Марина Серова
Две недели до рая
Я прошел в комнату Алены. Единственное достоинство того убогого жилья состояло в том, что у нее была просторная комната с большим окном. Был солнечный день, и свет буквально затопил все пространство. Было очень светло. И посреди этого света за письменным столом сидела она. Помню, как солнце играло в ее рыжеватых кудряшках, и казалось, это не волосы, а какой-то небесный ореол. Сгорбившись над тетрадью, она делала уроки. Кровать, шкаф, несколько книжных полок, половичок из лоскутков на полу. Нина изо всех сил старалась сделать ее жизнь уютной, хоть у нее и не было возможности. Я, взрослый здоровый мужик, едва не заплакал, увидев это. Годы их жизни в этот момент просто встали передо мной. Сердце заныло от осознания того, что я невольно стал причиной того, что их существование было столь жалким. Вряд ли у Нины было много возможностей устроить свою жизнь из-за статуса матери-одиночки.
– Родители где? – спросил я, обернувшись в дверях комнаты, и Нина ответила:
– Умерли.
Я вошел, положил этого дурацкого слона на кровать. Дочка обернулась удивленно и испуганно, но увидела, что мать стоит в проеме двери, и просто спросила:
– Вы кто?
А у меня слова застряли в горле.
Нина сказала:
– Это твой отец.
И глаза Алены распахнулись, стали круглыми. Она смотрела на меня, не зная, что ей делать. И я тоже не знал.
В тот вечер Нина поставила условие – я даю денег только на дочь, вижусь с ней за пределами ее дома максимум раз в две недели и не пытаюсь ничего отсудить. Я бы и не пытался. В тот вечер мне хотелось оставить там все свое состояние, но Нина много не взяла. Я уговаривал, объяснял, что их жизнь теперь изменится, что я страшно виноват и готов взять на себя ответственность за прошлые ошибки. Но женщины бывают такими гордыми. Она уперлась – нет, нет, ничего не надо. Только девочке на еду и одежду. Она не хотела меня снова пускать в свою жизнь. Нина постарела. Ничего в ее лице и фигуре не напоминало о той девушке, с которой я когда-то завел роман. Я понял, что сломал ее тогда, девять лет назад, и она мне этого никогда не простит.
Борис Михайлович помолчал, глядя в чашку. Мне казалось, ему очень трудно смотреть мне в глаза, потому что он боялся увидеть в них осуждение. Мальчик Иван тоже смотрел куда-то в сторону, водя ручкой по пустому листу блокнота. Ему явно было неловко присутствовать при откровенных излияниях железного начальника.
Я спросила:
– Если мать Алены настаивала на минимальной помощи, как так получилось, что девочка оказалась в Москве и сделала карьеру? Не без вашей же помощи?
– Конечно, не без моей. Я никогда не относился к словам Нины серьезно. Когда мы с Аленой встречались, я баловал ее как мог. Но пока дочь была маленькая, мы с ней это не афишировали. Просто гуляли, ходили в кино, я покупал ей вещи, сладости, игрушки. Отделал для нее большую комнату в своем доме, где она оставляла бо́льшую часть этих подарков. Алена не хотела расстраивать мать. Она была очень умная и правильная девочка, бесконечно преданная Нине. Ей хотелось жить лучше, хотелось воспользоваться моими деньгами, возможностями, но она понимала, что это ранит маму. И до поры до времени терпела эту бедную жизнь. Когда она была подростком, мы с ней договорились – Алена хорошо учится, поступает в любой вуз, какой выберет – с моей помощью или без, – и рано или поздно переезжает в столицу. Там я смогу ей помогать, и, в конце концов, она уже будет совершеннолетней. Не все же жить по материной горделивой указке. Знаете, Алена стала моим вдохновением и талисманом. У меня все стало получаться – бизнес начал расти, прибыль увеличиваться. Я словно обрел новые крылья рядом с ней, как бы пафосно это ни звучало.
– А потом Алена закончила школу, университет и переехала в Москву, – продолжила я.
