Мари Хермансон
Чумной остров
3
На следующий день рано утром Нильс приплыл в поселение подбирал на патрульной лодке вместе с двумя внушительного вида портовыми полицейскими. Когда они медленно выплыли из ивовых занавесей, Гуннарссон увидел, что на этот раз на причале бегала и лаяла уже целая стая собак. Людей же вообще не было видно.
Они приближались к пустому причалу. Когда собаки увидели, где собираются пришвартовать лодку, все они бросились туда. Их лай привлек еще нескольких лохматых собратьев, выскочивших из убежищ между хижинами.
Полицейские сидели в лодке, ожидая, что кто-нибудь из подбирал выйдет к ним навстречу. Но никто не выходил.
– Не слишком-то рано они просыпаются, – заметил полицейский постарше и сплюнул в воду. Его длинные светлые усы свисали с верхней губы, как пучки соломы.
– Не очень-то поспишь при таком лае, – парировал Нильс.
Он встал на лодке в полный рост, сложил ладони рупором вокруг рта и попытался перекричать собачий лай:
– Бенгтссон! Мы хотим с вами поговорить! Бенгтссон!
Полицейские, хмыкнув, переглянулись.
– Можем воспользоваться случаем и сделать в поселении обыск, раз уж мы все равно тут, – предложил тот, что помладше. – Вчера с парома у Гуллбергскайа утащили кокс на топливо, четыре мешка.
– На это нам приказ не давали, – возразил Нильс. – Бенгтссон! – снова крикнул он.
Никакого результата.
– Бенгтссон не из тех, кто появляется, когда его зовут, – произнес старший полицейский.
– Тогда нам нужно пойти и постучаться, – предложил Нильс тоном более уверенным, чем он себя чувствовал.
Он подвел лодку поближе, чтобы сойти на причал. Собаки тут же поняли его намерения, сбились в кучу и свесились над краем причала. Нильс поднял взгляд и увидел разинутые пасти и острые зубы. Ему невольно подумалось о служебном оружии во внутреннем кармане пиджака, взятом по совету Нурдфельда.
Вдруг собаки замолкли, подняв уши кверху и уставившись в сторону протоки. Нильс тут же услышал звук приближающейся моторной лодки. Собаки начали бегать туда-сюда и лаять то в сторону протоки, то в сторону Нильса и полицейских, словно не понимая, на чем им сосредоточиться.
Шум мотора становился все слышнее. Вскоре сквозь ивовые занавеси выплыла шлюпка. На корме стояла высокая худая женщина. В одной руке у нее было рулевое весло, а другой она раздвигала ветви ивы, щурясь от утреннего солнца. Картина была столь неожиданна и прекрасна, что даже собаки на минуту прекратили лаять.
Шлюпка заходила к поселению по широкой дуге. Закручивая неподвижную воду протоки в пенящиеся завихрения, она наконец пришвартовалась возле лодки полицейских. Собаки снова начали лаять.
Женщина заглушила мотор, нагнулась над бортом и прокричала:
– Что-то случилось?
Нильс представился, выкрикнув:
– Старший констебль Гуннарссон, уголовный розыск. – И, жестом указав на своих спутников, добавил: – А это мои коллеги из портовой полиции.
Полицейские чуть приподняли свои картузы. Тот, что помладше, разинул рот.
Нильсу было неловко за констеблей, не умевших вести себя подобающе. Хотя портовые полицейские в его глазах на самом деле не были настоящей полицией – скорее просто охраной в униформе.
– Нам надо задать несколько вопросов Бенгтссону, – продолжал он. – А кто вы?
Женщина улыбнулась и протянула руку через борт.
– Сестра Клара, – сказала она, пожимая руку Нильса. – Чудесное утро, не правда ли?
– Сестра? То есть монахиня, работающая с бедняками?
Нильсу всегда становилось как-то неловко рядом с женщинами, занимавшимися благотворительностью, – как с состоятельными, раздававшими корзины с едой, так и с религиозными, раздававшими брошюры с мудрыми цитатами из Библии.
– Можете звать меня и так, – ответила женщина, выбрасывая пару кранцев по левому борту шлюпки. – Еще я дипломированная медсестра. Время от времени осматриваю обитателей поселения подбирал, в основном женщин и детей. Обычно я навещаю их рано утром, когда мужчины спят после ночных приключений.
– Но сегодня, похоже, дома никого нет, – заметил Нильс, кивая на причал, где собаки с недоверием уставились на них. Лаять они перестали, но следили за каждым их движением.
