Марика Моловская
Повесть о армянской мусульманке
Есть только одна религия – религия любви. Есть только один язык – язык сердца. Есть только одна раса – раса человечества. Есть только один Бог – и Он вездесущ.
Сатья Саи Баба
религиозный лидер
Как в тёмные времена люди лучше всего ведомы религией, так и в кромешной тьме лучший проводник – слепой… Kогда же наступает рассвет, просто глупо следовать за слепым.
Генрих Гейне
немецкий поэт и писатель
1. Детство
Армяне. Одно слово, а такой глубокий смысл для самой национальности. Как так вышло, что пол Еревана являются твоими родственниками, но при этом, когда нужна была помощь, от тебя отказались все? И это лишь из-за религиозного вопроса. Давайте начну свою историю с самого начала, чтобы вам было более понятно..
Двадцать с лишним лет назад у моих родителей появилась я. Не буду говорить фамилии и имена родителей, это уже не имеет никакого значения. Во время родов моя мама умерла. «Роды были тяжёлыми, хрупкое тело женщины не выдержало, организм был слаб, и появилось заражение инфекции, не смогли остановить кровотечение, поэтому она умерла», – такое пояснение дали врачи роддома. И, конечно, никто не стал узнавать подробнее: не завели уголовное дело, не отправили его в прокуратуру, а всё по одной причине – родственники. Время бежало, немало воды ушло с тех пор. Папа тяжело переносил потерю мамы, он безумно её любил. Я росла, знала её лишь по фотографии – они были в рамках и лежали на самых видных местах. Он каждое утро приносил цветы и ставил их на стол перед её фотографией, которая была покрыта белой скатертью. Ещё в детстве я решила для себя, что когда выросту, хочу, чтобы у меня была такая любовь, как у моих родителей. Папа не женился, бабушка хотела женить его, ведь он был ещё совсем молод – двадцать шесть лет. Но он отказывался – держал траур по той, которую любил всем сердцем. Папа принимал огромное участие в моём воспитании и взрослении. Каждое утро, после того как он клал маме цветы, он шёл будить меня, и мы вместе готовили завтрак. Позавтракав, он отвозил меня к бабушке – его маме. Она жила в соседнем доме, идти было недалеко, но он всё равно всегда отводил и забирал меня сам. Весь день я находилась у бабушки и дяди, который был родным братом отца, и с двоюродными сестрами и братом: Лилит, Кариной и Тиграном. Целыми днями вместе с ними мы до вечера играли на улице: в догонялки, прятки, салки и многие другие игры. А потом приходил папа, забирал меня от бабушки, и мы вместе шли домой готовить ужин. Даже сейчас, вспоминая об этом, на лице появляется искренняя и тёплая улыбка. Я очень любила и люблю папу. Мы с ним всегда вместе готовили. Лилит была средней, а мы с Тиграном – самыми младшими детьми. Но брат был старше меня на три месяца.
– Барев, джан¹, – всегда говорил папа, заходя в дом.
– Папа, с кем ты здороваешься всё время? – спросила я его, когда заметила, что он делает так всегда.
– Им луйснес, с твоей мамой, – он улыбнулся мне своей теплой улыбкой, а я смотрела с непониманием на него. – Она покинула этот мир и ушла к Богу, но она не покинула наш дом. Наш дом – это и её дом, и пока мы будем помнить её и любить, она будет здесь. Пока жив я, жива ты, и жива память о ней. – Я задумчиво посмотрела на папу, после чего произнесла:
– Барев, Майрик².
После того дня я каждый раз, заходя домой, говорила: «Барев, Майрик». Я скучала по маме. Папа часто рассказывал о том, какой красивой она была и хорошей.
– Твоя мама умела абсолютно всё и считала, что раз у человека есть две руки – это означает, что он может всё.
– Пап, а я похожа на Майрик?
– Очень, луйснес, ты полная её копия, поэтому ты им луйснес.
Папа всегда звал меня «им луйснес», что означало «мой свет».
– Почему ты зовешь меня своим светом? Я разве свечусь, чтобы быть светом?
Папа заулыбался. Он всегда улыбался, когда я задавала такие вопросы: несмотря на свой пятилетний возраст, меня глубоко интересовали такие вещи, а не только куклы и игры.
