Максим Горький
Варвары
Богаевская. Это вы зачем же на стену-то лезете, молодой человек?
Степан. Я фуражку… повесил фуражку, а она упала туда…
Богаевская. Да ведь фуражка на голове у вас?
Степан. Это – не та… та была… другая…
Богаевская. Вы, кажется, голову потеряли, а не фуражку… Надежда Поликарповна, вот познакомься – Степан Данилович Лукин…
Надежда (внимательно осматривает). Очень молоденький…
Богаевская (закуривает папиросу). Ну и оставим его лазить по заборам… Вот все сюда идут… Ах, Надежда, говори ты меньше, – может быть, умнее покажешься людям…
(Степа является, приносит корзину с посудой, бутылками лимонада, ликером, собирает со стола бумаги, покрывает стол скатертью. Несколько времени спустя приходят доктор, Цыганов, Анна.)
Надежда (спокойно). У меня очень большой ум…
Богаевская. Не ври! Подумай – ведь кроме любви этой твоей… ты ни о чем не можешь говорить…
Надежда. Ни о чем не могу…
Цыганов (доктору). Сначала мы с вами выпьем, доктор, не так ли?
Доктор. И потом выпьем.
Цыганов. И потом, разумеется… Степа, готово? Вот… (Возится с бутылкой. Доктор тяжелым, неподвижным взглядом смотрит на Надежду. Анна подходит и садится рядом с ней.)
Анна. А должно быть, вам скучно жить здесь?
Надежда. Некоторые жалуются на это… А мне не скучно: я целые дни книжки читаю или сижу и думаю…
Анна. Вы что читаете? Романы?
Надежда. А что же еще? Был здесь один служащий в земстве, застрелился он потом…
Анна. Застрелился? Отчего?
Надежда. Не знаю…
Доктор (угрюмо и зло). От любви к ней…
Богаевская (укоризненно). Эх вы, батюшка…
Надежда (спокойно). Он давал мне какие-то другие книги, не романы… но они скучные были, и я их не читала…
Цыганов. А здесь, в городе, в жизни – бывают романы?
Надежда. Как же без этого? И здесь влюбляются…
Анна. Должно быть, жалка эта местная любовь…
Надежда. Любовь везде одинакова, если она настоящая…
Цыганов. А что такое – настоящая любовь?
Надежда. Которая на всю жизнь…
Цыганов. Гм… да! Вы много прочитали романов… Вам, вероятно, часто объясняются в любви…
Надежда. Нет, не очень… Вот служащий этот, который застрелился, письма мне писал, а до него – земский начальник говорил (доктор медленно отходит в сторону.) – но после этого поехал на охоту, простудился там пьяный и в три дня умер…
Анна (вздрогнув). Умер?
Надежда. Да. Не нравился он мне. Пил много, носом сопел, и лицо у него было красное. Теперь вот доктор говорит, что влюблен в меня…
Богаевская (с упреком). Матушка ты моя! Помолчать бы тебе! (Встает, идет к дому. Среди деревьев стоит доктор и неподвижно смотрит на Надежду.)
Анна (подавлена). Как вы рассказываете… просто!
Цыганов (серьезно). А вы… как относитесь к нему?
Надежда. Никак. Он на мужа моего похож…
Цыганов. Что вы! Мне кажется – нисколько!
Надежда. Нет, похож. С лица – не похож, а по душе они родные. Оба рыбу ловить любят, а кто любит рыбу удить – он все равно что полумертвый: он сидит над водой, как будто смерти ждет…
Цыганов (Анне). Тут есть какая-то правда…
Анна. Это понравилось бы Егору…
Надежда. Какие у вашего супруга глаза обаятельные! И волосы… как огонь! И весь он – отличный мужчина… как увидишь – не забудешь! А у здешних мужчин у всех глаза одинаковые, и даже… как будто нет у них глаз…
Анна (негромко). Какая вы… странная!
Цыганов (медленно). Д-да-а… Я бы даже сказал – страшная…
Надежда (впервые улыбаясь). Вы это – серьезно?
