Мариа Армлин
В объятиях глициний
Пролог
В память об
удивительной и неповторимой женщине,
покорившей меня силой духа,
нескончаемой мудростью,
безграничной любовью и преданностью,
моей любимой бабушке,
Белле
Р.S. Для меня большая честь
быть частью тебя
В память о
красивом и жизнерадостном ангеле,
отчаянно любившем жизнь и
способном разглядеть прекрасное там,
где другие видят лишь пустоту,
моей душе
Шушан
Р.S. Мое сердце будет любить
и помнить тебя
до самого последнего стука
За свою жизнь мы неизбежно сталкиваемся с множеством испытаний: нерешенными материальными вопросами, нереализованными амбициями, токсичными отношениями, тягостными психологическими проблемами. Но ни одно из этих потрясений не способно разрушить нас так, как утрата близкого человека.
Смерть – неумолимый и безликий спутник, который с самого рождения ходит за нами по пятам, готовый в любой момент забрать самое ценное, что у нас есть – жизнь. Кто-то теряет родителей, кто-то – ребенка, друга, любимого человека или верного питомца. И в этой безжалостной арифметике потерь не столь важно, кого ты потерял. Важно лишь одно: ты продолжаешь жить против своей воли, а они – нет.
Ты, как одержимый, набираешь их номер, надеясь услышать привычное «Привет». День ото дня надеваешь до дыр поношенные вещи, хранящие тепло их прикосновений, мечтая ощутить давно забытые неповторимые объятия. Вдыхаешь аромат духов, стремясь воссоздать иллюзию их присутствия. В памяти складываешь хрупкий пазл из улыбок, прикосновений, нежных приятных мгновений, но время предательски стирает даже самые светлые воспоминания. И вот, все, что остается, – бесконечная боль и глубокое отчаяние, от которых, кажется, нет спасения.
Несправедливость, обрушившаяся на тебя, становится тенью, неотступно преследующей каждый день. Она открывает двери в темные глубины разума, где рождаются фантазии о том, как могло бы быть иначе. Мы изнуряем себя самобичеванием, бесконечно прокручивая тот день, ту минуту, ту секунду, которые разрушили нашу жизнь. Нас терзает вина за то, что мы всего лишь люди – беспомощные перед лицом времени, неспособные повернуть его вспять и отменить роковой миг.
После разрушительного гнева на судьбу на сцену выходит Торг. Мы мечтаем хотя бы об одном дне, проведенном с ушедшим на тот свет человеком, будто это помогло бы смириться с их отсутствием. Но это лишь наивная иллюзия, которой не поддастся безжалостная реальность.
Порой кажется, что, позволив себе переключиться на бурлящий круговорот жизни, мы предаем память ушедших. Мимолетная радость, искренние улыбки, головокружительное чувство любви, жажда жить и наслаждаться каждым моментом становятся врагами, которых мы сами же создаем внутри себя. Но стоит задать себе три простых вопроса: «Желали бы нам такой серой, безрадостной, угнетающей жизни те, кто по какой-то причине не смог выкарабкаться из коварных лап смерти? Хотели бы они, чтобы мы угасали, цепляясь за боль? Что бы они подумали, глядя как мы ничтожно волочим свою жизнь?»
Возможно, наша способность радоваться жизни, благодарить за каждый день – это и есть настоящий дар от тех, кто покинул нас, но продолжает любить, наблюдая с небес.
Есть в армянской речи удивительно глубокая фраза: «Цавт танем», что в переводе означает: «Дай мне унести твою боль». Эти слова не только выражают желание разделить чужую скорбь, но и дают надежду на то, что боль можно отпустить. Это не эгоизм, не попытка заглушить совесть, а, напротив, – акт принятия, благодарности и освобождения от того, что разрушает тебя изнутри.