– Она всегда хотела быть актрисой. Когда дочь бывала у меня, она постоянно смотрела фильмы на домашнем кинотеатре. Но Нина и слышать об этом ничего не желала. Стоило завести разговор о театре или кино, и она начинала истерически орать – мол, в этой среде одни содержанки да шлюхи, а она не для того дочь растила, отдавая последнее, чтобы из нее вышло что-то столь беспутное. Алена приняла эту позицию матери, хоть я и убеждал ее решать самой, кем быть. Она поступила в Тарасовский университет, выучилась на экономиста. Я предлагал ей любой другой факультет и университет. Мне казалось, это мелко для нее, я хотел, чтобы у нее было все. Думал заинтересовать ее своей сферой и в будущем, может, передать ей управление компанией. Но она говорила, что это убьет мать. Нина была слишком озлоблена на меня и на весь свет. Я понимал, в чем причина такого взгляда на жизнь, но никак не мог простить ей, что она пытается заставить дочь жить ее несчастной жизнью, когда у той был шанс стать успешной и счастливой. По окончании университета Алена решила наконец отлепиться от матери и переехала в Москву. Я снял ей хорошую квартиру.
– Вы уже не скрывали от Нины свою помощь дочери?
– Когда Алена переехала в Москву, Нина поняла, что мое участие в жизни девочки было куда более значительным, чем мы договаривались. Она звонила мне, ругалась, кричала в трубку, что я забрал у нее жизнь, а теперь лишил и дочери. Никакие разумные доводы не могли убедить ее пересмотреть свою позицию, внять голосу рассудка. Она пыталась давить и на Алену, но дочь, слава богу, решила, что достаточно сделала для матери и ее обиды.
– А Нина?
– Оставшись одна, она начала пить. Нина вообще гораздо раньше начала сдавать. В сорок лет уже выглядела как старуха. Не пыталась продвинуться на работе, хотя возможности были. Растеряла всех друзей. У меня было ощущение, что это один непрекращающийся спектакль на тему «Как ты сломал мне жизнь». Она эту свою роль жертвы до дна испила, словно ничего больше не было хорошего. Словно и Алены не было.
– Насколько я понимаю, мечту о кинематографе Алена не оставила?
– Не оставила. Она пыталась заниматься маркетингом, устроилась в рекламное агентство. Но я видел, что ей хочется совсем другого.
Я вспомнила историю из интернета, которую читала несколько часов назад:
– И она стала ходить по кастингам, где ей наконец повезло.
– Да бог с вами, не было никаких кастингов. Я просто воспользовался московскими связями. Девочку приняли в сериал по протекции хорошего режиссера, моего друга. Естественно, не за бесплатно. Но деньги для меня не имели значения. Это мы с ее продюсером потом биографию для СМИ сочинили. Имя придумали другое, она даже паспорт поменяла. Я понимал, шила в мешке не утаишь, но не хотел, чтобы журналисты сразу докопались до ее бедного детства. Да и она сама словно хотела стать другим человеком. Не отречься от прошлого, но попробовать пожить другой жизнью. И Алена не ударила в грязь лицом. Вы, наверное, и сами смотрели сериалы, в которых она снималась. Она прекрасно делала свою работу. Может, потому что почти не притворялась – играла словно саму себя, вдохновенно. Предложения посыпались на нее как из рога изобилия.
– Что же произошло, Борис Михайлович? – спросила я как можно мягче. – Как так получилось, что мы сейчас сидим с вами здесь и разговариваем?
Качанову опять стоило больших усилий не заплакать. Рассказывая о жизни Алены, он словно забыл о происшедшем, и вот теперь я возвращала его к печальной реальности.
Он откинулся назад и шумно выдохнул, пытаясь успокоить дрогнувший голос:
– Я не знаю. Алена была неконфликтным человеком. Конечно, на съемочной площадке всякое могло случиться, но у нее не было врагов или серьезных недоброжелателей. Так, мелкие завистники. Дорогу она никому серьезно не перебегала.
– Вы так уверенно об этом говорите, но ведь могло что-то произойти, о чем она вам не рассказывала. Все-таки вы здесь, а Алена там.