Цыганов. Мое честное слово!
Надежда. ВОт доктор тоже говорит…
Анна (тихо). Бедный доктор…
(Раздается смех Монахова. Идут Черкун, исправник, Монахов, Лидия, Богаевская.)
Черкун. Анна! Яков Алексеевич уходит… (Остается в стороне с Лидией.)
Анна. Вы не хотите посидеть еще?
Исправник. Благодарствую! На первый раз – довольно. А знаете, Сергей Николаевич, я как-то так… незаметно – выпил весь херес. Действительно, адское вино!
Цыганов (рассеянно). Вы подождите – вот я скоро получу кое-что в этом роде…
Исправник. Жду! Нетерпеливо жду! (Хохочет.)
Монахов (подходит к доктору). Что, батя, а?
Доктор. Ничего… думаю – надо пива выпить…
Монахов. Пей! Тоска пройдет…
Исправник. Итак, завтра прогулка в лодках? В пять вечера пришлю за вами пожарных лошадей… А музыку – угодно?
Богаевская. Ну, уж избавьте, батюшка… какая радость, если уши лопнут? Да пожарные и в городе могут понадобиться.
Исправник. Чур меня! Я не люблю пожаров и вообще – жары! (Хохочет.) До свиданья, господа! Ужасно рад, что в моем городе будут жить такие люди… и прочее… не умею говорить речей…
Надежда. Вы на лошадях?
Исправник. Всенепременно. Вас доставить на дом? Прошу!
Цыганов. Куда вы, Надежда Поликарповна? Посидите!..
Надежда. Пора домой… До свиданья… Маврикий, я еду домой… До свиданья, Анна Федоровна!
Монахов. Домой? Чудесно, Надя…
Анна. Я всегда рада буду видеть вас…
Цыганов. Я – тоже…
Исправник. Ее приятно видеть, а? Вашу руку, мадам! Анна Федоровна, будьте здоровы! Сергей Николаевич, так я жду… кое-чего! Почтенная Татьяна Николаевна, доброй ночи…
Богаевская. Рано пожелал, батюшка… больно щедр!
Исправник. Для вас – мне ничего не жалко… А знаете, я благодарен голове, хоть он и вздорный мужик… Не пожалуйся он на вас – еще когда я познакомился бы с вами! Всех благ!.. (Идет с Надеждой.)
Анна (идет к доктору). Доктор, хотите пройтись по саду?
Доктор. Пожалуй… идемте.
Анна. Хоть бы сказали – с удовольствием…
Доктор. Я разучился говорить человеческим языком…
(Идут, разговаривая. Черкун и Лидия, говоря вполголоса, оба серьезные, идут к столу. Цыганов, сосредоточенносмотревший вслед Надежде, наливает себе большую рюмку чего-то и пьет. Монахов, стоя около стола, одобрительно щелкает языком.)
Черкун. Ну, Сергей, ты пьешь насмерть!
Цыганов. Поучись галантности у исправника, мой друг…
Черкун (Лидии). Извините меня… На минуту, Сергей… Послушай, эта глупая баба, жена акцизного, смотрит на меня такими жадными глазами…
Цыганов. Ты глуп, Жорж… как это приятно мне!
Черкун. Нет, серьезно… мне неловко…
Цыганов. Иди! Тебя ждут… (Черкун, пожав плечами, идет к Лидии). Маврикий Осипович, – ликеру?
Монахов. Не откажусь от удовольствия и в смертный час…
Цыганов. Правильно. И сигару… Вы в карты играете?
Монахов. А на что ж природа руки мне дала?
Цыганов. Э, да вы еще и остроумный человек… Обладатель такой прекрасной женщины (Монахов смеется.) – приятный собеседник…
Монахов (вдруг). Хотите пари?
Цыганов. Какое пари?
Монахов. Держу сто целковых против ваших пятидесяти, что вы влюбитесь в мою жену! Идет?
Цыганов (внимательно смотрит на него и – с изящным нахальством барина). Вы ничего не имеете против этого?