Мы бессильны изменить прошлое, каким бы яростным ни было наше желание. Но мы способны влиять на настоящее, творить будущее, учиться любить жизнь заново, сколько бы раз она ни пронзала нас ножом предательства и утраты. Ведь если мы все еще здесь, возможно, кто-то там, на небесах, хлопочет перед Богом, нежно заботясь о нас. Но как научиться жить дальше, если отчаяние так глубоко, что ты готов впустить смерть в свою душу? Очевидно, у каждого из нас свой путь к спасению, но выход есть всегда. И моя история – тому подтверждение!
С любовью и пониманием,
Ваша Элла.
Глава 1. Лето. Странствования души
"Лишь тебя одну я искал повсюду,
Плыли в вышине звездные пути,
Я тебя искал, жил и верил в чудо.
Страшно, что тебя мог я не найти,
Ты в судьбе моей как весенний ветер,
Ты в любви моей вечное тепло.
Хорошо, что мы встретились на свете,
Но не знаю я, за что мне повезло…"
Роберт Рождественский
"Люблю тебя"
Элла
Сидя у крошечного иллюминатора комфортабельного самолета, который мягко уносил меня навстречу неизведанному, я не могла оторвать взгляд от воздушных облачных сгустков, что, словно прозрачный шелк, обволакивал вершины величественной горы Арарат. Они, будто хранители древних тайн, укрывали самое сокровенное от палящих лучей солнца, которое тщетно пыталось осветить каждую деталь их несовершенства на фоне безупречного голубого неба.
«Что я чувствовала в этот момент?» Если быть честной, я давно перестала задаваться этим вопросом.
«Почему?» Ответ слишком прост и болезненно очевиден. Последние два года моим единственным спутником стала пустота. Боль – та, что сжигала меня изнутри в первый год, – со временем стала чем-то привычным, почти родным. Я смирилась с ней, приручила ее, приласкала, как единственное напоминание о нем. О моем Адаме. Первом и последнем, кто так безупречно, так естественно завладел каждой клеточкой моей души, каждым уголком моего существа.
«Почему я еще здесь?» Этот вопрос, словно заезженная пластинка, звучала в моей голове каждое утро. Он стал мантрой, моим шепотом к Вселенной. Я отчаянно надеялась, что однажды она снизошла бы до меня и раскрыла свои карты. Но время шло, а ответа все не было. Я устала от этой бесконечной, нелепой игры, от этого ожидания, от собственной потерянности.
«Так зачем же я пересекла половину земного шара, чтобы снова ступить на эту давно забытую, но все же родную землю?»
Ответ прост и сложен одновременно: моя мать. Эта несгибаемая, удивительно сильная женщина не могла больше смотреть, как я тону в депрессии, как медленно угасаю. Она боролась за меня изо всех сил, окружив десятками лучших психологов, но разве они могли помочь? Они – целители разума, а у меня страдало нечто иное, гораздо более хрупкое, эфемерное, недостижимое – моя душа. Когда она поняла, что излечить ее невозможно испробованными ранее методами, то решилась на отчаянный шаг. После очередного безрезультатного посещения сеанса психолога, она уверенно вручила мне билет в один конец, давая понять, что ее решение не подлежит обсуждению и сказала: «Тебе нужна перемена. Здесь ты задыхаешься, а лучше места для уединения и исцеления, чем это, тебе просто не найти».
Я не стала спорить. С ней это бессмысленно, да и где-то глубоко в сердце я сама мечтала выбраться из этого мрака. Но каждая моя клетка боялась, что это станет предательством памяти моего Адама. Он был моим миром, и оставить эту боль, отпустить ее, казалось равносильным тому, чтобы стереть меня же из своей жизни.
– Уважаемые пассажиры, наш самолет совершил посадку в аэропорту города Ереван. Температура за бортом +18 градусов Цельсия, время 07:00, – прозвучал мелодичный, обволакивающий голос стюардессы. Ее спокойная интонация настойчиво призывала не спешить с выходом, но это, казалось, совсем не волновало остальных. Пассажиры, переполненные радостью и ожиданием встречи с близкими, торопливо покидали самолет. Я смотрела, как они стремительно проходили мимо, и ощущала, как пустота, будто холодный туман, все сильнее окружала меня, не давая возможности выпутаться. Ощущение одиночества накатывало волнами, оставляя за собой только глухую тишину внутри.
