Марина Серова
Моя очередь развлекаться
Глава 1
На Воздвиженском городском кладбище в этот день было совсем безлюдно. Честно говоря, я нечасто сюда приезжаю, но уж если соберусь на могилу любимой бабушки, стараюсь делать это не во время традиционных народных посещений – на Пасху, в родительский день…
Густые многолетние деревья создавали тень и прохладу, в то время как на солнце было почти 30 градусов. С букетом цветов, купленным у старушки при входе на кладбище, я не торопясь прошла между холмиков и надгробий к знакомому участку.
Пошел уже второй десяток лет, как бабушки не стало, но у меня перед глазами она до сих пор стоит словно живая. Деловитая была, бойкая, всю жизнь проработала учительницей. А красивая – мужики до самой старости вокруг нее вились! Только она в строгости воспитывалась и меня на этот счет частенько поучала.
Так, погруженная в воспоминания, я довольно долго просидела на скамеечке в пределах немудреной железной ограды. Потом чуточку прибрала могилку и так же не торопясь пошла обратно.
Пребывая в лирическом настроении, я рассеянно скользила взглядом по надписям и фотографиям на надгробиях: сколько судеб, страстей, бед и радостей пережили в свое время эти люди!
Вот, например, совсем еще молодой парень: с традиционной овальной фотографии смотрит красивое, умное, открытое лицо. Ему бы в кино сниматься! И обозначены годы жизни: 1965—1997, всего-то тридцать два лета прожил! Какой-то Дмитрий Алексеевский…
Интересно, кем он был и что с ним случилось, почему он оказался здесь так рано?
Я даже начала про себя фантазировать: погиб в какой-нибудь Чечне? Убит некими подонками? Покончил с собой от великой и несчастной любви?
Видимо, я достаточно долго здесь задержалась, потому что тот, кто тронул меня вежливо сзади за локоть, должно быть, решил, что я имею прямое отношение к этой могиле.
– Простите, пожалуйста, вы знали Дмитрия?
Я обернулась. За мной стояла молодая женщина не старше тридцати лет, одетая легко и модно (по сезону и погоде), выглядевшая как модель с подиума. В меру макияжа, глаза чуть удлиненные, сразу не определишь, какого цвета, но притягивающие.
Через плечо у нее небрежно перекинута белая маленькая сумочка, в правой руке дымится длинная коричневая сигаретка.
В общем, явление всем своим видом было не кладбищенским. Как правило, тут (особенно неожиданно) сами знаете, кто появляется. Но уж никак не красотки такого пошиба.
Я решила ответить вопросом на вопрос:
– Значит, это вы его знали?
Незнакомка мягко улыбнулась:
– Все же вежливее было бы вам ответить, так как я задала вопрос первая.
Я не стала, как говорится, «лезть в бутылку» и сказала:
– Нет, я, к сожалению, никогда не знала этого молодого человека.
Женщина бросила сигаретку в траву, недоверчиво пожевала накрашенными губками и задала следующий, вполне резонный вопрос:
– А почему же, извините, вы так долго и задумчиво стоите перед этим надгробием?
– Вы за мною следили? – с ноткой возмущения в голосе осведомилась я.
– Нет, но пока я пробиралась сюда через тропинки и закоулки между могилами, вы стояли здесь. Наверняка это не случайно.
– Хорошо, сейчас я все объясню. – Я уже начала раздражаться от неожиданного, вежливого, но весьма недоверчивого допроса. – Мне просто стало интересно: кем был этот красивый молодой человек и отчего он умер или погиб. Вот я и задумалась, перебирая различные версии…
Незнакомка опять мягко улыбнулась, достала из сумочки пачку сигарет, затем сказала:
– Вы сейчас говорите, как милиционер: «различные версии…»
– Я не милиционер, но по профессии близка к этому, так как работаю частным детективом.
Развернувшись, я решительно направилась в сторону выхода с кладбища, почти проклиная себя за минутную слабость: какая-то неизвестная дамочка позволяет себе черт знает что, а я послушно отвечаю ей… Но не успела пройти и пяти шагов, как та же рука уже более настойчиво схватила меня сзади за локоть.
Я едва сдержалась, чтобы не развернуться и не съездить ей по смазливой мордашке. Но, к своему удивлению, услышала следующее:
– Прошу меня извинить, если чем-то обидела вас. Но вы мне очень нужны по важному делу.
