Максим Лагно
Сестрёнка Месть
Димон наконец выстрелил. Ханаатец пугливо пригнулся, а я схватился за вторую щёку. Пуля задела её и разбила экран. Теперь у меня лилась кровь по обеим щекам:
– Димон, имбециль!
– Не умею я стрелять!
Ханаатец занёс надо мною кинжал. Перебирая ногами, как перевёрнутый на спину жук, я пополз вокруг приборной панели. Димон снова стрельнул, уничтожив ещё один экран. Я поднялся на ноги, намереваясь выбежать в коридор, но ханаатец ухватил меня за лямку комбинезона и дёрнул на себя. Я опять оказался на полу.
Увидел занесённый надо мной кинжал. Услышал выстрел Димона и звон очередного простреленного экрана.
Потом рука с кинжалом почему-то развалилась на две половины. Ханаатец завизжал – из обрубка руки хлестала кровь. Кулак с кинжалом, упал на мою грудь, а мёртвые пальцы разжались.
Брезгливо отбросив часть чужого тела, я поднялся. Димон всё так же сидел в углу и сжимал ружьё, а ханаатец, орал и держал здоровой рукой обрубок, стараясь закрыть ладонью кровь. И над всеми нами возвышался великолепный и бородатый Прохор Фекан с обнажённой саблей в руках. Направив остриё в сторону ханаатца, он спокойно следил за его действиями. В лысине Прохора отражались лампы потолка.
Пассажир номер два перестал кричать. Отступил к контрольной панели, сказал что-то по-ханаатски и с разбегу бросился на лобовое стекло, рассчитывая выброситься за борт. Но стекло оказалось крепким. Ханаатец оставил на нём кровавую трещину и без сознания свалился на пол.
В заключение всего напуганный Димон снова выстрелил. Пуля впервые угодила куда надо – в голову пассажира номер два – густые чёрные ошмётки чего-то похожего на фарш из мясной моли разлетелось по полу.
Но желаемой тишины не наступило – весь корпус Сестрёнки дрожал от ударов механических лап чудища, бушующего в трюме.
Прохор подошёл к ханаатцу и потрогал его носком ботинка. Потом подошёл ко мне и помог подняться. И наконец приблизился к Димону, который всё ещё держал ружьё трясущимися руками, повторяя шёпотом:
– Я его что… Я его как… Я его всё?
– Никогда не трогай это, – сказал Прохор и отобрал у Димона ружьё.
9
Димон пытался снять блокировку с дверей кают, а я и Прохор приникли к последнему целому экрану. Алёна продолжала увиливать от преследований механикла. Пробегая мимо камеры, она крикнула:
«Ну же, отцепляйте гондолу!»
– Но ты упадёшь вместе с нею, – сказал я по общей связи.
«Так придумайте что-то! – сказала Алёна, пробегая следующий круг. – Если я перестану его отвлекать, начнёт крушить аэронеф, тогда нам всем конец».
Я заметил, что механикл стал двигаться медленнее. Оба прожектора светили тускло.
– Может, продолжишь его выматывать? Сядет батарея.
«Не сядет… – Алёна унеслась вглубь гондолы. Через минуту вернулась, уворачиваясь от обломков и продолжила: – Достигнув минимума заряда, она начинает неизвестным образом генерировать энергию буквально из воздуха, поддерживая базовую работоспособность любого устройства. Это же австралийские технологии, они на миллион лет впереди нас».
Деревянный ящик развалился за её спиной. Алёна побежала дальше.
Как же спасти и гондолу, и Алёну? Чёрт с ним, с грузом, механикл уже раскрошил его в щепки. Но гондола – вторая по стоимости после движков…
Прохор посмотрел на меня и начал набирать на ординатёре команду на отстыковку.
Меня осенило. Я дождался следующего появления канцеляритки перед камерой:
– Алёна, ты можешь мне довериться?
«Нет. Но разве у меня есть выбор?»
– Тогда держись за что-нибудь.
Я оттолкнул Прохора и перенабрал команду. Отстыковал только передние крепления гондолы, одновременно открывая трюмовые ворота. Гондола повисла на задних крепления, отчего нос аэронефа задрался вверх, мы еле успели ухватиться за перила. Судя по крикам в каютах, Лев Николаевич и Генриетта ухватиться не успели.