– Дочка, у тебя все хорошо? Нам уже можно спуститься. Если тебе нужна помощь, я помогу, – прозвучал мягкий, заботливый голос рядом. Подняв глаза, я встретила взгляд незнакомки – женщины лет пятидесяти с добрым, слегка круглым лицом и большими зелеными глазами. В ее взгляде читалась такая трогательная искренность, что мне на миг показалось, будто она видела всю мою боль, вывернутую наизнанку. Возможно, она наблюдала за мной всю дорогу и решилась заговорить лишь сейчас, заметив моё равнодушное, застывшее выражение лица. Самолёт уже почти опустел, и стюардесса, с искусственной улыбкой, направилась в нашу сторону, чтобы поторопить с выходом.
– Все хорошо, просто задумалась. Но раз вы меня подождали, давайте спустимся вместе, – тихо ответила я, стараясь изобразить на лице хоть какое-то подобие доброжелательности.
Три года назад мы с Адамом планировали приехать сюда вместе. Эта поездка была продумана до мельчайших деталей, но тогда обстоятельства заставили нас отложить ее. Теперь наши мечты, такие яркие и трепетные, превратились в болезненные воспоминания, которые хотелось вытеснить, стереть из памяти. Но забыть было невозможно. Ведь я здесь, совсем одна, в этой стране, куда мы так мечтали приехать вдвоем. Мечта превратилась в мучительный сон.
Заметив мою нерешительность, эта энергичная, теплая женщина, словно воплощение самой жизни, неожиданно стала моим спасением. Она заботливо провела меня сквозь этот хаос, когда я едва могла собраться с мыслями. Ее ласковая рука уверенно вела меня по узким проходам самолета, затем помогла отыскать багаж, аккуратно провела через лабиринт паспортного контроля. В какой-то момент она укутала меня пледом, словно я была ребенком, потерявшимся в холодном мире, который очень в ней нуждался.
На остановке она договорилась с водителем минивэна, который собирал пассажиров для поездки в город, усадила меня рядом с обогревателем и молча следила, чтобы я не замерзла. Все это время она не проронила ни слова, не пыталась утешать или задавать бессмысленные вопросы. Она просто была рядом, продолжая держать за руку, и смотрела на меня так, будто знала – знала мою боль, понимала ее и, может быть, даже сама однажды прошла через нечто подобное. Мне не хотелось говорить. Мне было достаточно ее молчаливой заботы, этой хрупкой, но такой искренней связи. Мне давно не было так комфортно с чужим человеком. Да и может ли человек быть чужим, если за каких-то тридцать минут он становится твоей тихой гаванью?
– Я даже не знаю, как выразить свою благодарность. Без вас я бы точно заблудилась, – сказала я, крепко сжимая ее пухленькие, теплые руки в тот момент, когда водитель оповестил, что через минуту должен был начаться наш долгий путь. Женщина уже собиралась уходить, дабы продолжить свою дорогу до дома в другом направлении уже без меня. На ее округлом, добром лице засияла мягкая, сердечная улыбка, в которой читалась искренняя радость от того, что ей удалось мне помочь, даже не взирая на отнятые мною минуту ее странствования до дома, где ее с нетерпением ожидали близкие люди.
– Удачи тебе, милая. Надеюсь, ты найдешь то, зачем приехала, – почти шепотом произнесла она, а затем решительно исчезла в стремительном потоке людей, который напоминал бушующее море, где каждый стремился к своему уютному берегу – к детским воспоминаниям, теплой атмосфере гостеприимства и искренней любви. Ее слова отозвались во мне странным, тягучим чувством. Они словно всколыхнули давно забытую тишину души, заставив снова и снова задаваться мучительным вопросом: «Что же я ищу?» Возможно ли, что где-то в этом мире скрывается что-то, способное исцелить мою боль, утолить страдания, вернуть мне вкус к жизни, которая некогда казалась безгранично прекрасной?