Я остановилась и обернулась. На лице незнакомки было такое умоляюще-просительное выражение, что не оставалось сомнений в искренности ее просьбы.
– Чем же я вдруг могу быть вам полезна?
– А вы действительно… ну, занимаетесь всякими расследованиями?
– А я что, похожа на лгунью?
– Нет, нет! Простите, ради Бога, еще раз! Давайте вы спокойно меня выслушаете. Наверное, это Бог свел нас здесь так неожиданно…
Я огляделась. Вокруг по-прежнему было пустынно и безмолвно, только тополя шелестели под легким ветерком и насвистывали какие-то птички.
– Но, может быть, для делового разговора мы найдем более… э-э… удобное место, – я повела рукой.
– Да, да, конечно! – Незнакомка торопливо докуривала сигарету. – Только прошу вас еще раз подойти к этой могиле.
Мы вернулись к мраморному памятнику за солидной чугунной оградой, и я, еще раз посмотрев на лицо, глядящее на нас со скорбной фотографии, спросила:
– Судя по нашему предшествующему общению, этот человек вам хорошо знаком… был?
– Да, к сожалению. – Незнакомка опустила голову.
Я, наоборот, высоко подняла брови:
– О чем же вы сожалеете?
– О знакомстве с ним… Он причинил мне много горя и боли, – женщина кусала себе губы.
– Но ведь этот человек умер, и, если он был вам близок, простите его…
– Не могу! – Она вдруг вскинула голову и посмотрела мне в глаза сухим ненавидящим взглядом.
Я даже слегка передернулась:
– Что же он такого вам сделал, что даже после его смерти вы не можете…
– Он не умер.
– Как?! – Я не знала, что и говорить. Может быть, передо мной стояла просто сумасшедшая?
– Его нет в этой могиле. Она пустая.
Женщина по-прежнему пристально смотрела на меня, и при всем желании я не могла обнаружить в ее взгляде никакого огонька безумия.
– Откуда вы знаете, что его там нет?
– Потому что недавно я видела его живым и ходящим по этой земле… к сожалению… – Она опять уставилась в землю, по которой ходил человек, лежащий вроде бы под этой тяжелой плитой…
Я перестала что-либо соображать и приняла единственно верное решение:
– Давайте уедем отсюда куда-нибудь, сядем спокойно, и вы мне все расскажете.
– А у вас дома есть видеомагнитофон? – задала незнакомка неожиданный вопрос и двинулась прочь от могилы.
– Есть, но при чем здесь это?
– Необходимо просмотреть одну видеокассету, и тогда вам многое станет понятно. Только… Вы живете одна?
– Да, на данный момент одна.
– Просто мы могли бы посмотреть и у меня, но дома отец… А это лучше никому не слышать и не видеть.
«Что же там такое? – подумала я про себя, страшно заинтригованная. – Какая-нибудь порнуха, или что похуже, но что?»
…Мы приблизились к выходу с кладбища, и незнакомка направилась к стоящей среди немногих в этот день автомобилей белой «девятке».
«А ведь мы так и не познакомились как следует и плюс к этому не условились о сути и оплате моей работы», – подумала я, опускаясь на заднее сиденье.
– Кстати, меня зовут Татьяна Иванова, – представилась я, пусть и слегка запоздало.
– Интересно, что у нас почти одинаковые имена, – откликнулась молодая женщина, заводя мотор. – Меня мой ученый папочка зарегистрировал в свое время под именем Тиана.
– А что означает это имя?
– Он так до сих пор и не объяснил никому и в первую очередь мне, – откликнулась моя новая знакомая, плавно выводя машину на широкую загородную трассу.
– Возможно, вскоре мы обе отыщем ответ на этот вопрос, – сообщила я, подумав о своем излюбленном гадании, – а пока скажите откровенно: вы приняли решение нанять меня как профессионала или просто хотите «поплакаться в жилетку» новой знакомой?
Тиана на секунду оглянулась (благо трасса была пуста) и, чуть помолчав, ответила:
– Мне необходимо отыскать и наказать этого человека.
– Отыскать я постараюсь, что же касается наказания – это не входит в мои обязанности.
– Хорошо. В таком случае предоставьте его в мое распоряжение, после чего я достойно расплачусь с вами, а сегодня даже выдам аванс.
– Вы состоятельны?
– Думаю, достаточно. Кроме того, чтобы отомстить этому человеку, я в случае необходимости отдала бы последнее.
