Мария Фомальгаут
Несъедобное время
Иллюстратор Мария Фомальгаут
© Мария Фомальгаут, 2018
© Мария Фомальгаут, иллюстрации, 2018
ISBN 978-5-4493-0427-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
(Название потерялось)
…около половины пятого мы наконец-то вернулись к нашему дому – супруга еще заметила, что подоспели как раз к файф-о-клоку. Поднявшись на вершину холма, мы увидели дом, притулившийся у его подножия – и это было как раз, кстати, потому что мы продрогли до костей, а ветер буквально сбивал нас с ног. Первый раз за много месяцев дом показался нам уютным, по-настоящему домашним, он даже зажег окна на первом этаже, где кухня и гостиная, а вскоре из средней трубы показался дымок – это значило, что дом затопил камин. Младшая дочь еще поговаривала, что дом себя покажет, и лучше бы мы остановились в гостинице, – но что-то подсказывало мне, что в ближайшее время в доме будет спокойно. Правда, оставалось еще вернуть из Лондона тетушку Кэтти, и Элизию с Коморских островов, и близнецов – неведомо откуда. Но мы были уверены, что все это образуется со временем.
Когда мы вошли в дом, то увидели, что чайный сервиз переехал из буфета на стол – и это было еще одним подтверждением, что дом ждал нас. Правда, мы не совсем поняли, почему диван оказался посреди комнаты – но, наверное, дому так было удобнее.
А больше мы ничего не знали – у нас не было больше никакой информации, только вот этот обрывок страницы. Нам пришлось самостоятельно домысливать нашу историю, что могло случиться до того, как мы вернулись в дом. Мы придумывали, как купили этот дом на распродаже, еще удивились, почему он продавался так дешево. Мы сочиняли, как в доме начали происходить странные и невероятные события. Мы решили, что сначала без вести пропадет тетушка Кэтти – когда пойдет в погреб за вареньем – а потом ненадолго вернется, чтобы исчезнуть снова, на этот раз в Сочельник. Мы придумали, как дом закручивался сам на себя, чтобы не дать нам выбраться – и как это кружение длилось века и века. Потом мы придумали, как пытались избавиться от дома, продать его первому встречному, по дешевке – но люди не соглашались, видимо, слава о дурном доме разошлась по белу свету. А потом что-то случилось, что мы полюбили свой дом – например, он защитил нас от грабителя или от непогоды, или еще что-то такое сделал для нас… важное…
Несколько раз мы пытались найти автора, чтобы он дописал про наш дом. Пару раз даже откликались на наше объявление, приходили начинающие писатели – но все они казались нам недостойными нашего шедевра.
Вырубленная глава
Часть четвертая (вырублена под корень)
Часть шестая
– Передай им… – начал Бук и снова закашлялся, – передай им… всем… своим… что если они убьют нас, они убьют и себя тоже.
Хомо презрительно фыркнул:
– Ничего подобного, еще океаны есть.
– При чем здесь океаны?
– Ну, если вы про кислород, так еще океан кислород вырабатывает… Это все красивые лозунги, леса, зеленые легкие планеты, берегите лес… источник дров, – хомо снова фыркнул, – только никто этого слушать не будет, такие деньжищи крутятся…
– Нет-нет, вы не поняли, – замотал головой Бук, – тут другое… Вот вы приковывали себя наручниками, призывали нас беречь… почему?
– Ну как же… жалко же…
– А почему вам жалко деревья?
– Ну… э-э-э…
А я вам скажу, почему. Потому что вы сами когда-то деревьями были.
Хомо посмотрел на нас – его лицо ничего не выражало, видно было, что он совершенно нам не верит.
– Не верите? – продолжил Бук, – а зря… скажите… откуда вы взялись?
Хомо забормотал что-то про маленьких существ, которые жили на деревьях, но тут же осекся – видно было, что он и сам не очень-то в это верит.