– Я очень серьезно подошел к вопросу ее безопасности. Шоу-бизнес, кино – эта сфера полна всякой грязи. Я нанял охрану, которая была с дочерью ненавязчиво, но постоянно. Новые контакты отрабатывались – друзья, коллеги, соседи. Никого подозрительного в ее окружении не было.
– А что за охрана?
– Два крепких парня. Бывшие спецназовцы. Дело свое хорошо знают.
– Охрана была при ней круглосуточно?
– Да нет, конечно. Алена была против, да и я не хотел быть тираном, контролирующим каждый шаг. Конечно, они сопровождали ее днем, но на пятки не наступали. Я сначала заставлял их дежурить по ночам под окнами ее квартиры, но Алена быстро это пресекла. Она жила спокойно, и ей не хотелось, как она выражалась, «жить параноиком». Да и не было в этом необходимости, как мне казалось. Все было спокойно.
– Сюда она отправилась без охраны.
– Да, мы решили, что в этом нет необходимости. – Борис Михайлович опять закрыл лицо руками, переживая заново чудовищную иронию ситуации.
– Полиция подозревает молодого человека вашей дочери. Его охрана тоже отработала?
Качанов кивнул:
– Он не вызывал никаких подозрений. Молодой, красивый, популярный. Прожигатель жизни. Алена, насколько мне известно, хотела с ним расстаться.
– Может, он этого не перенес.
– Да это трусливый мальчишка, который больше всего на свете заботится о своем внешнем виде и лайках в соцсетях. Понимаете, надо видеть этого малахольного идиота, чтобы понимать – такой, как этот Семеренко, никогда в жизни не решится на что-то подобное. Ему даже при виде искусственной крови на съемочной площадке дурно делалось – Алена рассказывала.
Настало время для вопроса, который я уже не могла откладывать.
– Борис Михайлович, как вы узнали о смерти дочери?
Качанов помолчал, глядя в стол, покрутил в руках пузатую чашку.
– Мне позвонила соседка. Это ее муж нашел… Алену. Когда Нина начала не просто пить, а спиваться, я дал номер соседям, чтобы меня известили в случае чего. Не скажу, что думал о смерти Нины, но что-то нехорошее предвидел. Она так пила, что печальный исход был, увы, вопросом времени. Я обещал Алене приглядывать за матерью, но, когда человек решил, что его жизнь ничего не стоит, с этим уже ничего нельзя сделать. Это я оплачивал похороны. У Нины из родных, кроме дочери, только сестра, но та живет не лучше.
– Давайте подытожим, – сказала я, – вы не верите, что Алену убил Юрий Семеренко, и хотите, чтобы я выяснила, кто совершил убийство на самом деле.
– Да.
– Вы понимаете, что убийцей может все же оказаться именно он? Пока все факты говорят в пользу этой версии. Мотив, возможность…
– Я понимаю, – медленно кивнул Качанов. – Но в этом случае я хотя бы буду уверен, что его вина объективно доказана, и исключу тот факт, что полиция спихнула все на первого подвернувшегося под руку щегла.
– Вы зря так отзываетесь о полиции, – обиделась я за Кирьянова.
– Поверьте мне, я столько в жизни повидал, что этим высказыванием еще одолжение им делаю.
– Ну хорошо, – не стала спорить я, – у нас есть неделя. Я постараюсь уложиться в срок, но мне нужны будут материалы, которые накопала ваша охрана на людей в московском окружении Алены, и выходы на людей, которые были связаны с ней здесь. Я так понимаю, со всем этим вы можете мне помочь, и мы тем самым сэкономим время.
– Конечно. Поэтому с нами здесь сейчас Иван.
Я обернулась к помощнику, и молодой человек, до этого момента сидевший в расслабленной позе, откинувшись на спинку дивана, подтянулся и придвинулся ближе к столу.