В ее голосе звучала такая твердая решимость и уверенность, что я невольно зауважала эту женщину. Такая добьется своего любой ценой. С моей помощью или без. Похоже, «ее дело правое», а мне, как всегда, не помешают гонорар и интересная работа.
– Тиана, можно на «ты»?
– Конечно, – откликнулась она, бибикнув перебежавшему дорогу лохматому псу.
– Ты давно водишь машину?
– Достаточно. Несколько месяцев, – рассмеялась она. – Обстоятельства заставили научиться, кстати, связанные с этим делом. Думаешь, как я добыла видеокассету, которую мы едем смотреть?
– И как же?
– Потом расскажу подробнее, а если в двух словах – реквизировала ее из дома этого подонка, мнимого покойника.
– Так она сейчас при тебе?
– А я, как заимела и просмотрела ее, боюсь из рук выпустить, чтобы не попала кому чужому… Слишком много там обо мне всякого… Я вообще хотела сразу уничтожить ее, но потом подумала, что нужно будет показать кассету человеку, который поможет рассчитаться с этой мразью. Чтобы знал, с кем и с чем имеет дело.
Она замолчала, а я, еще более заинтригованная, стала смотреть на мелькающие за окном пригородные домики. Похоже, никакая в этой кассете не порнуха, тогда что же?
– Кстати, Тиана, сейчас я тебе объясню, как до меня добраться.
Назвав свой адрес, я закурила и стала соображать, сколько времени у меня займут поиски человека, о котором на данный момент известно только то, что он похоронен. Тиана сказала, что случайно увидела его (потом спрошу, где и при каких обстоятельствах). А может, она элементарно обозналась, и этот… как его? – Алексеевский преспокойно пребывает в гробу?
Я вздохнула и подумала, что все равно надо делать все по порядку. Тем более что мое любопытство по поводу таинственной кассеты разгорелось не на шутку, и я просто обязана ее посмотреть.
Глава 2
Когда мы оказались в моей уютной кухне, я первым делом сделала кофе себе и чай гостье по ее просьбе.
Тиана осмотрелась, мы немного поболтали о том о сем (это всегда сближает), потом я предложила ей погадать.
Цель у меня при этом была двоякая. С одной стороны, еще больше расположить к себе клиентку, чтобы она «не зажималась» во всех отношениях. С другой стороны – самой побольше узнать о ее сущности, поскольку то, что мне предстоит увидеть, наверняка будет окрашено в субъективные тона.
Получив согласие, я первым делом постаралась выяснить все, что возможно, о ее редком имени. Увы, кроме того, что его употребление было задокументировано в IV веке н. э. в Египте и в Россию принесено христианством из Византии, мне ничего не удалось узнать.
Из планет ближе всего Тиане оказалась Луна с числовым значением 2. Люди Луны, такие, как она, отличаются эмоциональностью и открытостью. Легко приспосабливаются к окружающим и обстоятельствам, часто художественно одарены.
Они достигают своих целей, огибая препятствия и интуитивно пользуясь благоприятными возможностями. У них случаются перепады настроения, неосознанно они ищут более сильного человека, который бы их надежно поддерживал. Очень домовиты, настроены на семейную жизнь, верны, чувствительны…
– Вот видишь, Тиана, как много я о тебе узнала! – шутливо воскликнула я. – Есть еще один, самый главный принцип гадания, но это потом, после твоей таинственной кассеты.
– Таинственного там ничего нет, Таня. Это попытка человека сделать подобие художественного фильма о самом себе. Сюжет фильма – то, что он переживал и вытворял в реальности. В видеоряде часть кадров документальна. То, что ему удалось снять… Многое он подменяет дикторским текстом на фоне разных фотоснимков, документов, заимствованных кадров.
Знаешь, – Тиана задумчиво затянулась сигаретой, – он в некотором роде маньяк. Для кого и для чего это было снято? Я поняла, что это своего рода видеодневник. Если бы он кому-нибудь его показал… Да его вообще посадить надо!
Тиана почти сорвалась на крик.
– Успокойся, пойдем, я включу видик, и внимательно все посмотрим. Думаю, это поможет мне в поисках твоего «покойничка».
Мы прошли в гостиную. Я пристроилась в своем любимом кресле и нажала кнопки пультов.
