Макс Пембертон
Где болит? Что интерн делал дальше
Несмотря на бледность и усталость, Руби выглядела довольной собой.
– Я ассистировала на операции. Мы 3 часа бились, чтобы остановить кровотечение. Сердце останавливалось дважды, но мы справились. Это потрясающе, когда спасаешь человеку жизнь. Чувствуешь себя настоящим врачом. Честно, мы мучились не зря.
На мгновение в кухне воцарилась тишина.
– А как прошел твой день? Кого-нибудь спас? – поинтересовалась Руби.
Я подумал про Тамми.
– Очень надеюсь, – ответил я ей.
Глава 3
Богом, конечно, быть трудно.
– Это точно, – заверил меня мистер Оллсоп. – Столько дел! В общем, для человека семейного такая работа не подходит.
Я постарался отыскать рядом с ним клочок земли почище, присел и практически тут же ощутил неприятную сырость, просачивающуюся сквозь ткань джинсов. Отгоняя от себя мысли о том, что дождя в последние дни не было, поэтому одному Богу известно, что это за жижа, в которой я сижу, я устроился поудобнее и сосредоточился на поставленной передо мной задаче.
Мистера Оллсопа я обнаружил позади супермаркета Tesco, у въезда для грузовиков, где он жил уже несколько дней. Все его имущество, упакованное в пластиковые мешки, было свалено в тележку, которую он возил за собой с места на место. Я был в курсе неисповедимости путей господних, но никак не думал, что у Бога при себе тележка из Tesco, а питается он недоеденными булочками с помойки. Мистер Оллсоп поглядел, как я вытаскиваю из-под себя апельсиновую кожуру, на которой сидел, и добавил:
– Мне, конечно, очень повезло. У меня есть сонм ангелов, которые мне помогают.
Уж не знаю, нужно ли Богу везение, но ангелы, безусловно, должны облегчать его работу.
– Иногда, конечно, совсем выбиваюсь из сил, – с сожалением вздохнул он.
Хотя со вступления в новую должность прошло всего пару недель, я уже привык к подобным странноватым беседам, так что не увидел в его словах ничего необычного.
– Вот потому я сюда и пришел. Хорошо иногда отдохнуть от дел, даже если ты Всевышний.
Естественно, мистер Оллсоп спал у служебного подъезда Tesco не потому, что отдыхал от обязанностей Творца. Даже если Бог существует, я все равно ни за что не поверю, что это старик в спортивном костюме и кроссовках, с сильным западным акцентом, ночующий на улицах. Хотя, надо заметить, у мистера Оллсопа имелась белоснежная борода, так что пару очков за попытку перевоплощения он все-таки заслужил. Вообще он больше походил на Санта-Клауса, чем на Бога: его на удивление чистые белые кроссовки издалека напоминали сапоги, присыпанные снегом, а красный спортивный костюм удачно дополнял картину.
Мистер Оллсоп с 18 лет страдал серьезным психическим заболеванием. Теперь ему было под семьдесят. Из кучи карт, которые на него заводили при неоднократных поступлениях, высившейся сейчас на моем рабочем столе в «Проекте Феникс», я узнал, что в молодости болезнь проявлялась у него галлюцинациями и параноидальными мыслями. Однако с годами психоз трансформировался, и в последнее время пациент пребывал в твердом убеждении, что он – Бог. В целом он как-то справлялся, хотя немного и недоумевал, почему до сих пор обитает в социальном жилье, а не в горних высях, соответствующих его божественному статусу. Но время от времени без видимых причин мистер Оллсоп сваливал все свое добро в пластиковые мешки и переселялся на улицу. Кочевал по паркам и вокзалам, спал на автобусных остановках и возле магазинов. Его тянуло проповедовать молодежи Слово Божье, поэтому он часто слонялся возле ближайшей частной школы, дарил растерянным ученикам подобранные с земли камешки и сильно возмущал родителей, которые считали его опасным маньяком, намеренным изничтожить их отпрысков. Конечно, мистер Оллсоп не представлял никакой угрозы, но платя за частное образование для своих детей, люди не рассчитывают, что они ежедневно будут сталкиваться у ворот с сумасшедшим. Нет уж, пусть идет к государственной школе.
