Мари Бенедикт
Леди Клементина Черчилль
II
Глава шестая
15 ноября 1909 года
Бристоль, Англия
Я иду легко. С каждым шагом вперед скованность беременности, сами роды и долгое, порой одинокое восстановление после всего сползают как ненужная кожа. Конечно, я слышала, как другие женщины описывают родовые муки, но пока не испытала сама, я не могла и представить, насколько разными они могут быть. Теперь я знаю. И с каждым шагом я оставляю их позади. Я снова вместе с Уинстоном в работе, которую мы с ним сделали частью нашего брака.
Идя по проходу к ступенькам из вагона на перрон, где на вокзале мы встречаемся с местными политиками, я принимаю образ жены, который Уинстон требует от меня. Я решительно настроена вернуться к единому целому, которым мы были со дня нашей свадьбы дома и на работе. Пока моя беременность не помешала. Я помню слова его августовского письма, полученного, пока я приходила в себя в поместье Блантов в Сассексе после рождении Дианы Джули: «Выздоравливай, моя Кошечка, поскольку мне понадобится твоя помощь на предстоящих выборах. У меня для тебя припасена ключевая роль». Его слова укрепили мою решимость, ускорили мое выздоровление и теперь толкают меня вперед.
Таких моментов долго ждешь. После рождения Дианы я некоторое время провела одна ради восстановления, сначала в Сассексе в поместье Уилфрида Скавена Бланта[24] Ньюбилдингз, а затем в Олджерли-парк в Чешире, в поместье моего кузена Стенли, оставив малышку в Лондоне под опекой няни и под присмотром Уинстона. Я полагала, что после возвращения немедленно вернусь к роли политической поверенной и спутницы в обществе. Я и правда готовилась к этой роли во время восстановления, старясь быть в курсе текущих событий и изучая десятки политических книг, которые выдал мне Уинстон, включая головоломную «Жизнь пчел»[25]. Но когда я вернулась в конце августа в наш новый дом на Экклстон-сквер, я обнаружила, что Дженни проникла во все стороны ежедневной жизни нашего дома, а также в обычную жизнь Уинстона и Дианы – от меню до распорядка уборки, от убранства нашего нового дома до режима сна Дианы, от гардероба Уинстона до списка приемов. Освобождение от ее следа – и в конечном счете ее самой – заняло несколько недель, да и тогда мне удалось достичь цели лишь потому, что ее муж, Джордж Корнуоллис-Уэст, вызвал ее.
Но отъезд Дженни совпал с отъездом Уинстона. Германский кайзер Вильгельм II вызвал моего мужа в длительную поездку для военной инспекции и посещения немецких бирж труда. Сразу после возвращения Уинстона с континента избиратели потребовали его присутствия в Данди. Когда он вернулся в Лондон после всех поездок, его поглотили заброшенные парламентские дела, и вскоре я услышала, что Вайолет Асквит начала сопровождать отца на митинги в надежде встретиться с Уинстоном. Я была бессильна помешать Вайолет, но понимала, что должна вернуть себе свое место рядом с мужем.
В Лондоне стояла удушливая жара – слишком жарко для ребенка, потому я предложила: я перебазируюсь в Крест-отель в Сассексе с Дианой и няней, а он будет в одиночку навещать нас по выходным. Живописные пейзажи вокруг отеля, напоминающие Шотландию, создавали манящий фон для страстных ночей Кошечки и Мопса и для обсуждения политических вопросов днем, только между нами.
Уинстон сменил Дэвида Ллойд Джорджа на посту главы председателя совета по торговле и формально, и по сути. Мы с Уинстоном были полностью согласны в том, что либеральные программы социального обеспечения Ллойд Джорда должны продолжаться. Мы вдохнули новую жизнь в планы по улучшению условий труда и созданию бирж труда и пенсий для рабочих, и когда Уинстон возражал, что единственным способом субсидировать эти программы будет налог на роскошь и землю в ущерб его аристократическим друзьям и членам семьи, я убеждала его не отказываться от своих убеждений. Мы согласились, что каждый должен вложить свою долю.
Единственное наше политическое разногласие в эти долгие сассекские вечера проистекало из влияния, которое оказали недавние кампании суфражисток на публичную поддержку Уинстоном избирательного права для женщин. Их воинственные акции, подстегиваемые Женским социально-политическим союзом, включали битье стекол в правительственных зданиях и магазинах, поджоги домов, нападения на государственных служащих и даже взрывы общественных зданий. Хотя я не оправдывала действий суфражисток, я продолжала поддерживать избирательные права для женщин, и Уинстон волновался, что разочаровал меня. Я понимала, что, по его мнению, поддержка суфражисток есть поддержка их тактики, поэтому я вытянула из него обещание пересмотреть проблему избирательного права для женщин, если они откажутся от своих нынешних методов.