Тиана села на диван в какой-то напряженной позе, и мне стало окончательно понятно, что уж она-то ничего хорошего от предстоящего сеанса не испытает.
Замерцал экран.
– Вдовы великой любви, – произнес приятный мужской голос, и я поняла, что это название предстоящего «шедевра». Далее текст гласил:
«Я считаю себя негодяем. Это холодная, трезвая самооценка, которая, что самое главное, не мешает мне, как и любому двуногому индивидууму, себя любить.
Поэтому, принимая собственное негодяйство как естественную и неотъемлемую часть личности и тела под названием Дмитрий Алексеевский, я использую это негодяйство – ну используют же руки, голову, член, наконец! – для извлечения радости бытия и житейской выгоды.
Так получилось, что в жизни я оказался везунчиком.
Наблюдая, как толпы моих несчастных земляков изо дня в день мечутся в поисках денег, жилья, элементарной жратвы, я лишний раз добрым словом поминаю своего папашу – старого партийного хрыча.
Он вовремя отправился на свидание с дьяволом (до Бога его, похоже, не допустили), после известных событий лета 1991 года, когда его райком в прямом смысле слова загадили (что они только ели перед этим?) восторженные ельцинисты. Чуя, чем начинает пахнуть, мой предок еще за год до кончины обратил все сберкнижки в нал, а нал через хорошие связи – в кучу приличных брюликов. И вот я, когда ситуация стала поспокойнее, через тех же папиных теневых корешей отдал бриллианты за большущую кучу долларов.
Теперь, если иметь в виду классное бунгало за городом и четырехкомнатную квартиру на двоих с мамой в центре, то, не считая таких вполне естественных мелочей, как „Вольво“, в общем и целом я не нуждался. По крайней мере, если не крутить рулетку, не колоться и пить умеренно, до старости мне должно хватить на сносную жизнь.
А вот на девочек…
Тут разговор особый, потому что за время армейских мучений у меня выработалась своя философия, своя жизненная концепция, которую я стал осуществлять на практике, но об этом позже. Сейчас, чтобы было понятно отношение Дмитрия Алексеевского к женщинам, я расскажу старую как мир историю про любовь, разлуку и измену. И как я загремел „под ружье“.
В общем, когда папаша поднапрягся и после школы пропихнул меня в университет, шел самый что ни на есть 1982 год. Я был длинный семнадцатилетний отпрыск капээсэсного семейства с реальной перспективой на комсомольскую или дипломатическую карьеру. Но тут наконец дал дуба „дорогой Леонид Ильич“, и по нашему молодому местному бомонду пополз гнилой такой душок, как его называл папа со товарищи, – „мелкобуржуазный“. Ну в том смысле, что все иллюзии насчет „светлого будущего“ быстренько выветрились из наших голов, и мы активно принялись строить свой отдельный земной рай сейчас и здесь. Чем дальше, тем больше либеральные времена показывали: нам, будущим реальным хозяевам жизни, все позволено.
Любой западный „разврат“, за который обычных бедолаг по тогдашнему УК (скажем, находили какой-нибудь завалящий „Плейбой“) отправляли топтать зону, для нас был уже скучен. Настоящий разврат местного советского розлива крутился на наших квартирах и дачах – вернее, на родительских. Компания у меня подобралась самая та, что надо, – сынки и дочки папиных подельничков по „руководящей и направляющей“ и, как говорил тогдашний кумир публики Райкин, „уважаемых людей – завмаг, товаровед…“.
В общем, пили, трахались, балдели, как и сколько могли, – настоящая студенческая жизнь, при которой учеба маячила где-то вдали в виде очкастого профессора с твоей зачеткой в руке во время сессии – зачеткой, куда (тебе это ясно, как Божий день) обязательно будет вписано любое словечко, кроме „неуд“.
А ее, свою первую любовь (и, как выяснилось, последнюю), я встретил в совершенно неподобающем для себя месте – в институтской библиотеке. Как-то с утра, будучи в обыкновенном дико-похмельном состоянии, я не придумал ничего лучшего, как пойти почитать, кажется, о Талейране – некое редкое издание.
Целью моей было отнюдь не знакомство с дипломатическими изысками этого хитрого французского лиса – просто я решил таким образом оградить себя хотя бы до обеда от первой опохмеляющей рюмки.
