Мара Вересень
Когда зацветет терновник

Полная версия

Часть 2. Новости / Фа́таен

¹⁷

Если хотите вы избегнуть вечной муки, верните неправедно нажитое ограбленным. Уложения Хранителей.

Глава 1

Когда все разошлись, Дамьян подкараулил старосту Гавра у общинного амбара и молча дал в рыло. Не со зла – Дамьян злым никогда не был, даром что силой Единый не обделил – от обиды. Не крепко, но так, чтоб понял. Староста отлепился от высохшей щепастой стенки, на которой было вдоволь что пыли, что тонкой летней паутины с травяной трухой, отряхнул крепкую крашеную синим рубаху и оттер расквашенный нос рукой.

– Ты, это… За что?

– А то не знаешь?

– Так сам же решил, никто в спину не пихал.

– Не пихал, – подтвердил Дамьян и руки за опояску сунул, чтоб искуса еще раз стукнуть не было, хотя кулак чесался, – да только я просил надзорщика елфского связать и так оставить, а вы, навьи дети, прирезали. За своих земельных они бы ничего не сделали, чай ро́бы¹⁸ у них, что мухи, помрут – не заметят, а за своего душу вынут.

– Так не возьмут ничего, людей только. Один из рода, не старый.

– Из рода один, говоришь? – опояска затрещала, и староста опасливо отодвинулся. – У тебя в роду сколько? Три семьи кровных и прижилых еще, а в моем? Дочка да сын голопятый? Самому идти? А, Гавр? Что молчишь? Как «за зерном» ехать, так соловьем пел.

– Не возьмут тебя, старый ты им, сказано же, возраста лета и до конца срока его, а ты, того, не летний, в самую осень уже. Вон, дочку пошли, она у тебя смазливая, пристроится. Все одно не возьмет ее тут никто.

– Это почему?

– Так мамка порченой крови была, с елфями мешаной. И дите такое же. Или, думал, не знал никто?

Опояска треснула, хрустнул старостин уже однажды ломаный и оттого кривой нос.

* * *

Корову Лорка сама повела, а Томаша посадила лучину щепить, и чтоб пока плетенку не наполнит, с места не вставал. А на обратном пути на Гриньку наткнулась. По щегольскому виду и накрученной на палец измочаленной травине поняла, что нарочно поджидал и давно. До дома оставалось всего ничего, можно было через неогороженный общинный сад прошмыгнуть, но купцов сынок ее уже заметил. От яблони отлепился и навстречу пошел. Улыбается. Рубаха нарядная желтая с красной вышивкой… Сердце екнуло.

Лорка всегда мамину руку в шитье узнавала, хотя та вышивала редко, больше кружево плела. А кружевницей она была знатной. Заказы брала из города, для барышень. Одна такая даже сама приезжала. С двумя охоронцами. Да не в повозке, а верхом, в платье эльфийском, и волосы так же плела – в косы, с цветами и каменьями. Денег сулила много, чтоб мама к ней в работницы шла, и ей одной только плела и жила там же, в городе. Так вот семьей и взяла бы. Лорке тогда сразу замечталось про библиотеку, про которую Лексен говорил, что книжек там тьма всяких, целый дом с храм размером, а то и больше. Отец отказал. Ему, охотнику, что в городе делать? А книжки Лорка любила. У нее была одна на элфиенʹриа.

После маминой смерти тяжко стало, отец книжку и продал. И то кружево, что мама для нее, для Лорки, на свадебный покров плела. Мамины кружева дорого стоили.

Отец после тризны едва не запил. Из дома в лес уходил на весь день, возвращался ополночь, под навьи песни, без добычи совсем, а Лорка все одна и одна, Томаш только в люльке. Сначала вдовая тетка Юна приходила, как раньше, когда мама была. Мама по дому мало что делала, ей руки портить нельзя было. Отец Юне платил. Тетка приходила с двойняшками и все-все делала и Лорку поучала. А как платить нечем стало, так больше и не ходила. Иногда только, когда Лорка еще совсем ничего про детей не знала. Теперь знает. Книжку все равно было жальче, чем кружево.

