Марина Аницкая
Онтологически человек: Битва деревьев
Человек и человек; судьба и судьба; смертные, уязвимые, нелепые; несопоставимо малые по сравнению с человечеством; и все-таки Мирддин не мог отвлечься от зрелища – как рушатся дворцы, как гибнут народы, как забываются языки; как тварный мир развеивается как фата-моргана – и все равно остается одно запаянное в вечность мгновение, когда Артур подхватывает хохочущую Джиневру на руки и шелковый шлейф трещит под его ногами.
Мирддин потер лоб, отгоняя головокружение. Такое уже бывало раньше. Ни на чем не основанная уверенность, знание, приходящее из ниоткуда.
Мирддин сделал усилие, сосредотачиваясь. Стеклянная грань лопнула, мир вернулся – теплым воздухом, запахом духов и шампанского, эхом шагов по паркету, отдаленными гудками машин. Он выпадал совсем ненадолго – секундная стрелка на настенных часах еще не успела сместиться, оркестр за окном не успел перейти к следующему такту, и кружевная фата Джиневры, взметнувшаяся от движения, не успела опасть вниз.
Это было хорошо. Мирддин знал, что соскальзывание в другие слои на людской взгляд выглядит жутковато, и не хотел портить окружающим праздник.
Мирддин дождался, когда новобрачные разомкнут объятия и отдышатся, подошел, выудил из кармана бархатный футляр и протянул Джиневре. Та раскрыла коробочку – внутри на шелковой подкладке лежал хрустальный шар размером с маленькое яблоко.
– Что это? – спросил Артур.
– Активатор, – сказал Мирддин. – Я слышал, что человеческая память стирается. Если вы коснетесь его завтра – он закрепит вашу память о последних сутках. Если вы потом коснетесь его еще раз – то сможете прожить этот день заново во всех деталях, как наяву. В любое время. Тут нет никакой особой магии, – торопливо добавил он. – Он не записывает информацию, просто дает доступ к тому, что лежит в вашей собственной памяти. Это можно совсем без чар сделать – через звук, через запах… просто немного эффективней.
– Ха! Спасибо. – Артур подбросил шар на ладони, как мяч, и повернулся к Джиневре. – Ну, значит, надо постараться, чтоб было, что вспомнить. Чего желает королева?
– Королева, – заявила Джиневра, – желает танцевать!
Артур подхватил ее на руки и понес к гостям – туда, где ожидался пир, совсем камерный и неформальный, человек на двести.
Мирддин подошел к окну, прислонился к стене, двумя пальцами отодвинул штору и глянул в щель. Внизу, переливаясь яркими красками, флагами, шарами, безумными шляпками всех цветов и размеров, лежал Камелот.
Камелот, который считал, что пребудет вечно.
[2х02] авалон
– Сделай живое мертвым.
Эйрмид распахнула окно башни – на сквозняке затрепетали шторы – присела на подоконник и выставила руку приветственным жестом. Белый голубь вспорхнул из-под стрехи, сделал круг в небе и спустился к дану на запястье. Эйрмид сжала его ладонями – перья, кожа, плоть, кости потекли, меняя форму, иссыхая и рассыпаясь на глазах.
– Сделай мертвое живым.
Нимуэ сосредоточилась, чтобы не упустить ничего. Процесс развернулся и пошел в обратном порядке. Дрогнули невидимые струны, заплясали атомы, завилась двойная спираль, началось деление клеток. Сквозь сомкнутые пальцы Эйрмид потекло сияние, она подняла ладонь – на руке сидел голубь. Эйрмид поцеловала его и резким движением выпустила в раскрытое окно. Плеснули шелковые рукава. Голубь захлопал белыми крыльями и пошел ввысь, растворяясь в голубом небе.
Эйрмид повернулась к дочери:
– А теперь вопрос. Это один и тот же голубь или два разных?
– Информационную матрицу ты взяла одну и ту же… – задумчиво проговорила Нимуэ. – Все зависит от того, успел ли его дух раствориться в Аннуине или нет.
– Так быстро даже голубь не растворится!
– Тогда тот же самый.