Монахов (чертит пальцем в воздухе). Ноль! Благословляю!
Цыганов (усиливая тон). А если – представьте казус! – она в меня влюбится?
Монахов. Держу пятьсот против ста за нет!
Цыганов (смеясь). Вы – премилый человек… Но пока – оставим это, а? И поиграем в карты… Зовите доктора. Притыкин там с нашим студентом занят проверкой счетов… возьмем его, – ведь он не опоздает обокрасть нас, не так ли? (Идет в дом. Там Анна играет на пианино что-то грустное.)
Монахов. Конечно!
Цыганов. Люди становятся мельче, жулики – крупнее.
(Монахов хохочет. Из-за деревьев выходят Черкун и Лидия, идут медленно, останавливаются у стола и говорят стоя.)
Черкун. Вы долго будете здесь жить?
Лидия. Не знаю. Вероятно, месяц…
Черкун. Я – до зимы почти… до поздней осени…
Лидия. Я не люблю маленькие города: в них живут ничтожные люди… Когда я среди них, я спрашиваю себя, почему же они люди?
Черкун. Да, да!.. Среди них застывает энергия. В больших городах она кипит день и ночь. Там неустанно трение враждебных сил, там никогда не прерывается битва за жизнь. Горят огни. Звучит музыка. Там все, чем жизнь красна.
Лидия. Большой город, он– как симфония. Как сказочный зал волшебника, где все есть и все можешь взять. Там – хочешь жить!
Черкун. Да, жить! Я хочу жить много, жадно… Я видел, я испытал все пошлое, все тяжелое. Было время – меня унижали только за то, что я хотел есть. А вы не знаете, как унижают человека за то, что у него нечистое белье и не острижены вовремя ногти?
Лидия. Я вижу – вам было плохо…
Черкун. Ну да! Мне очень нужно посчитаться с людьми за прошлое, очень! Во мне нет жалости, нет снисхождения к тем жадным и тупым животным, которые командуют жизнью… И бессилие тех, которые подчиняются, меня приводит в ярость…
Лидия. Вам и теперь нехорошо живется?..
Черкун. Теперь? Да… и теперь…
Лидия (широким жестом указывая вокруг). Вам нужно не это, – нужно широкое поле битвы. Мне кажется, вы способны на что-то крупное… большое… Вы такой… прямой… Но – умеете ли вы оценить себя? Оценить себя выше – это не ошибка, можно подняться, прыгнуть; но понизить цену себе – это значит наклониться, чтоб другие прыгали через твою голову.
Черкун. Я понимаю это…
Лидия. Мне кажется – человек не должен иметь много, но пусть то, что он имеет, будет великолепно! Не нужно быть жадным… не нужно загромождать свою душу дешевым, мелким… Жизнь сделается красива тогда, когда люди будут желать редкого…
Черкун. Вы – романтичны.
Лидия. Разве это плохо… если это так? Кто это?
(Идет Дунькин муж. Он еще более оборван, чем в первом действии. Пьян и шагает смело.)
Черкун. Что вам угодно?
Дунькин муж (вдохновенно). Позвольте вам сказать… я – отец!
Черкун. Чей отец?
Дунькин муж. Ее… которая у вас… горничная… Степанида… Она – беглая… от меня. И я – требую… потому – отец! Что поделаете? Могу требовать…
Черкун (Лидии). Вот почти таким был мой отец…
Лидия. Прогоните его, – он противен…
Черкун. Что вам нужно?
Дунькин муж. Жалованье… Дочь – чья? Моя. И жалованье – мое, оттого я и требую… А то – возьму ее, дочь свою… Павлин говорит: никто не может держать у себя чужую дочь… если она беглая… а отец всегда может требовать жалованье… Павлин говорит…
Черкун. Вы – не отец. Родить ребенка – это еще не значит быть его отцом… Отец – это человек, но разве человек – вы!
Лидия (усмехаясь). Как вы молоды! Он не поймет; зачем вы говорите?