Пол гондолы принимал всё более и более вертикальное положение. Остатки груза сыпались вниз, словно «Сестрёнка Месть» вытряхивала из своего трюма. Те контейнеры, что были закреплены, болтались на тросах, как бижутерия. Не все тросы выдерживали, многие лопались. Контейнеры тоже летели в ночную темноту.
Механикл заскрежетал лапами по полу. Некоторое время он бежал на месте, пытаясь догнать Алёну, которая, уцепившись за трос, болталась над ним как приманка. Но гондола окончательно повисла вертикально и механическое чудище, жалостно помигивая прожекторами, ухнуло вниз.
«Мерси, Борис, – прокричала Алёна. – Ты умница!»
– Нормально придумал, – подтвердил Прохор Фекан, поглаживая свою бороду.
В этот момент один из небольших ящиков сорвался с крепления. Обрушившись на плечи канцеляритки, унёс её вслед за собой в темноту.
– Мерде, – прошептал Димон.
– Бывает, что не везёт, – бесчувственно подтвердил Прохор.
– Не на моём аэронефе, – сказал я, краснея от пафоса.
Молниеносно сел в кресло рядом со станцией управления бес-пилотами. Натянул гант-манипуляторы и шлем. Вторую долю секунды разбирался с положением бес-пилотов.
Первый аппарат, через который мы подглядывали за Алёной, так и висел напротив иллюминатора её каюты. От него не будет толку, слишком далеко. Выключил его из «стаи». Оставшиеся два бес-пилота сорвались с ложемента и устремились вниз.
«Только бы успеть, только бы успеть» – то ли вслух, то ли про себя повторял я. Потеряв ощущение реальности, я смотрел на мир камерами сразу двух бес-пилотов.
– Не успеешь, сопляк, – услышал я Льва Николаевича. – Куды тебе совладать с такой техникой.
Эх, зря разблокировали замки кают!
В жизни я только раз управлял бес-пилотом, древней моделью на спиртовом двигателе. В Академии Динамического Воздухоплавания это было одной из необязательных дисциплин. Теперь у меня разрывался мозг: в какую сторону смотреть? Летит Алёна или уже разбилась?
Переключив камеры в инфракрасный режим, я вглядывался в темноту, расцветшую всеми оттенками синего. Внизу светилось что-то жёлтое. Скорее всего – разбитый механикл. Вот! Уловил в синеве розовое пятно: Алёна это или нет, но времени решать не осталось.
– Тёлка падает примерно пятьдесят метров в секунду, – орал Димон. – С двух тысяч метров падала бы…
Розовое пятно приобрело очертания человека. Я различил руки и ноги, они безвольно болтались в воздухе. После удара ящиком, канцеляритка была без сознания.
Я резко вытянул руки вперёд, давая максимальное ускорение. Глухо вскрикнул Димон – я задел его кулаком. Бес-пилоты поднырнули под Алёну. Хорошо, что они современной компоновки: винты не торчали наружу, а утоплены в корпус и прикрыты красивой решёткой. Аппараты начали потихоньку тормозить, замедляя падение тела канцеляритки.
– Ме-е-е-е-дленно, по-маленьку… – бубнил Димон.
Сто метров, девяносто два, шестьдесят четыре… показывал высотомер.
В инфракрасном режиме землю всё равно не видно – неясная мельтешащая чернота, над которой раскинулось яркое небо. Лишь бы внизу не оказалась вода или верхушки деревьев.
Оба бес-пилота ткнулись в землю. Алёна скатилась с них и шевельнулась.
«Где я?» – услышал в динамиках.
– На земле.
Я повертел головой, отыскивая в небе силуэт «Сестрёнки». Забавно было смотреть на аэронеф снизу. Я одновременно был и там и тут. Теперь понятно, почему операторы бес-пилотов иногда теряли ориентацию в пространстве.
– Тьфу-ты, Бориска. Ты притягиваешь неприятности, – сказал Лев Николаевич. – Под командованием твоего папаши мы ходили без происшествий. Пять сотен эльфранков чистой прибыли. А ты в первый же день столько же убытков организовал.
Странно, что хрыч не прибавил, ни «сопляк», ни «гундос». Словно впервые затруднялся, как меня обозвать.
Эпизод 3. Тайны Имперской Канцелярии
1
Всю дорогу до Моску я старался не показать Алёне, что боялся её.