На то девятидневье, в четверик, отец поехал в город за зерном. Вернулся странный, без зерна, и книжку привез, такую же, как была, только новую совсем, она еще красками пахла. Лорка ее только два раза всего доставала.

– Лорка, – заговорил Гринь, – смотри, что дам? Марципан. – И сунул ей в руку шуршащий кулечек. – На сиделки в осьмицу придешь? Ждать буду.

Лорка потупилась. Угощение-то, считай, взяла. А и все равно пойти собиралась. Отец отпустит, всегда пускает.

– За гостинец спасибо. Пойду, – ответила она, чуть отступая. – И на сиделки пойду. И сейчас пойду тоже, работы много.

Гринь снова заулыбался, будто ему сребник посулили, и за ленту в косе цапнул.

– Пусти, – попросилась Лорка. – Пора мне.

– Красивая ты, у меня в груди жмет, как вижу, – Гринь вдруг сделался серьезным, а Лорка смотрела на его губы, которые были аккурат напротив ее собственных. Поцелует еще, как потом? – Ты мне вот что скажи. Если отец свата в листопад пришлет, пойдешь за меня?

Лорка вспыхнула, выдернула косу и бросилась прочь.

– Так пойдешь? – крикнул ей вдогонку парень.

– А вот пусть пришлет сразу! – звонко отозвалась она в ответ, оборачиваясь, и увидела, как купцов наследник сияет.

– Ты чего такая? – удивленно вскинулся Томаш, отрываясь от работы и интересом разглядывая румяную, как яблоко, сестрицу. – Будто тебя замуж позвали!

Лорка поспешно приложила ладони к щекам, но те занялись еще пуще. Пришлось к умывальнику бежать и долго плескать в лицо водой.

– Что, правда? – вытаращился Томаш. – А кто?

И тут он разглядел гостинец, который Лорка на лавке бросила.

– Это Гринь, что ли? Вот дурная!

– Уши целые? Мешаются? – обидевшись, спросила она братца, вытирая унявшиеся щеки.

– А что уши сразу! Половина вески знает, что Ермил еще той весной с Гавром об заклад побились, что старостина Цвета за Гриньку пойдет, – тараторил Томаш. Он уже запустил пальцы в кулек и радостно пихал сладости за щеку, как хомяк.

– А вдруг нет? – Лорке стало обидно, она не хуже Цветы, и коса длиннее и вообще!

– А вдруг да!

В сенцах лязгнуло. Томаш спрятал кулек за пазуху, и нырнул за печь, откуда появился с новым смолистым чурбачком для лучины. Лорка натянула передник и полезла в печь за кашей. Отец, это был он, утром так и не поел. «Может от того и злой, – подумалось Лорке. – Интересно, скажет, что на торжке было?»

Глава 2

Отец так и не сказал. Поел и так же молча во двор пошел, в свою сарайку, где он шкурами занимался. Что он себе думал, не понятно.

Томаш закончил с заданием и стал проситься гулять, хитро блестя глазами. Лорка всегда удивлялась, как ему удавалось все весковые новости собирать.

– А огород полоть? Опять мне одной?

– Ну, Лорка, – заныл тот, потом за пазуху полез и вернул кулек с Гриневым гостинцем.

Моргнуть не успела, а брата и след простыл. Лорка сунула пальцы в кулек – там сиротливо лежала одна конфетка. Сладкая. А от Гриня всегда медом пахнет. От других парней телом или мылом, а от Гриня – медом. Дурак. Зачем про свата говорил, если у них с Цветой все сговорено.

Вымыв тарелки и начистив картошки на ужин, Лорка отправилась полоть. Сегодня не жарко, можно и днем, и комарья нет.

Она разогнулась. Морковка тянулась аккуратными зелеными рядками, в бороздах подсыхала вырванная сорная трава. Хорошо. Высоко в небе пел жаворонок, бродили по двору куры, чем-то стучал в сарайке отец. Девушка подумывала пройтись еще по огурцам, да не успела.