– Ну это зависит от того, зачем вы приехали. – Сестра Клара нагнулась за большой сумкой из парусины. – Я должна осмотреть малыша, у него проблемы с желудком. В последний раз, когда я появилась здесь, он был худеньким и бледным, как маленький призрак. Диарея в течение четырех дней. Надо проверить, помогло ли лекарство, что я ему дала. А еще мне надо сделать перевязку одной женщине.
– Лекарство от желудка вряд ли поможет, если его запивают водой из протоки, – вставил молодой полицейский. – Этот сброд ест и пьет что попало. Вы себе представить не можете, что они вылавливают из воды: гнилые апельсины, картофельные очистки, рыбьи потроха, которыми даже чайки брезгуют… Неудивительно, что у их детей диарея. Но со временем они привыкают. Взрослые, похоже, отлично все выносят. Желудки у них луженые.
– Конечно, – мягко согласилась сестра Клара, а затем резко прибавила: – А еще у них перепонки между пальцами, как у лягушек, они воруют, как галки, и видят во тьме, как коты. Не так ли? Разве не это рассказывают о подбиралах? Но они – люди, а не звери! – выкрикнула она, глядя в упор на ошеломленного полицейского.
– Но у них есть перепонки между пальцами, – возразил тот, – уж это точно, фрекен.
– Верно, – подтвердил Нильс. – Я сам недавно видел их у парнишки, между указательным и средним пальцами.
Сестра Клара кивнула.
– Синдактилия, – сказала она. – Наследственное отклонение. Сращивание пальцев рук или ног через тонкую перепонку. Такое есть у большинства подбирал. Похоже, они от этого не страдают. Но это не значит, что они в родстве с выдрами или лягушками. Или что они хорошие пловцы. Большинство из них вообще не умеют плавать, хотя всю жизнь проводят у воды. Тут многие тонут по неосторожности – хотите верьте, хотите нет.
– Я верю вам, сестра Клара. – Нильс кивнул.
Ему все больше нравилась эта монахиня. Она не была похожа ни на раздавальщиц еды, ни на сотрудниц Армии спасения.
Сестра Клара забросила сумку на пристань и перешагнула через борт. Собаки лаяли, собравшись вокруг нее. Привязав лодку, она села на корточки и стала кормить их из пакета, вынутого из сумки. Его содержимое было похоже на какую-то требуху.
Нильс воспользовался случаем и сошел на пристань. Собаки были полностью заняты едой и не обращали на него внимания. Полицейские поспешили последовать его примеру, и все трое направились к хижине Панамы-Бенгтссона.
Нильс постучал в дверь.
– Бенгтссон! Это полиция. Мы хотим с вами поговорить.
Ответа не последовало. Рядом стояла курица, разглядывая его, склонив голову набок.
– Бенгтссон! – снова попытался он.
Попытка открыть дверь показала, что та заперта изнутри на защелку.
– Ну, такой запор нас вряд ли остановит, – усмехнулся старший полицейский и помахал ломиком, прихваченным из катера.
Небольшого усилия оказалось достаточно, чтобы отжать дверь.
Внутри халупы сидела та самая молодая мать с грудным ребенком, которую Нильс видел в прошлый раз. Младенец лежал голый на матрасе рядом. Женщина, очевидно, собиравшаяся перепеленать дитя, быстро взяла его на руки и, в испуге уставившись на трех полицейских, прижала ребенка к себе. Больше никого внутри не было.
– Не бойтесь, – успокоил ее Нильс, – нам нужен Бенгтссон. Вы не знаете, где он?
Женщина покачала головой.
Мужчины снова вышли. Не было видно ни единого подбиралы. Поселение казалось заброшенным.
Внизу на пристани сестра Клара все еще кормила собак. Никогда раньше Нильс не видел, чтобы у монашки была с собой еда для собак. Это возымело эффект: животные выглядели сытыми и отупевшими. Сестра вытрясла пустой пакет и положила его в сумку.
– Часто вы сюда приезжаете? – спросил Нильс.
– Время от времени.
Одна из собак облизала ей руку. Сестра Клара засмеялась и почесала ее за ухом.
– Вы не видели здесь хорошо одетого мужчину? В светлом пиджаке и шелковом шарфе, лет тридцати, курчавого брюнета, хорошо выбритого.
Она перестала почесывать собаку и посмотрела на Нильса.
– Похож на мужчину с гоночной лодки.
– А кто он?