Но когда я насовсем вернулась в Лондон вместе с Дианой и няней, время, когда Уинстон бывал в поездках или работал в парламенте, казалось просто бесконечным. Я одна заканчивала обустройство нашего нового дома на Экклстон-сквер, обороняясь от вмешательства Дженни и оставляя Диану под присмотром няни или Гуни, которая недавно родила мальчика. Я чувствовала себя одновременно перегруженной своими обязанностями и изолированной от Уинстона и центра политической работы. Наконец, я поняла, почему моя мать считала, что детей надо держать на расстоянии, вплоть до того, чтобы найти дом для нас и нашей гувернантки рядом, но отдельный. Я начала задаваться вопросом, почему никто не рассказывал мне, что материнство подходит не всем женщинам. Не то чтобы я не любила Диану. Любила, но забота о ребенке опустошала меня. Когда Уинстон, наконец, вызвал меня для помощи для переизбрания в парламент в начале ноября, это было как помилование.
Прежде, чем я успеваю выйти из вагона, Уинстон тянет меня за руку сзади. Жесткая темно-синяя юбка моего дорожного костюма шуршит, и я оборачиваюсь навстречу знакомой полуулыбке моего супруга. Он привлекает меня к себе, чтобы поцеловать и шепчет:
– Эта поездка – первая с тех пор, как мы были по-настоящему одни в Италии.
Я хихикаю при его намеке на тот факт, что я забеременела во время нашего итальянского медового месяца, и к моменту нашего возвращения в Англию нас уже было трое.
– Как я хочу вернуться туда, – дышу я ему в шею.
– Если бы важные государственные дела не требовали нашего внимания, – отвечает. Хотя в его голосе слышны нотки тоски, я знаю, что на самом деле он живет этими «государственными делами» и жаждет всегда быть в центре государственных событий. – Но поскольку они требуют, я счастлив, что ты со мной. Ты очень поможешь мне, Кошечка, победить на выборах. Это будет наш первый политический триумф.
Взявшись за руки, мы выходим на перрон станции Бристоль Темпл Мидз. Интерьер вокзала не имеет ничего общего с величественной тюдоровской красотой его фасада, который мы заметили, подъезжая. Оживленный вокзал с пятнадцатью путями, из которых восемь пассажирских, кишит торопящимися туда-сюда людьми. Из-за толпы нам машет группа людей.
– Посмотри туда. Это наверняка представители Якорного общества[26], которые отвезут нас в Колстон-холл, – предполагает Уинстон. Мы протискиваемся сквозь толпу к избирателям, которые отвезут нас в аудиторию, где Уинстон выступит с речью, и где состоится моя первая публичная дискуссия, к которой я очень готовилась. Всеобщие выборы в предстоящие месяцы означают, что кресло Уинстона в парламенте под угрозой, и он планирует на этом событии представить меня как часть своей избирательной кампании. Я должна поддержать не только его парламентские претензии, но также планы правительства Ллойд Джорджа, особенно широко обсуждаемый Народный бюджет[27].
Я киваю, и мы вместе идем к этим джентльменам. Я держу Уинстона под руку и чувствую гордость от того, что я рядом с ним и участвую в важном деле на благо страны. «Представить только», – думаю я, на миг застыв. Мой муж, совета которого просят как короли, так и кайзеры, ищет моего совета и полагается на меня в своей кампании и принятии политических решений. Я все меньше волнуюсь насчет желания Вайолет привлечь его внимание, даже когда она подкатывает к нему на публичных мероприятиях, ведь ко мне – не к ней – он обращается за руководством.
Уинстон и эти люди представляются друг другу, и после того как беседа затихает, я говорю:
– Я чрезвычайно уважаю деятельность вашего общества по помощи беднякам и старикам в округе Бристоля.
Уинстон одобрительно кивает, но мужчины удивлены. Моими словами или тем, что я вообще заговорила? Жен политиков редко видят и еще реже слышат. Те, с которыми я встречалась, словно культивировали незаметность, предпочитая компанию равных себе политическим креатурам, с которыми работали их мужья. Но я хочу играть более значительную роль, чем мои предшественницы и современницы, и Уинстон подбадривает меня – нет, требует, чтобы я взяла на себя более высокую роль, какой бы непривычной она ни была.
