническими воплями: «Ой мамочки, это где же я сейчас?»
Дома я успел забраться под одеяло, укрыться им с головой и уже почти провалился в сон, но тут откуда ни возьмись в моем сознании зазвучал жизнерадостный голос сэра Джуффина Халли. Как будто он все утро просидел в засаде, терпеливо выжидая, когда наступит самый неудачный момент для беседы.
И вот дождался.
«Стихи в небе – твоя работа?» – не здороваясь, спросил он.
«Моя, – сознался я. – Если тебе не нравится, можешь прийти и задушить меня подушкой. Только, пожалуйста, не буди».
«Обойдешься, – твердо сказал Джуффин. – Я только что вернулся с Темной Стороны. Я – герой, в очередной раз совершивший невозможное. И заодно столько возможного, что хватило бы на пару-тройку вполне достойных жизней, наполненных событиями. Единственная награда, которая меня удовлетворит, – завтрак в твоем обществе. Поэтому поспишь когда-нибудь потом».
Я был так потрясен его жестокостью, что даже забыл обрадоваться, что он вернулся. Хотя еще вчера ночью очень этого ждал. И мечтал расспросить – о сердобольных камнях Холоми, о похождениях магистра-убийцы на Темной Стороне, да вообще обо всем. Но не теперь же!
Большой глоток бальзама Кахара только примирил меня с неизбежным. Не более того.
– Признавайся, – сказал я, входя в почти пустой обеденный зал «Обжоры Бунбы» и усаживаясь напротив Джуффина, – ты же нарочно все это затеял.
– Я много чего нарочно затеял, – флегматично ответил он. – Ты сейчас о чем?
– Ну как же. Вывернул Мир наизнанку, заманил сюда толпы сновидцев, притащил меня в Ехо, внушив, будто их надо от чего-то там этакого хитровыкрученного спасать – и все это только ради того, чтобы снова получить возможность регулярно поднимать меня по утрам, примерно через три минуты после того, как я доползу до постели.
– Видишь ли, от некоторых пагубных привычек не так-то просто избавиться, – покаянно вздохнул Джуффин. – Но я не теряю надежду, что в один прекрасный день сумею взять себя в руки и обуздать эту страсть. И ты ее не теряй. А пока – терпи.
– Ты никогда не учил меня убивать, – мрачно резюмировал я. – И теперь ясно, почему.
– Не учил, потому что для убийства тебе достаточно плюнуть. Другое дело, что ты постоянно об этом забываешь. И правильно делаешь. Рассеянный убийца – это прекрасно. Он дарит людям радость и символизирует торжество жизни над смертью. Но учти, если ты немедленно что-нибудь не съешь, вскоре начнешь символизировать прямо противоположное. Я тебя предупредил!
Я внял и принялся уплетать омлет. Но не потому что позволил себя запугать. А просто от этого грешного колдовства жрать хочется даже больше, чем спать. Страшная штука.
– Стихи в небе – это вместо пожара? – спросил Джуффин, милосердно выждав, пока я утолю первый голод. – Чтобы художника приворожить?
Я молча кивнул.
– Великого Магистра небось припахал, выдернув из теплой постели? – ухмыльнулся он. – А сэр Шурф не успел тебе сообщить, что неприкосновенность его личности охраняется законом? И всякий, кто попытается силой или угрозами принудить его к действиям, выходящим за круг повседневных обязанностей руководителя Ордена, может быть объявлен государственным преступником.
– Правда, что ли? – изумился я. – Класс! Какой прекрасный закон! Только на месте Шурфа я бы внес одну небольшую поправку: «…к действиям, НЕ выходящим за круг повседневных обязанностей, бла-бла-бла», – далее по тексту. По-моему, давно пора – если ему дороги жизнь и рассудок. Но на небе я, кстати, сам писал. Великий Магистр только руководил процессом. И еще трубку курил. И выглядел страшно довольным: ночь, стихи, и надо мной можно издеваться сколько влезет. На правах строгого наставника. Думаю, именно так он и представляет себе счастье.
– Примерно, – кивнул Джуффин. – Но ты, однако, даешь! Предложи мне кто-нибудь спор, я бы без раздумий поставил на то, что ты сбежишь, проклиная все на свете, едва начав разучивать этот фокус. Утомительный и, прямо скажем, не самый нужный в жизни.