– Нет, сирун. Я зову тебя своим светом не потому что ты светишься, а потому что ты и являешься моим светом в этом мире тьмы. Когда—то твоя мама была моим единственным солнцем и согревала меня своим теплом. Когда её не стало, она оставила мне тебя – своё отражение. Мой лучик света. Ты – это то, благодаря чему я могу видеть в этой тьме. Двигаться и жить.
Тогда я не поняла, о чём говорил папа: о какой тьме шла речь, если на улице ещё светло, а если потемнеет, то включат свет. На праздники мы всегда собирались своей одной «большой» семьёй.
– Ох и разбалуешь ты дочку, а потом жалеть будешь, – говорила папе тётя Аннуш, когда мы собрались у неё дома за большим столом. Папа смотрел на меня, сидящую в белом бальном платьице, с хвостиком на голове. Взбудораженно спорящую с Тиграном о том, сможет ли он съесть четыре яблока. Папа никогда ни в чём мне не отказывал, всегда дарил мне подарки.
– Я балую её, потому что единственная радость, которая у меня есть – это она. Всё, что у нас с ней есть на этом свете – это мы. Единственный, кто будет с ней рядом – это я, так же, как и она будет всегда со мной. Как говорил дедушка Вазген: «Роднее и важнее дочери никого на этом свете у мужчины не будет».
– Вспомни, что ещё он говорил: «Важнее дочери никого не будет, но так, как опозорит дочь, никогда не опозорит сын», – вмешался дядя Гурген. – Позор, который принесёт сын можно смыть, но позор, который принесёт дочь, не смыть даже кровью.
Папа прекрасно знал об этом, но он очень сильно верил мне и доверял, считал, что всё зависит от воспитания и того, как обучат ребенка всем этим темам чести и жизни. Улыбнувшись своей тёплой улыбкой, он сел на корточки и обнял меня, прижимая к своей груди.
– Им луйснес, не пора ли нам домой?
Он всегда целовал меня в щёчку, когда прижимал к своей груди, и укутывал своё лицо в моих волосах, вдыхая их запах. Его теплые руки всегда окутывали моё хрупкое маленькое тельце. Не хватало ли мне мамы? Да, очень. Но у меня был Папа, который всячески пытался дать мне любовь за обоих родителей. Каждый день я рассматривала фотографию мамы. Из рамы на меня смотрела красивая молодая женщина с большими карими глазами и невероятной улыбкой.
– Луйснес, всегда стремись к солнцу, даже если подолгу будут лить дожди, иди к нему, стремись к нему.
– Папа, солнце – это ведь Майрик?
– Да, мой свет, она была моим солнцем на Земле и согревала меня теплом. Сейчас она ушла на небо к Богу и оттуда она смотрит на нас.
– А почему мы не можем увидеть её, а она нас может?
– Ты тоже можешь её видеть, луйснес.
– Правда? – обрадовалась. – Как?
– Взгляни на небо, сирун, там твоя мама среди белоснежных облаков, а ночью она приходит к тебе в виде самой яркой звезды.
Тогда я внимательно слушала папу, а после побежала со всех ног к окну и взглянула в небо. Оно было чёрным и ни одной светлой звездочки. Тогда я расстроилась и загрустила. Он подошёл ко мне и обнял.
– Им луйснес, порой мы не видим звёзд, как и не видим света, но он есть всегда. Просто порой нужно немного подождать, чтобы увидеть.
Так каждую ночь, прежде чем лечь спать, я подходила к окну, ожидая увидеть самую яркую звезду, которой должна была быть моя Майрик.
– Папа! Папа! Майрик здесь! – Моей радости не было предела. Я наконец—то увидела самую яркую звезду, свою Майрик – на небе.
– Да, им луйснес, – папа подошёл ко мне и улыбнулся, глядя на моё счастливое, сияющее детское личико. – А теперь иди умываться и спать.
– Хорошо, папочка, – я пошла умываться. Почистив свои маленькие зубки – два из которых у меня выпали – я пошла в свою комнату. Зайдя, я заметила, как папа целует фотографию мамы и ставит обратно на тумбочку у моей кровати.
– Им луйснес, ты умылась?
– Да.
– Ну хорошо, одевай пижаму и ложись.
Я молча сделала, что просил папа. Он помог мне надеть любимую желтую ночнушку с рисунком жирафа.
– А теперь спокойной ночи, – улыбнувшись, сказал папа.