Какой женой политика я стану после сегодняшнего ланча? Пока я обдумываю варианты, а мужчины обсуждают логистику, я вижу молодую женщину, которая целенаправленно идет по перрону. Она одета в форму суфражистки – белую блузку, галстук и черную юбку, я так сама некогда одевалась, когда работала репетитором французского в Беркхэмстеде. Кажется, она направляется не к какому-то поезду, а к нам. В ее правой руке какой-то длинный, непонятный предмет.
Что она делает? Конечно же, она идет не к нам, а бежит на поезд. Все эти разговоры о суфражистках и их угрозах довели меня до грани. Меня охватывает страх, но я не хочу показаться типичной истеричкой. По крайней мере, мужчины не обеспокоены. Кажется, они даже не замечают эту женщину.
Прежде чем я успеваю привлечь внимание к этой женщине, она бросается к Уинстону. И когда дама взмахивает тем предметом, что был у нее в руке, она выкрикивает:
– Это за всех женщин во всем мире!
Только тогда я осознаю, что у нее в руке плеть. Щелкнув ею в воздухе, женщина умело взмахивает и бьет Уинстона по груди. Когда она снова заносит руку, он пятится.
Неужели никто не поможет? Собирается толпа, но никто не спешит на помощь Уинстону. Мужчины из Якорного общества не двигаются, только ахают. Поначалу и я цепенею от шока, но затем я вижу, что эта женщина – несомненно, суфражистка – теснит Уинстона к перрону, к путям, по которым приближается поезд. И я понимаю, что, если не вмешаюсь, мой муж упадет на рельсы, под поезд.
В действие вступает инстинкт. Я перепрыгиваю через груду багажа, наваленного передо мной, и вклиниваюсь между Уинстоном и этой женщиной. Кончик плети попадает по перрону, не по Уинстону. Суматоха выбивает его из равновесия, и когда он начинает опрокидываться спиной на рельсы, я хватаю его за лацканы и тяну к себе.
Мы держимся друг за друга, пока поезд с шумом мчится мимо, и от этого несколько прядей выбиваются из моей прически. Когда я гляжу в бледно-голубые глаза Уинстона, я вижу, что он смотрит на меня в восхищении.
– Ты спасла меня, Клемми.
Благодарно обнимая мужа, я вижу свое будущее с Уинстоном. Возможно, мне еще не раз придется спасать его. Проницательный взгляд моего мужа видит все, кроме непосредственной угрозы, и мне кажется, что я смогу в дальнейшем оберегать его личное пространство и быть хранительницей и наших общих идеалов, и нашего брака.
Глава седьмая
22 июня 1911 года
Лондон, Англия
Одинокий листок бумаги летит по ветру и тихо опускается мне на колени. Я отрываюсь от текущей мимо толпы и смотрю на окаймленный красным листок в моей руке, затянутой в белую перчатку. Глянув на буквы, как печатные, так и прописные, я понимаю, что ветер украл у кого-то с трудом добытый пропуск в Министерство внутренних дел, что дает владельцу доступ к одной из пятидесяти вожделенных зрительских трибун, той, которая ближе к Арке Адмиралтейства. «Бедняга», – думаю я. Вместо того, чтобы посмотреть на парад сверху, ему придется толкаться в толпе лондонцев, собравшихся посмотреть на коронационную процессию.
Я поднимаю взгляд от билета и снова смотрю на толпу, сдерживаемую полицейским ограждением в круглых шляпах и со штыками. За этим барьером стоят лондонцы всех сословий в надежде краем глаза глянуть на короля Георга V и королеву Марию в золотой королевской карете, изысканной игрушке, в которой отправлялись на коронацию все британские короли с 1760-х годов. Люди терпеливо смотрели на прохождение двух отдельных длинных процессий – четырнадцати карет для иностранных царственных семей и пяти парадных ландо для британской королевской семьи, разделенных конными взводами, лейб-гвардейцами и королевской конной гвардией – прежде чем успела появиться третья процессия государственных чиновников, наша процессия. Этим непоколебимым патриотичным лондонцам придется еще потерпеть и смотреть на нас, пока не появится двадцать пятая, последняя карета.
В этой карете с открытым верхом едет новый министр внутренних дел, самый молодой из тех, кто занимал этот важнейший государственный за последние сто лет, Уинстон, и рядом с ним я. Мы едем по широким улицам Лондона, каретой правят два роскошно одетых кучера и тянут ее две безупречно ухоженные каурые лошади. Мы приближаемся к высоким башням западных ворот Вестминстерского аббатства, где пройдет коронация. Открытый верх позволяет увидеть тысячи воодушевленных британцев, а им – нас.
