Максим Горький
Шабры
– Да ты, Игнат, чего всё только размахиваешься? Бей сразу! – усмехнулся Брагин и враждебно посмотрел в лицо Комова.
– Ну, это ты напрасно… «Бей!» Чего мне тебя бить? Али ты думаешь, мне не жаль тебя?
– Комов тяжело вздохнул и смущённо продолжал: – Знаю я, какой ты был человек, и знаю, что не один ты в этом деле виновен. Но кто ты такой теперь? Вот оно в чём дело-то. Что ты за человек стал после всего этого? От мира деревенского ты отрезан напрочь…
– Ну? – тихо сказал Брагин.
– Ну… вот я хочу тебе сказать, Николай, такую штуку… Я человек мирской… мне мир – стена каменная… и у меня в миру место своё есть. А я могу из-за тебя его потерять.
– Да не бойсь ты! – тихо и просительно сказал Брагин. – Не бойсь за себя-то… не сделаю я для тебя худа.
– Нет, я – за мир боюсь. Вдруг ты чего-нибудь настроишь… склока поднимется, и всё такое… Вдруг ты жену свою… сделаешь ей чего худое… или красного петуха недругу своему Кирилке-кабатчику подпустишь… ваш брат на это мастер. А кто будет виноват? Я – потому я тебя прикрыл.
– Игнат, побойся бога! Али я не человек уж стал? – строго и громко воскликнул Брагин, и его лицо – худое и жёлтое – сердито нахмурилось.
Лошадь Комова, испуганная его возгласом, дёрнула, шабры покачнулись на телеге, Комов быстро оттолкнулся от Брагина и подозрительно посмотрел на него и придержал лошадь, потрусившую было рысцой.
– Я тебе и говорю, что не знаю я, кто ты теперь для мира, – вполголоса и угрюмо заговорил Комов. – Я вот сижу и думаю, что… надо мне с тебя клятьбу взять для моего покоя и для вообще крестьянства…
Брагин молчал, покачивая головой.
– Так вот, Николай, дай ты мне клятьбу, что в деревне ты только ночь пробудешь и зла никому не сделаешь… – твёрдо выговорил Комов.
– А то? – засмеялся Брагин сухо и зло.
– Ну… понимай сам, – тихо сказал Комов.
– Объявишь?
– Говорю… понимай сам…
Наступило молчание. Из лощины выехали к опушке рощи, и под колёсами зашуршали груды сухих листьев. Их всюду было много, жёлтых и жалких, то и дело они срывались с деревьев и тихо, как бы недоумевая, кружились в воздухе, падали на землю, некоторые падали в телегу.
Брагин поймал один из них на лету, посмотрел на него, взял в рот и стал жевать. Комов угрюмо молчал. Солнце было скрыто за рощей, на поля ложились тени, и веяло холодом. И всё вокруг смотрело так же холодно, неприветливо, и белые стволы берёз казались уже покрытыми тонкой корой снега. Брагин тяжко вздохнул.
– Я побожусь, Игнат… это я могу…
– Вот и хорошо… успокоишь меня… – несколько сконфуженно сказал Комов.
– Н-да-а… Встречал я таких людей, которые о крестьянах, бывало, как о зверье бессердечном говорят. Не понимал я их… – бормотал Николай.
– Мир, брат… В мире жить – миру и служить, – наставительно сказал Комов. – А пора тебе, Николай, слезать. Тут версты три места до деревни-то…
Комов соскочил с телеги, снял шапку и, наклонив перед шабром голову, замялся. Тот тоже сошёл с телеги и тоже обнажил голову. Лошадь одним глазом смотрела, как они стояли друг перед другом. Полуголые ветви деревьев шуршали, листья падали с них, тени сгущались и глубине рощи.
– Вот те Христос и святые угодники порукой, – вполголоса заговорил Брагин, – что я к утру уйду и никакого худа никому не сделаю – разрази меня господи!
– Вот, Николай, вот! Смотри же, божился! Ну, прощай! Не увидимся, чай, уж! – И, проговорив всё это торопливо и с удовольствием, Комов широко размахнул руками и склонил голову набок. Брагин ступил шаг к нему, они обнялись, трижды поцеловались из щеки в щёку, и, не глядя на шабра, Комов прыгнул в телегу и ударил вожжой лошадь.
– Тпру-у!.. Николай! – всё ещё не глядя на Брагина, спросил он. – Еда у тебя есть? А то вот – баранки…
– Дай… – сказал Брагин. Он стоял всё ещё без шапки и опустив голову на грудь.
Комов торопливо порылся в мешке и подал шабру целые пригоршни наломанных баранок. Тот медленно выбрал их из рук Комова, спрятал себе за пазуху, и лицо его искривилось.
– Спасибо… Совсем, как нищему ты…
– Эх, Николай, – тяжело вздохнул Комов. – Отвык ты от мира… Не понимашь мирского…
Прощай!
– Прости, для бога, коли я что…
И, прыгая по избитой колее, по корням деревьев, лежащим на ней, как мёртвые змеи, телега Комова покатилась. Брагин надел шапку, долго смотрел вслед ей, потом вынул из-за пазухи кусок кренделя, сунул его за щеку и пошёл в чащу рощи, полную тьмы и шороха.
…Ночь была тёмная и ветреная. Густая и холодная тьма нависла над Сояновкой, небо и земля были одинаково черны, и только звуки давали знать о том, что где-то близко в этой тьме живут люди, скрытые ею. Как бы жалуясь друг другу на тьму и холод, тоскливо выли две собаки, то перебивая друг друга, то вместе выводя тоскливые и жалобные ноты. Порою ветер выл вместе с ними и что-то громко хлопало, порой шелестела солома на крышах и что-то скрипело – должно быть, плетень, колеблемый ветром. Сквозь сон мычали коровы, перхали овцы – порывы ветра разбрасывали эти звуки по воздуху, пропитанному тьмой, мешая их и создавая из них симфонию, щемящую сердце…