– Нет, – возразила я, хватая его за руку и таща на себя. Папа искренне улыбнулся.
– Ну ладно, какую сказку хочешь? – спросил он, присаживаясь на краюшек кровати.
– Про «Счастье глупца»!
– Но я же рассказывал её в прошлый раз.
– Ну расскажи ещё раз! – умоляла я, смотря на него своими карими глазками.
– Ну хорошо, – согласился он. И начал рассказ:
«Жил когда—то бедняк. Как ни трудился он, как ни бился – всё никак не мог выбиться из нужды. И вот дошёл он до отчаяния и решил: "Пойду—ка я разыскивать Бога. Разыщу и узнаю, долго ли мне маяться. Да тут же и выпрошу чего—нибудь для себя." По дороге повстречался он с волком.
"Добрый путь, братец—человек! Куда ты идёшь?" – спросил волк.
"Иду к Богу, – ответил бедняк. – Горе своё хочу ему поведать."
"Как доберёшься до Бога, скажи ему: есть, мол, на свете один голодный волк, день—деньской рыщет он по горам и долинам, а пропитания найти не может. Спроси: долго ли тому волку голодать? И ещё скажи: если ты сотворил его, так и кормить должен."
"Ладно", – молвил бедняк и продолжил путь.
Много ли, мало ли он прошёл – встретил красавицу—девушку.
"Куда идёшь, братец?" – спросила девушка.
"К Богу иду."
"Как увидишь Бога, – взмолилась красавица, – скажи ему: есть одна девушка – молодая, здоровая, богатая, а ни радости, ни счастья не знает. Как ей быть?"
"Скажу", – пообещал бедняк и пошёл своей дорогой.
Встретилось ему дерево. Хоть оно и стояло у самой реки, но совсем засохло.
"Куда ты идёшь, эй, путник?" – спросило дерево.
"К Богу иду."
"Тогда погоди, передай Богу и мои слова. Скажи ему: слыхано ли такое дело: расту я у самой речки, а круглый год стою сухим! Когда же я зазеленею?"
Выслушал бедняк жалобу дерева и продолжил свой путь.
Шёл он, шёл, пока не дошёл до Бога. Видит – восседает Бог в образе седовласого старца под высокой горой, прислонясь к утёсу.
"Добрый день!" – молвил бедняк, став перед Богом.
"Добро пожаловать, – ответил Бог. – Чего тебе надобно?"
"Хочется мне, чтобы ты ко всем людям относился одинаково – не давал бы одному всё, другому – ничего. Вот я – сколько ни бьюсь, сколько ни тружусь, а всё из нищеты не выбьюсь, многие же вдвое меньше меня работают, а живут в достатке и покое."
"Ладно, ступай, скоро разбогатеешь. Я пошлю тебе счастье. Живи и наслаждайся."
"У меня к тебе ещё дело, Господи", – сказал бедняк и поведал Богу о жалобах голодного волка, красивой девушки и засохшего дерева. Бог дал ответы на все вопросы. Бедняк поблагодарил его и ушёл.
На обратном пути подошёл он к засохшему дереву.
"Что сказал про меня Бог?" – спрашивает засохшее дерево.
"Сказал, что под тобою зарыто золото. Покуда его не откопают и не дадут твоим корням простор, тебе не зазеленеть."
"Так куда же ты уходишь? Выкопай золото, оно нам обоим пойдёт впрок: ты разбогатеешь, а я зазеленею."
"Нет, некогда мне, я тороплюсь. Бог даровал мне счастье, я должен поскорее найти его и наслаждаться", – ответил бедняк и ушёл.
Идёт он, а красавица—девушка дорогу ему преградила:
"Какую весточку для меня несёшь?"
"Бог сказал: Ты должна найти себе хорошего мужа. Тогда тоска отступится от тебя, и заживёшь ты в радости и счастье."
"Ну, если так, то будь ты моим дорогим мужем."
"Вот ещё! Некогда мне. Бог обещал мне счастье, надо найти его поскорее и наслаждаться", – сказал бедняк и зашагал дальше.
На дороге поджидал его голодный волк.
Только завидел он бедняка – кинулся к нему:
"Ну, что сказал тебе Бог?"
"Братец ты мой, после тебя встретил я ещё красавицу—девушку и засохшее дерево. Девушка хотела знать, отчего её жизнь так безрадостна, а дерево – почему оно весной и летом не может зазеленеть. Рассказал я Богу, а Он и говорит: "Девушка пусть найдёт себе друга".