– Эй, Лорка! – братец сидел под кустом смородины, лопал черные, крупные, но еще кисловатые ягоды, извозив красным соком губы и подбородок, потому как сначала в жменю рвал, а потом все сорванное в рот закидывал. Вот проглот! И когда только пролезть сюда успел!

– Да Лорка же! Чего скажу-у-у! – Прищурился и залыбился во весь рот. Зубы и язык были синие от потемневшего сока.

– Ну?

Томаш выбрался из-под куста и, отряхивая коленки от налипшего сора, направился к калитке. Лорка за ним.

– А пойдем на речку!

– А сказать?

– А там и скажу!

«Можно и на речку, – подумала она, – все равно надо».

Пол-лучины спустя они уже шли по тропке за садом. Ну, как, шли, она, Лорка, шла, а Томаш ускакал вперед. Он уже набрал паданцев и набил яблочной мякотью рот, нет бы, кашу поел, пока она собирала в корзину горшочек мылом и ношеные рубашки.

Сейчас спуститься в неглубокий светлый овражек, а за ним речка. Пока Лорка дошла до мостков, братец уже успел пошуршать по камышам, потрогать пяткой воду с мостков, раздеться до исподнего и радостно плюхнуться, поднимая тучу брызг.

– Томаш! – выкрикнула она, но вряд ли увлеченный купанием брат ее слышал, зато воды набаламутил знатно. Как теперь стирать?

Переждав первый мальчишечий азарт, сидя на мостках и опустив ноги в теплую желтоватую воду, Лорка взялась за стирку и две лучины терла и мяла полотняные рубашки. Вдоволь накупавшись, Томаш пристроился рядом. Взялся полоскать. Больше проказил, чем помогал, но дело пошло быстрее.

– Чего с ребятами на косу не пошел?

– Ну их, – дернул загорелым худым плечом брат и с удвоенной силой зашлепал рубашкой по воде.

– А что сказать-то хотел.

Брат тут же оживился, забыл детские горести и едва не упустил отцовскую рубашку, тонкую, еще мама шила и вышивала по вороту узором из лозы. Поймал за рукав, отжал и в корзинку к чистым сложил. Последняя.

– Я знаю, зачем елфы… элфие к нам приехали.

– Где слышал?

– Не слышал, знаю. Ну, подумал. Помнишь, на позато девятидневье, когда папка еще в город ездил, обоз из Земель разорили?

– Какой еще обоз?

– Да елфский же, говорю же, из Земель! Я Ваской и Спасом у корчмы в камушки играл. А жарко было, вот дядька Илий дверь и открыл. А там проезжие сидели с краю, один потом пива напился и в бурьяне спал, с мечами, и лук у одного был, чуть не с меня ростом! А! Ну да! Так они говорили, что кто-то обоз разорил, и обозники все мертвые, и элфие, что надзирающим ехал, тоже. И что дурной смертью убили, сетью связали и закололи.

Томаш замолчал, а потом зашелся смехом и, хватаясь за живот, завалился на спину, подрыгивая ногами с белесыми, размякшими от воды пальцами.

– Чтоб тебя навий схватил, балда!

– Ой, не могу, – не унимался брат, – ты б себя видела! Рот открыла, глаза плошками и руки к груди прижала, точь-в-точь как Цветка-дурында, когда Гринь по улице идет. Аха-ха!

В Лоркиных действительно прижатых к груди руках была нонешняя Томашева рубашка, которую она тоже прополоскала, и этой самой рубашкой, отжатой от воды, но все еще влажной, Томаш по дрыгающимся пяткам и получил.

– Ой! Не дерись! – Брат сидел спокойно, но губы его, все еще темные в уголках от смородины, то и дело разъезжались. – Если Гринь тебе опять гостинчик принесет, дашь?

– А ты вот пошути еще и узнаешь. А про обоз не врешь?