В периоды бродяжничества мистер Оллсоп прерывал прием медикаментов, отчего его состояние ухудшалось. В нем усиливалось религиозное рвение, и он старался обратить в свою веру как можно больше людей, чтобы утвердиться в статусе всеобщего спасителя. Никто не хочет выслушивать проповедь, выскочив на минутку за булочками и пакетом молока, поэтому полиция попросила нас вмешаться.
Пару месяцев назад ситуация ухудшилась: мистер Оллсоп решил, что пакетики супа в Sainsbury’s (хотя это и отечественный продукт, у Бога не должно быть личных предпочтений), делают из душ умерших, которые он начал освобождать, разрывая пакеты и высыпая содержимое на пол. Естественно, охране магазинов это не нравилось, и наконец, при содействии полицейских, он оказался в отделении скорой помощи. Оттуда его перевели в психиатрию, где неплохо подлечили. По данным карты, он стал значительно спокойнее и мыслил более логично – все благодаря лекарствам, которые принимал раньше, но бросил, уйдя из дома. Этот цикл было очень сложно прекратить: периоды бродяжничества приводили к проблемам со здоровьем и делали его мишенью для всяких темных личностей, считавших человека со всем его имуществом, сложенным в мешки, легкой добычей.
Я и сам не знал, что надо сделать, чтобы ему помочь. Легко думать, что все проблемы бездомных происходят от того, что им негде жить. Однако порой это лишь один из симптомов. Путь, приведший мистера Оллсопа на улицу, был долгим и извилистым, и теперь, сидя рядом с ним, я размышлял о том, как мне разорвать порочный круг. Можно положить его в госпиталь, на короткий период обеспечить ему безопасность, но что потом? Неужели я должен смириться с тем, что это будет продолжаться бесконечно?
Продавец магазина вышел из боковой двери и улыбнулся мистеру Оллсопу.
– Добрый день, сын мой, – сказал тот и широко его перекрестил. Судя по тюрбану, молодой человек вряд ли искал у него христианского благословения.
Однако лицо парня осталось безмятежным.
– Здравствуйте, господин Бог, – ответил он с легким поклоном.
Я поднялся на ноги и представился.
– О, как хорошо. Мне кажется, мистеру Богу очень нужна ваша помощь. Я уже много раз ему говорил, что в его годы человеку негоже жить в таких вот местах.
– Его имя мистер Оллсоп, – сказал я.
– Нет-нет, он сказал, его зовут Бог. Я его очень хорошо знаю. Он сюда часто приходит.
Я улыбнулся.
– Ну, вообще его зовут Оллсоп, но ему нравится, чтобы его считали Богом.
– А я – Сохом. Очень приятно познакомиться, доктор.
Мистер Оллсоп благодушно нам улыбнулся, потом порылся в одном из своих пакетов и вытащил оттуда кое-какие продукты в разной стадии разложения.
– Прошу, сэр, не надо это есть. Вам станет плохо, – сказал Сохом, указывая на остатки сэндвича. Мистер Оллсоп воспринял его жест как просьбу и протянул сэндвич продавцу.
Сохом поколебался, потом осторожно взял угощение.
– Скоро приедет грузовик, так что вам лучше уйти. Если управляющий обнаружит вас здесь, он сильно разозлится. Лучше послушайтесь доктора.
Он снова поклонился мистеру Оллсопу, пожал мне руку и скрылся за той же дверью, из которой вышел.
– Я переговорю с коллегами и завтра вернусь, хорошо? – сказал я.
Мистер Оллсоп кивнул.
– Манны небесной? – спросил он, протягивая мне еще сэндвич.
– Нет, спасибо, я уже поел, – ответил я.
Я возвратился в офис, придавленный грузом его проблем. Почему все не может быть легко и просто, как в «Холби-Сити»? Линн и профессор Пирс, однако, настаивали на том, что ему необходима госпитализация, и я был склонен с ними согласиться.
– Но что у него в долгосрочной перспективе? – спросил я. – Мы можем что-нибудь сделать, чтобы он перестал кочевать по больницам?