– Верно. Вообще, обрати внимание – информация никуда не пропадает в принципе. Тело и личность – как совокупность черт, сложившихся на основе сделанного в течение жизни выбора – можно восстановить практически всегда. А вот с духами другое дело, и если в восстановленное тело и личность подсадить другой дух – то с момента его подселения и пойдет расхождение. Так что действовать всегда нужно очень быстро – животных и растения Аннуин растворяет почти моментально. Если они не завязаны на кого-нибудь с бессмертным духом, конечно.
– Включая людей и фир болг? – удивилась Нимуэ.
– У фир болг, как правило, не хватает для этого сил. Для того чтоб удержать кого-нибудь в Аннуине – нужно уметь видеть его целиком, как суть, а не представления о ней. И дорожить самой этой сутью, а не тем, что она может дать. У фир болг, как ты понимаешь, это не самая сильная сторона.
– А с людьми никогда ничего нельзя знать наверняка, – сказал, входя в гостиную, Вран. В солнечном луче блеснула металлическая пуговица на черном жилете. Он занял свое кресло с высокой спинкой и набрал на подлокотнике код.
На столе перед ним материализовалась фарфоровая чашечка с кофе. Вран придвинул ее к себе, вынул из жилетного кармана перо и какую-то книжицу, отвинтил колпачок, сделал пометку и бросил на них короткий взгляд исподлобья:
– Продолжайте, пожалуйста.
Эйрмид и Нимуэ переглянулись. Продолжать было невозможно – Вран был не из тех, в чьем присутствии легко импровизировать. Нимуэ не удивило бы, узнай она, что кванты вокруг Врана регулярно докладываются ему о своей скорости и положении в пространстве.
Эйрмид подмигнула дочери и тоже села за стол, опираясь на локти:
– А мы уже закончили.
Вран поднял бровь:
– Нда? Быстро.
– У меня встреча с Рианнон, – сказала Нимуэ.
– Вот как.
– Я хотела договориться об использовании дальней обсерватории.
– А наша тебя чем не устраивает?
Нимуэ моргнула. Ей даже в голову не приходила мысль использовать обсерваторию Грозовой Башни. Если в лаборатории матери – затаив дыхание и соблюдая множественные правила безопасности – ей доводилось бывать, то владения, принадлежавшие отцу, были неприкосновенны.
Конечно, она знала, что Грозовая Башня дает обзор по всем слоям, включая Великие Пустоши, она и создавалась как сторожевой пункт. Но получить туда доступ она даже не надеялась. Обсерватории Круга были общественными. И, вдобавок, Нимуэ подозревала, что иметь дело с Рианнон ей будет гораздо проще.
– Я настроил для тебя допуск, Башня тебя узнает. Можешь пользоваться в любое время, – сказал Вран.
Это было очень щедрое предложение. И, скорее всего, еще одна завуалированная попытка ее контролировать.
Нимуэ сплела пальцы и положила на них подбородок. Вран всегда желал ей только добра, в этом она не сомневалась. Но их представления о благе имели свойство не совпадать в критичных пунктах. Ей категорически не хотелось давать Врану индульгенцию на вмешательство в происходящее.
– Спасибо, отец, – ответила Нимуэ. – Я буду иметь в виду.
– А что именно тебя интересует? – спросил Вран. – Возможно, мы могли бы тебя… проконсультировать, – он усмехнулся краем рта и бросил взгляд на Эйрмид. – В конце концов, в образовании Великих Пустошей мы принимали, так сказать, непосредственное участие, – у Врана в голосе проскользнула вкрадчивая нотка – как тогда, когда он спрашивал Помону: «Вот мы и увидим твое истинное лицо. Разве не интересно?»
То, что было с Помоной потом, снилось Нимуэ несколько раз в кошмарах. Нет, она не жалела, что позвала Врана на помощь, это обернулось плюсом для всех (включая Помону), но ей раз за разом снилось, что Врана нет, поэтому ей самой нужно сделаться такой, как он, ведь дело должно быть сделано. Как она превращается в клинок, ледяной и безжалостный, способный отразить любой удар… и навсегда теряющий то, что спасает, потому что ничего, кроме сражения, для клинка не существует.
Мирддин обнимал ее и держал, пока не попускало. Это было единственное, что помогало. Наверное, были и другие способы, но Нимуэ их не знала.