– Не вру. Мне еще про то пасечникова Викта говорила. Дядька Виток на ярмарке в тот восьмерик был и ее с собой брал, так она слышала, как он с другими весчанами, кому в нашу сторону в вечер обратно ехать, договаривался, чтоб не одному, а то, мол, будет, как с обозом елфьим. – Вздохнул, сел на край и ноги в воду бултыхнул. – А что на торжке говорили?

– Что людей заберут. Наказание такое.

– Думаешь, из наших кто? – оторопело спросил Томаш.

Лорка пожала плечами.

– Думаю, – сказала она, – никто и разбираться не станет. Но за беглецов вдвойне спросят.

– А хочешь, и ты купаться сходи, пока нет никого, там дальше есть пяточка без камыша и песок на дне. А я тут посижу, посвищу если что.

Было уже жарковато, да еще бельем намахалась. Сорочка липла к спине и ко всему прочему тоже, поэтому Лорка долго раздумывать не стала. В камышах нашлась едва заметная тропка. Она бы сама не нашла, если бы Томаш не показал. Тропка вывела к пяточке, по-другому и не назовешь, – желтый песчаный язык скатывался с пологого, поросшего мягкой травой берега и уходил под воду. С обеих сторон по берегу место скрывал камыш, а травяную полянку обступали ивы. У берега трава была короткой и мягкой, ближе к деревьям вздымались метелки тростника. Лорка сдернула опояску, быстро стянула сарафан и в одной сорочке вошла в воду по грудь и замерла, поводя руками.

Руки в воде казались тоньше, как не ее. Коса намокла и оттягивала голову. Тонкое белое полотно прилипло к телу, и Лорка присела. Ей от чего-то стало стыдно видеть себя, сквозь сделавшийся прозрачным от воды лен, округлую грудь с розовыми сосками, живот… В бане не стыдно, а тут вот… Течение колыхало подол сорочки, неспешно оборачивая его вокруг ног. Вода касалась ее везде, гладила. Сделалось маетно, будто кто на нее, Лорку, глядел, вот как Гринь на сиделках перед тем, как обниматься лезть.

Она макнулась с макушкой. Разогретый на солнце затылок захолодило, вода освежила лицо, вымывая из головы запретное. Сразу сделалось легче. Лорка приподнялась, изловила тянущуюся по течению косу и пошла к берегу. Там, уже стоя босыми ногами на траве, где скинула сарафан и опояску, собрала низ сорочки повыше и отжала. Надо бы и всю, но в камыш лезть не хотелось, там топко, и девушка пошла к ивам. Низкие густые ветки, что ширма, никто и не заметит, хоть рядом стой. Вот и она не заметила.

Рядом. Хоть он и не стоял, лежал, в высокой траве, опершись спиной на сложенный доспех, укрытый поверху расшитым плащом и еще какой-то одеждой, потому как на нем самом осталась только рубашка и штаны. Светлая коса, не то белая, не то золотая, так странно откликалось в волосах солнце, вилась по траве змеей. Серебряной маски, скрывающей лицо, не было, и на Лорку смотрели из-под темных бровей нечеловеческие глаза, не то синие, не то зеленые, прозрачные, как вода зимой, и такие же, как эта вода, холодные.

Глава 3

Кожа покрылась цыпками. Так стыло сделалось от этих глаз. И оторопь взяла – Стражи никогда лиц на людях не кажут, для них прилюдно маску снять, что голышом пройтись. И тут Лорка сообразила, что сама стоит в мокрой сорочке с задранным выше колен подолом, а на нее мужчина смотрит, хоть и элфие. Она пискнула, выпустила подол и прикрыла грудь руками. Лицу было жарко, и ушам, и…

Элфие привстал и на локоть оперся, черная, будто угольком нарисованная бровь приподнялась, и в глазах прибавилось прозелени, от чего они сразу сделались теплее. А еще стали до странного на Гриневы похожи, когда тот ее на сиделки звал. Рубашка, расстегнутая до пупка, обнажала плоский мускулистый живот и гладкую безволосую грудь с чистой, словно сияющей кожей.