Линн сочувственно посмотрела на меня, но прежде, чем она успела сказать хоть слово, вмешалась Джой:
– Ох, дорогуша, тебе еще столькому предстоит научиться!
Она помахала пальцем у меня перед носом.
– Когда придумаешь способ переселить всех бездомных с улицы, продай эту идею, и станешь богачом.
Джой громко расхохоталась.
– Хотя нет, оставь лучше при себе, ведь тогда мы все лишимся работы.
Она еще раз усмехнулась и принялась печатать что-то.
Я не мог понять, как Джой работает машинисткой с ее любовью к длинным акриловым ногтям и при полном отсутствии компьютерных навыков. Пару мгновений я словно зачарованный наблюдал за тем, как она колотит по клавишам подушечками пальцев, задевая соседние длинными заостренными когтями со стразами, нисколько этим не смущаясь. На работе ее интересовали, по-моему, исключительно всякие сплетни.
– И сколько еще печенья ты собираешься сожрать, прежде чем отдашь мне пакет, а? – через весь кабинет закричала она, обращаясь к Кевину, который и головы не повернул. – Ты что, меня не слышишь? Или тебе сил не хватает оторвать задницу от стула и принести его сюда?
Она сама встала, подошла к Кевину, который, в наушниках, что-то делал в компьютере, и выхватила пакет у него из-под носа. Я оставил их одних.
На следующий день я сидел в «Макдоналдсе». Не по своей воле, уверяю вас. Я провел там уже больше часа и, несмотря на отчаянные попытки удержаться, все-таки сорвался и съел картошку-фри и макфлурри. Теперь меня манил ванильный коктейль. Надо было держать оборону, если к концу контракта я не хотел заработать ишемическую болезнь сердца.
В то утро я еще раз ходил повидаться с мистером Оллсопом, но не смог его отыскать. Я обошел все места, где его видели, но безрезультатно. Поиски отняли у меня массу времени, а список пациентов был еще длинным, поэтому пришлось прерваться и отправиться на следующую встречу. Работа с бездомными в самой запутанной части города заводила меня в весьма необычные места, пока я разыскивал своих пациентов. Я уже подробно ознакомился с заброшенными стройками, кладбищами и складами.
Города полны укромных местечек; в них сколько угодно разных углов и пятачков, которые можно превратить в импровизированный дом. Один из моих пациентов жил, к примеру, на круговой дорожной развязке: мне приходилось пробираться к нему через поток машин со стетоскопом в руках. Привередничать не стоило: если бездомный соглашался на осмотр, то только на своих условиях, вот почему я сидел сейчас в «Макдоналдсе» – мне часто назначали там встречу. Будь у меня возможность выбирать, зная, что доктор заплатит за мой обед, я уж точно не рассматривал бы ресторан такого рода. Даже в самую последнюю очередь. Но Оливер захотел встретиться здесь, так что я сидел и ждал. У меня уже возникло подозрение, что это случай, который на моей нынешней работе назывался «no-show»: термин, говорящий сам за себя и означающий весьма неприятную ситуацию. И что мне делать – сидеть дальше, пока не перепробую все меню по 9,90, в надежде, что когда-нибудь он все-таки соизволит явиться? Или признать свое поражение и возвращаться в офис?
До начала работы у меня были о ней весьма романтические представления. Я думал, что буду колесить по улицам, помогая нуждающимся. Полагаю, всем докторам приносит определенное удовольствие благодарность со стороны пациентов, так что мне нелегко было свыкнуться с тем, что люди, которым помощь требуется больше всего, в лучшем случае не проявляют к тебе никакого интереса, а в худшем ведут себя агрессивно. Ладно, я не рассчитывал, что они станут одаривать меня коробками шоколадных конфет, как в хирургии, но надеялся хотя бы на некоторую признательность. Пациенты по всей стране обрывают телефоны, чтобы добиться консультации у врача, в то время как я рыскаю за теми, кто даже не хочет меня видеть.