Черкун. Да, не поймет… Ну, вы… ступайте прочь!
Дунькин муж (отступая). А… жалованье?
(Идет Анна, остановилась, смотрит.)
Черкун. Ступайте прочь!
Дунькин муж (испугался и несколько отрезвел). Ну ничего… я уйду… только дайте хоть полтинник!
Лидия (бросая монету). Идите…
Черкун. Живее! Но?
(Дунькин муж, не оглядываясь, исчезает. Из кустов смотрит Анна.)
Лидия (улыбаясь). Как просто! Вот он и променял свою дочь на маленький кусок плохого серебра. А нас хотят заставить жалеть, даже любить таких людей… вам это нравится? Разве им поможет жалость? И разве можно их любить? Вот… Анна Федоровна! Устали oт гостей?
Анна (сухо). Нет, ничего. Они играют в карты… Я вышла посмотреть…
Черкун (подозрительно). Посмотреть – на что?
Анна. Я видела, как прошел в сад этот жалкий человек…
Лидия. Ну, я иду домой… Мы вечером увидимся, я не прощаюсь…
Черкун. Да… мы увидимся…
(Лидия уходит. Черкун смотрит вслед ей. Анна наблюдает за ним, кусая губы. К ней бросается Степа.)
Степа. Он за мной приходил… за мной?
Анна. Нет, Степа… это так… не бойся!
Степа. Христа ради… не отдавайте меня ему…
Анна. Да нет же! Ты успокойся… иди!
Степа. Я в монастырь уйду! Туда его не пустят… Туда ведь не пустят?
Черкун. Идите, Степа! Все это чепуха… Он ничего не может сделать с вами…
Анна. Мы не дадим вас ему…
Степа (уходя). О господи…
Анна. Мне кажется, Егор, этого человека нужно как-нибудь…
Черкун (резко). Ничего не нужно делать как-нибудь!
Анна (ласково). Ты раздражен…
Ч еркун. Нет. Но я хочу тебе сказать – ты слишком ярко подчеркиваешь свою неприязнь к Лидии Павловне…
Анна. Позволь! С чего ты взял?
Черкун. Неправда – везде излишня, тем более меж нами, Анна… Она мне нравится, с ней – интересно; ты это видишь и боишься…
Анна (тревожно). Чего боюсь? Я… не боюсь, нет!
Черкун. Я ведь вижу, Анна…
Анна. Что? Что ты видишь? Скажи… скажи… скорее… Нет, не говори… прошу тебя, – не надо!
Черкун (угрюмо). Тише, Анна…
Анна. Молчи! Прошу тебя… Дай мне привыкнуть к мысли…
Черкун. Эта мысль давно уже с тобой, а ты все не привыкла…
Анна. Но если – не могу! Ведь я люблю тебя, люблю! Я все тебе прощаю…
Черкун. Прощенья мне не нужно…
Анна. Я скучный, я обыкновенный человек… я знаю это, да! Но я люблю тебя… И не могу я без тебя… я не могу. Разве за это можно презирать? Разве можно… так жестоко…
Черкун. Я тебя не презираю… Это неправда… Но я уже не люблю тебя. Вот правда…
Анна. Но ты любил меня… Нет… подожди! Ты ошибаешься.
Черкун. Это сгорело. А не любя живут с женами только развратники… или лгуны…
Анна. О, подожди! Подожди… Дай мне время… я попробую, быть может, я буду… другой! Быть может, я не буду такой неинтересной…
Черкун. Эх, Анна! Стыдись! Как можно отрекаться от себя?
Анна. Мой дорогой! Любимый мой… Я не могу жить без тебя…
Черкун (твердо). А я – с тобой… (Идет к дому. Анна, подавленная, медленно садится к столу. Шум; кто-то перелез через забор, как слышно по звукам. Анна не слышит. Из-за деревьев выбегает Катя.)
Катя (обнимая Анну). Милая, славная моя! Вы не плачьте… он подлец…
Анна (вскакивая). Уйдите! Кто вы?