"А про меня что сказал Бог?" – спросил голодный волк.
"А про тебя он сказал, что ты будешь рыскать голодным до тех пор, пока не найдёшь глупца. Как сожрёшь его, так и насытишься".
"Глупее тебя мне никого не сыскать", – промолвил волк и съел глупца».
– Конец, – сказала я, хлопая в ладошки.
– А теперь закрывай глазки и спи. – Папа поцеловал меня в лоб.
Я перевернулась на правый бок, он встал с края и поправил моё одеяло.
– Спокойной ночи, мой свет, – сказал он, закрывая дверь. Так проходила каждая ночь. Я смотрела на небо, наблюдая за Майрик, а после умывалась, ложилась в кроватку, слушая папины сказки, и засыпала.
Моё детство было беззаботным, весёлым, мне ни в чём не отказывали и баловали, как могли. У меня было всё, что я только могла попросить, вообразить и захотеть. В шесть лет дядя с тётей повезли меня со своими детьми в зоопарк. Тогда я впервые увидела настоящую мартышку. Помню, как она украла любимую кепку Тиграна, и он начал плакать. Ему было шесть лет, как и мне, а Лилит – восемь, Карине – десять. Я тогда очень смеялась над мартышкой. Кепку вернули, а Тигран после этого возненавидел всех обезьян и начал их очень сильно бояться.
– Кому сахарную вату? – спросила тётя, которая была женой моего родного дяди.
– Мне! Мне! – прыгая на месте, закричали мы все, кроме Карины.
Карина была старше всех, поэтому всегда старалась показаться уже взрослой. Из нас троих она была самой красивой. Наверное, потому что она была самой старшей, как думалось мне тогда. У неё были отличительные голубые глаза, которые достались ей от нашей бабушки. Длинные волосы, чёрные, как смоль. Тигран всегда дразнил старшую сестру, а когда она хотела поругать его за это, дядя всегда заступался за сына.
– Карина, ты старшая, но он твой брат, и ты обязана слушаться его, – говорил всегда дядя. Он был человеком высоким, но хиленьким. Без волос на голове.
Карине ничего не оставалось, кроме как молчать и виновато опускать голову. Она была очень несогласна с этим и часто ругалась, когда думала, что её никто не слышит, или когда была с нами.
– Почему я должна слушаться Тиграна? – возмущалась она. – Он же младше всех! Я старшая, а значит, он должен слушаться меня, а не я его!
– Карина, ты старше, но он мужчина, – сказала мама девочки.
– А девочка должна слушаться всегда мужчину? – спросила я, но мой вопрос восприняли, как слово.
– Правильно, Нарминэ, – сказала тётя. – Вот видишь, Карина, даже Нарминэ знает об этом.
Карина посмотрела на меня со всей ненавистью, на какую только была способна. Тогда я не обратила никакого внимания на это, хоть и не понимала, с чего это.
– А вот ваша вата, – сказал дядя, отдавая нам сладость.
Все, довольные, взяли сахарное лакомство. Карина взяла вату и с осуждением смотрела на меня. Я пыталась не обращать внимания, но чувствовала её сжигающий взгляд. Мне становилось не по себе, но я старалась не думать об этом. После этого дня Карина всячески пыталась мне насадить. Но то, что влетало ей, а не мне, её злило ещё больше.
– Мама, это все Нарминэ, это она рассыпала соль, – возмущалась девочка.
– Майрик, она врёт! – заступилась за меня Лилит. – Я видела, как она специально соль рассыпала, а теперь всё сваливает на Нарминэ, которой в это время даже в квартире не было.
– Карина, – строго взглянув на дочь, произнес отец семейства, который вернулся с работы вместе с Тиграном. – Ты что, начала врать?
– Папа… – девочка опустила голову, – я…
– Смотри мне в глаза! – крикнул дядя.
Карина стояла с опущенной головой.
– Смотри мне в глаза! – повторил дядя. Девочка продолжала стоять с опущенной головой. Дядя не выдержал и подошёл к ней.