Поначалу я очень сердился, когда на встречу никто не приходил, но день за днем сидя в «Макдоналдсе» в ожидании очередного болящего, который то ли явится, то ли нет, поразмыслил над своей мотивацией и осознал, что проблема была не в них, а во мне. Хоть мне и неприятно это признавать, я рассчитывал работать с викторианскими «честными бедняками». Я представлял себе, что стану помогать людям, которым не повезло и которые жаждут моего вмешательства. Но вышло совсем по-другому. Я был для них представителем власти, с которой они не хотели иметь ничего общего. Олицетворением общества, от которого, по мириадам разных причин, они старались держаться подальше. Они не просили меня им помогать, так с какой стати приходить на встречу, даже если я их пригласил? Когда они выклянчивали у меня лекарство, собираясь продать его потом на улице, я отказывал, а ведь это была, по их мнению, единственная польза от встречи со мной.
Я задумался о своем стремлении помочь мистеру Оллсопу. Может, дело в том, что я считаю его жизнь отклонением от нормы? Сам я ни за что не хотел бы оказаться на его месте и автоматически делаю из этого вывод, что и он не хочет так жить. Но что если в действительности он счастлив в своем мире?
Я уже собирался уходить, когда Оливер все-таки появился.
– Дождались, значит, – сказал он вместо приветствия.
– Кто-то из приюта позвонил мне и сказал, что вам нездоровится. Я должен вас осмотреть.
– Ну ладно, – сказал он, – только я сначала поем.
Я поднялся и пошел к прилавку заказать ему что-нибудь.
– Не надо, – оскорбленным тоном отказался Оливер, – деньги у меня есть.
И вытащил из кармана пятифунтовую банкноту.
– Что будете, док? Я угощаю.
Он улыбнулся, и я попросил ванильный коктейль.
По возвращении в офис я обнаружил у себя на столе записку от Джой. Звонил доктор Уитфилд, консультант психиатрического госпиталя, хотел уведомить меня, что мистера Оллсопа положили к ним. Отлично! Одним делом на сегодня меньше. Я удовлетворенно вычеркнул запись «принудительная госпитализация для Оллсопа» из своего списка и просмотрел оставшиеся пункты. Потеряй этот листок человек, которому он попал бы в руки, тот наверняка ничего бы не понял: «занести сэндвичи Марку», «найти женщину с пакетом из Waitrose», «Крисси уже отрезали ногу?».
Я позвонил в госпиталь, куда госпитализировали мистера Оллсопа, и сестра, взявшая трубку, рассказала мне, что произошло. Прошлой ночью он устроил погром в Tesco. Ему снова померещилось, что души умерших томятся внутри продуктов, упрятанные туда какой-то злой силой. На этот раз его гнев пал не на суп в пакетиках, а на белые батоны: он распотрошил весь прилавок, распечатывая их и рассыпая по полу нарезанные ломти так, что продавцы вызвали охрану. Полицейские отвезли его в госпиталь, где он сказал врачу в приемном, что не хотел расстраивать мистера Теско, но разве хорошо воровать души покойных? Добровольно ложиться в больницу он отказался. Доктора, осмотревшие его, пришли к заключению, что он совсем не Бог, а, скорее всего, сумасшедший, поэтому, по Закону о психическом здоровье, приняли решение о принудительной госпитализации.
К счастью мистер Оллсоп был хорошо знаком с процедурой и особо не сопротивлялся.
– По-моему, – сказала медсестра, – ему даже нравится, что здесь он получает столько внимания.
В палате он быстро успокоился и даже начал учить других пациентов священному писанию. Один из них, по словам медсестры, уже решил, что в него вселился Святой Дух.
– Остается заполучить только Христа, и будет у нас вся Святая Троица, – хихикнула она на прощание.
Десять дней спустя мистер Оллсоп был готов к выписке. Консультант, лечивший его, заверил меня, что пациенту стало гораздо лучше, как только он начал опять принимать лекарства. Я очень надеялся, что на этот раз он задержится подольше в своей квартире. Я поехал в госпиталь. Хоть и работал «в поле» (этим эвфемизмом обозначалась трясина, в которую я погрузился), с госпиталем мы поддерживали тесную связь. Многие пациенты оказывались слишком психически неуравновешенными, чтобы оставаться на улице, и я направлял их на госпитализацию. Однако отправка на принудительное лечение приводила к проблемам между врачом, который отдавал распоряжение, и пациентом. Те, кто страдал от серьезных физических заболеваний, обычно не отказывались лечь в терапию или хирургию, чтобы им там помогли. А вот бродяги с больной психикой, нуждавшиеся в лечении, в психиатрию отнюдь не рвались.