На авиадроме не выдержал и остановился у выхода, ведь за дверью здания меня ждала неизвестность. Алёна, конечно, успокаивала, что со мной не произойдёт ничего страшного, но кто поверит канцеляритке? Они все говорят одно, делают другое, подразумевают третье.
Достав наладонник, я выбрал контакт отца и нажал кнопку записи:
– Пап, я в Моску. Судя по тому, что ты меня не встретил, ты не получил предыдущие сообщения. Напоминаю, я пробуду в столице дня два. «Сестрёнка» в эллинге Бамако, в провинции Фужере. Проходит небольшой ремонт, который, оплачивает Имперская Канцелярия. Подробности – при встрече. Я остановлюсь в гостинице…
– Какая ещё гостиница? – Алёна выхватила наладонник и сказала: – Салют, папа Бориса, меня зовут Алёна Бастьен, канцеляритка. Борис будет жить у меня. По адресу: улица Пилатра Розье, дом двенадцать.
Алёна отправила сообщение и вернула мне наладонник. Правая рука канцеляритки была в гипсе, поэтому весь багаж нёс я. Мы влились в поток пассажиров, перемешанный с таксистами и рекламщиками.
Один рекламщик, воспользовавшись беспомощностью Алёны, сунул буклет прямо в щель между её гипсом и рукой. Я отчаянно подумал, что суматоха – это мой крайний шанс сбежать, но…
У двери нас поджидал широкоплечий мужчина в чёрном кителе и тёмных очках. Отобрав у меня чемоданы, уложил их в багажник чёрного пежо с эмблемой Имперской Канцелярии на номере. Пежо было припарковано прямо у входа, под знаком, запрещающим остановку.
Вокруг нас мгновенно собралась кучка людей:
– Канцеляриты замели кого-то.
– У пацаничка рожа-то шпионская.
– Может наоборот, законспирированный канцелярит? Инфан с задания вернулся.
– Хе-хе, известно, чем инфаны завлекают.
– Сосал ханаатские гостайны, петушок.
От стыда я не знал, куда деться – двери пежо ещё закрыты.
В толпе кто-то продолжал:
– Слышали по новостям? В Ханаате мужеложникам разрешили по закону женихаться.
– Вымрет Конурский Ханаат. Детей не через задницу рожают.
– Вымрет, не вымрет, но они на Луну лететь собрались. Не то, что наши…
– А что наши? – возмутился более патриотичный зевака. – Что ты против наших имеешь? Они, может, уже давно на Луне были, да помалкивают.
Наконец, Алёна открыла дверь, и я нырнул в салон. Опять эти инфаны! Теперь меня за одного из них приняли. Наваждение какое-то.
2
Канцеляритский пежо ехал быстро, игнорируя красный свет. Сквозь тонированное стекло улицы Моску выглядели мрачно, словно подтверждая мои страхи.
– Переживаешь за отца? – осведомилась Алёна.
Не мог же я признаться, что больше переживал за себя:
– Он больше года без казино и бухла.
– Хочешь, я использую служебное положение? Могу отследить местоположение гражданского чипа твоего отца.
– Разве это законно?
– Без санкции прокурора нельзя. Но если надо, то можно.
– Не надо. Приберегу твоё предложение об услуге на будущее.
Я отвернулся к окну.
Пежо вылетел на встречку. Патрульные бес-пилоты жандармерии отреагировали на нарушителя, снизились, но, просканировав номер, взмыли обратно.
– Стыдно ехать в машине канцеляритов, – не выдержал я.
– Почему?
– Народ вас боится и презирает. А я – народ.
– Бориска, поверь, никто не знает народ так хорошо, как Имперская Канцелярия. Чем больше вы нас боитесь, тем позже поймёте, что настоящая сила в Империи – это не мы, и даже не Император, а сам народ.
Пежо в очередной раз заехал на тротуар, распугивая прохожих. Алёна показала в окно загипсованной рукой:
– Любой из них оказался бы на твоём месте с радостью.
– Если бы я не видел, как ты пожертвовала собой, чтобы спасти аэронеф, то решил бы, что ты лживая канцеляритка.
– Борис, хватит слушать либералей и правозащитников. Времена репрессий прошли. Канцелярия подчиняется тем же законам, что и остальные службы Империи.