– Я сказал: смотри мне в глаза!!! – он закричал во всё горло. Я вздрогнула и прижалась к рядом стоящему Тиграну: заметив мой страх, он обнял меня. Взгляд дяди испепелял старшую дочь: вены на его шее опухли, а сам он стал краснее помидора из-за злости. Карина подняла свой взор из—под длинных ресниц и взглянула на отца своими голубыми глазами. Взглянув прямо в них, он дал ей звонкую пощёчину.
– А! – закричала я, прикрывая рукой рот. Тигран прижал меня к своей груди и прятал мой взгляд от всего происходящего в своих объятиях. Я заметила, как Карина начала плакать, её мама хотела подойти к ней.
– Лилит, идите с Нарминэ и Тиграном в комнату… – она хотела сказать что-то ещё, но дядя её перебил:
– Нет! – крикнул он, взглянув в глаза своей жены. – Пусть остаются и видят, что будет с ними за ложь. – С этими словами он отстегнул ремень на своих брюках и ударил Карину по коленкам. Моя двоюродная сестра упала, но это не помешало дяде продолжать бить её ремнем.
– Нет, стой! – закричала тётя, прикрывая свои телом Карину. – Не надо! – умоляла она дядю, но он грубо отшвырнул её.
– Уйди! – процедил мужчина сквозь зубы, схватив её за волосы и оттолкнув в сторону. Дядя продолжал наносить удар за ударом. Карина плакала, но не произносила ни звука: зажмурила глаза и закусила нижнюю губу. Дядя бил её, Лилит стояла в стороне и наблюдала, смотря с ужасом на разъярённого отца. Я рыдала, обнимая Тиграна, который гладил меня по голове, желая успокоить. Тётя вновь попыталась заступиться за дочь, но получила пощёчину. Она была настолько сильной, что женщина отлетела в сторону.
– Мама! – закричала Лилит, и мы подбежали к тёте.
– Отошли от неё, ни то и вам сейчас дам, – сказал мужчина, смотря на нас злобным взглядом и продолжая избивать ремнём Карину.
– Дядя, хватит, – просила я со слезами на глазах. – Пожалуйста, хватит…
Я начала рыдать, всхлипывая. Дядя посмотрел на меня разъярёнными глазами, словно я враг народа. А после, продолжил избивать Карину. Тётя пришла в себя и вновь попыталась заступиться за девочку.
– Прошу тебя, прекрати. Она же твоя дочь, пожалей её, – умоляла она, смотря в его глаза со слезами.
Я рыдала, из-за нервов у меня началась судорога. Обнимающий всё это время меня Тигран пытался успокоить, а я, начала обнимать Лилит и села с ней на пол.
– Барев, – в коридоре послышался звук открывающейся двери. – Я пришёл! Нарминэ, собирайся.
Я сидела на полу и не могла двинуться с места. Дядя не услышал слов своего брата и продолжал избивать старшую дочь.
– Что здесь происходит? – спросил папа, зайдя на кухню.
Он взглянул на младшего брата, который держал в руках ремень, замахнувшись, чтобы нанести очередной удар. Но услышав голос брата, держащая орудие рука, застыла в воздухе вместе.
– Им луйснес, Лилит, что с вами? – спросил папа, смотря на нас с Лилит, прижатых друг к другу. И Тиграна, стоящего сзади и пытающегося нас успокоить, пока мы захлебываемся в собственных слезах.
– Дети, – папа достал из кармана брюк ключи от дома. – Вот ключи, идите домой.
Тигран забрал ключи у моего папы и, помогая нам с Лилит встать, подошёл к Карине. Она была избита до такой степени, что не могла подняться самостоятельно. Мы помогли ему поднять сестру и еле—еле, понемножку пошли домой. Я не знаю, что было потом в квартире дяди. Скорее всего, папа проводил ему целую лекцию и ругал за такой поступок.
– Осторожнее, – просила Лилит, когда мы пытались донести Карину.
– Дети, что случилось? – спросила нас наша соседка Айлин. Она была ереванской азербайджанкой, поэтому мало кто позволял детям общаться с ней. По нашему району о ней ходило множество «хороших» слухов. Никто её не любил, кроме мужчин, которые постоянно отшивались возле неё.
– Ничего, – сказал Тигран, и мы продолжили везти Карину. Айлин смотрела на нас с сочувствием.
– Сейчас, ес ко цават танем³, – произнесла Лилит, пытаясь открыть дверь в квартиру.
– Давай я открою. – Длинные шоколадные женские руки, потянулись к ключу.