Ольга доставляла из хранилища заказанные студентами книги – это была ее работа, приносившая ей, заочнице, какой-то доход „на хлебушек“. Иногородней, конечно, прожить одной – чуть ли не подвиг. Я обалдел, когда задержал свой нечеткий взгляд сначала на ее мордашке с милыми наивными веснушками и глубокими темными глазами, потом прошелся вниз до туфелек…
Она улыбнулась и пододвинула мне Талейрана. Я, конечно, тут же выкинул из головы мысли о чтении. Но сел так, чтобы можно было наблюдать за этим „необыкновенным созданием“ – как я ее тут же окрестил.
Через час, за время которого Ольга (имя ее я услышал от пожилой библиотекарши, зашедшей в зал за чем-то) то уходила в хранилище книг, то возвращалась, я был готов, сражен, покорен и уничтожен. И принял единственно правильное в тот момент решение – расслабиться, пойти выпить пива в буфете – и на штурм.
Чтобы сразу поразить ее чем-то, я разработал нехитрый план, в результате которого, когда она в шесть вечера вышла из дверей библиотеки, я подошел к ней и проникновенно произнес: „Ольга, вот редкая и ценная книга, которую стоящий перед вами недотепа случайно унес из зала, о чем и скорбит“.
Ужас нарисовался на ее милой мордашке, она молча схватила проклятого Талейрана и понеслась с ним обратно, чтобы успеть сдать до закрытия хранилища, иначе уволят, засудят, опозорят…
Бог весть, что мелькало у нее в голове и что она тогда обо мне думала.
Во всяком случае, вторично показавшись из дверей через десять минут, она спокойно спросила:
– Зачем вы это сделали?
– Это мой первый дурацкий подвиг в вашу честь!
– Надо полагать, что следующие подвиги будут такими же дурацкими?
– Нет, леди, все остальные грозятся быть настоящими.
…Нашей любви все удивлялись, и многие буквально лопались от зависти. Моя разудалая компания надолго расстроилась – надо же, самый щедрый и бесшабашный пьяница и трахторист чуть не в одну минуту стал пылким и нежным Ромео. Анекдот! Однако время шло и показывало, что у нас все всерьез и надолго. Тогда мои тусовщики решили приобщить Ольгу к нашим разнообразным развлечениям. И, как я ни сопротивлялся, будто предчувствуя недоброе, им удалось как-то затащить нас на грандиозную дачную пьянку по случаю то ли „дня танкиста“, то ли „дня почтальона“.
Помню, как я злился, глядя на развеселых дружков Сережу и Вову, которые наперебой угощали Ольгу всякими изысканными напитками, и она, отродясь не вкушавшая ничего подобного, с удовольствием мешала сухое вино, ликеры, шампанское… Под занавес застолья Сережка Шпакин уговорил ее выпить „шикарного двадцатилетней выдержки коньяка“. Что и явилось последней каплей.
Еще раз посмотрев на глупо хихикающую и неумело флиртующую свою возлюбленную, я хватанул стакан и, громко хрустя огурцом, демонстративно вышел из комнаты. Меня не было с полчаса – дошел до речки, искупался, покурил… Когда пришел обратно – в двухэтажной даче было тихо. Похоже, вся компания расползлась по комнатам и углам, кто спать, а кто „покувыркаться“…
…Ольгу я нашел в одной из комнат второго этажа. На ней, совершенно голой, как-то странно, чуть ли не поперек, лежал Сережка в одной футболке. Мертвецки пьяный сон… Я тоже, как во сне, подошел к столу, где папаня Вовки (хозяин дачи) держал бронзовую статуэтку вождя мирового пролетариата, и вот этой увесистой хреновиной изо всей силы долбанул Сережку по голове.
Потом были крики, „Скорая“, милиция – в общем, по полной программе. Шпакина еле спасли и лечили его проломленный череп месяца два в больнице.
Дело о покушении на убийство стараниями высокопоставленных родителей гулявших на даче отпрысков было замято. Но из университета пришлось уйти, и – более того, чтобы в случае чего не особо доставали, меня быстренько подвели под осенний призыв.
Так я, практически не вынырнув из того страшного сна на даче, нежданно-негаданно отправился „выполнять гражданский долг“.
Правда, и здесь мне попался не обычный стройбат, а одно из элитных спецподразделений – их много тогда было: „Альфа“, „Бета“, „Омега“…
Ольга, протрезвев, чуть не рехнулась с горя, осознав, что натворила. Валялась у меня в ногах, рыдала и умоляла простить ее. Что я и сделал, хотя, честно говоря, у меня, как в той сказке Андерсена у мальчугана Кая, сердце стало покрываться льдом. Жизнь дала первую ощутимую, хотя и не смертельную трещину.