– Ага, – ухмыльнулся я, – но ты только что предлагала отследить гражданский чип моего отца.
– Вот поэтому больше не нужны массовые аресты и репрессии. Теперь вы все как на ладони, – рассмеялась Алёна. – А с недавних пор, как распространились наладонники с опцией отправки голосовых сообщений, Империя наконец-то слышит каждого гражданина.
Мы выскочили на бульвар Фьюзенмо, миновали пробку, срезав путь через парк, распугивая мамаш с колясками. Остановились у длинных ступенек, ведущих в самое страшное для всех либералей место: здание Имперской Канцелярии.
Главный вход отделён от бульвара переносными ограждениями. За ними стояла кучка митингующих, над которыми вились несколько бес-пилотов: жандармские и журналистские. Митингующие держали флаги Фронды на длинных рукоятках, стараясь задеть ими бес-пилоты.
Когда меня вывели из пежо, вялая толпа ожила. Взметнулись транспаранты «Свободу НФР», «Будущее Ру́сси – это Республика», и «Долой самодержавие».
Некоторые плакаты требовали немедленно освободить из-под стражи некоего Владислава Адзинбу. Согласно имперской прессе, его задержали за мошенничество с акциями железнорудной компании «Шахты Сальти», а либеральская пресса утверждала, что его арестовали за политическую поддержку реформ.
Раньше я не разбирался в политике, не разбираюсь и сейчас. Но после того как Марин Лебэн заморочила мне голову сказками о Фронде, я решил, что надо хотя бы иногда читать газеты.
Пока мы поднимались по бесконечным ступенькам, нас сопровождали выкрики:
– Долой канцеляризм!
– Слово канцеляритов мёртвое. Слово Фронды – живое!
– Требуем реабилитации героев Фронды.
3
Я и Алёна стояли в центре кабинета. На стене, над длинным столом, висел портрет Императора. В окне виднелись крыши дворца Ля Кремлё, над которым реял роскошный имперский дирижабль, означающий, что Император в своей резиденции. В жизни бы не мог представить, что окажусь в таком месте! В самом сердце Империи!
Седоголовый мужчина в парадной белой форме стоял напротив нас. О нём я знал одно: его звали Патрик Паск.
Вслед за нами в кабинет вошёл военный оркестр из трёх музыкантов. Не дожидаясь приказа, они встали рядом со столом и заиграли гимн, оглушая визгливыми звуками лютни.
– За отличие в охране общественного порядка, – сказал Патрик Паск, перекрикивая музыку, – подданный Империи, Борис Евгеньевич Муссенар, награждается медалью за… М-м-м… (сверился с наградным листом) «За спасение попавших в беду».
Вручил мне лист, а на лацкан пиджака прикрепил медаль. Взял со стола второй лист и коробочку:
– Так же, Борис Муссенар, награждается знаком отличия «На страже Империи», за содействие в поимке и нейтрализации вражеского лазутчика.
Прикрепил знак ниже медали. Отступил к столу и замер в торжественной позе. Я не знал, куда деть руки, занятые коробками и листами. То закладывал за спину, то вытягивал. Алёна стояла так же торжественно, как Патрик Паск.
Музыканты перестали играть, а Патрик и Алёна одновременно гаркнули:
– Империя – это сила!
– Империя… сила… – еле слышно повторил я.
Я не был уверен, имею ли право произносить военный лозунг или должен в диссонанс крикнуть гражданский: «Да здравствует Император!»
Как бы там ни было, я испытал патриотический подъём. Меня не убили, не арестовали и не пытали, а наградили настоящими медалями! Всё же Канцелярия не то страшное место, полное палачей и продажных ублюдков, каким его описывают либеральские правозащитники. Везде есть плохие и хорошие люди. Мне повезло на хороших канцеляритов.
– Спасибо, Бориска, за Алёну, – Патрик Паск переключился с торжественного тона на «отеческий»: – Благодаря тебе она жива и раскрыла серьёзное дело. Девочка далеко пойдёт.
– Если я молодец, то почему меня отстранили от участия в расследовании? – Грубость вопроса Алёны поразила даже меня.
– Тебе нужно подлечиться. Рука, плечо. И вообще – отдыхай, девочка.
– Чтобы прочитать материалы по делу механикла, не нужна рука. Нужно повысить мой уровень доступа.