– Да, – задумчиво произнесла Нимуэ. – Я хочу спросить, – она повернулась к матери. – Как ты сражалась в Пустошах? Как действует отец, я видела.
Эйрмид отвлеклась от набирания кодов на подлокотнике, от которых стол стремительно заполнялся чашками и тарелками.
– Я? Я вообще не сражалась. Чтобы сражаться, нужен враг. Принимать все так… личностно, – она бросила на Врана ироничный взгляд, – совершенно необязательно. Ты просто берешь и делаешь то, что нужно сделать. Как вода, как ветер, как закон тяготения… не больше, но и не меньше.
Вран, намазывавший масло на тост, поморщился:
– Вот и Нуадду так рассуждал. И чем это для него кончилось.
– Нуадду? – встрепенулась Нимуэ. – Копейщик Нуадду? Тот, кому ты делала серебряную руку?
Выражение у Эйрмид сделалось мечтательным:
– Хорошая была работа… Да.
– И что с ним приключилось?
– Стал ангелом.
– Потеря воли и распад личности, – прокомментировал Вран. – Идеальное орудие, – он скривился. – Фир болг одержимы страстями – но хотя бы своими собственными. У них есть ничтожный, но шанс. А у ангелов его нет вообще.
– Нуадду сам так захотел, – задумчиво сказала Эйрмид.
– Разумеется, – буркнул Вран. – Сначала он пожелал стать инструментом Единого. А потом у него не осталось того, чем можно пожелать им не быть. Свобода воли во всей красе.
Он раздраженно бросил на стол забытый в кулаке нож – прибор жалобно звякнул. Вран бросил на него недовольный взгляд, обнаружил погнутое лезвие и досадливо принялся разравнивать металл обратно.
– Мы все тогда согласились, что так будет лучше, – негромко сказала Эйрмид.
– «Лучше» не значит «хорошо», – жестко сказал Вран.
Эйрмид развернулась к дочери и сделала большие глаза:
– Вот так и произошел Великий Потоп. Более или менее, – она встряхнулась и пододвинула к себе тарелку с тостами.
– А по-другому никак нельзя было? – спросила Нимуэ.
Вран хмыкнул:
– Какая-никакая договороспособность у Единого появилась только после Пришествия. И то… Устроить мир, в котором нормально развешивать людей на столбах – а потом удивляться, что при попытке поучаствовать не в виде закадрового голоса, случилось получить на общих началах. Очень логично, – Вран отпил кофе и добавил чуть мягче. – Ну, по крайней мере, у него хватило хребта попробовать. И то хлеб. Может, у этого мира еще есть шансы эволюционировать во что-то приличное.
– Тебе что, наш мир совсем не нравится? – растерянно спросила Нимуэ.
– Почему? – удивился Вран. – У меня масса претензий к мироустройству, да. Но Армагеддон лично я намерен оттягивать до последнего и всеми возможными способами, – он сделал большой глоток кофе. – Понятия не имею, как выглядит идеальный мир Единого, но что-то подозреваю, что мои возможности скомпилироваться с ним близки к нулю, – он сделал еще один глоток. – Что, собственно, и к лучшему.
Повисла пауза.
Эйрмид, слушавшая это все молча – только глаза блестели поверх чашечки – опустила ее, наконец, на стол, и обернулась к дочери:
– Как тебе в Срединных землях?
– Очень… шумно, – помедлив, сказала Нимуэ.
Эйрмид рассмеялась и оглянулась на Врана:
– Отлично сказано! – она потянулась к вазочке, зачерпнула апельсинового джема и опять глянула на Нимуэ. – Когда мне бывало слишком шумно среди людей, я всегда уходила на молекулярный слой. Любой человек способен вызвать восхищение, если рассматривать его как биологическую систему. Такой потрясающе сложный механизм. Такой хрупкий. Так чутко отзывающийся на внешние реакции, так подробно несущий на себе слепок окружающей среды. Совершенно восхитительно!
Вран скептически хмыкнул.
