Максим Горький
Враги
Николай (глухо). Попробуйте захотеть… попробуйте.
Татьяна. Не могу. Не умею… Но все-таки скажите правду, – сказать однажды правду – это нетрудно, – вы отпустили бы?
Николай (не сразу). Не знаю…
Татьяна. А я знаю! (Помолчав, вздохнула.) Какие мы с вами оба дряни…
Николай. Однако есть вещи, которые нельзя прощать и женщине!
Татьяна (небрежно). Ну, что там? Мы одни… никто нас не слышит. Ведь я имею право сказать вам и себе, что оба мы…
Николай. Прошу вас… я не хочу более слушать…
Татьяна (настойчиво, спокойно). А все-таки вы цените эти ваши принципы ниже поцелуя женщины!
Николай. Я уже сказал, что не хочу вас слушать.
Татьяна (спокойно). Так – уйдите. Разве я вас держу?
(Он быстро уходит. Татьяна кутается в шаль, стоит среди комнаты и смотрит на террасу. Из двери с правой стороны идут Надя и поручик.)
Поручик. Солдат никогда не обижает женщину, даю вам честное слово! Женщина для него – святыня…
Надя. Вот вы увидите…
Поручик. Это невозможно! Только в армии еще сохранилось рыцарское отношение к женщине…
(Проходят в дверь налево. Идут Полина, Захар и Яков.)
Захар. Видишь ли, Яков…
Полина. Вы подумайте, как же иначе?
Захар. Тут реальность, необходимость…
Татьяна. Что такое?
Яков. Вот отпевает меня…
Полина. Удивительная жестокость! Все нападают на нас! И даже Яков Иванович, всегда такой мягкий… Но разве мы вызывали солдат? И никто не приглашал жандармов. Они всегда сами являются.
Захар. Обвинять меня за эти аресты…
Яков. Я не обвиняю…
Захар. Ты не говоришь прямо, но я чувствую…
Яков (Татьяне). Я сижу, он подошел ко мне и говорит: «Ты что, брат?» А я сказал: «Противно, брат!» Вот и все!
Захар. Но надо же понять, что пропаганда социализма в такой форме, как это делается у нас, нигде не возможна, нигде не допустима…
Полина. Занимайтесь политикой, это всем нужно, но при чем тут социализм? Вот что говорит Захар. И он прав!
Яков (угрюмо). Какой же социалист старик Левшин? Просто он заработался и бредит… от усталости…
Захар. Они все бредят!
Полина. Надо щадить людей, господа! Мы так измучены!
Захар. Ты думаешь, мне не тяжело, что вот у меня в доме устраивается судилище? Но все это – затеи Николая Васильевича, а спорить с ним после такой драмы… было бы невозможно!
Клеопатра (быстро идет). Вы слышали? Убийца найден… сейчас его приведут сюда.
Яков (ворчит). Ну, вот…
Татьяна. Кто это?
Клеопатра. Какой-то мальчишка… Я рада… Может быть, с точки зрения гуманности это нехорошо, но я – рада! И если он – мальчишка, я бы велела его пороть каждый день до суда… Николай Васильевич где?.. Не видали? (Идет в дверь налево, навстречу ей генерал.)
Генерал (угрюмо). Ну, вот!.. Стоят все, как мокрые курицы.
Захар. Неприятно, дядя…
Генерал. Жандармы? Да… этот ротмистр порядочный нахал! Мне хочется сыграть с ним штуку… Они не останутся ночевать?
Полина. Я думаю, нет… зачем же?
Генерал. Жаль! А то бы… ведро холодной воды на него, когда он ляжет спать! Это делали у меня в корпусе с трусливыми кадетами… Ужасно смешно, когда голый и мокрый человек прыгает и орет!..
Клеопатра (стоя в дверях). Бог знает, что вы говорите, Генерал! И почему? Ротмистр очень приличный человек и удивительно деятельный… явился и всех переловил! Это надо ценить! (Уходит.)
Генерал. Гм… для нее все мужчины с большими усами – приличные люди. Каждый должен знать свое место, вот что… Именно – в этом порядочность! (Идет к двери налево.) Эй, Конь!