– Все материалы и сведения я буду передавать через него. Иван немного знал Алену, он вам поможет. Мне же светиться нельзя. СМИ пока не пронюхали про нашу родственную связь, и я надеюсь, их неведение продлится как можно дольше. Я человек публичный. Репутация в бизнесе для меня всё. Внебрачным ребенком в наши дни никого не удивишь, но раньше я никому о дочери не говорил, а теперь, когда Алена известна, это слишком лакомый кусок для обсуждения. Не хочу никого пускать в эту сферу жизни. У меня на носу важный контракт на строительство перинатального центра, может, слышали? Я должен избежать огласки. Черт знает этих инвесторов, что им может не понравиться.
– Хорошо, меня это устраивает, – кивнула я, обернувшись к помощнику, – давайте я забью себе ваш номер.
Мы с Иваном обменялись телефонами, и он придвинул ко мне желтую пластиковую папку, которая все это время лежала рядом с ним:
– Вот здесь сведения о московских контактах Алены Борисовны.
– Отлично.
– Какая информация вам нужна завтра?
– Мне нужна информация о контактах Алены в Тарасове.
– Университетских знакомых надо отрабатывать?
– Начнем с родных, друзей и соседей. Но университет тоже нужно отработать – вдруг там обнаружится какой-нибудь давний конфликт?
– Если нужна будет моя помощь, звоните в любое время, – сказал Иван, делая пометки в ежедневнике.
– Давайте договоримся так. Я прочту досье, которое вы мне даете, и вечером позвоню вам. Времени мало – завтра нужно начинать опрашивать людей. Поскольку вы многих знаете, мне будет проще, если вы поедете со мной и поможете с беседой.
– Хорошо. – Иван захлопнул ежедневник и бросил взгляд на босса, который продолжал буравить взглядом массивную столешницу.
– До свидания, Борис Михайлович, – я поднялась, протягивая Качанову руку, – позвоню вам, как только выясню что-то действительно важное. И примите мои искренние соболезнования.
Он кивнул и пожал мне ладонь. Глаза его были красны и полны еле сдерживаемых слез. Я поняла, что, как только за мной закроется дверь, бизнесмен даст волю чувствам, и не хотела заставлять его ждать.
Уже в дверях я услышала голос Ивана за спиной, обращенный к Борису Михайловичу:
– Скажу Кристине, чтобы принесла вам еще чашку чая.
«Вряд ли такое горе зальешь чаем», – подумалось мне.
Глава 2
Вечером неожиданно зарядил по-настоящему осенний дождь – словно природа решила устроить генеральную репетицию перед тем, как сентябрь вступит в свои права. Небо заволокло плотным облачным полотном цвета грязной марли, и по стеклам забарабанили крупные, как виноград, капли.
Я заказала пиццу и уселась на диване – с папкой, которую мне передал Иван, и куском горячей «пеперони». Ароматное масло капало прямо на пальцы. Вытирая их о бумажную салфетку, я листала страницы небольшого досье.
В Москве Алена, почти сразу ставшая Марианной Белецкой, завела массу знакомств, но, как я поняла, близко к себе подпускала немногих. В папке имелись фото и подробные данные всего четырех человек.
Первым, разумеется, шел Юрий Семеренко. Я вгляделась в его фото, прикрепленное к странице скрепкой. Это лицо тоже было мне знакомо, но я даже не могла бы объяснить почему. Молодой человек, который глядел на меня с цветного снимка, принадлежал к той породе актеров, которые снимаются сразу везде, и ты никогда не скажешь точно, в каком фильме или сериале ты его видел. Вьющиеся темные волосы, высокий лоб, карие глаза, четкие скулы – типичный красавчик, взгляду не за что зацепиться.
В папке значилось, что родился наш герой двадцать восемь лет назад в Воронеже. После школы поступил в институт имени Щукина. Еще будучи студентом, начал сниматься – сначала в массовке телепередач, потом в сериалах. В проекте «Цена жизни» ему наконец доверили главную роль. Заводил романы почти со всеми партнершами по съемке. В данный момент проживает в квартире в Химках, которую приобрел в кредит. Одержим внешностью (в папке я нашла координаты его любимых спа-салонов и фитнес-центров), но злоупотребляет алкоголем. Наблюдение выявило три адреса, по которым он регулярно наведывался, помимо собственного жилья – квартира матери, квартира сестры и ночной клуб «Грибница», где он пьет, принимает легкие наркотики и клеит девиц.