– Да-да. Стоишь, бывало, посреди Ночи Длинных Ножей – и восхищаешься, восхищаешься…
Эйрмид пожала плечами:
– Обычный передел территории. По всем лесам весной то же самое. И вообще, – она отправила в рот очередную ложку, – я считаю, что мы не можем осуждать людей. Такая степень биологического детерминизма нам и не снилась.
– Существо, обладающее бессмертным духом, не имеет никакого права ссылаться на биологический детерминизм, – отрезал Вран.
Эйрмид и Нимуэ опять переглянулись. Нимуэ отхлебнула воды из стакана, чтобы скрыть улыбку.
– Кстати, – небрежно сказал Вран, намазывая масло на тост. – Как там твой смертный? Я бы на твоем месте не привязывался к нему слишком сильно. Люди – это ненадежно.
Стало тихо. Стайка пузырьков в стакане воды перед Нимуэ поднялась со дна и с шипением скользнула вверх.
Нимуэ поднялась.
– Мне пора. У меня встреча с Рианнон. Будет невежливо заставлять главу Круга ждать.
Она поднялась из-за стола и шагнула из раскрытого окна – только ветер взметнул легкие занавески.
Вран повел в сторону окна зрачками и продолжил намазывать тост, как ни в чем ни бывало.
Эйрмид вспорхнула из-за стола и высунулась в окно чуть не по пояс:
– Учится! Раньше ей ходить напрямую через Аннуин не давалось, – гордо заявила она через плечо. – Сильное чувство, конечно, помогает… – Эйрмид развернулась. – Но все равно, не дави на нее так. Девочка и так изо всех сил старается тебя впечатлить.
Вран бросил на нее короткий взгляд исподлобья:
– Я не давлю. Я предупреждаю. С людьми всегда выходит одинаково.
Эйрмид оперлась на спинку стула и постучала носком об пол.
– Мирддин – не только человек. Он еще и сын Гатты.
Вран поморщился:
– Сам Гатта никаких радужных иллюзий по этому поводу не питает.
– Гатта просто боится надеяться. Он еще больший пессимист, чем ты. Вам вечно кажется – если отчаяться заранее, потом будет не так больно. Нет, не будет! Это не помогало, не помогает и не поможет никогда! И вы оба это прекрасно знаете, а ведете себя, как сосунки! Что, никто не хоронил смертных и детей от смертных?
– План как раз был в том, чтобы от этого защитить, – резко сказал Вран.
– Но не вышло, – Эйрмид присела на краешек стула, подалась вперед и коснулась врановой руки. – Дай ей порадоваться, пока есть возможность. Вспомни своего первого человека, Вран!
Вран поморщился.
– Триста сорок седьмого. Седьмую. У меня не сразу получилось, чтобы они не… распадались при контакте, – Он с отвращением оглядел идеально ровный бутерброд и отложил его в сторону. Эйрмид подцепила двумя пальцами хлеб и впилась в него белыми зубами:
– Ты всегда был такой упорный… Неудивительно, что мы с тобой не сталкивались до Падения.
– Толку все равно бы не вышло, – буркнул Вран.
– Да, – Эйрмид слизнула с пальца масло и уставилась на острый ноготь. – Абсолютное несходство темпераментов. И полное отсутствие опыта.
Вран тяжело вздохнул и отпил кофе:
– Видимо, это ошибки, через которые каждому нужно пройти самостоятельно. Обязательная программа. Увлечься смертным. Ввязаться в человеческую историю…
– Обидеться на Единого, – промурлыкала Эйрмид.
Чашка замерла в воздухе.
– Это не обида. Это принципиальное расхождение в представлениях о целях и средствах, и если…
Эйрмид перегнулась к нему через стол, и Вран разлил кофе.
На солнце мраморная плитка была теплой. В тени от листвы – прохладной. Нимуэ медленно шла по одной из аллей, сходящихся к зданию Круга как спицы к центру колеса. До встречи с Рианнон еще было много времени – и, значит, можно было не торопиться. Нимуэ подняла голову и прищурилась, глядя на сверкающий шпиль в обрамлении галерей. В ослепительном небе прочертил белую линию флаер. Солнечный блик отразился от стекол, как от озера. Ветер сносил в сторону фонтанные брызги. На мраморе скопился микронный слой воды. Вода была теплая.