Я взглянула, чтобы узнать, кто это, – Айлин. Она помогла нам открыть дверь, и мы провели Карину в гостиную, где и уложили на диван. Боль девочки не знала предела, она вся горела.
– Нужно приложить лёд, – сказала девушка, присаживаясь на корточки рядом с нашей сестрой. И мы с Тиграном побежали принести его.
– Будет немного больно, но полегчает. – С этими словами, она начала прикладывать лёд к телу Карины.
Девочка начала кричать и рыпаться от боли. Её крики были слышны на соседних улицах, настолько было ей плохо. Она не могла пошевелиться, всё тело ломило и горело.
– Девочки, что происходит? – спросила вошедшая в гостиную тётя. Мы все взглянули на неё, а после – на Карину, которая завыла от очередной нахлынувшей на неё боли. Тётя подбежала к дочери и велела Айлин уйти в грубой форме.
– Уходи, и чтобы я больше не видела тебя рядом со своими детьми, – сквозь зубы процедила тётя. Айлин взглянула на Карину, затем на тётю. А после встретилась со мной взглядом, пока я рассматривала её шоколадные кудрявые волосы, пухлые губы и тёмно—серые глаза.
– Я лишь хотела помочь, – произнесла она, смотря в глаза тёти. Айлин встала и направилась к выходу, я смотрела ей вслед. Она ушла и даже не обернулась.
Мы с Лилит продолжали плакать. Я немного успокоилась, мои судороги прекратились. Тётя сделала нам перекусить, сама она ничего не ела и не пила. С поникшим взглядом смотрела в одну точку и думала о чём—то. Боли Карины немного уменьшились, и она заснула. Я вспоминала с ужасом, что было сегодня, и понимала, что навсегда запомню этот день, как самый ужасный в моём светлом детстве.
– Останетесь сегодня у меня, – сказал папа, зайдя в наш дом.
– Нет, – сказала тётя, – мы пойдём домой.
– Сегодня лучше туда не идти, нужно, чтобы он побыл один и подумал над своим поступком. Это же не первый раз, когда он поднимает руку на тебя?
Тётя замолчала. Разговор взрослых проходил на кухне, но, сидя в гостиной, мы прекрасно всё слышали.
«Видимо, они забыли закрыть дверь», – подумала я.
– Он впервые поднял руку на детей… – наконец произнесла тётя и замолчала. Мы с Тиграном и Лилит слушали разговор взрослых, затаив дыхание.
– На детей впервые, а на тебя – нет, и это будет продолжаться так… – он замолчал. – А долго это длится?
– Неважно, мы и так доставили тебе хлопот, – хмыкнула, – прости, что это всё видела Нармин. Я хотела, чтобы дети вышли, но он потребовал, чтобы они остались и видели всё.
– Ничего, если что, ты только скажи.
– Хорошо.
– Я сейчас принесу новое полотенце, можешь пойти искупаться. А я пока детей накормлю.
– Нет—нет. Мы пойдем к моей тёте, она живет здесь неподалёку.
– Это которая живет в двух километрах отсюда? Я вас отвезу.
– Нет, не нужно. Я возьму такси. Лучше останься с Нарминэ: сегодня был тяжёлый день для всех нас.
– Хорошо. Да, ты права, день и вправду был тяжёлый.
– Дети, пойдёмте, – произнесла тётя, заходя в гостиную, где мы сидели возле спящей Карины. Тигран с Лилит встали и помогли матери поднять сестру.
– Давай мне, я её отнесу, – сказал папа, взяв Карину на руки.
– Спасибо, – тихо произнесла тётя.
– Им луйснес, я сейчас прийду, только провожу тётю до машины и вернусь.
– Хорошо, пап.
Они вышли, закрыв за собой дверь. Это был первый раз за все годы, что я оставалась одна в квартире. Папа пришёл быстро, как и говорил: проводил до машины и сразу вернулся.
– Им луйснес, как ты? Дочка.
– Хорошо, пап, а ты?
– Я тоже, потому что рядом ты, ангел мой.
Я обняла его и шёпотом сказала ему: «Я люблю тебя, пап». Мне показалось, что он не услышал, потому что я сказала очень тихо, но любящее сердце услышит всегда.
– И я тебя люблю, мой луйснес.
