Максим Горький
Фальшивая монета
Глинкин. Ты и есть пятно. Клякса на странице истории культуры.
Ефимов (отходя). Любишь ты критические слова. А по-моему, критик – просто человек дурного характера.
Глинкин (идёт в магазин). Много ты понимаешь.
Ефимов. А кто же повесит зеркало? (Ворчит.) История… На кой чёрт она мне, история! Дурак…
(Ефимов, нахмурясь грозно, смотрит вслед ему, потом берёт со стола ножницы и наносит ими колющие удары и воздух. В двери магазина стоит Лузгин, чисто и скромно одетый человек лет за сорок, в котелке, сдвинутом на затылок, с портфелем подмышкой. Стоит, склонив голову на плечо, и смотрит на Ефимова с улыбкой. У него лицо и взгляд человека ненормального.)
Ефимов (нанося удары, бормочет). А – вот… и вот!.. И напишут в газетах, а ты не прочитаешь…
Лузгин (шагнув в комнату). Гимнастика? (Делает правой рукой, с котелком в ней, нелепейшее движение.) Здравствуйте! Часовых дел мастер?
Ефимов (сердито). Нет ещё.
Лузгин. Я хотел бы часы починить.
Ефимов. Чините.
Лузгин. То есть отдать их починить.
Ефимов. Отдайте.
Лузгин. А – кому?
Ефимов. Хоть трубочисту, мне всё равно… (Лузгин идёт к нему, тихонько посмеиваясь и немного подпрыгивая. Он так забавен, что Ефимов, сначала отступавший от него, остановился, ухмыляясь. Лузгин смеётся громче, бросает портфель на стол. Ефимов тоже начинает смеяться.)
Ефимов (сквозь смех.) Да вы – кто такой?
Лузгин (так же, взвизгивая). Человек… Смешно?
(Оба хохочут.)
Ефимов. Ой, чёрт… Чем… чем… вы занимаетесь?
(Наташа на лестнице.)
Лузгин. Ищу наследников к выморочному имуществу…
Ефимов (серьёзнее). Чье имущество?
Лузгин (подмигивая). Нельзя сказать. Я скажу, а вы – вот вы – и закричите: я – наследник! И толкнёте меня на ложный путь…
(Наташа сходит с лестницы, вопросительно осматривает Лузгина, он почтительно и низко кланяется ей.)
Ефимов (улыбаясь). Желает часы починить: где отец?
Наташа. Не знаю. (Лузгину.) О каком это наследстве говорите вы?
Лузгин (ласково). Интересно? Бо-ольшое наследство! Владелец – помер, а наследники – неизвестны! Второй год ищу.
Наташа. И что же? Они здесь, в нашем городе?
Лузгин. Как будто… как если бы…
Наташа. Вдруг это – я, а?
Лузгин (кланяясь). Был бы рад… был бы очень рад!..
Наташа. Так что же? Сделайте меня наследницей, а? Вы садитесь… Сделайте – ведь вам всё равно, да?
Лузгин. Решительно всё равно! (Садится, посмеиваясь.)
Ефимов (смеясь). Чёрт знает, что! Чудак вы…
(Клавдия входит из кухни, торопливо накрывает стол, посматривая на Лузгина. Яковлев – тоже из кухни.)
Ефимов. Что ж вы уходите, не запирая магазин?
Яковлев. А какой дурак зайдёт в него?
Лузгин (вставая). Вот я зашёл.
Яковлев (смущён). Извините… Живём в таком глухом углу. Вы?..
Лузгин. Я бы часы починить хотел…
Яковлев. Можно. Пожалуйте в магазин.
Наташа. А потом – расскажите мне о наследстве – хорошо? Большое наследство, да?
Лузгин. Невыносимо большое! (Идёт за Яковлевым, вглядываясь, подмигивая Наташе. Она, Ефимов и Клавдия смотрят вслед ему.)
Клавдия. Что это такое? Какое наследство?
Наташа. Странно… Зови крёстного обедать.
Ефимов (озабоченно). Наследники могут быть… если действительно существует имущество…
Клавдия (взбегая, по лестнице). Неприятный какой…
(Полина из кухни, затем с верха спускается Кемской, за ним Клавдия и Глинкин.)
Наташа. Чувствую, что наследница – это я. Можете поздравлять…
Ефимов. Гм… Ведь и я… человек… (Вспомнил Лузгина, смеётся.)
Лузгин (выбегает из магазина, схватив Ефимова под руку, тащит его к авансцене). А не заходил к вам такой… похожий на меня? Нет?
Ефимов (усмехаясь). Нет.