Полина (негромко). Она положительно чувствует здесь себя хозяйкой. Вы посмотрите, как она себя ведет!.. Невоспитанная, грубая…
Захар. Скорее кончалось бы все это! Так хочется покоя, мира… нормальной жизни!
Надя (вбегает). Тетя Таня, он глуп, этот поручик!.. И он, должно быть, бьет солдат… Кричит, делает страшное лицо… Дядя, надо, чтобы к арестованным пустили жен… тут есть пять человек женатых!.. Ты поди скажи этому жандарму… оказывается, он тут главный.
Захар. Видишь ли, Надя…
Надя. Вижу, ты не идешь!.. Иди, иди, скажи ему!.. Там плачут… Иди же!
Захар (уходя). Я думаю – это бесполезно…
Полина. Ты, Надя, всегда всех тревожишь!
Надя. Это вы всех тревожите…
Полина. Мы? Ты подумай…
Надя (возбужденно). Все мы – и я, и ты, и дядя… это мы всех тревожим! Ничего не делаем, а все из-за нас… И солдаты, и жандармы, и все! Эти аресты – тоже… и бабы плачут… все из-за нас!
Татьяна. Поди сюда, Надя.
Надя (подходит). Ну, пришла… ну, что?
Татьяна. Сядь и успокойся… Ты ничего не понимаешь, ничего не можешь сделать…
Надя. А ты даже сказать ничего не можешь! И не хочу я успокоиться, не хочу!
Полина. Твоя покойница мать, говоря о тебе, была права, – ужасный характер.
Надя. Да, она была права… Она работала и ела свой хлеб. А вы… что вы делаете? Чей хлеб едите вы?
Полина. Вот, начинается! Надежда, я тебя прошу оставить этот тон… что за окрики на старших!
Надя. Да вы не старшие! Ну, какие вы старшие?.. Просто – старые вы!
Полина. Таня, право это все твои идеи! И ты должна сказать ей, что она глупая девочка…
Татьяна. Слышишь? Ты глупая девочка… (Гладит ее плечо.)
Надя. Ну, вот. И больше вы ничего не можете сказать!.. Ничего! Вы даже защищать себя не умеете… удивительные люди! Вы, право, все какие-то лишние, даже здесь, в вашем доме, – лишние!
Полина (строго). Ты понимаешь, что ты говоришь?..
Надя. Пришли к вам жандармы, солдаты, какие-то дурачки с усиками, распоряжаются, пьют чай, гремят саблями, звенят шпорами, хохочут… и хватают людей, кричат на них, грозят им, женщины плачут… Ну, а вы? При чем тут вы? Вас куда-то затолкали в углы…
Полина. Пойми, ты говоришь вздор! Эти люди пришли защищать нас.
Надя (горестно). Ах, тетя! Солдаты не могут защитить от глупости, не могут!
Полина (возмущена). Что-о?
Надя (протягивая к ней руки). Ты не сердись! Я это о всех говорю! (Полина быстро уходит.) Вот… убежала! Скажет дяде, что я груба, строптива… дядя будет говорить длинную речь… и все мухи умрут со скуки!
Татьяна (задумчиво). Как ты будешь жить? Не понимаю!
Надя (обводя руками кругом себя). Не так! Ни за что – так! Я не знаю, что я буду делать… но ничего не сделаю так, как вы! Сейчас иду мимо террасы с этим офицером… а Греков смотрит, курит… и глаза у него смеются. Но ведь он знает, что его… в тюрьму? Видишь! Те, которые живут, как хотят, они ничего не боятся… Им весело! Мне стыдно смотреть на Левшина, на Грекова… других я не знаю, но эти!.. Этих я никогда не забуду… Вот идет дурачок с усиками… у-у!
Бобоедов (входит). Как страшно! Кого это вы пугаете?
Надя. Я вас боюсь… Вы пустите женщин к мужьям, да?
Бобоедов. Нет, не пущу. Я – злой!
Надя. Конечно, если вы жандарм. Почему вы не хотите пустить женщин?
Бобоедов (любезно). Сейчас – невозможно! А вот потом, когда их повезут, я разрешу проститься.
Надя. Но почему же невозможно? Ведь это от вас зависит?