– В том-то и штука, что сейчас – самый. Я хочу, чтобы стихи на небе менялись как можно чаще. Никогда не знаешь, кого чем зацепит, это непредсказуемо. И выбрать совершенно невозможно – даже в одном Мире слишком много хороших стихов. А уж в двух сразу – страшное дело! И при этом сэр Шурф, как выяснилось, пока не готов посвятить их популяризации всю свою жизнь целиком и без остатка. Хорош любитель поэзии! Пришлось брать дело в свои руки. А то бы действительно сбежал, ты совершенно прав. Жуткая нудьга эти ваши небесные и облачные магические практики… Кстати, прости, что с тобой не посоветовался, прежде чем начинать. Меня в кои-то веки вдохновенно осенило, а ты исчез. Я бы взорвался, дожидаясь.
– И правильно сделал, что не стал ждать. Я же с самого начала сложил с себя ответственность, признался, что понятия не имею, как подступиться к этому делу. Поэтому, пока ты им занимаешься, я для тебя не столько начальник, сколько помощник.
– Помощник? – восхитился я. – Правда, что ли? И если я попрошу тебя написать на небе стишок – всего один, пока я посплю – ты согласишься? А дальше я сам. Честно!
– Ладно уж, напишу, что с тобой делать, – неожиданно согласился Джуффин. – Но только учти: выберу на свой вкус. Стихи – дело серьезное. И какие-то мальчишки, возомнившие себя великими ценителями, мне тут не указ.
– Ну так отлично! Вдруг у этого художника вкус как раз с твоим совпадает, а не с нашим? Всяко больше шансов.
Я так обрадовался, что окончательно проснулся. И, во-первых, сразу потребовал дополнительную порцию. А во-вторых, вспомнил, откуда Джуффин вернулся. И набросился на него с расспросами.
– Ну наконец-то! – проворчал он. – А я уже начал опасаться, что кроме стихов ты теперь больше ничем не интересуешься.
И мстительно принялся набивать трубку. Видимо, рассчитывал уморить меня паузой. Но я с честью выдержал испытание.
– Для начала скажи, что ты уже знаешь, – наконец смилостивился Джуффин.
– Практически ничего. Только что некий Магистр Ордена Решеток и Зеркал, отбывающий пожизненное заключение за кучу убийств, разжалобил камни Холоми, и они выпустили его на Темную Сторону. Еще я знаю, что выйти из Холоми без личного согласия коменданта невозможно. Но это уже, как я понимаю, устаревшая информация.
– Да не то чтобы устаревшая, – задумчиво сказал Джуффин.
Выпущенное им кольцо дыма дрогнуло, сложилось в вопросительный знак и принялось весело подскакивать над столом. Очень милый фокус. Но, на мой взгляд, несколько несвоевременный.
– Штука в том, что Хехта Сай не столько разжалобил камни Холоми, сколько обратился к их чувству справедливости, – наконец сказал он. – Рассказал им свою историю, а камни внимательно его выслушали. Что, будем честны, следовало сделать мне, причем еще полторы сотни лет назад. Правда, я не занимался его делом лично. Он был не моей добычей, а мне и со своими возни хватало. Но по большому счету это меня не извиняет.
– Его что, за чужие убийства засудили? – изумился я. – А как же магический жезл Канцелярии Скорой Расправы? Он же не загорится над невинным человеком, разве не так?
– Так, да не совсем. Хороший колдун может повлиять на жезл и подчинить его своей воле. Поэтому делами самых могущественных людей я всегда занимаюсь лично; другое дело, что Хехта Сай – не один из них. Впрочем, в его случае с жезлом все было в порядке. Магистр Хехта Сай действительно совершил все убийства, в которых его обвиняли. Формально все правильно. А на деле он не более виноват, чем камень, которым размозжили несколько сотен голов, прежде чем он понял, что происходит, треснул от горя и рассыпался на осколки.
– А что, и такое бывает? – изумился я.
– В истории Соединенного Королевства действительно зафиксировано несколько убийств, совершенных при невольном участии камней, обладающих сознанием. Последствия бывали разные, в том числе и такие, как я описал. Собственно, как я понимаю, именно этот аргумент помог Хехте Саю договориться с камнями Холоми. Такому несчастью камни вполне могут посочувствовать, даже если оно произошло не с одним из них, а всего лишь с человеком.
– И как он так влип?
– Рассорился с женщинами своего Ордена. Что в принципе вообще никому делать не рекомендуется. А если ты при этом состоишь в Ордене Решеток и Зеркал, подобный неосмотрительный поступок практически приравнивается к самоубийству. Их даже собственный Великий Магистр побаивался. И, на мой взгляд, правильно делал.
– Такие злющие тетки?
– Боюсь, сэр Макс, ты нашел самое точное определение. При всем моем уважении к этим могущественным леди, иначе и не скажешь.
– И так его достали, что решил – пропади все пропадом? – я исполнился сочувствия.
– Да не то чтобы. Просто бедняга совершенно не умел пить.
– В смысле? Быстро напивался и падал под лавку? Или песни орал?