Хотя мы ехали по этому маршруту почти час, я внезапно ощутила на себе взгляды людей. От одной мысли, что я еду в коронационной процессии у меня кружится голова, и я слегка ошеломлена и сжимаю руку мужа. Он улыбается, польщенный тем, что подарил мне такой опыт. Когда я согласилась выйти за Уинстона, я знала, что даю обещание амбициозному человеку на подъеме, но не осознавала, к каким вершинам он стремится – и каких достигнет. Меня охватывает гордость, когда я смотрю на людей, многие из которых пострадали от быстрого промышленного подъема государства в прошлом веке, и думаю о великом деле, которое Уинстон делает для них. При моей поддержке он закрепил стандарты безопасности и надлежащих условий труда для рабочих и предложил закон о страховании здоровья и пособии по безработице. Мне нравится думать, что я настояла посмотреть пьесу Джона Голсуорси[28] «Справедливость», и это побудило его добиваться больших социальных реформ, чем раньше. Если бы только вопрос суфражисток мог решиться так же легко, мы были бы в полной гармонии.
Ветер поднимается снова, шелестит перьями моей большой шляпы. Когда я хватаюсь за поля, Уинстон тоже придерживает свою громоздкую треуголку. Когда ветер утихает, я разглаживаю юбку моего бледно-голубого шелкового платья, вышитого серебряной нитью, и оцениваю состояние редко носимой Уинстоном формы Королевского флота, в которой он выглядит одновременно и красиво, и неуютно. Мы не можем позволить, чтобы хоть одна складочка или помятость испортила наш внешний вид в такой значимый день.
«Как чудесно мы смотримся», – думаю я. И все же величие этого дня контрастирует с реальностью моей обыденной жизни. Если подумать, то всего три часа назад я нянчила нашего очередного ребенка в доме на Экклстон-сквер, малыша Рэндольфа, или Жевуна, как мы с Уинстоном любим его называть, с растрепанными волосами и наполовину надетым платьем. Малышка Диана звала няню, но ей пришлось удовлетвориться поглаживанием по головке, поскольку из-за недостатка слуг няне приходится выполнять несколько ролей, и это одна из причин, почему няни у нас долго не задерживаются. Диана привыкла всех их называть Нанни. Я мало думала о деньгах, когда согласилась выйти за Уинстона, зная, что его состояние будет больше, чем то, от которого зависела я в юности, и, конечно, у него были связи с Мальборо и дворцом Блейнхейм. Поэтому я не беспокоилась. Благородная кровь Уинстона дает много связей, но не денег, и как домохозяйка я должна управлять домом высшего класса на средненькое жалованье министра внутренних дел. Только после свадьбы я это поняла. Мы держимся на плаву – но едва-едва – благодаря книгам и статьям, которые пишет Уинстон, чтобы обеспечивать наш доход, поскольку ни у кого из нас нет семейных денег, как у большинства равных по происхождению Уинстону.
Меня начинает трясти от сдерживаемого смеха. Пропасть между моим состоянием утром и величием моего внешнего вида так широка, что никто в такое бы не поверил, особенно те, кто видел меня выступающей с речью рядом с Уинстоном или от его имени во время политических мероприятий. Но я не должна позволить неприличному гоготу вырваться из моей груди и перебираю в голове серьезные темы, чтобы отвлечься.
– Что такое, Клемми? – шепчет Уинстон.
– Ничего, дорогой. Полагаю, нервы сдают не вовремя.
Более громким и суровым голосом он снова напоминает мне:
– Клементина, от сегодняшнего дня многое зависит. Я полагаюсь на тебя.
Этот выговор бесит меня, как и то, что он называет меня моим формальным именем. Я ему не ребенок. Он что, правда считает, что я разочарую его? Он забыл, как усердно я последние три года готовилась работать вместе с ним? Несмотря на две беременности и изолированность я продолжала изучать стопки политических книг и ежедневные газеты, которыми он заполнял мое обрывочное образование до того, как я начала посещать Беркхэмстед. В самые свободные периоды между беременностями я избавлялась от своей природной неразговорчивости – точнее, моей иногда деструктивной нервозности, оттачивая мои навыки разговорной речи, вела первую кампанию для Уинстона и потом встречалась с группами рабочих на мероприятиях Либеральной партии. И все это время я принимала гостей так, как должно принимать в доме президента совета по торговле и позже министра внутренних дел, подавая дорогое шампанское «Поль Роже» которое Уинстон очень любит, как бы это ни было накладно для нашего маленького бюджета, вполовину меньшего, чем нужно для подобных ролей, при сокращающихся гонорарах за книги Уинстона. Я сотни раз сглаживала ситуации за нашим обеденным столом, когда его поведение было оскорбительно, я завязала теплые отношения, которые сослужат ему хорошую службу. Эта Вайолет с длинным лицом и узкими глазами, которой, как я знаю по личному опыту, не хватает утонченности. С ее кусачим характером никогда бы не достигла такого за столь короткое время, если бы вообще достигла. Я делала все, что было в моих силах, чтобы создать домашнюю жизнь его мечты и стать политической напарницей, в то же время родила ему двух детей и быстро оправилась после родов.