Когда-то я любила ее, ту прежнюю жизнь, так же горячо, как Адама. Но теперь… Я была уверена, что жизнерадостная Элла умерла в тот самый день, когда мой любимый сделал свой последний вдох. А все, что осталось от нее, – это бесчувственная, израненная тень, от которой ничего не осталось, кроме пустоты и бессмысленного существования. Всего один удар судьбы способен разрушить целостность, к которой ты идешь всю жизнь.
Транспорт до города Дилижана постепенно наполнялся людьми. Через некоторое время мы, шумной компанией незнакомцев, отправились навстречу родным краям – туда, где каждый камень, каждый поворот дороги казались наполненными теплом и воспоминаниями.
За большими окнами минивена я с замиранием сердца наблюдала, как сменяются пейзажи: величественные горы, усыпанные густыми елями, источали аромат свежести и тайны волшебных сказок. Небо, прозрачное и глубокое, медленно уступало место лучам летнего солнца, которое весело играло солнечными зайчиками, разгоняя тени. Каменистые утесы, острыми вершинами пронзающие небесный свод, стояли как безмолвные стражи времени, а виноградные поля, ровные и ухоженные, простирались до самого горизонта. Кристально чистые воды озера Севана неспешно катили свои лазурные волны, лаская каменистый берег, в то время как чайки, парившие над гладью, выписывали замысловатые круги, словно стараясь запечатлеть это мгновение в вечности. Вольные птицы пели о чем-то своем, о радости и возрождении, заполняя воздух сладким звучанием последних летних дней.
Природа наслаждалась теплом, перед предстоящими зимними морозами, словно обретая второе дыхание. Она оживала, преображаясь, наполняя мир торжественной красотой и жизненной силой. Однако вся эта восхитительная гармония лишь сильнее подчеркивала разлад в моей душе.
«Как было бы прекрасно, – мелькнула в голове горькая мысль, – если бы и люди могли так обновляться после ударов судьбы, сбрасывая старую боль, как деревья сбрасывают зимние оковы, дабы вновь расцвести.»
«Надеюсь, ты найдешь то, зачем приехала», – внезапно всплыли в памяти слова той доброй женщины. И где-то глубоко внутри я почувствовала, как моя измученная душа, не спрашивая разрешения, тихо отвечает: «А я-то как на это надеюсь…»
**
Просторная квартира прабабушки Изабеллы располагалась на самом верхнем этаже трехэтажного дома, построенного из благородного армянского камня – розового туфа. Дом находился в уединении на склоне небольшого холма, со всех сторон окруженного величавыми зелеными горами, нежно оберегающими его от посторонних любопытных глаз. Местные жители назвали его: «Дом с глициниями», поскольку это было единственное здание в городе, которое украшали удивительно красивые лианы пурпурного цвета – глицинии. Потрескавшиеся стены, потемневшие от дождей и ветров, овальные панорамные окна, огромные балконы и стеклянная входная дверь, декорированная резным дубом с деревянной дверной ручкой с замысловатым орнаментом: все это отражало искусную работу мастеров прошлого.
Каждая трещинка в фасаде, каждый неуклюжий изгиб, каждая выбитая плитка словно отражали мое собственное душевное состояние – сломанное и истерзанное, но все еще живое. Дом трепетно охранял воспоминания о прожитых десятилетиях хозяев, о смеющихся детях, бегавших по двору, и соседях, которые делили радости и беды, как родные. В доме было что-то неуловимо теплое, домашнее, несмотря на его несовершенство. Окна на последнем этаже, обрамленные широкими подоконниками, всегда притягивали мой взгляд. В детстве мне казалось, что они похожи на глаза, из которых открывался вид на весь мир. С тех пор ничего не изменилось. Разве что теперь я смотрела на этот дом не с придирчивостью избалованного ребенка, привыкшего к небоскребам Нью-Йорка, а с пониманием женщины, научившейся видеть красоту в изъянах.