Я тогда подумал, что в армии все забуду, отойду и действительно прощу. Потребовал у Ольги клятвы верности, и она обещала ждать моего возвращения.
Но, сколько раз я потом убеждался, уж если трещинка появилась – обязательно жди полного разлома. Все получилось как в песенке Владимира Семеныча: „Разлука быстро пронеслась – она меня не дождалась“. И самое интересное, что ее мужем стал тот же сучок Сережка Шпакин, сынок зав. овощной базой. Она, как мне рассказывали, навещала его в больнице (сострадательная моя!), потом ее видели с ним возле его дома – ну тут все ясно.
Я в это время проходил, как тогда говорили, „школу мужества“ – начались все эти южные конфликты – Карабах, Сумгаит, Тбилиси, Баку… Сколько ребят, моих земляков, погибло рядом со мной из-за этих черножопых! Мне еще повезло: только пальцы на правой руке чуть прихватило шальным осколком…
Короче, на мою службу хватило. И вот в Баку, после ночного боя, как это бывает в кино, приезжает кто-то из Тарасова, привозит почту. Письмо от нее: „Прости, пойми… любовь и дружба… не забуду“. Я тогда весь автоматный рожок со злости в небо выпустил, и меня за эту очередь – всех опять переполошил – чуть под суд не отдали. Обошлось.
Но вот тут я почти физически почувствовал у себя кусок льда в груди слева. И холодную ярость и четкость мысли. Я знал, что не первый и не последний попадаю в такую ситуацию. Что это как бы и нормально и происходит чуть ли не со всеми.
Но я не хотел быть и терпеть, „как все“…
Во время туманного юношества я много читал, проглатывал подряд все книги из подписных дефицитных изданий домашней библиотеки. Эти пушкинские, лермонтовские, тургеневские и прочие девицы и девушки. Боже, как я стал теперь ненавидеть всю эту слащавость! Это лицемерие невинности! „Ох дурят они нашего брата“, – часто вздыхали, шутейно примиряясь с неизбежным, мужики-простецы. „Нет, – говорил я, – не просто дурят, они убивают, ломают судьбы и жизни, ложь – это их естество и т. д. и т. п.“.
Я в ярости кричал, пытаясь доказать изначальную подлость женской натуры, – надо мной посмеивались, успокаивали – ну что ж, мол, раз бабы такие суки, переходи, Диман, на коз или мальчиков.
– Нет, – сказал я себе, – я буду их иметь, трахать, топтать, всех, кого захочу, когда, как и сколько захочу. Я буду всем – им, себе, окружающим – доказывать, что внешне самая любящая, чистая и бескорыстная из них – суть лживая, порочная, жадная и подлая тварь. Надо только создать подходящую жизненную ситуацию, и правда выплывет.
Так постепенно сформировалось мое кредо, ставшее смыслом оставшейся жизни.
Я решил доказать всю низость женского предательства через „оправдание Дон Жуана“. Это как бы изменение и дополнение к пушкинской пьеске, когда Командор-мститель не приходит… А с донной Анной я буду вытворять все, что захочу.
Все эти „вдовы великой любви“ (как я их назвал для себя) и гроша ломаного не стоят, если правильно выстроить атаку и создать цепь благоприятствующих обстоятельств.
Сначала теоретически (а потом и на практике) я нашел для себя огромное удовольствие в близости с „женщиной в трауре“. Но в один прекрасный момент в своих рассуждениях я дошел до логичной мысли: чтобы создать ситуацию типа Дон-Жуан против Командора, мне придется кого-то убить…
Никакая мораль меня не останавливала – в армии, в этих „горячих точках“, мне приходилось убивать. Соображения безопасности (чтобы я и дальше мог осуществлять на практике свою теорию) привели меня к тому, что я должен не просто убить Командора, а организовать ему „несчастный случай“. Стать для жертвы чем-то вроде Судьбы, кирпича, летящего с крыши. Обстоятельства жизни складывались удачно – денег хватало, дом, дача, которые мамаша содержала в образцовом порядке. Оставалось найти объект для применения теории. И это вскоре случилось. Тут и начинается основная часть моего фильма…»