Нимуэ пошла дальше, наслаждаясь перепадами фактур под босыми пальцами. Заклинание, вьющееся под ногами, чуть покалывало – так на мелководье мальки тычутся носами в щиколотки.
Она поднялась по широкой и пологой лестнице и вошла в просторный холл. Здание узнало ее, и на пол перед ней лег светло-синий луч, указывающий дорогу. Прозрачный лифт скользнул по стене ввысь – сверху сады еще больше походили на колесо – коридор свернул несколько раз, и Нимуэ оказалась в просторной светлой комнате на одном из верхних этажей. Одна стена была прозрачной, и можно было видеть пологие зеленые холмы до самого горизонта и рябь, идущую по ним от ветра.
Синий блик, указывавший путь для посетителя, мигнул и погас. Нимуэ опустилась в низкое кресло, подобрала ноги и стала ждать. На стеклянном столике стояла ваза с фруктами. Нимуэ взяла гранат – размером с два кулака, увесистый, шершавый. Она очертила гранат ногтем по меридиану – и он распался на две части. На разломе влажно блеснули зерна – граненые, как кристалл. Сквозь полупрозрачную мякоть просвечивало белое. Зерна теснились, примыкая друг другу – точно так, как теснятся друг к другу локусы в Великих Пустошах. Зачарованные, отрезанные друг от друга мирки, сердце и стержень каждого – дух, свернувший вокруг себя время и пространство. Голодный дух, требующий жертв.
И пленка, отделяющая его от Срединных земель – не толще той, что отделяет друг от друга зерна граната.
Нимуэ торопливо сложила половинки обратно и сжала так, как учила Эйрмид. Гранат стал целым, как был. Нимуэ положила его обратно и постаралась отвлечься.
По полу, по стенам вился чуть заметный искусный узор. Лучше всего Нимуэ виделась бледно-сизая линия, обозначавшая воду и дававшая ей возможность находиться в здании. Только став озером, Нимуэ начала обращать внимание на такие вещи – тщательную заботу архитекторов о тех, кто жестко привязан к своей стихии.
Конечно, со временем привыкаешь, учишься находить лазейки – опираться на родники, текущие под землей, не вызывая их на поверхность, увеличивать влажность воздуха, ориентироваться на водопроводы, в конце концов. Это стало уже привычкой – особенно в Срединных землях – но было очень приятно находиться там, где об этом можно было не думать.
А кроме воды ведь были еще огонь, земля, металл, дерево… Нимуэ любовалась архитектурой заклинания, незаметно вплетенного в стены – это было как рассматривать на просвет систему кровеносных сосудов. Изящная, ветвящаяся структура, живая, трепещущая, пульсирующая, чутко отзывающаяся на малейшее присутствие. Безупречно функциональная и отточенно-красивая в своей функциональности. Нимуэ завистливо вздохнула – умение делать такие вещи приходит только с опытом. С тысячелетиями опыта.
А пока ты его накопишь – все остальные на ту же тысячу лет уйдут вперед, и толку? На Авалоне царила сверхспециализация – проще открыть свою собственную область и начать что-то делать в ней, чем пытаться сравниться в мастерстве с теми, кто уже есть.
– Не переоценивай опыт. Свежий взгляд значит очень многое.
Нимуэ вздрогнула и обернулась – в соседнем кресле сидела улыбающаяся Рианнон, возникшая будто из воздуха. Зеленые, хризолитовые глаза рассматривали Нимуэ спокойно и внимательно. Седые волосы Рианнон были забраны в высокую прическу, на левом ухе посверкивал комм. Никаких украшений на ее черной водолазке и брюках не было.
– Ты хотела поговорить об обсерватории. Я внимательно тебя слушаю. Что именно ты хочешь делать, и какое оборудование тебе требуется?
К этому Нимуэ была готова.