– Не знаю. Он мчался на высокой скорости. Чуть не протаранил мою шлюпку, когда причаливал. «Ну и паршиво же ты швартуешься, парень», – подумала я. Вышел Бенгтссон с ружьем через плечо, и я боялась, что он засадит в этого красавчика порцию свинца. Но того, оказывается, ожидали. Я зашла к одной из женщин, а когда вышла, ни мужчины, ни лодки уже не было. Короткий, видать, был визит…
– Когда это было?
Сестра Клара задумалась.
– Как-то весной… Мне только что спустили лодку на воду. Листья на деревьях еще не распустились.
– В апреле? – уточнил Нильс.
– В конце апреля или начале мая. Ну мне нужно заняться делами, пока собаки сыты, довольны и всё еще любят меня. Так что, если вы закончили, я бы предпочла, чтобы вы отчалили. Меня не впустят в сопровождении трех полицейских. А ведь мне нужно осмотреть ребеночка с больным желудком…
– Мы как раз собирались отчаливать, – ответил Нильс и сел в лодку. – Приятно было познакомиться, сестра Клара. И, надеюсь, ребенку уже лучше.
Он поднял руку в прощальном приветствии, но она, повернувшись к нему спиной, уже шла между хижинами, неся свою парусиновую сумку.
4
– Итак, Бенгтссон соврал, – произнес Нурдфельд. – Интересно, что за дела были у хорошо одетого господина в поселении подбирал… Как мы уже отметили, не все то золото, что блестит, но сейчас единственное, от чего мы можем отталкиваться, это именно то, что «блестит».
Комиссар развернул бумагу, в которую был завернут пиджак покойного, теперь уже сухой, но испачканный коричневатым речным илом. Подержал его, чтобы Нильсу было удобнее рассмотреть.
– Хороший пиджачок, – заметил он.
Снова сложив его и вернув обратно, поднял по очереди двубортный жилет из той же ткани, что и пиджак, пару брюк в мелкую клеточку, рубашку, сиреневый шелковый шарф с пятнами запекшейся крови и, наконец, один ботинок темно-вишневого цвета с дырчатым узором на мыске.
– Первосортные вещицы. Нам с вами такие не по средствам.
– И в карманах нет ничего, что намекало бы на то, кто он? – спросил Нильс.
– Все карманы пусты; ни монет, ни билетов в кино или чего-нибудь подобного. Это довольно странно…
Нурдфельд снова завернул одежду в бумагу, перевязал бечевкой и протянул Нильсу.
– Отнесите их к портному и спросите, говорит ли ему о чем-либо эта одежда. Где она могла быть куплена, пошита на заказ или фабричного производства… в таком духе. Разумеется, я мог бы послать обычного констебля, но, мне кажется, будет лучше, если это сделаете вы, Гуннарссон. У меня такое чувство, что этот случай особый, и мне пока не хотелось бы подключать других.
– Понятно… А нет ли какой-то ясности в местонахождении убийцы с фортепианной струной?
– Пока нет. Зовут его Арнольд Хоффман, и он сущий монстр. Помещать его вместе с другими осужденными нельзя, а тюремная охрана его страшно боится. В течение нескольких лет Хоффмана перебрасывали из тюрьмы в тюрьму или в дурку. Тюремные начальники утверждают, что он психически болен и должен находиться в психбольнице для осужденных. А начальство таких больниц утверждает, что голова у него отлично варит и что место ему в тюрьме. Где именно он находится сейчас, мне пока не удалось выяснить. Но если б он сбежал, это точно было бы известно.
* * *
Нильс отправился в путь, закрепив на багажном сиденье велосипеда большой сверток с одеждой. Он начал с магазинов мужской одежды попроще, почти полностью перешедших на вещи фабричного пошива, а затем переключился на ателье одежды на заказ. С седьмой попытки, когда Гуннарссон обратился в богатое традициями семейное предприятие, уже полвека обслуживавшее общество судовладельцев и клиентов, подвизавшихся в оптовой торговле, его усилия наконец увенчались успехом.
Когда старший констебль распаковал свой сверток на прилавке, опрятный закройщик слегка отпрянул в ужасе, а аккуратно зачесанные с безупречным боковым пробором волосы пришли в легкий беспорядок.
– Но одежда… совершенно испорчена! – воскликнул он.
– Она была на покойнике, найденном на реке Севеон, – пояснил Нильс. – Мы пытаемся выяснить, кто он. Может быть, вы дадите нам какую-то зацепку?
– Вы нашли его в Севеоне? Какой ужас!
Нильс согласно кивнул.