Я редко говорила папе о своих чувствах, не знаю почему. Но после этого дня я каждый день признавалась ему в любви и говорила, как сильно он мне важен.
– Пап, а ты же никогда меня не оставишь? – спросила я во время готовки ужина.
– Ду им луйснес⁴, как я могу тебя оставить? Ты же мой свет среди всей этой тьмы.
После увиденного в тот день мне было очень важно знать, что папа всегда будет со мной.
– Ты из-за сегодняшнего задаёшь такие вопросы? – догадался папа.
– Мх, – я кивнула головой.
– Дочка моя, просто у дяди не выдался день. Он очень переживает о сделанном, он признал, что был не прав. Не бери в голову.
– Пап, а разве это нормально, чтобы мужчина бил свою дочь до такой степени и жену?
– Конечно, нет. Таких нельзя и мужчинами назвать, – сказал папа, подняв меня на руки и отводя к окну.
– Значит, дядя – не мужчина? – спросила я, отпрянув от плеча отца и взглянув в его глаза.
– Он мужчина, он ударил один раз, всякое бывает в жизни, моя луйснес. Он просто не выдержал, у него проблемы на работе, и тут ещё это. А врать же не хорошо, ты же знаешь.
– Да папа, знаю, – согласилась я, глядя в небо, которое покрывали яркие звёзды.
– Смотри, твоя Майрик сегодня здесь, – сказал папа, протягивая руку вперёд. – Видишь?
– Да! – воскликнула я радостным голосом и улыбнулась, оголив свои зубки.
– Им луйснес, даже если твоя Майрик не появится на небе самой яркой звездой, то знай, что она всё равно всегда на небе и в твоём сердце.
– Как это?
– Что, как?
– Как она в моём сердце? – удивившись, спросила я.
– А вот так, ес ко цават танем³, она в твоём сердце, пока ты любишь её и помнишь.
– Папа, я всю жизнь буду любить и помнить Майрик, так же, как и тебя. – Я обняла папу, чтобы не показывать ему своих слёз, которые появились моментально с мыслью о том, что я могу когда—нибудь потерять отца.
– И я тебя люблю всем своим сердцем, луйснес. – Услышав мои всхлипывания носом, папа спросил: – Ты что, плачешь?
– Нет, – пыталась солгать я.
– Им луйснес, ну—ка, покажись, – я прижалась к плечу отца что есть силы, чтобы он не увидел моих слёз. – Ты же знаешь, что меня не обманешь. Почему ты плачешь?
– Пап, я боюсь потерять тебя.
– Ты меня и не потеряешь никогда. – Папа погладил меня по моим длинным чёрным волосам.
– А если ты уйдешь, как Майрик? – вытирая слёзы, спросила я. Папа поменялся в лице, ведь я заговорила о маме.
– Свет мой, моя дорогая Нарминэ, если я уйду, как мама – я всё равно никогда не оставлю тебя. Я буду жить в тебе, как она, и смотреть на тебя сверху. Буду видеть, как ты, что ты, поэтому всегда старайся сделать так, чтобы мы с мамой гордились тобой. Пока я не уйду, как мама. Дай Бог, я проживу ещё достаточно лет и успею увидеть, как ты закончишь школу, как ты поступишь, выучишься, влюбишься, выйдешь замуж. И если Он позволит, то и понянчусь со внуками. А сейчас я здесь, я с тобой, а мама там. И ты всё равно старайся, чтобы она всегда улыбалась и гордилась тобой, находясь там, а я гордился тобой, находясь здесь. Ты моя радость, ты моя гордость и честь, дочка. Без тебя – я не смогу. Я скорее умру, чем буду жить без тебя.
– Не умирай, пап, я буду стараться и сделаю так, чтобы вы с Майрик мной гордились.
«Я буду стараться сделать всё, что в моих силах и не в силах, чтобы папа гордился мной!» – твёрдо для себя решила я и поставила себе цель, достичь которую собиралась в любом случае.
– А теперь пойдём спать, – сказал папа, отходя от окна.
– Пойдём, – довольная, согласилась я.
___
¹Барев, джан (с армянского) – Здравствуй, жизнь моя
²Барев, Майрик – Здравствуй, мама
³Ес ко цават танем – Моя дорогая
⁴Ду им луйснес – Ты мой свет
2. Первое знакомство с религией
В восемь лет дядя подарил мне Библию на армянском.