– Я хочу восстановить целостность Срединных земель, и я хочу успеть это сделать, пока есть благоприятная возможность. У людей новый король, у которого есть воля и намерение объединить земли ради них самих. Это идеальный резонатор, – она торопливо подняла ладонь, предупреждая вопрос. – Все решения в делах людей принадлежат Артуру. Я действую только в локусах. Сейчас есть два больших направления деятельности – во-первых, с помощью Артура развернуть все большие локусы. Во-вторых, создать среди людей систему взаимодействий, которая будет уничтожать мелкие и не допускать их появление. Артур не может находиться везде одновременно, и не заставлять же его гонять буку из-под каждой кровати! Для этого мне нужен доступ к обзору Смертных земель. И окрестностей тоже, потому что, я подозреваю, к некоторым локусам легче будет подобраться через Великие Пустоши. Или через Эйлдон.
– Зачем это тебе? – спросила Рианнон.
Нимуэ помедлила, формулируя.
– Мне нравится делать нецелое целым.
Когда недостающий фрагмент встает на место. Когда ты находишь формулу, которая позволяет собрать все слои и сегменты воедино. Когда отдельные элементы встраиваются в систему, в единый организм, когда все это начинает работать, дышать, двигаться… это было лучше всего.
Быть озером, или быть в Аннуине, или быть с Мирддином Эмрисом, или раскрывать локусы в Срединных землях – это все были разные грани одного и того же. Принять в себя энергию, преобразовать, пропустить насквозь и передать дальше. Это часто бывало страшно и часто бывало тяжело, но лучше и важнее этого ничего не было.
Смотреть и видеть. Принимать и передавать. Быть одно с миром.
Рианнон взяла гранат из вазы и покачала в ладони, будто взвешивая. Нимуэ смутилась.
– Хорошо, – сказала Рианнон. – Обсерватория тебя узнает, – Она быстрым движением коснулась комма. – Между прочим, я так и не поблагодарила тебя за Помону. Так что прими благодарность от меня и от Круга.
– За что? – поразилась Нимуэ.
– За то, что убедила ее вернуться сюда.
Нимуэ слегка покраснела.
– Это вышло… непреднамеренно.
Cудьба Помоны ее тогда совершенно не интересовала. Сначала ей хотелось развернуть локус, снять заклятие с зачарованных земель – потому что земля, отрезанная локусом, начинает умирать, а это неправильно. Потом ей хотелось только спасти Мирддина, попавшего под заклинание Помоны. И остальных. И если для этого нужен был компромисс с Помоной – значит, нужен был компромисс с Помоной.
«Убедила», возможно, было не самым подходящим словом. Нимуэ сдернула с Артура заклятие Помоны, и Артур пообещал снести Помоне голову.
– Фир болг очень редко идут на переговоры. И еще реже соглашаются на вступление в Завет Авалона. Для этого нужно сохранять какие-то остатки личности и ценить что-то выше себя – а у них с этим туго. Ты смогла зацепить Помону за то, что ей дорого. Теперь она здесь – и ничто не угрожает ни ей, ни ее травам. В первую очередь – не угрожает она сама.
А еще Помона больше не пускает людей на удобрения, подумала Нимуэ. Но этот вопрос, безусловно, лежал вне ответственности дану. Как все людские судьбы в принципе.
– Естественно, я не рассчитываю, что тебе удастся такое провернуть в Пустошах… Но, на всякий случай, имей в виду – всякая душа – это бесконечно драгоценное приобретение для Авалона, Нимуэ, – продолжила Рианнон. – Новые рождаются не каждое столетие, а старые… старые приходят еще реже.
Нимуэ знала, что Рианнон говорит правду. И еще она знала, что Рианнон недрогнувшей рукой изгнала бы с Авалона ее – и любого другого – кто осмелился бы нарушить Завет. Дану отличает от фир болг только сделанный выбор – а фир болг в Дарованной земле нет и не может быть места.
Как она завидовала этой способности делать то, что должно, не разрушаясь.
– Так что не бойся обращаться за помощью – ни для себя, ни для Мирддина Эмриса. Авалон был создан ради дану, и именно дану – его величайшая драгоценность. То, чему вы научитесь за пределами Авалона, потом станет для него важным приобретением.
Нимуэ прикусила губу. Ей не хотелось этого говорить, и все-таки это должно было быть сказано.
– Я… не думаю, что Мирддин Эмрис сможет жить на Авалоне, – сказала Нимуэ.
Это было то, чему ее научила история с Лансом. Люди не могут без людей, как рыба не может без воды.