Бобоедов. От меня… то есть – от закона.
Надя. Ну, какой там закон! Пустите… я вас прошу!
Бобоедов. Как это – какой закон? И вы тоже законы отрицаете? Ай-яй-яй!
Надя. Не говорите со мной так! Я не ребенок…
Бобоедов. Не верю! Законы отрицают только дети и революционеры.
Надя. Так вот я революционерка.
Бобоедов (смеясь). О! тогда вас надо в тюрьму… арестовать и в тюрьму…
Надя (с тоской). Ах, не надо шутить! Пустите их!
Бобоедов. Не могу… Закон!
Надя. Дурацкий закон!
Бобоедов (серьезно). Ты… это вы напрасно! Если вы не дитя, как вы говорите, вы должны знать, что закон установлен властью и без него невозможно государство.
Надя (горячо). Закон, власти, государство… Фу, боже мой! Но ведь это для людей?
Бобоедов. Гм… я думаю! То есть прежде всего – для порядка!
Надя. Так это же никуда не годится, если люди плачут. И ваши власти и государство – все это не нужно, если люди плачут! Государство… какая глупость! Зачем оно мне? (Идет к двери.) Государство! Ничего не понимают, а говорят! (Уходит. Бобоедов несколько растерялся.)
Бобоедов (Татьяне). Оригинальная барышня! Но– опасное направление ума… Ее дядюшка, кажется, человек либеральных взглядов, да?
Татьяна. Вам это лучше знать. Я не знаю, что такое либеральный человек.
Бобоедов. Ну, как же? Это все знают!.. Неуважение ко власти – вот и либерализм!.. А ведь я вас, мадам Луговая, видел в Воронеже… как же! Наслаждался вашей тонкой, удивительно тонкой игрой! Может быть, вы заметили, я всегда сидел рядом с креслом вице-губернатора? Я тогда был адъютантом при управлении.
Татьяна. Не помню… Может быть. В каждом городе есть жандармы, не правда ли?
Бобоедов. О, еще бы! Обязательно в каждом! И должен вам сказать, что мы, администрация… именно мы являемся истинными ценителями искусства! Пожалуй, еще купечество. Возьмите, например, сборы на подарок любимому артисту в его бенефис… на подписном листе вы обязательно увидите фамилии жандармских офицеров. Это, так сказать, традиция! Где вы играете будущий сезон?
Татьяна. Еще не решила… Но, конечно, в городе, где непременно есть истинные ценители искусства!.. Ведь это неустранимо?
Бобоедов (не понял). О, конечно! В каждом городе они есть, обязательно! Люди все-таки становятся культурнее…
Квач (с террасы). Ваше благородие! Ведут этого… который стрелял! Куда прикажете?
Бобоедов. Сюда… введи всех их! Позови товарища прокурора. (Татьяне.) Пардон! Должен немножко заняться делом.
Татьяна. Вы будете допрашивать?
Бобоедов (любезно). Чуть-чуть, поверхностно, чтобы познакомиться с людьми… Маленькая перекличка, так сказать!
Татьяна. Мне можно послушать?
Бобоедов. Гм… Вообще это не принято у нас… в политических делах. Но это уголовное дело, мы находимся не у себя, и мне хочется доставить вам удовольствие…
Татьяна. Меня не будет видно… Я вот отсюда посмотрю.
Бобоедов. Прекрасно! Я очень рад хоть чем-нибудь отплатить вам за те наслаждения, которые испытывал, видя вас на сцене. Я только возьму некоторые бумаги. (Уходит. С террасы двое пожилых рабочих вводят Рябцова. Сбоку идет Конь, заглядывая ему в лицо. За ними Левшин, Ягодин, Греков и еще несколько рабочих. Жандармы.)
Рябцов (сердито). Зачем руки связали? Развяжите… ну!
Левшин. Вы, братцы, развяжите руки ему!.. Зачем обижать человека?
Ягодин. Не убежит!
Один из РАБОчИХ. Для порядку – надо! По закону требуется, чтобы вязать…
Рябцов. Не хочу я этого! Развязывай!
Другой РАБОчИЙ (Квачу). Господин жандарм! Можно? Парень смирный… Мы диву даемся… как это он?