– Хуже. От выпивки он быстро терял разум и становился буен, как бойцовый индюк. Лез в драку по всякому поводу, которые сам же и создавал. Рассказывают, что однажды, еще в юности, Хехта Сай по пьяному делу чуть не убил лучшего друга и после этого старался по возможности воздерживаться от выпивки. Что в его ситуации было чрезвычайно трудно – и даже не потому, что так уж хотелось напиться. Просто когда ты чрезвычайно способный молодой колдун, получивший звание Старшего Магистра в непростительно юном возрасте, любимец и личный ученик самого великого Эшлы Рохха, и всем вокруг известно, что у тебя есть одно-единственное слабое место, можешь быть уверен, что выпить тебе будут предлагать по дюжине раз на дню. В надежде, что рано или поздно ты совершишь роковую ошибку и твое теплое местечко освободится для других желающих.
– Понимаю, – кивнул я. – Хотя на самом деле совершенно не понимаю! Вроде бы взрослые люди, все как один могущественные колдуны собрались вместе, чтобы заниматься магией в хорошей компании – в этом же вроде бы смысл Орденов? И вдруг такую фигню творят – интриги какие-то, склоки, борьба за места. Ну вот как это возможно?!
– Ну так в этом и заключается главная трагедия Эпохи Орденов, – пожал плечами Джуффин. – И основная причина катастрофы, которой она завершилась. Очевидная магия, в отличие от Истинной, не изменяет самого колдуна, а, напротив, потакает ему во всем. Чем больше у тебя становится сил, тем ярче проявляются изначально присущие тебе достоинства и изъяны. А человек несовершенен – любой, в этом правиле нет исключений. Вот и прикинь, каков выходит итог.
– Печальный, – согласился я. – И что в итоге случилось с Хехтой Саем?
– После очередной попойки, от которой не удалось отвертеться, он спьяну забрел на женскую половину резиденции. Насколько я знаю, даже ничего особенного там не натворил – разве что бранился, пытаясь отыскать дорогу в свои покои. Но в Ордене Решеток и Зеркал на этот счет были строжайшие правила. Женщины Ордена яростно охраняли свою территорию от мужчин. Даже Великий Магистр не имел права посещать их без особого приглашения, об остальных и говорить нечего. Почему эти ведьмы просто не убили Хехту Сая на месте – отдельный вопрос. Уверен, это сошло бы им с рук, как уже не раз сходило. Но женщины Ордена решили обойтись с ним иначе. Сказали: заявился к нам пьяным, вот и оставайся таким навек. Наложили соответствующее заклятие и выставили беднягу вон. По их меркам это было чрезвычайно мягкосердечное решение. Великий Магистр Эшла Рохх самолично выразил благодарность женщинам Ордена за милосердие и выразил надежду, что однажды у них хватит великодушие простить молодого коллегу и позволить ему протрезветь. Думаю, в итоге этим бы дело и кончилось, если бы хмельной Хехта Сай не повадился буянить в городе. И внезапно оказался на удивление грозным драчуном – при том что в трезвом состоянии воинственностью не отличался, и все его многочисленные умения не имели никакого отношения к боевой магии. Однако первая же пьяная драка за пределами резиденции принесла ему легкую победу над двумя Младшими Магистрами Ордена Семилистника, с которым Орден Решеток и Зеркал уже тогда враждовал не на жизнь, а на смерть. Потом последовали другие убийства, причем настолько выгодные для дел и репутации Ордена, что Великий Магистр решил не лишать себя столь прекрасного бойца. И попросил женщин оставить все как есть. Уговаривать их, сам понимаешь, долго не пришлось. Таким образом, Хехта Сай несколько лет, не приходя в сознание, сражался с врагами своего Ордена. А что время от времени ему под горячую руку подворачивались простые горожане – да кого это в ту пору волновало? Уж точно не Эшлу Рохха. И не его коллег-соперников из других Орденов.
– Вот в это тоже трудно поверить, – вздохнул я. – То есть я не думаю, будто ты привираешь. Подозреваю, что наоборот, еще много не договариваешь, чтобы меня не шокировать. Но вообразить не могу, что еще совсем недавно в Ехо было вот так.
– Не можешь – и хорошо, – сказал Джуффин. – Не надо тебе ничего воображать. Сейчас не так, и хвала Магистрам. И мне с ними за компанию. И Кофе. И еще некоторым господам. Мы славно поработали, чтобы сперва закончить эту бессмысленную войну всех против всех, а потом привести Мир в порядок. До меня совсем недавно дошло, что все уже получилось, дело сделано, можно ставить точку и начинать новую игру. С тех пор хожу пьяный, почти как Магистр Хехта Сай. Только на радостях, а не от чужих чар. И драки не затеваю – это я, надо сказать, большой молодец!
