Врага – не было, и не было ничего злого в этом усталом человеке. Ему бы сегодня, в светлый день весны, уйти в поле, в лес и лечь там на молодой траве, лицом в небо, а он кружится по комнате, напрасно теряя время со мною, ставя мне всё один и тот же надоедный вопрос:
– Зачем вы ездили в Ярославль?
– Я же сказал.
– В это нельзя поверить, – говорит он, внимательно разглядывая пепел папиросы, и снова шаркает туфлями по паркету.
Он смотрит на всё вокруг странно пристальным взглядом, как будто вещи в кабинете незнакомы ему, не нравятся или он не находит среди них чего-то нужного. Иногда он молча кивает головою так сильно, что борода его, касаясь груди, расстилается по ней веером. Он похож на степную птицу, которая кружится над разорённым гнездом.
Впервые вижу я такого человека, и мне думается, что он только один на земле такой.
– Послушайте, – говорит он, остановись и вынув часы, – что же у нас будет, а? Пора вам прекратить это соловецкое сиденье.
И, щёлкнув крышкой, продолжает, глядя в угол, где в сумраке белеет бюст Александра II:
– Вы думаете, я желаю вам зла, хочу держать вас в тюрьме и прочее? Напрасно. Зачем? Зачем вам торчать в тюрьме?
– Выпустите.
Судорога перекосила его прозрачное лицо, глаз закрылся.
– Не могу, – сказал он, сухо кашляя, крепко поглаживая щёку. На указательном пальце правой руки надето толстое и, должно быть, тяжёлое обручальное кольцо. – Нужно иметь правдоподобное объяснение вашей поездки. Я уйду… на четверть часа, а вы – подумайте и напишите…
Он подошёл к двери, остановился там и, держась за ручку её, тихо сказал:
– У меня в Петербурге сын студент, ровесник вам… И, может быть, в этот момент его тоже вот допрашивает жандармский офицер… Понимаете? Вот как…