Патрик Паск нахмурился:
– Капрал Алёна Бастьен, вы хотите указать мне, бригадному генералу Имперской Канцелярии, какой уровень доступа выставить младшим сотрудникам?
– Пардон. Виновата. Но я могу помочь расследованию. Я подозревала этого ханаатца с самого начала. Вела его от Нагорной Монтани.
– Теперь дело продолжат более опытные агенты. И прошу, капрал, не смей при гражданских высказывать своё неудовольствие. Портишь торжественный момент.
– Виновата.
Патрик Паск повернулся ко мне:
– Вы, Борис, всем довольны? Аэронеф чинят? Денег достаточно? Помочь чем-то?
Холодея от собственной смелости, я заявил:
– Вообще-то да. У меня просьба.
Патрик Паск сел за стол:
– Валяй. Или, как говорят австралийцы, «шут», то есть «стреляй».
Я положил коробки и листы на стул, зачем-то вытянул руки по швам:
– Моя семья погибла по причине…
– Мосье, вы в логове канцеляритов, – хохотнул Патрик Паск. – Мы всё про вас знаем. Соболезную. Такая потеря в таком молодом возрасте.
– Мерси. Осмелюсь попросить предоставить мне данные на тех, кто устроил резню на ферме. Название ПВК, а так же имена всех участников операции.
Улыбочка моментально слетела с лица бригадного генерала. Я понял, что «выстрелил» неудачно.
– И что ты сделаешь, Бориска? Будешь мстить? Парень, все виновные в смерти твоих родных наказаны по закону. Мы не дикие ханаатцы, у нас нет кровной мести.
– Но я… пардон…
– Думаешь, мы не знаем, что полтора года назад, твой отец пытался купить эту информации у судебного чиновника?
На лбу у меня выступил пот, а лицо пылало, будто стоял возле перегретой газотурбины. Дострелялся, Иисус-дева-мария!
Патрик Паск продолжал бушевать:
– Да-да, сопляк, именно мы арестовали коррупционера. Теперь он кукует в остроге.
– Из-за нас человек попал в острог?
Алёна пришла на помощь:
– Ну, Бориска, не из-за вас, а из-за собственной жадности. Материалы по делу фермы так засекречены, что даже я не имею доступа. Как всегда.
– Капрал, молчать, – Патрик Паск будто бы совладал с гневом и перешёл на отеческий тон: – Как ты собираешься мстить, Боренька? Ты вообще понимаешь, что пэвэкашники – реальные звери? Укокошат тебя только за одну мысль о мести. Чем меньше ты о них знаешь, тем дольше проживёшь.
Он встал из-за стола и указал рукой на дверь:
– Церемония награждения окончена. Прошу вас освободить кабинет. На ваши чипы перечислены премии. Идите, дети, веселитесь. Моску любит богатых.
4
Кабаре «Лавр» отличалось от тех, где я бывал раньше тем, что там было непривычно светло. В интерьере ханаатские ковры соседствовали с мизурскими плетёными креслами, соломенными моделями дирижаблей из Новых Земель и статуэтками негрянских богов.
– «Лавр» – лучшее место для молодёжи, как мы, – сказала Алёна. – Кто уже много зарабатывает, но ещё не тратит на семью или кредит.
– А почему здесь собраны сувениры со всего мира, но нет имперских?
– Таков либеральский дискурс. Если для патриота нет ничего, кроме Империи, то для либераля нет никакой Империи, но почему-то есть государства, которые она угнетает.
Официант поставил на наш столик поднос с бокалами алкоситро и двумя круглыми коробочками. На крышках портрет Лавра Водолазкина. Насколько я помнил историю, лет пятьсот назад он создал культ своего имени, проповедуя то ли свободу половых сношений, то ли педофилию, то ли всё вместе.
Алёна добавила шёпотом:
– Медальки лучше снять. Посетители кабаре сочувствуют Фронде.
Я отправил медали в карман. Взял коробочку с пудрой:
– В Академии Динамического Воздухоплавания, я и Димон мечтали пробраться в кабаре такого уровня и нанюхаться пудры. А теперь сижу, как настоящий посетитель и свободно заказываю.
Алёна отвинтила крышку и взяла стеклянную трубочку:
– У тебя есть проблемка, Борис, которая грозит вырасти вместе с тобой в один неприятный комплекс.