Лузгин. Нет?
Занавес
Сцена вторая
Вечер. В комнате скучно прибрано: она приняла нежилой, неуютный вид. Из открытой двери магазина слышно торопливое разнозвучное тиканье часов. Шум, – запирают дверь с улицы. Выходят из магазина – Стогов, с папиросой в зубах, Яковлев, в руке ключи, – взволнован, суетлив, оглядывается, говорит негромко.
Яковлев. Никого. Никого нет. Жена с племянницей в церковь пошли, дочь с крёстным – гулять. (Стогов бесшумно ходит, молчит. Яковлев – вопросительно, тревожно.) Так – как же, а?
Стогов (небрежно). Решайте.
Яковлев. Опасное дело…
Стогов (так же). Опасное.
Яковлев. А работа – отличная!
Стогов. Отличная работа.
Яковлев. Дайте ещё раз взгляну.
(Стогов, не останавливаясь, бросил на стол золотую монету.)
Яковлев (разглядывает монету в лупу, руки трясутся). Вот оно – жёлтенькое… Имя ему – зо-ло-то. Три удара – слово. Добро и зло в нём… и счастье… а? Всё зависит от того, как взять. Ведь если подумать…
Стогов. Жизнь – коротка, думать не стоит.
Яковлев (мечтает). Кума моего, Кемского, я бы – в шею… Зятя наречённого, навязанного им, – в шею…
Стогов (усмехаясь). Дочь обеспечите.
Яковлев. С деньгами много добра можно сделать.
Стогов. Граммофон купить можно. Автомобиль… (Позёвывает.)
Яковлев. Я бы дрозда певчего купил, тут один парикмахер дрозда продаёт. (Вздохнул.) Замечательный дрозд – два года любуюсь им. Сказочная птица! (Положил монету на стол.) Да… но людей обманывать – грех.
Стогов (равнодушно). Дело – ваше. Я предложил, а уговаривать не стану.
Яковлев. Грех…
Стогов. Все люди грешат, только вы хотите быть праведником. Скучно будет вам, одиноко будет.
Яковлев (снова взял монету, взвешивает её на ладони. Пристально смотрит на Стогова). Н-да… Шутите вы… Непонятно вы шутите. И как это вы сразу начали говорить со мной о таком деле?
Стогов (остановился, спокойно). Да ведь когда-нибудь, с кем-нибудь надо же было мне начать этот разговор. Вот, я вижу – человек вы бедный, живётся вам трудно, – ну, и начал…
Яковлев. И – не боитесь?
Стогов. Чего же?
Яковлев (тихо). А вдруг я полиции объявлю?
Стогов. Вы? Зачем же?
Яковлев. Фабрикантов этого товара здесь давно ищут.
Стогов. Да? (Подошёл вплоть к Яковлеву.) Что же вы скажете полиции? Свидетелей беседе нашей – нет. А золото, может быть, настоящее.
Яковлев (подскочив на стуле). То есть… как? Как же это – настоящее? Позвольте – зачем же тогда?.. Удивляюсь я…
Стогов. Удивляться – занятие пустое…
Яковлев. Но если монета настоящая, тогда, значит…
Стогов. Что же тогда?
Яковлев (сел). Вы – вроде дьявола!
Стогов (вздохнув, усмехаясь). Э, нет, куда мне.
Яковлев. А… а вы – не агент полиции?
Стогов (отходя от него). С вами говорить бесполезно. (Идёт к двери в кухню.)
Яковлев (тревожно). Подождите, постойте… О, господи!.. Послушайте, – ведь мне хочется правду знать! Как же дело делать, не зная правды? Правда – нужна?
(Стогов смотрит на него вопросительно, молчит.)
Яковлев (жалобно). И… и потом: ведь если б господь не допускал греха, так люди не грешили бы? Не грешили бы, а?
Стогов (грубовато). Этого я не знаю. А знаю вот что: вы Кирова помните?
Яковлев (испуган). Я? Позвольте! Какого? Кто это?
Стогов. Лицо известное. Музей в Нижнем Новгороде обворовал, старинные монеты – помните? Он у Бобовой на квартире жил, – забыли? А Бобова краденое принимает, это вы должны знать, вы же сами подделываете для неё старинные вещи.
Яковлев (растерялся, испуган, усмехается, потирает руки). О-о… да, вот как? Значит, вы действительно?.. Ага! Зачем же эта игра со мной? Вы бы прямо сказали… если Киров – приятель вам? Приятель. Или вы?.. Вы агент? Зачем игра эта?