Рианнон улыбнулась.
– Мы все увлекались смертными. Все совершали свои ошибки. Мирддин Эмрис – не исключение. Сто, двести, максимум пятьсот лет – и это пройдет. Он вернется на Авалон.
То, что говорила Рианнон… это было завлекательно. В это хотелось верить, но…
Но.
Нимуэ покачала головой.
– Он слишком человек.
Рианнон улыбнулась.
– Но не только человек. Сейчас эти две чаши уравновешены – но баланс может измениться. Может быть изменен.
Нимуэ вскинула голову. Ответ на этот вопрос она знала.
– То, чего я не сделаю ради Предстояния – я не сделаю и ради Авалона. Я не буду стоять между Мирддином и его судьбой.
Внутри опять вскипала волна, вынесшая ее из Грозовой Башни. То, что ей приходилось делать выбор; то, что выбор приходилось делать из вариантов, среди которых не было хороших; то, раз за разом приходилось объяснять его окружающим – и то, что каждый раз это было как встречный пал, пущенный против пожара. Оставляющий после себя выжженную землю. Потому что тебе нужно что-то сжечь, чтобы спасти все остальное.
Но самая первая ее верность принадлежала Аннуину, и самым первым долгом ее была честность. Остальное… остальное без этого все равно нельзя было бы сохранить.
Она не могла бы перестать быть водой ни для кого, не могла бы изменить своей сути – как она может хотеть этого же от другого?
Как глупо так… реагировать, когда ты точно знаешь ответ.
Как глупо.
Как бессмысленно.
Но волна подступала изнутри, рывком, с этим почти ничего нельзя было поделать – только переждать. Нимуэ застыла, боясь пошевелиться.
Рианнон выставила вперед ладонь – волна отступила.
– Тебе ничего не нужно делать, – мягко произнесла она. – Просто знать – Мирддину Эмрису всегда будут рады на Авалоне.
– Скажите ему сами!
– Я говорила. Но все мои слова не стоят одной твоей мысли. Ведь ты – его Предстоящий перед Единым, – Рианнон улыбнулась. – А я – всего лишь глава Круга.
Рианнон встала. Нимуэ автоматически поднялась за ней, как волна за луной. Рианнон уронила ей в ладонь гранат – тяжелый, круглый, шершавый – и исчезла, не задев ни одной из бесчисленных нитей заклинания, оплетавшего здание.
У подножия широких ступеней, опираясь о спидер, стоял Мирддин.
Нимуэ вздрогнула и ощутила, как кровь приливает к щекам. Она не ждала увидеть его на Авалоне, и тем более – здесь, и слишком много слов было сказано о нем за его спиной. Гранат в руке ощутимо налился тяжестью.
Мирддин помахал ей. Силуэт его на фоне солнца был будто вырезан из темной бумаги.
Нимуэ спустилась вниз по ступеням.
– Подвезти? – спросил Мирддин.
Улыбка у него была совсем треугольная. И такая, будто он весь выплескивается из себя навстречу.
– Да, – сказала Нимуэ. – Да.
Она провела рукой по спидеру. Спидер был не спидер, а келпи в механической форме. Мирддин подсадил ее в седло и сел сам.
– Куда? – спросил он через плечо.
– Куда-нибудь.
Она прижалась щекой к спине, закрыла глаза, и ничего не осталось, кроме скорости и ветра.
«Куда-нибудь» оказалось морским берегом. Спидер приземлился на вершине скалы. Море было далеко внизу, но воздух был такой мягкий, что в него можно было кутаться, как в шаль.
– Стопроцентная влажность, – сказал Мирддин. – Сходи, не бойся.
На вершине утеса росла трава, мягкая и густая. Нимуэ осторожно поставила на нее одну ногу, потом другую. Передвигаться действительно было можно – море дышало, и его дыхания было достаточно, чтобы удерживать связь со своей стихией.
Нимуэ подошла к краю обрыва и замерла, раскрыв глаза – внизу под скалами лежал песчаный пляж, и весь его покрывал сложный, красивый узор из переплетающихся кругов, спиралей, прямых, выведенных песком по песку. С одной стороны он уходил под скалы, с другой – в море. Набегающий прилив уже накрыл его с одной стороны пеной, но от этого только казалось, что узор вьется, и вьется, и вьется по морскому дну до самого горизонта.