Квач. Можно. Развяжи… ничего!
Конь (внезапно). Вы его напрасно схватили!.. Когда там стреляли, он на реке был… я его видел, и генерал видел! (Рябцову.) Ты чего молчишь, дурак? Ты говори – не я, мол, стрелял… чего ты молчишь?
Рябцов (твердо). Нет, это я.
Левшин. Уж ему, кавалер, лучше знать, кто…
Рябцов. Я.
Конь (кричит). Врешь ты! Пакостник… (Входят Бобоедов и Николай Скроботов.) Ты в тот час в лодке по реке ехал и песни пел… что?
Рябцов (спокойно). Это я… после.
Бобоедов. Этот?
Квач. Так точно!
Конь. Нет, не он!
Бобоедов. Что? Квач, уведи старика! Откуда старик?
Квач. Состоит при генерале, ваше благородие!
Николай (присматриваясь к Рябцову). Позвольте, Богдан Денисович… Оставьте, Квач!
Конь. Не хватай! Я сам солдат!
Бобоедов. Стой, Квач!
Николай (Рябцову). Это ты убил хозяина?
Рябцов. Я.
Николай. За что?
Рябцов. Он нас мучил.
Николай. Как тебя зовут?
Рябцов. Павел Рябцов.
Николай. Так! Конь… вы говорите – что?
Конь (волнуясь). Не он убил! Он по реке ехал в тот час!.. Присягу приму!.. Мы с генералом видели его… Еще генерал говорил: хорошо бы, говорит, опрокинуть лодку, чтобы выкупался он… да! Ишь ты, мальчишка! Ты это что делаешь, а?
Николай. Почему вы, Конь, так уверенно говорите, что именно в минуту убийства он был на реке?
Конь. До того места, где он был, от завода в час не дойдешь.
Рябцов. Я прибежал.
Конь. Едет в лодке и песни поет. Убивши человека, песню не запоешь!
Николай (Рябцову). Ты знаешь, что закон строго наказывает за попытку скрыть преступника и за ложное показание… знаешь ты это?
Рябцов. Мне все равно.
Николай. Хорошо. Итак, это ты убил директора?
Рябцов. Я.
Бобоедов. Какой звереныш!..
Конь. Врет!
Левшин. Эх, кавалер, посторонний вы тут!
Николай. Что такое?
Левшин. Я говорю – посторонний кавалер-то, а мешается…
Николай. А ты не посторонний? Ты причастен к убийству, да?
Левшин (смеется). Я-то? Я, барин, один раз зайца палкой убил, так и то душа тосковала…
Николай. Ну, и молчать! (Рябцову.) Где револьвер, из которого ты стрелял?
Рябцов. Не знаю.
Николай. Какой он был? Расскажи!
Рябцов (смущен). Какой… какие они бывают? Обыкновенный.
Конь (с радостью). А, сукин кот! И револьвера-то не видал!
Николай. Величины какой? (Показывает размер руками в пол-аршина.) Такой? Да?
Рябцов. Да… поменьше…
Николай. Богдан Денисович, пожалуйте сюда. (Говорит ему вполголоса.) Тут скрыта какая-то пакость. Необходимо более строгое отношение к мальчишке… Оставим его до приезда следователя.
Бобоедов. Но ведь он сознается… чего же?
Николай (внушительно). Мы с вами имеем подозрение, что этот мальчишка не настоящий преступник, а подставное лицо, понимаете?
(Из двери около Татьяны осторожно выходит пьяный Яков и молча смотрит. Порой голова его бессильно опускается, точно он задремал; вскинув голову, испуганно оглядывается.)
Бобоедов (не понимает). Ага-а… да, да, да! Скажите, а?..
Николай. Это заговор! Коллективное преступление…
Бобоедов. Каков мерзавец, а?
Николай. Пусть вахмистр уведет его пока. Самая строгая изоляция! Я сейчас уйду на минуту… Конь, вы пойдете со мной! Где генерал?
Конь. Червей роет…
(Уходят.)
Бобоедов. Квач, уведи-ка этого. И смотреть за ним! Чтобы ни-ни!
Квач. Слушаю! Ну, идем, малый!