Сестра сопроводила меня в ординаторскую, где я стал дожидаться, пока мистер Уитфилд, в процессе обхода, доберется до мистера Оллсопа. В психиатрии обходы выглядели совсем не так, как в терапии и хирургии. Они скорей напоминали собрание совета директоров, но без разноцветных диаграмм и бутылок с минеральной водой. Кстати, и чашки, и стаканы в психиатрии запрещены, чтобы неуравновешенный пациент не мог использовать их как оружие против медперсонала. Обход проходит в комнате дневного пребывания, и на него собираются медсестры из палаты пациента, врачи, специалисты по трудотерапии, психологи, социальные работники, сам пациент, его родственники и остальные, кто имеет отношение к его делу. Все усаживаются в широкий круг, как на групповой терапии, разве что за руки держаться не надо.
Дожидаясь, я просмотрел на доске список пациентов. По крайней мере троих я знал по «Проекту Феникс». Ах да, еще мисс Николсон! В нашу последнюю встречу она кричала мне вслед, что меня убьет. Отлично. Надеюсь, она не знает, что я тут.
Кто-то заколотил в дверь.
– Я тебя убью! – проорала мисс Николсон.
Судя по всему, она была в курсе, что я сижу в ординаторской, и отнюдь не радовалась этому факту. Видимо, упоминание моего имени заставило медсестер оттащить ее от двери, а может, дело было в ее удаляющихся воплях:
– Я глаза тебе выколю, скотина!
Как мило, правда? Несмотря на внезапный позыв, я решил не выходить в туалет, затаившись там, где сидел. Надо думать, в список тех, кому она собиралась разослать рождественские открытки, мое имя не входило.
Когда работаешь врачом, у тебя, несмотря на стрессы и усталость, всегда есть утешение, которое оправдывает все тяготы, – чувство, что ты, хотя бы немного, кому-то помог. Благодарность со стороны пациента является дополнительным бонусом: люди признательны за то, что ты делаешь для них. В психиатрии такого не бывает, особенно с теми, кто по-настоящему болен. Никто тебе не скажет «спасибо», хоть ты и действуешь в их интересах. Вместо этого тебя все ненавидят. Особенно сильно отношения «доктор-пациент» страдают во время так называемых «трибуналов» – слушаний по делам о принудительной госпитализации в рамках Закона о психическом здоровье. Хотя этот закон разрешает госпитализировать и лечить пациентов против их воли, у них есть право подать апелляцию. Тут-то и начинаются проблемы. В последний раз, когда я появлялся в отделении, я как раз присутствовал на «трибунале» мисс Николсон. С меня потребовали доклад с перечислением причин, по которым ей следовало оставаться в госпитале.
Довольно тяжело сознавать, что доклад, предназначенный для слушаний, пишется, чтобы человек оставался под надзором, лишенный своих прав. Хотя решение о том, кого отпускать, а кого и дальше держать в больнице, принимают только консультанты, от меня требовалось описать, какую угрозу для жителей района может представлять пациентка, если выйдет по апелляции. Особенно неприятно то, что пациент тоже слышит, что про него говорят. Обычно именно на таких слушаниях оттачивают зубы начинающие адвокаты. В данный момент один такой практиковался на мне.
– Могу я обратить ваше внимание, – начал он, и я подумал, что мы переходим на территорию «Перри Мейсона», в то время как мне больше хотелось бы оставаться в рамках «Катастрофы».
Видите ли, встреться вы с мисс Николсон, вы бы тоже согласились, что ее нужно держать под замком. Она представляла риск как для окружающих, так и для себя самой. Бездомная, алкоголичка и наркоманка. Ее перепады настроения, спровоцированные психическим заболеванием, не раз приводили к попыткам самоубийства. Я считаю правильным, что решения докторов можно оспаривать, но в то же время уверен, что подобные спектакли не идут на пользу ни пациентам, ни врачам.