Катя. Он – дурак! Разве так можно говорить? Разве можно не любить вас?
Анна. Кто вы? Как вы…
Катя. Я – Катя, я Редозубова! Вы его бросьте… вы молодая, полюбите еще! Полюбите другого, хорошего, доброго… А ему… Я бы отхлестала его по щекам…
Анна. Зачем вы слушали? О боже мой!
Катя. Я все знаю, что у вас делается… я целые дни слежу за вами в щель… и так люблю вас, так люблю!
Анна (несколько оправляясь). Это нехорошо… подслушивать…
Катя. А почему нехорошо? Надо все видеть, это интересно! Вот, если б я не пришла, вы бы сидели одна и плакали… А теперь я буду утешать вас…
(Идет Степан.)
Анна. Молчите… тише! Вы ничего не знаете, не слышали… прошу вас!
Катя (с важностью). Я понимаю! Ах, это… этот!
Степан (снимая фуражку, кланяется). Тот самый… Через забор изволили прибыть?
Катя. А вам какое дело? Вы думаете, если я через забор, так уж и дурочка? Я не глупее вас… убирайтесь!
Степан. Вот тебе и раз! Чем я прогневал…
Катя (топая ногой). Молчите! С вами не разговаривают… Идемте! (Берет Анну за руку.)
Анна. Я… простите меня… не могу… мне некогда…
Катя. Я понимаю… Я буду с вами… Идемте! (Ведет ее в глубину сада. Степан недоумевает. Идут Редозубов и Павлин, Редозубов растрепан и взволнован.)
Редозубов. Будь свидетелем, Павлин… давеча сына сманили… напоили… теперь дочь… (Степану.) Ты кто? Служащий? Зови господ… Гляди, Павлин…
Степан. Вы ошибаетесь, почтенный…
Редозубов. Мне все равно! Здесь – вертеп, да! Ах, фармазоны, а? Зови их!
Степан. Не хочу…
Редозубов. Как? Я тебе говорю, а ты…
(Черкун идет.)
Павлин. Они – студент…
Редозубов. Ага! Значит, одна шайка…
Черкун (спокойно). Что такое? В чем дело?
Редозубов. Где дочь?
Черкун. Не знаю…
Редозубов. Врешь, фармазон!..
Черкун (Степану). Что такое – фармазон?
Степан. Первый раз слышу…
Редозубов. Не шути, барин! Где дочь?
Павлин. По-научному если – франк-масон говорится.
Черкун. Послушайте, старик: ваша дочь бросала в меня камнями, а больше я ничего не знаю о ней… Вы понимаете?
(Катя бежит.)
Редозубов. А это что? Катерина… кто велел…
Катя. Ну, не шуми… Иди сюда! Иди, иди… не бойся, он не пойдет…
Редозубов. Дочка моя! Не место тебе тут…
К атя (Черкуну). Вы – не ходите! Слышите… вы! Урод!.. (Уходит, увлекая за собой отца. Степан смеется. Черкун, улыбаясь, смотрит на него. Павлин поджал губы и наблюдает.)
Черкун. Нелепо… но очень мило, право! Славная девчушка… Пришла, командует… гм…
Степан (смеясь). Ах, черт возьми! Ведь ловко, патрон?
Черкун. Надо поговорить со стариком…
(На заборе появляется голова Гриши. Лицо у него испуганное.)
Павлин. Осмелюсь сказать – вы его вполне потрясли и нарушили…
Черкун (Степану). Это кто?
Степан (усмехаясь). Местный мудрец… и прочее, что потребуется…
Гриша. Барин, эй!
Черкун. Ну?
Гриша. А он меня не бил… ей-богу!
Катя (бежит). Послушайте… вы! Подите сюда… отец зовет вас… Ну, чего вы зубы оскалили? Я все знаю про вас… У-у, рыжий! (Показывает ему язык и убегает. Степан разражается хохотом. Павлин не знает, как отнестись к этому. Черкун улыбается, идет на зов Кати. Гриша опасливо следит за ним.)