– Я и платка носового не намочил бы в Севеоне, – заверил закройщик с гримасой отвращения. – Вода там страшно грязная. Фабрики сливают туда все, что угодно… Просто помойка.
– Его нашли выше по течению, подальше от фабрик.
– Ну там, возможно, и почище. Но все же… – Закройщик посмотрел на пиджак и покачал головой. – Какая жалость! Шевиот такого качества не достать, если у вас нет специальных связей. Я свой заказываю в Лондоне. – Понизив голос, он доверительно добавил: – Через старые контакты моего отца на Сэвил-роу[1].
– Хотите сказать, что именно вы пошили пиджак? – спросил Нильс.
Закройщик посмотрел на него удивленно и обиженно.
– А кто же еще? Отца моего уже нет в живых. Уж не думаете ли вы, что кто-то другой в городе способен на такую работу? Ясно, что я.
– А вы не помните, кто был заказчиком?
– Если мне память не изменяет, это был директор Викторссон.
Стараясь как можно меньше прикасаться к вещам, закройщик осмотрел остальную одежду. Подцепил шелковый сиреневый шарф двумя пальцами, как пинцетом, и внимательно осмотрел, а затем, грустно вздохнув, дал ему упасть в кучу одежды.
– Да, это был он.
– Викторссон? – заинтересованно переспросил Нильс. – А как его имя?
– Мы не обращаемся к клиентам по имени, используем лишь титул и фамилию.
– Но, может быть, у вас есть его адрес или номер телефона?
– В этом не было нужды – директор Викторссон сам приходил сюда и забирал одежду.
– А что-нибудь еще вы о нем знаете? Например, директором какого предприятия он был? В какой отрасли? – продолжал Нильс.
Закройщик на секунду задумался и покачал головой.
– Нет, не знаю. Насколько мне известно, он был бизнесмен, селф-мейд-мэн. Похоже, богатый… Значит, он умер? В реке Севеон? Как печально… Он так следил за тем, чтобы выглядеть прилично! Всегда хотел самое лучшее. По моей рекомендации отдавал стирать рубашки в фирму «Нимбус» – единственную прачечную, которой можно доверять, когда речь идет о рубашках такого качества. Хотя, – добавил закройщик со скорбью во взгляде, – такое уже никак не отчистишь.
– Большое спасибо за помощь, – поблагодарил Нильс, снова укладывая одежду в сверток.
– О, не столь уж многим я смог помочь, – с сожалением ответил закройщик. – Но вот это пальто, что на вас, – глаза его вдруг зажглись, – вот тут я точно мог бы вам помочь. Мы получили отличные габардиновые плащи именно такого типа. Я мог бы показать вам несколько…
– Очень любезно с вашей стороны, – поблагодарил Нильс, – но, боюсь, они не для моего кошелька.
– Понимаю, понимаю, – согласился закройщик. – Но вот с этой шляпой на вас, – он сделал изящный жест в сторону его головного убора, – ваше пальто не кажется таким уж поношенным. Коричневый цвет вам идет.
* * *
Косматый белый пес со сложенной рубашкой в пасти украшал вывеску прачечной «Нимбус» с надписью «Сотни, нет – тысячи – клиентов довольны нашей стиркой и глажкой. Выбирая «Нимбус», вы получаете потрясающий результат!» Фирма явно нанимала рекламное бюро. И результат был действительно потрясающий.
Едва Нильс успел сформулировать свой вопрос, как расторопная приемщица начала листать книгу записей клиентов, одновременно отдавая указания в сторону внутренних помещений, скрытых паром, и принимая заказ клиента по телефону. Прижимая трубку телефона к уху, она что-то быстро записала на клочке бумаги и протянула Нильсу.
Вскоре тот уже катил на велосипеде по адресу, куда доставлялись рубашки директора Викторссона. Для статуса директора адрес был явно непримечательный.
На стук в дверь квартиры никто не ответил.
– Вам нужно это оставить? – спросила женщина в кофте и тапках позади него на площадке, показывая на сверток у Нильса в руках – оставить его на велосипеде полицейский не решился. – Директор Викторссон уехал по делам, – пояснила она, не дожидаясь ответа Нильса на свой вопрос. – Я могу сохранить пакет для него, это у меня он снимает квартиру.
– Очень любезно с вашей стороны, – сказал Нильс, – но было бы лучше, если б вы отперли дверь. Я из полиции. У нас есть основания считать, что с директором Викторссоном случилось несчастье, и мне необходимо войти в его квартиру.