Жители дома, доброжелательные и открытые, выглянули из окон и балконов, чтобы разглядеть меня получше. С любопытством и легким недоумением они наблюдали за моей фигурой, стоящей у подъезда. Никто из них не мог меня узнать – прошло слишком много времени. Десять лет назад я была девочкой с широко распахнутыми глазами, яркой улыбкой, и жизнерадостной позитивной энергетикой, приехавшей сюда вместе с бабушкой Лилией, которая хотела научить меня тому, что такое простая радость. И, на удивление, то лето оказалось одним из самых теплых и счастливых воспоминаний моей жизни. Мне казалось, что дни здесь были сотканы из света, смеха и любви. Эта поездка стала моим окном в детское счастье – наивное, искреннее, настоящее. Но сейчас реальность напоминала о себе с холодной, неумолимой ясностью.
Я стояла на пороге, уставшая и разбитая, с нелепо огромным чемоданом, в старых джинсах и футболке Адама. Густая копна моих неухоженных кудрей была собрана в тяжелый, небрежный пучок. На фоне этого обветшалого, но живого дома я чувствовала себя словно теневой отголосок той девочки, какой была когда-то. Я представляла, насколько абсурдно выглядела в глазах этих людей. Тощие, отвыкшие от долгих прогулок ноги будто готовы были провалиться сквозь землю, лишь бы избежать этих пристальных взглядов.
Но вдруг тишину разорвал громкий, уверенный женский голос, раздавшийся с третьего этажа:
– Доченька, ты к кому приехала? – не дав мне вставить ни слова, громко спросила женщина, с любопытством разглядывавшая мой чемодан. Ее голос, звучный и решительный, словно эхом разнесся по всему двору. Она тут же обернулась к соседке, выглядывающей из своего балкона, утопавшего в буйстве ярких цветов. На балконе пестрели разноцветные петуньи, свисающие словно водопад радужных оттенков.
– Анна! Оторвись от своих цветов и позови сына! Не видишь, девочке помощь нужна с чемоданом. Всему вас надо учить! – недовольно рявкнула она, но уже в следующий миг ее лицо расплылось в широкой улыбке, словно сменившей грозу на ясное солнце.
Соседка, которую я сразу узнала, лишь кивнула в ответ и поспешила звать своего сына. Тетя Анна… Ее образ всплыл в моей памяти как нечто неизменно теплое и грустное. Она всегда была скромной и деликатной женщиной, но в ее глазах читалась печаль, оставленная тяжелой судьбой. Муж тети Анны погиб в страшной автокатастрофе всего через четыре года после свадьбы, оставив ее одну беременную с маленьким мальчиком на руках. С тех пор она тянула семью практически на своих плечах, изнуряя себя ежедневным трудом на рынке, где продавала фрукты, овощи и выращенные ею же цветы.
Цветы стали ее отдушиной, тихой радостью, спасением. Ее квартира была словно живая оранжерея – начиная от двери и заканчивая балконом, все утопало в зелени и цветущем великолепии. В детстве тетя Анна учила меня ухаживать за растениями. Я вспоминала ее мягкий, теплый голос:
– Если когда-нибудь тебе покажется, что нет больше повода для счастья, помни: ты всегда можешь его вырастить сама.
Тогда я видела в ее увлечении только любовь к цветам, но сейчас, глядя на ее балкон, я ясно лицезрела боль. Боль, которую она, вероятно, пыталась заглушить, окружая себя этим пышным цветочным морем. Это воспоминание заставило меня горько улыбнуться. Сколько же цветов ей потребовалось, чтобы хоть немного унять свою тоску? И сколько цветов понадобилось бы мне, чтобы залечить свои раны? Думаю, одного дома было бы слишком мало…
– Доченька, так ты так и не сказала, к кому приехала? – не сдавалась женщина с третьего этажа.
– Вот все тебе надо знать, Анжела! Оставь девочку в покое. Видишь же, человек с дороги уставший, а ты пристала со своими расспросами, – перебил ее громкий, но теплый голос мужчины со второго этажа.
Это был дядя Артур. Харизматичный и аккуратный мужчина лет шестидесяти, он был из тех старомодных людей, в которых сочетались суровость и невероятная доброта. Его лицо всегда хранило выражение стойкости, но те, кто знал его ближе, видели, как глубоко он переживал потерю. Уже двадцать лет как он овдовел, но так и не смог забыть свою жену.
