Максим Горький
О белоэмигрантской литературе

Полная версия

«У освободителя Кубани, ген. Покровского, зарубившего в Майкопе (осень 1918 года) две тысячи пленных, с тех пор не взявшего вообще ни одного пленного, – глубокие чёрные глаза, мягкие, пристальные, лучащиеся глаза ребёнка или мечтательной женщины. „Ну, чем вас ещё развлечь, – говорит он лениво, разводя руками. – Посмотрите, разве, мой альбом с камышинскими видами…“ Протягивает розового атласа с уголками альбомчик, объёмистый, удлинённый. На первой странице карточка: небольшой домик с георгиевским флагом командующего на крыше, перед домиком сидит генерал с адъютантами, перед домом висят четверо… На другой странице – на обрывистом берегу Волги качаются двое. У всех на рукавах значки красных офицеров… На третьей странице – площадь, висят штатские. Адъютант объясняет: „Взяли в плен несколько убеждённых. Говорили генералу – так и так, что делать? – попались пленные“. Он отвечает: „Голова! Идейных-то и надо вешать. Не идейного выпорол, дал водки и погнал драться. А с идейным что сделаешь?..“ На четвёртой странице – просто дерево, на нём что-то висит… „Природа требует человека, – мягко улыбается генерал одними глазами. – Я, как Пуссен, не выношу мёртвой природы…“ Все мы смеёмся и идём в соседний вагон ужинать. После шампанского два молодых армянина (балалайка и мандолина) долго играют цыганские романсы и народные песни.»

Таких рассказов много, и я очень рекомендую их вниманию господина Мельгунова, он мог бы сделать из них ещё одну книгу.

Как странно легко забыты такие, казалось бы, памятные и поучительные акты жестокости, каковы 9 Января в Петербурге, 13-е в Риге, истребление латышей генералом Бекманом и остзейскими баронами, расправы Ренненкампфа и Меллер-Закомельского с сибиряками, расправа с грузинами и все прочие кровавые подвиги «усмирителей» 1906–7 годов; еврейские погромы, массовые убийства рабочих на Лене, в Златоусте и – всюду, орловская и другие каторжные тюрьмы, Амурская колёсная дорога и бесчисленное количество других кровавых уроков, данных самодержавной властью русскому народу, и без того склонному к жестокости, как я утверждаю. В утешение народопоклонникам могу сказать, что русский человек и в жестокости исключительно талантлив. В этой форме талантливости я не могу отказать даже и вам, господа, хотя ваша жестокость выражается пока только на словах. Но я думаю, что если бы… много вы перережете людей!