Люди вроде мисс Николсон в период обострения считают себя совершенно здоровыми. Они не согласны с тем, что им требуется госпитализация, и не хотят принимать лекарства. Конечно, она больна. Конечно, ей надо оставаться в больнице, а раз она не хочет там лежать добровольно, то придется удерживать ее силой. Это знаю я, знают члены «трибунала», и, самое главное, ее адвокат. Но мне надо подниматься и читать вслух свой доклад под ее крики «ты, маленький говнюк, я еще до тебя доберусь», а потом подвергаться допросу Румполя-младшего, как будто я на скамье подсудимых. Я не сделал ничего плохого, разве что выбрал не ту работу. Все это – просто шоу, словно специально затеянное с тем расчетом, чтобы с таким трудом выстроенные отношения между мной и пациентом пошли прахом. В слушании объявляется перерыв; потом все возвращаются назад, и оглашается решение: мисс Николсон остается в больнице.
– Молодец, – хвалит меня адвокат, выходя из зала, как будто у нас с ним было соревнование, и я победил. Все поднимаются со своих мест и выходят следом за адвокатом, оставив медперсонал и меня в том числе самостоятельно справляться с последствиями. И никто, уж тем более мисс Николсон, не говорит нам «спасибо».
С мистером Оллсопом возникла проблема: несмотря на высокие дозы лекарств, он все еще считает себя Богом. Рассевшиеся кружком специалисты понимающе кивают. Арт-терапевт показывает нам его рисунки, которые считает «многообещающими». Что именно они обещают, мне не совсем понятно: на всех изображены человечки, горящие в аду, но я решаю поверить ей на слово. Все сходятся на том, что мистер Оллсоп делает большие успехи, что ему гораздо лучше и проповедует он уже не так рьяно. Однако он пребывает в своих заблуждениях, а доктор Уитфилд (невероятно!) говорит о выписке.
– Но он не вылечился! – возражаю я.
Руби, которая собирается стать хирургом, работает сейчас в травме и ортопедии. Сложно себе представить, что она закончит беседу с пациентом заключением типа «конечно, заменить вам полностью тазобедренный сустав мы не смогли, но вам ведь стало легче, да и хромаете вы просто отлично».
Доктор Уитфилд обескураживающе пронзил меня своим острым профессиональным взглядом. Я всегда старался держаться с ним осторожнее из опасения выдать какие-нибудь свои темные неосознанные тайны, скрестив ноги или сделав еще что-нибудь в таком роде. Он сделал глубокий вдох и медленно выдохнул.
– Зачем мне лишать его иллюзий? Они – единственное, что у него есть, – с улыбкой произнес доктор.
Я начал было протестовать, но потом вдруг осознал, что он прав. Без своих фантазий мистер Оллсоп останется просто одиноким стариком без семьи и друзей. Роль Бога – это все, за что он может уцепиться. Он прожил печальную жизнь, отягощенную психическим заболеванием. Кто в здравом уме согласится отнять у человека его единственную отраду, смысл существования? Иллюзии мистера Оллсопа никому не причиняют вреда, а ему приносят счастье. В кого он превратится, лишившись своей убежденности в том, что он Бог?
Гарантий того, что иллюзии исчезнут, если поднять дозу лекарств, у нас не было, а побочные эффекты могли заметно усилиться, так что он наверняка снова перестал бы пить свои таблетки. Никто не мог предсказать, как мистер Оллсоп поступит, если вдруг осознает жестокую реальность того, кто он есть на самом деле.
Наконец, его тоже пригласили войти. Мистер Оллсоп присел, и доктор Уитфилд объяснил, что его можно выписывать. Я сказал, что буду и дальше его навещать, теперь уже дома, потому что хочу, чтобы он постоянно там жил.
– Ну да, пора уже возвращаться к своим обязанностям, – сказал он, похлопав меня по колену. – Вы отлично справились. Думаю, вы заслуживаете повышения до архангела.
– Вы очень добры, – ответил я.
Он пошел в палату собирать вещи, по-прежнему пребывая в собственном мире. Может, мир этот был и иллюзорный, но и счастливый тоже.