Судя по данным наблюдения, возлюбленный Алены постоянно имел какие-то связи на стороне. Перечень имен с адресами прилагался, как и ссылки на электронные ресурсы, по которым можно было выйти на любовниц Семеренко. Последний контакт такого рода зафиксирован прямо перед похоронами матери Алены. Волшебно…
«Даже если он не виноват в смерти девушки, говнюк еще тот», – подумала я.
В списке было больше двадцати имен. Одно было ясно – за отношения с нашей актрисой он, похоже, не держался.
Или держался?
Может, было что-то, что его привлекало в этой девочке? Богатый отец, например. В случае свадьбы такой тесть сулит массу возможностей. Не все же в сериалах сниматься.
Я почитала информацию в сети и глянула пару выпусков фильма, в котором он играл главную роль – ничего выдающегося, банальная посредственность. Манерный, фальшивый, томный – ровно до такой степени, чтобы запомниться внешностью, а не игрой или талантом. Такому на экране слишком долго не продержаться. Допустим, Семеренко планировал жениться на девушке и воспользоваться связями и помощью ее влиятельного отца. А она нарушила его планы, объявив, что разрывает отношения. Мог он в ярости зарезать Алену? Вполне.
Пока ничего не понятно.
Следующим шло имя ее близкой подруги – гримерши Нелли Ябровой. Судя по всему, девушки часто общались, и их встречи в основном проходили на съемочной площадке и в ресторанах. Нелли было 23 года. В досье значилось, что у нее есть ребенок полутора лет и муж, который предпочитает не работать, а играть в компьютерные онлайн-игры. Ничего интересного. Долгов нет, если не считать кредитов. Порочащих связей нет. Вредных привычек нет. Просто подружка, с которой можно выпить коктейль и обсудить сплетни.
Я отложила в сторону файлик с ее материалами.
Следующие два имени тоже не показались мне занимательными. Психолог, которого Алена наняла, чтобы справиться с зависимостью от материнского одобрения, и агент, занимающийся ее делами. В папке были обширные отчеты о встречах и передвижениях девушки, которые я внимательно прочла. Зацепиться было не за что, но картину ее жизни я увидела.
Борис Михайлович купил дочери небольшую, но уютную квартиру в новом жилом комплексе недалеко от Кутузовского проспекта. Бо́льшую часть недели она была занята на съемках. В свободное время встречалась с подругой, коллегами по цеху или покупала вещи в шоурумах. Во время передвижений по городу ее чаще всего сопровождала охрана. Вечером девушка отпускала их. Квартира была оборудована охранной сигнализацией, поэтому парни не беспокоились – в случае опасности Алена моментально дала бы знать.
Адрес и фото ее дома прилагались. Проектируя этот шедевр, архитектор явно вдохновлялся западными образцами, но, как это часто бывает, переусердствовал. Здание смахивало на гигантскую хрустальную салатницу из-за сплошного остекления и обилия ломаных линий в контуре фасада.
Я открыла ноутбук и посмотрела панораму вокруг. Дом стоял на оживленной улице, территория была огорожена и замыкалась на въезде массивными откатными воротами. Будки охранника не было, но фасады сплошь утыканы камерами. Если кто-то хотел убить Алену дома, сделать это незаметно было проблематично.
Конечно, улучить момент можно было в любом другом месте. Из отчетов стало ясно, что девушка часто выпадала из поля зрения охраны по собственной воле, и подобраться к ней не составило бы труда. Она отпускала охрану, когда ездила на встречи с подругами, когда работала, когда посещала врачей. Но, так или иначе, если убийца не был случайным маньяком, он попал бы в поле зрения охранников, отрабатывавших всех знакомых Алены, а это риск. Выходит, если кому-то требовалось избавиться от девушки, то удобнее было осуществить задуманное в ее родном городе.
Я потерла виски. Дождливый ранний вечер быстро сменился серыми сумерками, и на улицах замерцали фонари. Пора было сделать какие-то выводы и наметить план, после чего позвонить Ивану и договориться о завтрашней встрече.
