Максим Горький
В степи
Ночь собирала вокруг свои тёмные силы. Мертвенно-тихо было в степи, – мы слышали дыхание друг друга. Иногда где-то раздавался меланхолический свист суслика… Звёзды, живые цветы неба, горели над нами… Мы хотели есть.
С гордостью говорю – я был не хуже и не лучше моих случайных товарищей в эту несколько странную ночь. Я предложил им встать и идти на этого человека. Не нужно трогать его, но мы съедим всё, что найдём. Он будет стрелять, – пускай! Из троих попадёт только в одного, – если попадёт; а если и попадёт, так едва ли револьверная пуля убьёт насмерть.
– Идём! – сказал солдат, вскочив на ноги. «Студент» поднялся медленнее его.
И мы пошли, почти побежали. «Студент» держался сзади нас.
– Товарищ! – укоризненно крикнул ему солдат. Навстречу нам неслось глухое бормотанье и резкий звук щёлкающего курка. Вот сверкнул огонь, раздался сухой звук выстрела.
– Мимо! – радостно крикнул солдат, одним прыжком достигая человека. – Ну, дьявол, я ж тебе теперь задам…
«Студент» бросился к котомке.
А «дьявол» упал с колен на спину и, разметав руки, хрипел…
– Что за чёрт! – изумился солдат, уже поднявший ногу, чтобы дать пинка этому человеку. – Неужто он в себя ахнул? Ты! Что ты? Эй! Застрелился, что ли?
– И мясо, и какие-то лепёшки, и хлеб… много, братцы! – раздался ликующий голос «студента».
– Ну, чёрт с тобой, издыхай… Едим! – крикнул солдат. Я вынул револьвер из руки человека, который уже перестал хрипеть и лежал теперь неподвижно. В барабане был ещё один патрон.
Мы снова ели, ели молча. Человек лежал и тоже молчал, не двигая ни одним членом. Мы не обращали на него внимания.
– Неужто, братцы родные, вы это только из-за хлеба? – вдруг раздался хриплый и дрожащий голос.
Мы все вздрогнули. «Студент» даже поперхнулся и, согнувшись к земле, стал кашлять.
Солдат, прожевав кусок, начал ругаться.
– Собачья ты душа, чтоб те треснуть, как сухой колоде! Шкуру, что ли, мы с тебя сдерём? На кой она нам нужна? Дурье твоё рыло, поганый дух! На-ко! – вооружился и палит в людей! Анафема ты…
Он ругался и ел, отчего ругань его теряла выразительность и силу…
– Погоди, вот мы поедим, так рассчитаемся с тобой, – зловеще пообещал «студент».
Тогда в тишине ночи раздались воющие рыдания, испугавшие нас.
– Братцы… разве я знал? Стрелял… потому что боюсь. Иду из Нового Афона… в Смоленскую губернию… господи! Лихорадка смаяла… как солнце зайдёт – беда моя! От лихорадки и с Афона ушёл… столярил там… столяр я… Дома жена… две девочки… три года четвёртый не видал их… братцы! Всё ешьте…
– Съедим, не проси, – сказал «студент».
– Господи боже! кабы я знал, что вы мирные, хорошие люди… разве бы я стал стрелять?
А тут, братцы, степь, ночь… виноват я?
Он говорил и плакал, вернее – издавал дрожащий, пугливый вой.
– Вот скулит! – презрительно сказал солдат.
– У него должны быть деньги с собой, – заявил «студент».
Солдат прищурил глаза, посмотрел на него и усмехнулся.
– А ты – догадливый… Вот что, давайте-ка костёр запалим, да и спать…
– А он? – осведомился «студент».
– А чёрт с ним! Жарить нам его, что ли?
– Следовало бы, – сказал «студент», качнув своей острой головой.
Мы сходили за набранными нами материалами, которые бросили там, где остановил нас столяр своим окриком, принесли их и скоро сидели вокруг костра. Он тихо теплился в безветреную ночь, освещая маленькое пространство, занятое нами. Нас клонило ко сну, хотя мы всё-таки могли бы ещё раз поужинать.
– Братцы! – окликнул столяр. Он лежал в трёх шагах от нас, и порой мне казалось, что он что-то шепчет.
– Да? – сказал солдат.
– Можно мне к вам… к огню? Смерть моя приходит… кости ломит!.. Господи! не дойду я, видно, домой-то…
– Ползи сюда, – разрешил «студент». Столяр медленно, точно боясь потерять руку или ногу, подвинулся по земле к костру. Это был высокий, страшно исхудавший человек; всё на нём как-то болталось, большие, мутные глаза отражали снедавшую его боль. Искривлённое лицо было костляво и даже при освещении костра имело какой-то желтовато-землистый мертвенный цвет. Он весь дрожал, возбуждая презрительную жалость. Протянув к огню длинные, худые руки, он потирал костлявые пальцы, суставы их гнулись вяло, медленно. В конце концов на него было противно смотреть.