Дядя Артур сохранил квартиру в точности такой, какой она была при жизни его супруги. Это было место, полное воспоминаний, и я знала, что, если зайду туда, увижу портрет его жены, висевший на самом почетном месте в комнате. Там будут ее любимые ковры, вычищенные до блеска, аккуратно сложенный фарфоровый сервиз – подарок на их свадьбу, и в воздухе будет витать слабый аромат мускусных духов, который он раз за разом бережно разбрызгивал, будто стараясь удержать ее присутствие.
В детстве я часто удивлялась, как такой сильный, даже грозный на вид мужчина мог быть столь преданным и хрупким. Теперь же я понимала, что в этом и заключалась его настоящая сила. Его любовь была вечной. Каждый раз, когда он говорил о ней, его лицо менялось. В этой грусти была светлая радость, и даже обычные упоминания о ней заставляли его губы дрожать в мягкой, мечтательной улыбке.
– Все в порядке, дядя Артур. Я просто приехала немного отдохнуть, – ответила я, стараясь звучать как можно увереннее, хотя в душе ощущала легкую неловкость. При этом с интересом наблюдала за растерянным выражением тети Анжелы.
Тетю Анжелу знали и любили все жители дома. Ее открытость и доброта, казалось, были безграничны. Однако те, кто знал ее ближе, понимали: под этой легкостью и улыбкой скрывалась горечь разочарования и одиночества. Неудачи в личной жизни оставили на ее сердце глубокие следы, и, пытаясь заполнить пустоту, она развила в себе непреодолимое любопытство, превращающее ее в неисправимую сплетницу. Анжела вечно совала нос в чужие дела, но никто не осуждал ее за это. Все знали, что ее любопытство – не из злости, а из тоски по той жизни, которой она так и не смогла добиться.
Она была из довольно обеспеченной семьи и как обычно бывает в типичных мелодрамах, влюбилась в бедного паренька, у которого не было ни гроша за душой. Родители, консервативные и властные, были категорически против этого союза, и в итоге им все же удалось разрушить этот крепкий и любящий союз двух молодых сердец. Возлюбленный, оставшись сиротой в младенчестве, не хотел отнимать у нее родителей, поэтому добровольно положил на алтарь родительского почитания свою любовь. Она была убита этим решением, но слишком горда, чтобы бороться, поскольку это тронуло ее уязвимое эго. Их разлука разбила сердце, но она подчинилась его воле, надеясь, что время залечит раны. Так они и попрощались, и видная статная Анжела осталась с родителями, однако они горько поплатились за это счастьем своей дочери. Вопреки уговорам родителей выбрать в мужья кого-нибудь из завидных женихов, которые мечтали о руке и сердце прекрасной Анжелы, она отвечала категоричным "нет".
Но жизнь распорядилась иначе. Через год Анжела узнала, что ее бывший возлюбленный женился. Он создал семью, обзавелся ребенком, а Анжела так и осталась одна, со своим истерзанным сердцем и горьким осознанием, что настоящая любовь пришла в ее жизнь только раз. Родители воле, которых она когда-то подчинилась, отвергнув любовь всей своей жизни, скоропостижно ушли из жизни, а она переехала из родительского гнезда и приобрела маленькую уютную квартиру в этом доме, пытаясь стереть горечь прошлого.
– Нет ничего хуже одиночества, – часто говорила она, словно заглядывая в душу собеседника, пытаясь отыскать в ней понимание.
Ее история всегда заставляла меня задуматься. Сейчас, глядя на тетю Анжелу, я видела не только энергичную и любопытную женщину, но и глубокую печаль, спрятанную за ее напускным весельем.
– Откуда ты меня знаешь? – вдруг перебил мои мысли дядя Артур.
Его вопрос вернул меня к реальности. Этот человек с крепким характером, живущий воспоминаниями о своей любви, сейчас смотрел на меня с неподдельным удивлением, как будто пытался вспомнить, видел ли он меня раньше.