Я отнесла коробку от пиццы на кухню, вернулась в комнату с большой кружкой свежезаваренного кофе. Мне требовалось упорядочить мысли, которые распрыгались как зайцы в разные стороны от обилия полученной информации.
Я присела к своему рабочему столу с листом бумаги и ручкой. Записи от руки помогали мне сосредоточиться.
Итак, что у нас получается?
Вариантов было три. Первые два предполагали спланированное убийство. Убийца жил в Тарасове, планировал по каким-то причинам убить Алену и воспользовался тем, что она приехала на похороны матери. Либо он жил в столице, хотел убить актрису, но в Москве к ней было сложно подобраться, и он осуществил задуманное здесь. Третий вариант – непредумышленное убийство. Это мог быть случайный конфликт, который закончился плачевно, либо ограбление. Третий вариант был в разработке у Кирьянова: его можно не трогать, пока ситуация со сбежавшим Семеренко не прояснится.
Как только я подумала о Кире, смартфон на столе разразился трелью.
– Ну, выкладывай, – сказал Владимир Сергеевич, едва я ответила.
– Что выкладывать?
– Иванова, не делай из меня дурака. Ты явно располагаешь какой-то информацией по делу, поэтому колись.
– Здрасьте! – возмутилась я. – С каких это пор подполковник полиции так разговаривает с коллегами и оказывает давление на независимое следствие? Ты же самый умный, Кирьянов, и уже все распутал. Поймали злодея?
– Пока нет, но скоро поймаем.
– А я тебе зачем? Или у тебя сомнения появились?
– Сомнений никаких, но я тебя знаю. Если ты решаешь покопаться в деле, значит, там есть в чем покопаться.
Я вздохнула. Мне позарез нужно было увидеть своими глазами место происшествия, а без помощи Кирьянова доступа в квартиру не будет. Качанов тут не помощник – формально он с Аленой никак не связан, и, не раскрыв карт, надавить на полицию, чтобы они пустили меня внутрь, не сможет. Придется выложить Владимиру Сергеевичу часть информации на условиях выгодного бартера.
– Давай так, Кирьянов, – вкрадчиво начала я, понизив голос до таинственного шепота, – я тебе выскажу пару соображений, а ты за это пустишь меня на место преступления.
– Да бог с тобой, – ужаснулся Киря, – на каком основании?
– На том основании, друг любезный, что без моей помощи ты бы и половины преступлений в Тарасове не раскрыл. Ну или, по крайней мере, сделал бы это не так быстро.
– Ты меня сейчас в тупости обвиняешь? – обиделся Кирьянов.
– Ну что ты, солнце мое. Только в том, что ты меня не ценишь. Мы же с тобой с первого курса вместе…
Кирьянов запыхтел. Конечно, в любой другой ситуации этой комичной словесной перепалки у нас не состоялось бы – мы давно помогали друг другу, и я без проблем получала доступ и к местам преступлений, и к подозреваемым. Но в этот раз дело было слишком громким, и пристальное внимание со стороны начальства и СМИ сделало Кирьянова осторожным. Однако я знала, что он сдастся – в таком громком расследовании нельзя было упустить ни единой детали, и моя информация была ему нужна. Потому оставалось только ждать, когда он согласится и примет мои условия.
Ожидание долго не продлилось.
– Ладно, не злись, – пробурчал Владимир Сергеевич, – я добро помню. Когда ты хочешь туда попасть? Предупреждаю – сегодня не пущу. Квартира опечатана, журналюги по всем заборам висят, а у меня дел куча, и я не выберусь, чтобы тебя сопровождать.
– Сегодня не нужно. Завтра давай, – попросила я.
– Ладно, придумаю что-нибудь. Раннее утро тебя устроит?
– Вполне.
– Хорошо, в семь утра можешь приехать. Печерский переулок, дом три. Буду тебя ждать. Но ты тогда рассказывай, что накопала.
Я потратила еще минут десять, чтобы в целом обрисовать Кирьянову ситуацию, не называя имен и избегая подробностей.