– Сии́т ми ка́но¹⁹, – голос-песня, тот же, что говорил торжке, хотя с чем ей сравнивать, других элфие она не слыхала, а Лексен, хоть и произносил слова на элфиенʹриа чисто, почти вот как этот Страж, голосом таким, от которого внутри все струной дрожало, похвастать не мог. – Инме́ калле́ ка́наеʹсиэ́л?²⁰.

Лорка даже рот приоткрыла от возмущения. Нравится ему! Хочет, чтоб она с ним… Вот бесстыжий какой! Как можно честной девушке такое предлагать! Муж с женой днем так говорить не станет, а этот – девке незнакомой, пусть бы и в одной сорочке.

– Сетене ми, – приказал элфие, а потом по-людски повторил, – Подойди. – И встал, одним текучим движением, будто костей и вовсе нет, пальцы большие за пояс сунул и лыбится, глаза совсем в зелень, как лист молодой, штаны узкие, такие, что почти срам видно. И не жмет ему нигде! Лорка поспешно взгляд отвела, но успела заметить, как заинтересованная улыбка превратилась в препохабную. Захотелось похватать одежку и бегом бежать. А этот будто того и ждет, потому Лорка быстренько сарафан на непросохшую сорочку натянула и попятилась.

– Что, уже передумала? – человечьи слова он произносил странно, звонко и чисто, не по-людски.

И тут ее словно кто за язык дернул.

– Лите ми каноʹинне²¹, тин элле, – выпалила она и юркнула в камыши, где пряталась тропинка. А что? Правду сказала же, не нравится он ей, хоть бы и красивый, как картинка.

Мгновение тишины и вслед зазвенел смех, странным образом вплетаясь, что в птичьи песни, что в шелест камыша над Лоркиной головой, что в едва слышный шепот речной воды. А на полпути, Лорка поняла, что любимая, плетеная в десять рядов по маминому узору опояска из красных и белых нитей, осталась лежать в траве.

Брат обнаружился не доходя до мостков, в зарослях камыша и осоки. Он стоял по колено в воде и что-то увлеченно рассматривал, одна из штанин, которые он подвернул, перед тем как в воду лезть, раскрутилась и намокла.

– От такой охраны пол-избы вынесут и за второй вернутся. Свистун.

– Тихо ты, гляди вон! – и пальцем ткнул.

Серая лошадь стояла неподвижно, расплескав гриву по воде, но ушами на звук дернула и вроде даже глянула искоса.

– Сражева лошадь, видала! Значит, и Среброликий тут где-то, – зычным шепотом сказал Томаш, – потому и не свистел.

Лорка промолчала. Уж она-то точно знает, что он тут. Вернее, там.

– Идем, – сказала она, вытаскивая ленту из косы и повязывая сарафан под грудью, чтоб не идти в веску распустехой, а мокрая коса и так не расплетется.

– Белье где?

– Там, – Томаш махнул рукой в сторону мостков, продолжая разглядывать эльфийскую лошадь.

Лорка вздохнула и пошла дальше по тропке. Корзинка со стираным стояла в тени. От вески к мосткам спускались девки с такими же, как у Лорки, корзинками. Смеялись. Цвета старостина и две дочки бондаря Става, погодки, рыжие и в веснушках. Сзади завозился Томаш, поднял корзинку и Лорке в руки сунул.

– Держи, ленту спрячь, а то углядят, что опояски нет, засмеют. А то и сплетню пустят. На пя́точке оставила? Сбегать?

– Не надо, домой идем.

– Лорка, ты тут! – первой заговорила Цвета, – А вас отец искал.

У Цветы в черной косе была новая лента, алая с золотом, с чужим узором, люди такой не плетут, и статная старостина дочка все время косу рукой поправляла и ленту оглаживала. Она красивая была, Цвета, высокая, яркая, губы алые, большие синие глаза. Знала, что красива, вот и не сомневался никто.

– Идем же, – братик дернул за руку.

Пошли к веске. Шагов через пяток Лорка оглянулась, будто ей в спину камень бросили. Стася с Галёной смотрели в след, переговаривались и хихикали. Цвета просто смотрела, словно знала про нее что-то злое и радовалась.