– Да уж, – усмехнулся я.
– А похождения вечно пьяного Хехты Сая завершились почти одновременно с гражданской войной. Чуть раньше. Его, кстати, не кто-нибудь, а сэр Кофа поймал, обездвижил и лично отвел в Канцелярию Скорой Расправы – на суд. А оттуда – прямиком в Холоми. За такое число убийств всегда давали пожизненное заключение, смертная казнь в Соединенном Королевстве даже во время войны была запрещена. Другое дело, что убить преступника при задержании считалось обычным делом; с большинством так и поступали – в соответствии с тайным распоряжением Нуфлина Мони Маха, которое лично я предпочитал по возможности игнорировать. Кофа тоже. Впрочем, Хехту Сая он сперва хотел убить на месте, очень уж был на него зол. Но у Кофы в ту пору завязался роман с одной девицей из Канцелярии Скорой Расправы, и в тот день как раз было ее дежурство, а свежепойманный подсудимый – отличный предлог для внеочередного свидания. Ну и лишний раз похвастать хорошей добычей перед новой подружкой никогда не повредит. Так уж Хехте Саю в тот день повезло – остался жив и был со всеми удобствами размещен в тюрьме Холоми. Где, как ты понимаешь, внезапно пришел в себя.
– А почему?
– Ну как почему? Там же никакая магия не действует. Заклинание злющих, как ты выражаешься, теток благополучно перестало работать. Хехта Сай впервые за долгие годы трезво взглянул на Мир. И можешь себе представить, каково ему пришлось.
– Да, – вздохнул я. – Вот уж всем похмельям похмелье. Вроде бы чуть ли не вчера за праздничным столом сидел, потом, кажется, с кем-то подрался, дальше все смутно. И вдруг – трах, бац! – ты уже в Холоми, и вежливые люди в форменной одежде говорят, что сидеть тут ты будешь до самой смерти. Чокнуться можно.
– Примерно так. А со временем Хехта Сай сумел вспомнить разные интересные подробности. В частности, с чего все началось. Еще и не такие секреты можно выколотить из своей памяти, когда вся твоя жизнь – бесконечный досуг, из развлечений остались только сон и книги, а единственный собеседник – ты сам. Говорит, голову об стену разбить хотел, когда осознал, что много лет был пьян не по своей воле, а теперь до конца жизни придется расплачиваться за это сомнительное удовольствие. А еще труднее оказалось пережить, что Великий Магистр, учитель и, как казалось, близкий друг, даже не попытался снять с него заклятие. Если это не предательство доверия, то что тогда? И со всем этим теперь как-то надо жить – причем не в Мире, полном приключений и новых знакомств, а в одиночном заключении, которое никогда не закончится.
– Начинаю понимать, как этот тип разжалобил камни, – мрачно сказал я. – Мне уже тоже хочется зарыдать и выпустить его на волю. Или хотя бы узнать, что это сделал ты. Поймал его на Темной Стороне, выслушал, пожалел и отпустил. Эй, не смотри на меня на придурка! Я и сам понимаю, что такое невозможно.
– Разумеется, невозможно, – холодно подтвердил Джуффин. – Я действительно поймал этого красавца на Темной Стороне, куда он ухитрился пройти без опыта и учителя – с первой же попытки, прикинь. Ну правда, помощь камней Холоми дорогого стоит, даже не представляю, на что они на самом деле способны в тех редких случаях, когда чего-то захотят. Впрочем, поймать Хехту Сая было легче легкого – он даже не пытался спрятаться. Бродил по Темной Стороне, разинув рот, и плакал от счастья. Одно удовольствие иметь дело с такими беглецами! Воспользовавшись случаем, я устроил ему небольшую экскурсию, а потом вернул в камеру. Где помог написать апелляцию по всей форме. И уже отправил ее по инстанциям. В смысле, положил себе на стол.
Я ушам своим не поверил.
– Так его освободят?!
– Ну да. Думаю, уже нынче вечером – при условии, что ты хотя бы на время оставишь в покое сэра Шурфа, без чьей подписи дело не уладится. Еще и компенсацию за несправедливое наказание выплатят. Немалые, к слову, деньги. А чему ты так удивляешься? По закону человек не может быть осужден за преступления, которые совершил, находясь под воздействием чужого колдовства. Магистра Сая уже давным-давно освободили бы, если бы он вместо того, чтобы разговаривать с камнями, попробовал договориться с людьми. Письма-то из Холоми доставляют всем адресатам, включая меня и даже Короля. И добиться дополнительного разбирательства совсем не сложно.