– Ерунда какая-то, – пробурчал Владимир Сергеевич, когда я закончила. – Хочешь сказать, кто-то покровительствовал этой актрисе? И этоткто-то убежден, что в Москве ей зла никто не желал, а у парня кишка тонка на мокруху? И имени этого таинственного незнакомца ты назвать не можешь.
Я кивнула, хотя Киря этого не увидел.
– Думаешь, ноги у этого преступления растут из Тарасова? Мы тут опросили ее соседей и тетку, ничего интересного. Видели эту Марианну-Алену редко, к матери она почти не приезжала. Я все-таки уверен, что это сожитель. Понимаешь, опыт показывает, что невиновные не сбегают, а пытаются помочь следствию.
– А мне опыт подсказывает, что на справедливое расследование у нас иногда не приходится рассчитывать. – Кирьянов протестующе зарычал на том конце, но я быстро уточнила: – Я не о тебе и твоем отделении. Я о системе в целом.
– То есть ты уверена, он белый и пушистый?
– Я уверена, что отрабатывать надо все версии.
* * *
Этого не должно было случиться. Не должно!
Целое утро, пока по всем каналам крутили кошмарные новости, она пила успокоительное, пытаясь справиться с нервами. Лицо Алены не сходило с экрана, преследовало, какой бы канал она ни включила. Это надменное, холеное лицо, которое сегодня снилось в страшном сне.
Марианна… Тоже мне Марианна! Выбрала же себе имечко. Максимально далекое от всего, что ее окружало раньше. От детства, от матери, от друзей и… – от нее.
Вчерашняя ярость зверем вцепилась в горло, так что пришлось даже сесть, чтобы не расплакаться и не закричать.
Голос диктора отстраненно повторял одно и то же, словно пытался свести ее с ума:
– Найдена мертвой… десяток ножевых ранений… возбуждено уголовное дело…
В какой-то момент она вслушалась в эти страшные слова, и оглушающий, дикий ужас пронял ее до коленок. Там же наверняка остались отпечатки пальцев, следы! Руки до сих пор ныли от ударов, а по левому предплечью растекся багровый синяк. Вдобавок болело у корней волос – там, где Алена-Марианна вцепилась в нее, пытаясь выдрать клок.
Что будет дальше? Она попала в ловушку. Сидеть, сидеть тихо. Главное – не высовываться, а там, глядишь, пронесет.
Медленно вытянула из стопки белья в шкафу тонкий пуловер. Натянула, чтобы скрыть синяк. В ванной тщательно рассмотрела себя в зеркале. Царапин нет. Хорошо, что она увернулась, когда Аленины хищные ногти нацелились разодрать ей щеку.
Как же тошно. Вчера Алена была, ходила, говорила и вот уже лежит в морге. Холодная и отстраненная, какой ее душа была и при жизни.
Может, это сожаление?
Пожалуй, нет. Когда-нибудь потом будет время пожалеть о случившемся, но не сейчас. Сейчас надо думать о том, как спасать свою шкуру.
* * *
Утро нового дня Тарасов встретил, купаясь в нежных солнечных лучах. О вчерашнем затяжном дожде напоминали только лужи в выбоинах дорог и тротуаров. Согласно обещанию синоптиков, свежесть первых часов к полудню должна была сменить настоящая жара. Август на излете лета дарил городу последние теплые дни.
В половине седьмого я вышла из дома, чтобы вместе с Иваном отправиться осматривать старую квартиру Алены, где было совершено убийство. Накануне мы договорились, что поедем на его машине – после нескольких ночей, проведенных за рулем, мне хотелось немного отдохнуть от вождения.
Я ожидала увидеть какую-нибудь строгую солидную тачку, из тех, что предпочитает бизнес-контингент, но вместо этого к обочине подрулил двухдверный «додж челленджер» ярко-апельсинового цвета.
– Ого, а ты любишь выделяться, – сказала я, плюхаясь на переднее сиденье. – Доброе утро, Иван. Ничего, что я на «ты»? Так проще.