– И чего надулась? Дуры они, – попробовал утешить сестру Томаш, но та только плечом дернула. Подсыхающая сорочка неприятно стягивала кожу, поочередно вспоминались то наглые глаза бесстыжего элфие, то тяжелый Цветин взгляд. А еще слова, что на торжке слышала, из которых выходило, что из каждого рода с прибывшими уйдет один человек, не старый, но и не ребенок. Отец уже почти в осени, Томаш мал, а ей только в следующее девятидневье, на третейник, восемнадцать будет. И как быть? Если отца возьмут, как они с Томашем тогда? А как не отцу, а ей выпадет? И холодно становилось и страшно, потому что сказали, тарм хаелле, значит, до конца жизни, навсегда.

Вот уже и сад. Томаш снова яблоки ел. Еще живот прихватит, возись с ним потом, но Лорка смолчала. Тягучие мысли возились в голове по кругу снова и снова, и было жаль оставленную у реки опояску.

У плетня за садом стоял отец.

– Эльфьи сказки, что привез, где? – спросил он.

– В сундуке, под исподним, – сказала Лорка и глаза опустила. Опять отберет?

Отец развернулся и быстро пошел к дому, пришлось едва не бежать, чтоб следом успеть, – шаг у охотника был широкий. Но они только-только во двор ступили, и к калитке подошли два Стража. В доспехах и масках, как и в Уложении писано: всякому стражу надлежит безликому быть ибо закон и возмездие лика не имеют.

Глава 4

Лорка влетела в хату, бросив корзину с бельем в сенцах. Юркнула в комнату, где отгороженные навесной ширмой стояли две кровати, ее и Томаша. Была в комнате еще одна, родителей, но как мамы не стало, отец на печь перебрался и в комнату почти не ходил. Было за ширмой два сундука. В одном Лоркино приданое лежало и одежка нарядная к праздникам, в другом – нижние рубашки и прочее всякое, и Томаша нательное тут было, пока дите еще. Книжка была под братниными одежками, но Лорка про книжку не вспомнила. Переоделась быстро и косу переплела. Наспех кривовато вышло, да и пусть.

Когда Страж вошел, она уже ждала у порога с ковшиком холодной воды и чистым полотенцем.

Обе двери, что в сенцы, что в хату, были нараспашку, и Лорка видела замершего у крыльца отца и стоящего рядом Томаша. Глаза у брата были круглые, что сливы, и брови задрались, так ему любопытно было. Хорошо, рот не открыл.

– Войди, тин элле, будь гостем сейчас и другом после²², – сказала Лорка на элфиен’рие и ковшик протянула. Страж, забывшись, куда и зачем пришел, взял, маску приподнял, губами к краю приложился и замер, потрясенный, но уже успевший коснуться поднесенной воды, а потому предостережение, прозвучавшее сзади, опоздало. Теперь он не мог причинить вреда роду, принявшему его в своем доме, ни словом, ни делом.

– Кто тебя научил это сказать! – серебро смотрело на Лорку черными провалами, когтистая латная перчатка сгребла за ворот и приподняла над полом. Это тот, другой, что шел следом. Маска глушила звуки, и голос элфие звучал почти, как человеческий. Почти, потому что все внутри онемело, и затылку было холодно, словно в Лоркиной голове копошился кто-то склизкий.

– Отвечай, – и встряхнул. Высокий, плечи широкие. Лорка против него, как мышь была. Она моргнула и попыталась ответить, только из сдавленного воротом горла один сип вышел. Тогда ее отпустили.

Лорка покосилась на первого, того, который воду из ее рук взял. Элфие застыл у распахнутой двери и руку вытянутой держал поперек входа. В сенцах стоял отец с белым лицом, кулаки его были сжаты и вены на шее вздулись, ярился, а поделать ничего не мог.

– Говори, – велел, словно в прорубь макнул, высокий.

– Никто, – пискнула Лорка, – сама.