Как он смеет меня недооценивать!
Я редко гневаюсь, но уж если меня охватывает гнев, то он вырывается почти бесконтрольно. Хотя я и сознаю, что на нас смотрят тысячи глаз, злые слова готовы сорваться с моих губ.
Глядя на меня, Уинстон осознает свой промах и быстро берет меня за руку.
– Прости, Котик. Я знаю, что ты понимаешь важность нынешнего дня. Важность твоей роли, – его голос, обычно такой твердый, звучит смиренно. Он понимает, что зашел слишком далеко.
Но я вижу, что раскаяние не заставило его утратить контроль над языком. Он знает, что мое домашнее имя смягчит меня. Я хочу зацепиться за свое негодование, но сегодня у нас куда более высокая цель. И все же я не отвечу на его грубость нежностью; не будет ему Мопсика.
– Я рада это слышать, Уинстон. Прошу больше не сомневаться во мне.
Он морщится от моих слов и своего формального имени. Хотя на людях Уинстон держится чересчур уверенно, в личном общении он жаждет умиления и бескорыстного тепла. В юности ему недоставало родительской любви, и внутри у него образовалась пустота, которую постоянно надо заполнять. Но я не могу винить его в этом, поскольку я такая же и требую того же от него.
Я отворачиваюсь от его умоляющего взгляда и смотрю, как наша карета приближается к Вестминстерскому аббатству, где пройдет коронация. Мы подъезжаем к пристройке, возведенной специально для этого события и в том же архитектурном стиле, что и аббатство. Вместе с членами королевской фамилии и прочими высокопоставленными гостями мы выходим из кареты под арку пристройки и скрываемся от глаз толпы.
Перед нами стоят пары знаменитых гостей, ожидая своей очереди войти в аббатство. Мое внимание привлекает знакомый профиль, и я пользуюсь случаем незаметно рассмотреть Вайолет, которая присутствует на коронации как гостья своего отца. Она в платье, соответствующем по оттенку ее имени[29], ее волнистые каштановые волосы забраны назад в неожиданно идущем ей стиле, более подходящем, чем ее обычный строгий шиньон. Словно ощутив мой взгляд, она оборачивается и обжигает меня злым взглядом. Я подавляю свой гнев по поводу ее непрекращающихся попыток навязаться моему мужу и вместо этого мило ей киваю. Я никогда не позволю себе показать прилюдно, что ее присутствие меня раздражает.
Я перевожу взгляд на гостей, пытаясь понять, кто из них те высокие французские почетные гости, с которыми Уинстон хочет, чтобы я поговорила. Недавно, несмотря на то, что он занимается внутренними делами, фокус его интересов сместился с внутреннего фронта, на котором Британия пребывала в долгом периоде спокойного изобилия, на международную сцену. Этой весной возникла напряженность между Францией и Германией, когда Франция, у которой было соглашение с Германией по поводу господствующих интересов Франции в Марокко, развернула войска в Агадире, где вспыхнул мятеж, а в ответ Германия стала грозить военными действиями, если не получит территориальных компенсаций. Уинстона давно беспокоили усиление Германии и ее имперские устремления, и эта недавняя агрессия встревожила его. Он тревожился, что Тройственная Антанта, трехсторонний союз между Францией, Британией и Россией, может оказаться недостаточно сильной перед лицом германского экспансионизма. Уинстон был уверен, что любые связи, которые мы могли бы установить с ведущими французскими игроками, могут оказаться неоценимыми в укреплении этих отношений, и он хотел, чтобы сегодня я использовала свой превосходный французский с пользой.
Неожиданное появление вдалеке леди Сент-Хелиер отвлекает меня от моей задачи. «Как же давно я не виделась с моей старинной благодетельницей, – думаю я, – и сколько же изменилось с тех дней, когда она ввела меня в общество». Словно подслушав мои мысли, она оборачивается ко мне и одаряет меня удовлетворенной улыбкой, словно довольна своей работой, и мы обмениваемся любезностями и новостями.
Возвращая меня к настоящему, Уинстон сжимает мою руку, кивает в сторону элегантно одетой пары, входящей в аббатство где-то за шесть пар до нас. Моя задача стоит передо мной, и я не провалю ее. Я не допущу поражения.