– Я только за. Можете звать меня Ваня, так еще проще, – пожал плечами мой новый помощник и перекинул на заднее сиденье кофту на молнии и журнал, на которые я села. – В Печерский переулок?
– Гони.
Мне всегда становилось не по себе, стоило кому-то другому сесть за руль, но Иван вел машину уверенно и спокойно, поэтому я расслабилась и без волнения наблюдала за тем, как за окном мелькали полупустые улицы города, который только начинал просыпаться.
Помощник Качанова сегодня выглядел иначе, не столь официально, как вчера в кафе. Строгий деловой костюм сменили джинсы с легкой летней рубашкой, выглаженной и накрахмаленной до вафельного хруста.
– Ты бывал там?
– Да, Борис Михайлович передавал деньги для матери Алены, и я их отвозил.
– Мне казалось, та не принимала его помощи.
– Раньше не принимала. Но в последнее время Нина Ильинична пила по-черному и никогда не отказывалась от денег. Она потеряла работу, жить ей особо было не на что. Сестра помогала немного, но она и сама живет небогато, насколько могу судить.
Я кивнула.
– А ты давно у Бориса Михайловича работаешь?
– Три года.
– То есть ты в курсе всей этой истории.
Ваня немного замялся. Видно было, что ему неловко говорить о Борисе Михайловиче в его отсутствие. Но придется привыкать, спрашивать я намерена была много.
– Некоторых деталей я не знал до вашей с ним беседы. Но, конечно, в общем и целом был осведомлен.
Тем временем мы миновали центральный проспект города и спустя десять минут оказались в старом районе Тарасова. Улицы здесь утопали в пыльной зелени, дороги пестрели выбоинами и неуклюжими ямочными заплатками, а на асфальте старых тротуаров повылезали камушки. Новых многоэтажек из стекла и бетона здесь не строили. Грязные панельные хрущевки перемежались старинными деревянными домиками, построенными в начале прошлого века. Некоторые из них до окон первых этажей ушли в землю.
Иван сдержанно выругался, попав в очередную яму, и в последний раз повернул направо. Мы прибыли к месту назначения.
Печерский переулок оказался небольшим перешейком, который по типу перекладины в букве «П» соединял две соседние улицы. Застроена была лишь нечетная сторона. Переулок граничил с неухоженным парком, и окна его немногочисленных домов смотрели на редкие березы и бульвар, нависающий над рекой.
Дом номер три был двухэтажным и деревянным – как и остальные на этой улице. Козырек над входной дверью в подъезд немного покосился, небогатые наличники были выкрашены только на окнах одной квартиры, но в целом здание выглядело аккуратно. У разбитого тротуара перед домом я увидела служебную машину Кирьянова, одним колесом заехавшую на невысокий бордюр. На переднем сиденье скучал водитель. Сам Кирьянов высматривал нас, стоя у обочины, и от нечего делать обрывал листья сирени, которая навалилась на забор палисадника.
Несмотря на ранний час, около дома уже бродили любопытные, но наличие полицейской машины заставляло всех держаться на расстоянии. Если тут и были журналисты, то они явно дожидались момента, когда служители закона уедут – Владимир Сергеевич пишущую братию недолюбливал и всех отправлял в пресс-службу, иногда довольно грубо.
Ваня припарковался сразу за кирьяновским «фордом». Вылезая из салона, я заметила, как у Владимира Сергеевича дернулись брови.
– Иванова, это что за елки-палки? Это кто? – зашипел он, оттащив меня в сторону.
Иван деликатно отвел глаза и смотрел куда-то в землю, ожидая, пока я все «порешаю».
– Тихо, это свои.
– Какие такие свои? Ты мне вчера ни о каких своих не рассказывала! Ты что, свидетеля приволокла на место преступления? Кто он такой?
– Уймись, – рассердилась я, – это мой помощник.
Ваня подошел к нам, стараясь скрыть свое смущение от неласкового приема.
– Добрый день.
– Иван, это Владимир Сергеевич Кирьянов, подполковник полиции и страшный зануда. Владимир Сергеевич – это Иван: эрудит, филантроп, любимец женщин.