Левшин (ласково). Прощай, Пашок, прощай, милый!..
Ягодин (угрюмо). Прощай, Павлуха!..
Рябцов. Прощайте… Ничего!..
(Рябцова уводят.)
Бобоедов (Левшину). Ты, старик, знаешь его?
Левшин. А как не знать? Работаем вместе.
Бобоедов. А тебя как зовут?
Левшин. Ефим Ефимов Левшин.
Бобоедов (Татьяне, негромко). Вы посмотрите, что будет! Скажи мне, Левшин, правду – ты человек старый, разумный, ты должен говорить начальству только правду…
Левшин. Зачем врать…
Бобоедов (с упоением). Да. Так вот, скажи ты мне по чистой совести– что у тебя дома за образами спрятано, а? Правду говори!
Левшин (спокойно). Ничего там нет.
Бобоедов. Это правда?
Левшин. Да уж так…
Бобоедов. Эх, Левшин, стыдно тебе! Ты вот лысый, седой, а врешь, как мальчишка!.. Ведь начальство знает не только то, что ты делаешь, а что думаешь – знает. Плохо, Левшин! А это что такое в руках у меня?
Левшин. Не видать мне… слаб я глазами…
Бобоедов. Я скажу. Это запрещенные правительством книжки, призывающие народ к бунту против государя. Эти книжки взяты у тебя за образами… ну?
Левшин (спокойно). Так.
Бобоедов. Ты признаешь их своими?
Левшин. Может быть, и мои… Ведь они похожи одна на другую…
Бобоедов. Так как же ты, старый человек, лжешь?
Левшин. Да я вам, ваше благородие, сущую правду сказал. Вы спросили, что у меня за образами лежит, а уж, если вы спрашиваете об этом, значит, там ничего нет, значит – вытащили. Я и сказал – ничего там нет. Зачем же стыдить меня? Я этого не заслужил.
Бобоедов (смущен). Вот как? Прошу однако поменьше разговаривать… со мной шутки плохи! Кто дал тебе эти книжки?
Левшин. Ну, это зачем же вам знать? Этого я не скажу. Уж я и позабыл, откуда они… Вы уж не беспокойте себя.
Бобоедов. Ага… так? Хорошо… Алексей Греков! Который Греков?
Греков. Это я.
Бобоедов. Вы привлекались к дознанию в Смоленске по делу о революционной пропаганде среди ремесленников – да?
Греков. Привлекался.
Бобоедов. Такой молодой и – такой талантливый? Приятно познакомиться!.. Жандармы, выведите их на террасу… здесь стало душно. Вырыпаев Яков? Ага… Свистов Андрей?
(Жандармы выводят всех на террасу. Бобоедов со списком в руках идет туда же.)
Яков (тихо). Нравятся мне эти люди!
Татьяна. Да. Но почему они так просты… так просто говорят, просто смотрят – почему? В них нет страсти? Нет героизма?
Яков. Они спокойно верят в свою правду…
Татьяна. Должна быть у них страсть! И должны быть герои!.. Но здесь… ты чувствуешь – они презирают всех!
Яков. Хорош Ефимыч!.. Какие у него все понимающие, грустно-ласковые глаза. Он как бы говорит: «Ну, зачем все это? Ушли бы вы в сторону… дали бы нам свободу… ушли бы!»
Захар (выглядывая из дверей). Удивительно тупы эти господа представители закона! Устроили судьбище… Николай Васильевич держится каким-то завоевателем…
Яков. Ты, Захар, только против того, что вся эта история разыгрывается у тебя на глазах?
Захар. Ну, конечно, меня могли бы избавить от этого удовольствия!.. Надя совсем взбесилась… Наговорила мне и Полине дерзостей, назвала Клеопатру щукой, а теперь валяется у меня на диване и ревет… Бог знает, что делается!..
Яков (задумчиво). А мне, Захар, становится все более противен смысл происходящего.
Захар. Да, я понимаю… Но что же делать? Если нападают – надо защищаться. Я положительно не могу найти себе места в доме… точно он перевернулся книзу крышей! Сыро сегодня, холодно… этот дождь!.. Рано идет осень!
(Идут Николай и Клеопатра, оба возбужденные.)