– Артур, ты-то куда? – с укоризной в голосе обратилась тетя Сильвия. – Нет бы девочку домой позвать, угостить чаем с дороги, а вы как коршуны: «Откуда? Куда? Кто?» Разве так можно?
Она властным взглядом окинула всех, будто оценивая их поведение, а потом продолжила:
– Давайте лучше стол накроем во дворе. Накормим человека, а уж тогда сама все расскажет. У меня как раз курица в сметанном соусе в духовке томится. Сейчас Феликс достанет. Девочки, Анжела, Анна, приходите помогать! А ты, Артур, проводи девочку на задний двор, пусть отдохнет с дороги.
В ее голосе звучала твердая уверенность, которая заставляла каждого беспрекословно подчиняться. Тетя Сильвия была женщиной, которая словно родилась, чтобы командовать. Ее острый ум, природная хватка и уверенность в себе сделали ее незаменимым главным бухгалтером на крупном заводе. Люди приходили к ней с проблемами, потому что знали: если кто-то и найдет решение из безвыходной ситуации, то это именно она.
Ее муж, дядя Феликс, был полной противоположностью. Тихий, скромный и преданный, он с восхищением смотрел на жену, словно она была солнцем, вокруг которого вращалась вся его жизнь. Он выполнял любые ее поручения с искренним удовольствием, не требуя ничего взамен, кроме ее улыбки. Взамен тетя Сильвия одаривала его любовью и заботой, словно он был ее ребенком.
С виду это была счастливая и гармоничная пара, но их жизнь тоже познала горечь утраты. Их единственный сын, которого я плохо помнила, гордость и радость семьи, героически погиб на службе, защищая родину. Он был младше меня на пять лет. Ему было всего двадцать, когда смерть пришла за ним. Тетя Сильвия никогда не говорила о нем. Словно эта боль была слишком великой, чтобы делиться ею с кем-либо. Сын был единственной ее радостью, но позволить себе быть слабой она не могла, считая это непозволительной роскошью. Она носила память о сыне глубоко в сердце, а открывала она его только в церкви, облачившись с ног до головы в черное одеяние, и позволяя нестерпимой боли раскрыться перед Богом. Только там она позволяла своей душе плакать, моля о покое для своего мальчика. Дядя Феликс уважал ее молчание, не осмеливаясь нарушить этот обет скорби. Но иногда в его глазах можно было увидеть тень той любви и боли, которую он нес вместе с женой.
Слушая их разговоры, я невольно задумалась. Как им удавалось жить дальше, таская за собой такой тяжелый груз прошлого? Как можно было продолжать улыбаться, заботиться о других, будто этих ран не существовало?
В детстве мне было так тяжело слушать их истории, они были полны трагизма, а когда ты ребенок с мечтательной душой, верящей в счастливый исход любых событий, принять суровую правду жизни оказывается почти невозможно. Тогда мне было легче закрывать глаза, делать вид, что боль не существует.
Но теперь, стоя здесь, я была рада вернуться. Среди этих людей я чувствовала, что могу быть понятой. Их прошлое, их утраты, их горести были для меня как зеркало. Ведь теперь я отчетливо видела и понимала их боль, а они могли понять мою. Тяжело объяснить везучему человеку, почему ты такой невезучий. Он всегда будет измерять твою трагедию своим мерилом, а оно неспособно вместить глубину чужой скорби.
– Я правнучка Изабеллы Артуровны, – постаралась остановить их кипучую деятельность я. В их окружении было уютно, тепло, как будто я вернулась домой после долгого путешествия. Но усталость давала о себе знать, и все, чего я сейчас хотела, – это теплый душ и крепкий сон. – Спасибо за вашу заботу, но мне хотелось бы немного отдохнуть. Давайте в другой раз.
На несколько секунд все замерли. Их любопытство сменилось удивлением, и внезапно меня окружили оживленные воспоминания соседей о моей прабабушке и моем детстве.
– Элла, это ты что ли? – первая нарушила тишину тетя Анжела, ее глаза распахнулись в искреннем изумлении. – Чего же ты молчала? Как же ты выросла! – Она смотрела на меня так, словно перед ней стояла героиня давно забытой истории.