Алёна разложила на крышке полоску пудры. Я попытался повторить, но вышла неровная кучка. Канцеляритка сделала дорожку для меня, продолжая:
– После убийства твоей мамы и сестрёнки, ты должен был стать больным на всю голову. Но не стал.
– Это хорошо или плохо?
– Это подозрительно. В отличие от своего папаши, ты ещё не пережил травму окончательно.
– Да, я всё ещё хочу отомстить.
Алёна вставила трубочку в ноздрю и, неловко отставляя загипсованную руку и задевая посуду на столе, втянула пудру:
– Дело не в мести, а в тебе. Ты смелый, но одновременно нерешительный. Будто не знаешь, как и когда применять свою смелость.
Чтобы скрыть смущение, я тоже вдохнул половину пудры. Она как-то не так зашла, словно рассыпалась в голове наждачными песчинками. Стараясь не чихнуть, стал тереть нос.
– Скажу кое-что неприятное, – продолжала Алёна, – но твоя трагедия выгодна. Она устранила мещанскую семью, которая затянула бы тебя в обывательское болото и в кредитное ярмо. Чем скорее ты это поймёшь, тем быстрее станешь выдающимся человеком.
Я выпил алкоситро:
– Это так происходит вербовка в канцеляритских пособников? С уничтожения памяти о семье?
– Ха-ха, молодец. Но я не вербую, а намекаю, что можно сотрудничать.
– Вы, канцеляриты, не хотите даже выдать мне имена пэвэкашников, которые устроили резню на ферме. Какое, сожги вас Неудобь, сотрудничество?
– Бориска, если бы у меня был доступ, я давно всё тебе дала бы. Но Патрик Паск подозрительно темнит…
У меня зазвенело в голове, мир перевернулся. Стало абсолютно ясно, что делать дальше. Схватил Алёну за руку и сжал:
– Мы проберёмся в кабинет Патрика Паска. Через его ординатёр просмотрим репозиторий с секретными документами.
Алёна отодвинула от меня коробочку:
– Эй, парень, хватит пудрить себе мозги.
А я восторженно продолжил:
– Сегодня же ночью. Вот и докажешь, что в сотрудничестве с Канцелярией есть выгода, а не только патриотический долг.
– Если нас поймают, то меня выпрут со службы, да и то не навсегда, потому что канцелярит – это на всю жизнь. Но тебя посадят в острог. Ещё и пришьют обвинение в работе на вражескую разведку.
– Я не боюсь.
– А я боюсь.
– Я тебе жизнь спас.
Алёна вырвала свою руку из моей. Сделала вторую дорожку.
Решив, что хватит с меня пудры, я завинтил крышку на своей коробочке и сунул в карман. Отдам Димону, он мечтал о настоящей пудре. Хотя, конечно, её нельзя выносить из кабаре. Если поймают жандармы, то будут проблемы. С другой стороны, почему в этом кабаре пудру подают в удобных коробочках с крышкой? Быть может, я не понимаю ничего в либеральском дискурсе, но это явный призыв унести её с собой.
Алёна вдруг засмеялась, то прикрывая рот рукой, то пытаясь запить смех алкоситро:
– Поверить не могу! Не могу и всё тут.
– Во что?
– Что ты раскрутил меня, канцеляритку, совершить то, на что обычно я раскручиваю других.
– То есть?
– Ты меня завербовал.
5
Мы подошли к зданию Имперской Канцелярии. Фрондеры, уставшие митинговать, спали на матрасах и в спальных мешках прямо на брусчатке бульвара Фьюзенмо. Флаги и транспаранты стояли рядом, прислонённые к переносным ограждениям. Над спящими реял бес-пилот, словно бы тоже сонный.
– Ну, шагай, шагай! – Алёна ударила меня в шею.
Так как мои руки были в наручниках и закручены за спину, то я чуть не упал лицом в ступени здания Имперской Канцелярии.
Шум разбудил парочку фрондеров. Завидев, что в здание кого-то ведут, они растолкали товарищей. Позёвывая, все подхватили транспаранты и начали скандировать:
– Прекратите незаконные аресты!
– Империя – тюрьма народа!
– Берегись канцелярита!
– Свободу политзаключённым!
К нам вышел охранник и недовольно произнёс:
– Не могла через потайные двери доставить? Горлопанов разбудила. Кто такой?