Нимуэ обернулась к Мирддину:
– Что это?
Мирддин сидел, уперевшись подбородком в колено и грыз травинку. Он бросил быстрый взгляд вниз.
– А, это… – небрежно протянул он. – Это у людей есть такой инструмент. Грабли называется. Такая, знаешь, штука – деревянная рукоятка и как бы когти на конце. Они ими землю рыхлят, и бороздки получаются.
Нимуэ ошарашенно опустилась рядом.
– Ты это сам сделал? Без магии?
Мирддин блеснул зубами:
– Ага.
– Но, – беспомощно сказала Нимуэ, – оно же все исчезнет…
Мирддин мотнул головой.
– Все останется здесь, – он приложил ладонь к ее груди, – и здесь, – он коснулся ее виска.
У него внутри искрился золотой клубок. Радость решенной задачи. Сердце, разум и… вечность? Бессмертие? Почему бессмертие?
Нимуэ вскинула на Мирддина непонимающий взгляд.
Мирддин засмеялся.
– Это идеальное мгновение. Как бы объяснить… – Он вскочил на ноги. – А, вот! – Он нырнул в седельную сумку, достал гранат, сел, скрестив щиколотки, вынул из кармана ножик и рассек фрукт пополам. Брызнул алый сок.
– Бывают такие моменты, когда все полностью равно самому себе. Море – по-настоящему, в полную силу море, небо – в полную силу небо… с неодушевленными вещами не так, конечно, там, где нет свободы выбора, расхождения почти нет… неважно. – Он вытряхнул из граната горсть зерен и ссыпал ей в ладонь, – Видишь, у каждого зерна есть сердцевина. И у каждого идеального мгновения она есть. Это когда живая душа полностью совпадает с собой, со своим местом в мире. И тогда это мгновение сохраняется, несмотря ни на что. И за счет этого может сохраниться все, что к нему прилегает, вот, видишь, как мякоть вокруг косточки. Весь контекст, потому что мы же не в вакууме существуем… А ты больше всего ты, когда на что-нибудь вот так смотришь, вот поэтому я и устроил эту штуку на берегу. Чтобы ты смотрела. – Мирддин выпалил весь этот сумбур на одном дыхании и засмеялся. – Непонятно, да? – Обычно сведенные брови выгнулись вершинкой треугольника вверх. Нимуэ немедленно захотелось ее коснуться. – Понимаешь, можно взять одно-единственное мгновение, потянуть за него – и через него вытянуть все остальное. Вот есть ты, вот так, когда смотришь, и, значит, есть море, потому что тебе нужно то, на что можно глядеть, есть трава, на которой ты сидишь, есть вся биосфера и все века эволюции, которые были нужны, чтобы сложилась почва, и зародилась жизнь, и трава выросла; есть озеро, потому что это твой дом; есть Вран и Эйрмид, потому что тебе нужны были родители; есть Авалон, есть вообще весь мир, потому что только в таком мире ты могла бы выйти такой, какая ты есть сейчас.
Нимуэ улыбнулась:
– А если меня нет?
Мирддин мотнул головой:
– Ты есть. Ты будешь всегда. Я знаю, – он ссыпал в рот гранатные зерна.
Нимуэ подняла брови:
– Откуда?
– Видел, – серьезно ответил он.
Нимуэ тихо засмеялась. Рианнон была неправа – Мирддин человек, человек до мозга костей. Только человек может так вмещать в себя весь мир. И только человек может считать, что это же касается и всех остальных. Никому из духов такое не под силу.
Но Вран тоже был неправ, и это радовало ее еще больше. Никто из них, древних и мудрых, не угадал. Значит, никто не знает, как все обернется.
Она прижалась к его плечу и втянула запах. Пахло солью, морем, травой, раскаленным металлом – там, под тонкой оболочкой, внутри, плавилось золотое, человеческое, и дановское, лунное, переплетаясь и смешиваясь в одно целое. Внизу, подкрадываясь к затейливому узору и вбирая его в себя, шуршало море.
Гранат был кислый и сладкий одновременно.