Николай. Я убежден теперь – его подкупили…
Клеопатра. Сами они не могли этого выдумать… Тут необходимо искать умного человека.
Николай. Вы думаете – Синцов?
Клеопатра. А кто же? Вот мосье Бобоедов…
Бобоедов (с террасы). Чем могу служить?
Николай. Я окончательно убедился, что мальчишку подкупили… (Говорит тихо.)
Бобоедов (негромко). О-о? Мм…
Клеопатра (Бобоедову). Вы понимаете?
Бобоедов. М-н-да-а… Какие мерзавцы!
(Оживленно разговаривая, Николай и ротмистр скрываются в дверях. Клеопатра, оглянувшись, видит Татьяну.)
Клеопатра. А… вы здесь?
Татьяна. Еще что-то случилось?
Клеопатра. Вам это безразлично, я думаю… Вы слышали о Синцове?
Татьяна. Знаю.
Клеопатра (с вызовом). Да, арестован! Я рада, что, наконец, выкосили на заводе всю эту сорную траву… а вы?
Татьяна. Я думаю, вам безразлично, что я чувствую…
Клеопатра (злорадно). Вы симпатизировали этому Синцову! (Смотрит на Татьяну, и лицо ее становится мягче.) Как вы странно смотрите… и лицо измученное… почему?
Татьяна. Вероятно, от погоды.
Клеопатра (подходит к ней). Вот что… Может быть, это глупо… но я – человек прямой!.. Пожила я… много! Много чувствовала… и очень обозлилась! Я знаю, что только женщина может быть другом женщины…
Татьяна. Вы что-то хотите спросить?
Клеопатра. Сказать, не спросить! Вы мне нравитесь… такая вы свободная, так ловко одеты всегда… и хорошо держитесь с мужчинами. Я вам завидую… и как вы говорите, и как ходите… А иногда я вас не люблю… даже ненавижу!
Татьяна. Это интересно. За что?
Клеопатра (странно). Кто вы такая?
Татьяна. То есть?
Клеопатра. Не понимаю я – кто вы? Я хочу видеть всех людей определенными, я люблю знать, чего человек хочет! По-моему, люди, которые нетвердо знают, чего они хотят, – такие люди опасны! Им нельзя верить!
Татьяна. Странно говорите вы! Зачем мне нужно знать ваши взгляды?
Клеопатра (горячо и тревожно). Нужно, чтобы люди жили тесно, дружно, чтобы все мы могли верить друг другу! Вы видите – нас начинают убивать, нас хотят ограбить! Вы видите, какие разбойничьи рожи у этих арестантов? Они знают, чего хотят, они это знают. И они живут дружно, они верят друг другу… Я их ненавижу! Я их боюсь! А мы живем все враждуя, ничему не веря, ничем не связанные, каждый сам по себе… Мы вот на жандармов опираемся, на солдат, а они – на себя… и они сильнее нас!
Татьяна. Мне тоже хочется спросить вас прямо… Вы были счастливы с мужем?
Клеопатра. Зачем вам это?
Татьяна. Так. Любопытно!
Клеопатра (подумав). Нет. Он был всегда занят не мною…
Полина (идет). Слышали? Конторщик Синцов оказался социалистом! А Захар был с ним откровенен и даже хотел сделать его помощником бухгалтера! Это, конечно, пустяки, но подумайте, как трудно становится жить! Рядом с вами – ваши принципиальные враги, а вы их не замечаете!
Татьяна. Как хорошо, что я не богата!
Полина. Ты скажи это в старости! (Клеопатре, мягко.) Клеопатра Петровна, вас просят еще раз примерить платье… И прислали креп…
Клеопатра. Иду… Нехорошо… неровно бьется сердце у меня… Не люблю быть больной!
Полина. Хотите, я вам капель дам от сердцебиения? Очень помогают.
Клеопатра (идя). Спасибо!..
Полина. Я сейчас приду. (Татьяне.) С ней необходимо быть мягче, это ее успокаивает! Это хорошо, что ты поговорила с ней… И вообще я завидую тебе, Таня… ты всегда умеешь встать на такую удобную центральную позицию!.. Пойду, дам ей капель.