– Политзаключённый, – ответила Алёна. – Патрик Паск у себя?
– Три часа ночи. Он дома давно.
Охранник проверил гражданский чип Алёны и хотел взять за мой, но она остановила:
– Нельзя. У гада инфицированный криптовзломщиками гражданский чип. Поэтому его будут проверять сетевики.
Охранник открыл дверь, пропуская нас внутрь. Повернулся к митингующим:
– Заткнитесь! Вас днём никто не слушает, а ночью тем более.
Только на этаже кабинета Патрика Паска Алёна сняла с меня наручники. Использовав какое-то устройство, которое тщательно прятала от меня в кулаке, она открыла замок, и мы прошли в тёмный кабинет. Император смотрел с портрета, а дирижабль над Ля Кремлё время от времени посылал в кабинет цветной луч прожектора, окрашивая интерьер то в тревожный красный, то в успокаивающий зелёный.
Алёна подошла к столу и присела над системным блоком ординатёра. Достала второе устройство, так же пряча от моих глаз, и вставила в порт. На экране появилось окошко ввода пароля. Алёна набрала на клавиатуре явно случайное слово. Устройство в порту быстро замигало, и открылись файлы репозитория.
– Технологии канцеляритов против канцеляритов, – шепнул я.
Алёна быстро открывала и закрывала документы:
– Нашла… Операция ПВК «Эскадрон Клода», Белый Китель, пятое ноября тысяча семнадцатого года.
Замелькали фотографии разрушенной фермы. Потом пошли обрывки синемазаписей. Какой-то негрянин снимал горелые трупы, приговаривая: «Отличное ратное портфолио будет у меня!». Когда попались снимки трупов мамы и сестрёнки, я попятился от экрана, отвернувшись от него.
– Не время раскисать, Бориска, – зашипела Алёна. – Смотри дальше.
Я вывел список участников операции со стороны ПВК «Эскадрон Клода». Первым шло досье с фотографией красивой черноволосой девушки.
– «Жизель Яхина, – прочитал я, – синтезан». Это она командовала резнёй! Кто такие синтезаны?
– Она твой враг. Какая разница, синтезан или брюхоног? Про Жизель я слышала. Она вообще-то герой Империи. Яхины – прославленная фамилия. Умеешь ты выбирать себе врагов, Борис.
Я достал наладонник и сфотографировал список участников операции, их домашние адреса и номера чипов.
– Можно идти.
– Погоди, – остановила Алёна. – Теперь и я кое-что поищу.
– Так и знал, что ты пошла на это дело не ради меня!
– Конечно. Если нас поймают, скажу, что ты меня подговорил.
6
Я заглянул Алёне через плечо. На экране мелькали фотографии механиклов, времён войны с Австралией. Многие засняты на поле боя в те моменты, когда разрывали пополам ханаатский танк или расстреливали имперский авион. Попадались механиклы таких странных форм, что я удивился, зачем австралийцы делали их такими смешными, словно на карнавал отправляли. Одни в виде ящерицы, другие в виде овцебыка с ненужными в бою, но грозными рогами. Другие напоминали смешного толстого человека с кувалдой в одной механической руке и… поварёшкой в другой.
После механиклов возникло знакомое морщинистое лицо ханаатца. Того, что был на «Сестрёнке».
– Мерде, – громко сказала Алёна. – Та часть досье, что открыта, свидетельствует: он работал на Империю, тогда как Ханаат полагал, что работает на них! Он наш, канцелярит, двойной агент. Его звали Тен Гиз Лотфулла.
– Агент Канцелярии вёз украденную у ханаатцев технологию австралийцев, но вы же, канцеляриты, пытались поймать его и не дать провезти технологию?
– А знаешь, кто приказал поймать якобы ханаатского шпиона? Патрик Паск!
– Ваш бригадный генерал – предатель?
– Или идёт какая-то другая игра, которой я помешала, поймав агента, которого не должны были поймать. Или должны были, но не я. Вот почему меня не допустили к материалам дела. Теперь всё ясно.
– Хорошо, что тебе ясно. Мне ничего не ясно.
Алёна листала дальше:
– Остатки разбившегося механикла отвезли в провинцию Кунград. Место назначения – завод Артемия Герье.
– Тот самый сумасшедший миллионер-изобретатель, который предлагал взорвать Луну, чтобы обломки упали в Океан-море и залили Неудобь?