– А как же она похожа на Изабеллу Артуровну, царство ей небесное, – подхватила тетя Сильвия, сощурив глаза, будто пытаясь рассмотреть во мне черты моей прабабушки.
– Эх, какая хорошая была женщина… – вздохнул дядя Артур, словно его слова сами собой слетели с уст, и, обернувшись, добавил: – А вот и наш красавец.
Из-за угла дома появилась стройная мужская фигура, и вслед за ней неспешно вышла тетя Анна. Она шла с невозмутимым достоинством, чуть приглаживая руками свой старенький, но аккуратно выглаженный передник.
– Анна, Анна! – завопила тетя Анжела, вся трепеща от нетерпения. – Угадай, кто к нам приехал?
И не дожидаясь ответа, она выкрикнула, словно гордясь своим открытием:
– Правнучка Изабеллы Артуровны из Америки!
Лицо тети Анны мгновенно преобразилось. Ее взгляд наполнился нежностью и теплотой, и, подойдя ближе, она широко раскинула руки, приглашая в свои ласковые объятия.
– Эллочка, милая, дай-ка я тебя обниму, – сказала она с такой нежностью в голосе, что мои глаза вдруг налились слезами от неожиданной волны чувств. Ее тонкие, натруженные руки обняли меня так осторожно, будто я была одним из ее хрупких цветков, которые она выращивала с таким трепетом. От нее пахло душистым лавандовым мылом и чем-то еще, чем-то успокаивающим, родным.
– Ты помнишь Микаэля? – продолжила она, мягко отстранившись и жестом указав на высокого мужчину рядом с собой. – Это мой младший сын.
Микаэль сдержанно кивнул и без слов взял мой чемодан, который, казалось, весил вдвое больше, чем я сама. Он был высоким, широкоплечим, с густыми темными волосами, слегка вьющимися на концах. В его чертах угадывались следы юности, но взгляд выдавал мужчину, прошедшего через трудности. Он уверенно подхватил мой огромный чемодан, словно тот ничего не весил, и спокойно произнес:
– Добро пожаловать домой, Элла!
В этих простых словах было столько скрытого тепла, что я невольно улыбнулась. Все вокруг вдруг стало чуть менее чужим, чуть менее болезненным.
– Конечно, помню, – ответила я, слегка ошеломленная. Передо мной стоял уже совсем другой Микаэль. Где тот веселый, неугомонный хулиган, с которым мы лазали по соседским деревьям за яблоками, рисовали дерзкие граффити и тут же смывали их, чтобы избежать наказания? Где тот мальчишка, который вместе со мной сочинял песни о справедливости, выступая на крыше заброшенного гаража перед восторженной ребятней?
Я не могла поверить, что этот собранный, серьезный человек передо мной – все тот же Микаэль. Его угольно-черные глаза смотрели на меня внимательно, но без прежней бесшабашности. Прямой греческий нос, аккуратные усы, тонкие губы, обрамленные строгой линией, и этот заметный шрам над щекой… Шрам, который напомнил мне, что в этом мужчине все ещё скрыта часть того беззаботного мальчишки, каким я его знала.
Этот шрам был нашим общим воспоминанием. В детстве я убедила его спуститься с перил лестницы вместо того, чтобы воспользоваться ступеньками. Для меня это было обычным развлечением, но для него – первым неудачным опытом. Он, конечно, не удержался и, соскользнув, оцарапал щеку об острый край. Помню, как мы тогда смеялись, а он, потирая ранку, сказал:
– Хорошо, что я решил попробовать это на втором этаже, а не на третьем. Иначе вместо шрама полетела бы моя голова!
Сейчас я невольно улыбнулась, разглядывая этот след прошлого. Все-таки что-то от моего друга осталось.
– Мы с Рафаэлем думали, ты больше никогда не приедешь, Эл, – добавил он, выводя меня из воспоминаний. Его голос был низким, спокойным, но в нем чувствовалась едва уловимая нотка упрека.