Стогов (закуривая новую папиросу). Надо испытать человека… Дело серьёзное.
Яковлев. Ну, что ж? Значит я – в руках у вас?
Стогов. И любопытно видеть, как человек, прижатый в угол, извивается, изгибается…
Яковлев. Я согрешил один раз…
Стогов. Мне всё равно – один или одиннадцать. (Он сел к столу и, незаметно для себя, засунул локтем, монету под кружок из клеёнки, на котором стоит лампа.)
Яковлев. Я на грех шёл для других, для дочери… На худое ради хорошего… Господь тоже добр… Он меня не накажет.
Стогов. За что же наказывать вас, если вы грешите ради других?
Яковлев. Шутите вы!
Стогов. Нет. Я шутить не умею. (Идёт к двери в кухню.)
Яковлев (за ним). Позвольте… как же мы решили? Кто же вы будете? Ведь нельзя же так… поговорили – а конца нет…
(Ушли. С лестницы идёт Глинкин, – в руках бумаги. Подошёл к столу, бросил бумаги, вынул папиросу. Бормочет: «Хамство… Хамы». Не глядя, ищет на столе спичек, нащупал монету, взял её, делает такой жест, как бы вставил монокль в глаз, развалился на стуле, вытянув ноги, осматривает монету. «Странно… Гм… Очень странно…» Прячет монету в карман. Снова вынул, улыбаясь разглядывает. «Замечательно». Из двери в кухню – Лузгин и Ефимов. Глинкин, как бы поправляя папиросу, торопливо сунул монету в рот.)
Лузгин (как бы поддразнивая). А дети-то, дети – тоже Ефимовы будут, – Ефимовы…
Ефимов (решительно). Детей – не надо!
Лузгин. У-у-у – не надо?
Ефимов. Если все мои предки ничем в жизни не отличились, не могли себя поставить заметно и меня сделали, так сказать, невидимым, то я, человек рассуждающий, протестую против своей пустой природы и, не желая распространять её далее, обязан не родить детей.
Глинкин. Вы точно прошение читаете!
Лузгин. Так – так – так… Не родить?
Глинкин. Да, незначительные люди – лишние.
Ефимов. И вообще человек – вещь ненужная!
Лузгин (серьёзно). А кому же наследство? А? Наследство-то кому?
Ефимов (озабоченно смотрит на него). Не верится в наследство. Что же – наследники – находятся?
Лузгин. Ищу. День и ночь всё ищу, всё думаю.
Глинкин. Не забудьте, что мои предки были англичане, Гленквэн. Возможно, что один из них переселился н Америку и там…
Ефимов (искоса взглянул на Глинкина). Врёте вы! Англичане – французы – не верю…
Глинкин. Не смеете не верить! (Лузгину.) Наследство – в деньгах или в земле?
Лузгин. В земле, в земле! И – в деньгах, да, да! И в деньгах. Шш! Молчок! Наследство – вот! (Смеётся, сделав руками широкий круг.)
Ефимов. Неубедительно.
Глинкин. Сыграем в преферанс?
Ефимов. Четвёртого нет.
Глинкин. С болваном.
Ефимов. Кемской прогонит.
Глинкин. В кухне.
Ефимов. Это можно.
(Пока они говорят, Лузгин, осматривая комнату, увидал в зеркале своё отражение. Это испугало его, он отскочил, прижав портфель свой ко груди. Но, всмотревшись в отражение, тихонько засмеялся, погрозил ему пальцем.)
Глинкин (Лузгину). В преферанс – хотите?
Лузгин. Я? Хочу.
Глинкин. Только четвёртого нет.
Лузгин (показывая в зеркало). А – вот! Вот он!
Глинкин. Ну, это неостроумно.
Лузгин (Глинкину). Вы – честный?
Глинкин (гордо). Что за вопрос!
Лузгин (тише). Тут не был эдакий… похожий на меня, а?
Глинкин. Не видал. Да разве есть такой?
Лузгин (подмигивая). Есть – один…
Глинкин (усмехаясь). Трудно быть похожим на вас!
Лузгин. Очень! Очень трудно! Но он – умеет! Он – может!
Ефимов. Кто?
Лузгин. Есть такой.
Ефимов (серьёзно смотрит в зеркало, потом на Лузгина). Продолжая разговор, скажу: каждая икринка хочет быть рыбой…
Лузгин (внимательно). Икринка – рыбой? Верно!
Ефимов. И даже не просто рыбой, а – щукой.
Лузгин (восторженно). Верно! От этого и всё такое… (Разбалтывает руками воздух.)