– Герье не сумасшедший, а гений. Не слушай новости по радио. Итак, австралийская технология, вместо того, чтобы стать достоянием Империи, перешла в единоличное владение Герье. А это значит…
В коридоре послышались шаги. Алёна упала на колени и вытащила устройство из порта.
Я и девушка заползли под стол, кое-как уместившись вдвоём. Оба стояли на четвереньках, Алёна, на локтях, отставив гипсованную руку, а я сзади неё, стараясь не думать об этой позиции, и о том, что волосы канцеляритки щекотали мои ноздри.
– Мосье Паск? Мой генерал, вы тут?
Перед нами появились ноги охранника. Потоптавшись, он выключил ординатёр и вышел, притворив за собой дверь.
Мы провели с Алёной на четвереньках ещё минут пять. Потом вышли из кабинета и покинули здание через ту самую «потайную дверь», через которую доставляли арестованных.
7
Я стоял перед этажёркой, уставленной глиняными статуэтками: фигуры зверей, дирижаблей и непропорционально сложенных людей. Этажёрка стояла в коридоре Алёниных апартаментов на улице Пилатра Розье. Огромная четырёхкомнатная квартира без особых признаков уюта.
За дверью ванной комнаты слышалась звуки воды.
– Слушай, а почему у тебя дома так мало вещей? – спросил я, когда шум воды прекратился. – Или ты любитель минималистичной моды австралийцев?
– Я почти не живу здесь, – ответила Алёна через дверь. – Последние четыре месяца таскалась по аэронефам, выслеживая ханаатского шпиона. В квартире я отдыхаю, занимаюсь скульптурой.
– Интересное хобби.
Дверь ванны приоткрылась:
– Борис, помоги инвалидной даме.
Я несмело вошёл. Алёна стояла в ванне, прикрывшись занавеской для душа. Сквозь полупрозрачный материал светились розовые формы её пышного тела. Загипсованная рука Алёны была покрыта полиэтиленовых чехлом. Я подал полотенце.
Прикрыв грудь, Алёна вышла:
– Твоя очередь.
– Разрешаешь пользоваться твоей водой?
– Народ оплатил её своими налогами. Трать, сколько хочешь.
Алёна вышла из ванны, а я снял пиджак и спросил в приоткрытую дверь:
– Кстати, почему все охотятся именно за этими механиклами? Их же дохренищщи после войны осталось.
– До войны Австралия была чем-то вроде мифа, – ответила Алёна. – Австралийцы избегали любых контактов с людьми на материке. Вообще считали нас мутантами, типа брюхоногов. Их технологии превосходили наши.
Я стянул майку:
– Но мы же победили?
– Только после того как Империя Ру́сси и Конурский Ханаат заключили временный военный союз.
– Помню, в детстве повторяли в новостях лозунг «Один мир – одна победа».
– Но по новостям не говорили, что мы победили австралийцев вовсе не числом или умением. Как бы это сказать… Австралийцы сами себя победили. Тебе трудно понять, не владея той секретной информацией, которую мне вдалбливали на учёбе.
– Я постараюсь.
– Пока материковые народы столетиями выживали после каждой волны Большой Беды, раз за разом отстраивая свои цивилизации с нуля, австры жили на всём готовом, что осталось ещё от добедовых времён. Ведь ни одна волна до Австралии не докатилась.
– Разве это плохо? – спросил я, стягивая трусы.
– Почему для тебя всё должно быть или хорошо или плохо? Это – факт. Они были расой высокотехнологичных детишек. Не знали страданий, боли, голода. Их остров не окружала Неудобь. У них были сабжект-принтеры, приборы, которые создавали из любого мусора одежду, оружие, технику. И были стройботы, которые воздвигали здания любой сложности.
– Звучит как сказка.
– Любая добедовая технология – сказка. Но для австралийцев это повседневность. При том, что все их технологии не развивались несколько тысяч лет. Австры даже разучились учиться.
– Это как?
– Ещё в утробе матери каждому австру ставился имплант, «твин». С австралийского переводится, как «близнец». Это устройство становилось вторым мозгом. В твин закачивали любые знания и чей-либо прожитый ранее опыт. Австру не надо ходить в школу воздухоплавания, чтобы стать капитаном. Нужно просто закачать в твин опыт жизни великого капитана.