Но Стражу уже было все равно. Он окинул взглядом хату, и, хоть маска на нем была, Лорке показалось, что элфие поморщился брезгливо. Оглянулся на другого Среброликого и что-то зло сказал. Лорка таких слов не знала.

– Выйди, – сказал он, и она юркнула к двери, прошмыгнула под рукой и прижалась к отцу.

Тот выдохнул и будто обмяк, тяжелая ладонь прошлась по макушке:

– Во двор иди, к малому.

Лорка кивнула, а выходя, оглянулась и увидела, как второй Страж, опять говоря непонятные слова, – ругался, наверное, – открыл дверь в комнату пинком ноги. Потом она уже была на крыльце, и в юбку клещом вцепился Томаш.

За изгородью стояли. Свои, весковые. Лорка узнала тетку Юну, бондарь и его рыжие дочки тоже были, и Цвета, и Гринь с двумя дружками. Можно подумать, тут скоморохи приехали… Еще бы семки лузгать начали… А бабка Лилья, вредная и злоязыкая, как раз и лузгает.

– Лорка, что там? – шепотом спросил Томаш, он испуганно прижался к боку, а одним глазом все одно через раз в хату зыркал, но в сенцах отец стоял, и видно ничего не было. Только слышно.

Страж не деликатничал, переворачивая лавки и в сундуках роясь, что-то падало, звенело и раскатывалось, и будто разбилось что-то. Будет потом работы порядок наводить. Затем все стихло. Странная то была тишина. Будто только для нее, Томаша, отца и Стражей, что в доме были.

Первым вышел отец и встал рядом. Лорка потянулась, не глядя, и взяла его за краешек рубахи, страшно было и хотелось к кому-то большому и сильному припасть, вот как Томаш к ней. Но она не стала.

Затем вышли Стражи. У того, что Лорку хватал, в руках была книжка.

Обложка была из мягкой кожи, а по ней вились тисненые золотом лозы и эльфийские литеры. Книжка звалась «Эльвие́н Элефи́ Халле́» – «Песни Детей Весны». На каждой странице была цветная картинка, яркая, в витой рамке. Новая история, или стих, или баллада начинались с большой алой с золотом буквицы, отрисованной так тщательно, что можно было лучину только буквицу эту разглядывать. Лорка книжку прочла всю, еще ту, старую. Она не сказала бы, сколько раз, но много, потому что многое помнила на память. Про то, как у элфие принято гостей встречать, там тоже было.

– Каан даэро²³, – сказал Страж, и слова льдинками раскатились по двору. – Вина доказана. Прими, что должно.

Отец выпростал рубаху из Лоркиной руки и вышагнул вперед.

– Сколько тебе полных лет? – спросил Среброликий, книгу он сунул тому, первому.

Отец подобрался, Лорка поняла, что правду он не скажет, назовет время в край лета, хотя было Дамьяну уже четыре дюжины. Толкнулось сердце в груди: она сейчас будто на развилке стояла и выбрать нужно…

– Летʹинне, тин элле, аста ми²⁴. Меня возьми.

– Берешь его вину? – произнес Страж и подошел так близко, что Лорка почуяла его запах, сладкий и терпкий, как гвоздика. Когда он ее за шиворот хватал, было не до запахов, а тут вдруг. На груди, поверх серебристых с тонким орнаментом лат, лежала коса странного цвета, будто темное золото, но выцвело, а волосах нитка черная вплетена.

– Беру, – сказала Лорка, глядя на эту косу.

– Лорка, – выдохнул Томаш, а отец просто смотрел, и его глаза стали мертвыми, как тогда, когда мамы не стало.

– Вие́н айте́. Слово сказано, – уронил из-под маски Среброликий, текуче развернулся и пошел со двора.

Другой Страж отправился следом, но прежде, чем выйти, обернулся:

– Завтра, час после рассвета. За тобой придут.

И уже только потом Лорка снова стала слышать людей за изгородью и даже лица их различать. Гринь теперь стоял один и ближе, и его лицо было похоже на отцово, такое же неподвижное, будто мертвое.