– Вот, Нарминэ, ты уже взрослая и должна знать свою религию, самое время, – говорил дядя, показывая подарок. Библия была большой и очень тяжёлой. Помню, как хотела её поднять и полетела на пол вместе с ней. Разбитый нос —ещё один подарок на день рождения. Я ходила уже в третий класс и вполне могла самостоятельно читать, но в священном писании были неясные мне вещи, за пояснением которых я всегда обращалась к отцу, и он объяснял мне.
– Папа, а почему если все люди равны, то Господь посылает всем разные судьбы?
– Каждый должен пройти свой путь, им луйснес, каждый из нас разный, все мы индивидуальны, поэтому.
– А почему ученые говорят, что мы произошли от обезьян?
– Они просто не верят в Бога.
– Почему Бог не остановит все эти войны? Почему Он позволяет умирать людям? Почему позволяет убивать друг друга? Почему Он такой несправедливый?
– Нарминэ! – закричал дядя. – Он справедлив, читай Библию и всё поймешь.
– На пути человека к счастью встречаются несколько преград, но почему? – всё не унималась я.
– Читай Библию и все поймёшь, – спокойным и мягким тоном повторил папа, в то время как дядя был безумно зол тем, что я задаю лишние вопросы. Я читала и понимала абсолютно всё, что там было написано. Библию хранила дома на тумбочке и читала её каждый вечер после того, как делала уроки. Карина продолжала ненавидеть меня и пыталась всячески доказать, что она лучше меня, что я плохая, а она хорошая. Я не понимала, почему у моей двоюродной сестры такая ненависть ко мне и как такое возможно. Она ещё больше возненавидела меня с того дня, когда её избили за клевету: она считала, что в этом моя вина.
– Если бы тебя не было, всё было бы по—другому! – громко ответила она, когда я спросила, почему она считала, что виновата я.
Я молилась каждый вечер и каждое утро. Первые лучи солнца пробивались сквозь задернутые шторы, – и я вставала, чтобы умыться, надеть косынку и помолиться. На Пасху мы красили яйца и готовили куличики, а также собирались за одним большим столом всей семьёй. Айлин я видела довольно часто после того случая с избиением Карины. Каждую неделю она меняла цвет своих волос. Всё, что мне было известно, так это то, что она была ереванской азербайджанкой из Карабаха.
– К ней ходит много мужчин, а ты знаешь, что не прилично, когда к девушке, которая живёт одна, шастают молодые люди, – рассуждала Лилит, когда я поинтересовалась у её, что она знает об Айлин.
– С виду нормальная девочка…
– Так! Нечего вам обсуждать какую—то там азербайджанку с не лучшей репутацией, и чтобы я больше не слышал, что вы говорите или думаете о ней! – закричал Тигран. Хоть он был младше нас всех, но всегда хотел показаться старше и мудрее.
– Хорошо, – тихо ответили мы, потупив свой взгляд на обувь.
Весь оставшийся путь до школы мы прошли молча. Каждый день мы шли в школу вместе: я, Лилит и Тигран. Карина всегда либо опаздывала, либо уходила раньше всех, поэтому её никогда не было с нами. По дороге мы обсуждали то, что происходило у нас дома: гостей, праздники, кто что приготовил и кто когда выйдет на улицу, у кого сколько уроков. А ещё обсуждали свои знания нашей религии.
– Мы с папой вчера читали Библию, она мне так понравилась! – пропела Лилит.
– А я, наоборот, нашла множество противоречий в ней, и чем больше читаю, тем больше нахожу, – с грустью в голосе произнесла я.
– Каких же? – с удивлением и не пониманием спросил Тигран.
– Например, мы Апостолы, и наш народ является самым древним, тогда почему мы не записаны в Библии? Почему там ни одного сказания о нашем народе или же стране? – Мои двоюродные родственники потупили взгляды в раздумьях, а я продолжала: – Почему сказано, что Иисус и израильтяне завоевывали Иерусалим¹, а в другой Библии об этом не сказано? Или кто был отцом Иосифа, мужа Марии: Иаков или Илия²?
– Подумаешь, какие—то опечатки… – неуверенно произнёс Тигран.
– Как в связанных писаниях могут быть такие опечатки и противоречия?!
– Откуда ты взяла всё это? – не понимая, спросила Лилит. – Мы же со взрослыми читаем, и они нам объясняют всё это.