Глинкин (пренебрежительно). Это – чепуха, и всем известно.
Лузгин (толкнув его локтем). Чепуха? А зачем необыкновенный галстучек носите? А? Галстучек-то – зачем?
(Отошёл к окну. Дуня и Клавдия вбегают. Клавдия, увидав мужа, сделала гримасу, шепчет на ухо подруге. Ефимов, надув щёки, смотрит на жену. Лузгин, оглядываясь, идёт в кухню. Глинкин – за ним, но остановился.)
Дуня. Здравствуйте, господа! Вп'очем, я всех видела, кроме искателя наследников. Нашли?
(Лузгин тихонько смеётся.)
Ефимов (жене). Весело было в церкви?
Глинкин. Сколько тысяч метров показывали?
Клавдия. Ну да, была в кинематографе! Ну, что ещё скажешь?
Ефимов. Ты ко всенощной пошла…
Дуня. А я её утащила с собой…
(Лузгин озабоченно разглядывает всех, считает на пальцах.)
Глинкин. Ну, идёмте играть! Дуняша – в преферанс хотите?
Дуня. Очень. Мне в картах – везёт.
(Все идут в кухню. Клавдия, взяв с буфета самовар, – за ними. Из кухни идёт Полина.)
Клавдия. Откуда? Всенощная давно кончилась.
Полина. Гуляла.
Клавдия. Ты? Это новость!
Полина. Муж дома?
Клавдия. Во флигеле у постояльца.
(Ушла. Полина, медленно перейдя комнату, остановилась у окна около буфета. Её не видно с лестницы. Клавдия вошла, вынимает из буфета чайную посуду.)
Полина. Ты сердита?
Клавдия. Муж… Уксус проклятый. Ох, как вы все надоели мне! Ходят, как ограбленные… На тебя тошно смотреть.
Полина. Мне, Клава, плохо, тяжело мне, грустно…
Клавдия. Всем не весело, а – веселятся!
Полина. Ты думаешь, не улыбнулась бы я? Если б было чему!
Клавдия. Кому, а – не чему.
Полина. Ах, как улыбнулась бы! Всей душой… Господи!
Клавдия (передразнивает). Господи! Ну, и улыбнись какому-нибудь весёлому мужчине.
Полина. Кроме этого – ничего нет для нас?
Клавдия. Кроме – чего? Конечно – нет ничего, кроме мужчины.
Полина. В прятки играть, дрожать от страха?
Клавдия (гневно). И – подрожи! В прятки! Скажите, какая праведная! У меня, матушка, муж двуглазый, да – играю, а тебе – с кривым…
(Наташа и Кемской идут по лестнице, они не видят Полину за буфетом.)
Кемской. Чай – скоро?
Клавдия. Сейчас будет.
Кемской. Почему не в саду?
Клавдия. Можно и в саду. (Ушла в кухню. Оттуда возгласы: «Черви», «Пики», «Две черви», «Трефы».)
Кемской (морщится). Трактир. Не хватает только балалайки и канарейки. Это ужасно. Вообще – ужасно! Мачеха твоя – ни ума, ни души – ничего! Раньше таких женщин не было. Например – твоя мать, – о!.. Ты очень похожа на неё.
Наташа. Да, маркиз, вы говорили мне это пятьсот шестнадцать раз – и я знаю, что моя мать была женщиной, очень похожей на меня. О других её достоинствах вы, маркиз, ничего не говорите…
Кемской. Она была тоже остроумна.
Наташа. Понимаю: ещё раз похожа на меня. А вот зачем вы хотите выдать меня замуж за Глинкина – не понимаю!
Кемской (недовольно). Я же объяснил: будешь дворянкой.
Наташа. Это очень украсит меня? Я всё ещё не нахожу вкуса в дворянстве. Это – всё?
Кемской. Ну, знаешь… надо выходить замуж!.. (Раздражается.) Здесь пахнет этим… швейными машинами, постояльцами, глупостью…
Наташа. Шш… Не буяньте. Идите в сад, кормить комаров. Идите, я вам плед принесу. (Бежит наверх. Кемской идёт в кухню. Полина, стоя у окна, ощипывает с цветка увядшие листья. Наташа сбегает с лестницы, неся плед. Заметила Полину, обняла.)
Наташа. Ты меня любишь?
Полина (прижимаясь к ней). Да. Очень.
Наташа. Почему?
Полина. Об этом не спрашивают.
Наташа. Я обо всём спрашиваю. Ты меня любишь потому, что здесь больше некого любить, – пока. И за то, что ты любишь меня пока, до завтра, мне хочется обидеть тебя.