Ошеломленно взглянув на его полицейский значок и кивнув, квартирная хозяйка быстро сходила за ключом и впустила полицейского.
Вкус Викторссона «ко всему наилучшему», очевидно, не включал меблировку квартиры. Она была обставлена по минимуму. С хозяйкой в качестве любопытного наблюдателя Нильс провел быстрый осмотр.
В гардеробе висели несколько отлично сшитых костюмов и рубашек. Однако трусы в ящике комода оказались заношенными и с дырками по швам. В кухонном шкафчике нашлись пакет овсянки, банка селедки и несколько сухарей.
– Он ест чаще всего в ресторанах, – пояснила хозяйка, прислонившись к дверному косяку, скрестив руки и безотрывно следуя взглядом за Нильсом.
– Вы сказали, деловая поездка, – произнес тот, закрывая дверцу кухонного шкафчика. – Не знаете, куда он собирался?
– Понятия не имею. Он ездит в разные города. Очень занятой человек.
– У него есть свой автомобиль?
– Разумеется, и шикарный. Обычно его паркуют во дворе. Но сейчас его там нет. Вот почему я и решила, что он в деловой поездке… А он не в автомобильную катастрофу попал?
– Нет, в катастрофу другого сорта.
– Ох, сколько всего страшного происходит… – Она вздохнула. – Это все из-за механизмов: автомобильные катастрофы, крушения поездов, несчастья с электричеством… Раньше было спокойнее.
Нильс не ответил. Он рылся в кухонных ящиках. Домашней утвари было мало. Оставив кухню, полицейский вернулся в спальню; хозяйка следовала за ним по пятам.
В выдвижном ящике прикроватной тумбочки Гуннарссон нашел пропуск на Юбилейную выставку 1923 года, приуроченную к трехсотлетию города[2]. Как и многие другие, Викторссон сохранил его на память. Нильс вспомнил, каким важным для него самого было юбилейное лето. Неудивительно, что входной билет был сделан в виде паспорта. Выставка существовала как отдельная страна, и оказаться там было словно оказаться за границей. Теперь все в прошлом…
Паспорт был на имя Эдварда Викторссона. На фото – молодой мужчина с целеустремленным взглядом, квадратным подбородком и непокорными кудрями, выбивавшимися из-под полей шляпы. Нильс был абсолютно уверен в том, что это тот же человек, которого он видел в поселении подбирал и в морге.
– Стильный мужчина, не правда ли? – вмешалась хозяйка из-за его плеча.
Нильс положил паспорт в карман.
– Ну не буду вас больше беспокоить. Спасибо, что впустили меня в квартиру, – произнес он, направляясь к входной двери.
– Нашли то, что искали?
– Да, достаточно для первого раза. Возможно, я появлюсь еще.
– А директор? Он не вернется?
– Нет, не думаю.
Нильс взял пакет, оставленный у двери на стуле. Хозяйка смотрела на него так, словно хотела отдать правую руку для того, чтобы узнать, что там завернуто в бумаге.
С выставочным паспортом в кармане и свертком с одеждой на багажнике Нильс покатил обратно в полицейский участок и отрапортовал комиссару Нурдфельду. Тот сразу позвонил в центральную регистратуру на улице Шепсмангатан, где все жители города были занесены на карточки по оригинальной системе. Произошел разговор с долгими паузами, пока на другом конце провода шли поиски на полках; люди спускались и поднимались по лесенкам, рылись в ящиках с карточками. Наконец комиссар получил те сведения, которые искал, и положил трубку.
– Эдвард Викторссон родился в тысяча восемьсот девяносто седьмом году на Бронсхольмене.
– На Чумном острове? – удивился Нильс. – Там, где устроена карантинная станция?
– Карантинной станции больше нет. Теперь там нечем зарабатывать на жизнь. Викторссон перебрался в город еще в тысяча девятьсот тринадцатом году, когда ему было шестнадцать лет. Работал мойщиком посуды, рабочим на складе, шофером. Он сообщил об очень маленьком доходе за прошлый год, и ему толком не пришлось платить налоги. Владеет автомобилем марки «Хиллман» модели двадцать третьего года… Интересно, не правда ли? Простой парень из шхер, питающийся селедкой и сухарями, берущийся за низкооплачиваемую работу, – и директор, владеющий шикарной машиной, гоночным катером и заказывающий свои костюмы в самом роскошном ателье города… Будто это два разных человека.
– Или человек, ныряющий из одной жизни в другую, – и убитый посреди такого нырка, – заметил Нильс.