– Ну, вот видите… так что вам мешает поверить в ваше происхождение от нас? Маленькое семечко летит через вселенную, падает на планету, прорастает в глине…
Хомо радостно хлопнул в ладоши:
– Ну, конечно… слушайте, головы у вас что надо… Вы не парьтесь даже, я им так лапши навешаю, поверят как миленькие…
Часть пятая (тоже вырублена)
Часть первая
Когда я проснулся, то понял, что меня вырубили под корень. Нет, не одно-два дерева, и не три, и не восемь – а под корень. Вернее, я уже ничего не увидел, я был слеп – вместе с деревьями исчезли мои глаза, которые качались на ветках, исчезли уши, которые шелестели на ветру. Я был еще не мертвый – но уже и не живой, во мне оставалось жизни на несколько часов, не больше.
Это сделал Бук.
Я увидел (уже не увидел) все это и догадался – это сделал Бук.
Бук.
Раньше мне доводилось видеть подобные кошмары со стороны – вырубленные леса, выжженные леса, а то и вовсе леса, чья почва была отравлена чем-то немыслимым, неведомым. Последнее мне доводилось видеть только на фотографиях из хроник необъявленной войны где-то там, на юге, где вообще не действовали никакие моратории и правила.
Я умирал. И это было тем более странно, что Бук никогда не дал бы мне умереть – нет, Бук давно мечтал сравнять меня с землей, но он в жизни не дал бы мне умереть. Хотя, впрочем, что я вообще знал про Бука – мы виделись слишком мало, я не успел понять его до конца.
Я еще пытался спастись – хотя понимал, что это невозможно. Я еще отчаянно прислушивался к беспомощным обрубкам, надеясь собрать воедино последние искорки жизни – но почти тотчас же убедился, что деревья были не только срублены, но и выкорчеваны с корнем. Это было что-то новенькое – настолько немыслимое, что я никак не ожидал этого от Бука.
Впрочем, я и сам был виноват – что перекинулся не вовремя. Сколько я помню себя, мы с Буком перекидывались одновременно, – и в стой, и в иди. Мы зорко приглядывались друг к другу, улавливали малейшие изменения во вражеском народе, изменения, по которым можно было определить, что скоро народ из иди станет стой – и тоже готовились к стой, к тому, чтобы прахом упасть в землю и прорасти могучим лесом. А потом точно так же чутко прислушивались к запахам чужих лесов – чтобы одновременно выпустить семена, уронить их в траву-мураву, окружить теплом и заботой, дать прорасти, выпустить щупики, на которых побежит по свету новый народ…
Воспоминания.
Не к месту и не ко времени.
Я слышал, так бывает – в последние мгновения жизни…
…последние?
…мгновения?
…жизни?
Жить. Во что бы то ни стало – жить, сказал я себе. Я нашел обрубок, в котором еще теплилась жизнь, я заставил его пустить росток, но тут же отказался от этой затеи – вокруг обрубка не было ни воды, ни хорошей земли, он бы не продержался слишком долго. Тогда мое внимание переключилось на кусок корневища, которое почти умерло, но лежало на благодатной почве возле ручья – у него было больше шансов. Корневище не ответило на мой сигнал – напрасно я звал, требовал, умолял, угрожал, просил – жизнь уходила из искалеченного корня.
Искать. Перебирать все кусочки меня, которые еще есть, перебирать, пока сознание еще живо, да кто сказал, что оно живо, мое созна…
Часть вторая
…я спросил себя, почему я лежу в чужом доме. И почему я один. И почему горит лампада, я не привык спать при свете. И почему сидит Бук, вот так, в кресле-качалке, хорошее кресло, и дом хороший, молодец Бук, если это дом буков, умеет Бук из обломков самого себя дом построить, хотя, может, и не самого себя. Я слишком хорошо знал Бука, я не сомневался, что для своего дома Бук взял не только свой лес, но и чужой. Моя догадка подтвердилась, когда я увидел плетеные корзины явно из другого дерева и дверные проемы, в которых узнал Липу.
Приворовываешь чужие леса? – спросил я.
– Это ты вместо благодарности? – парировал Бук.
Меня передернуло.
– Благодарности? За что? За то, что в плен меня взял?
– В плен? – Бук подскочил, его суставы жалобно заскрипели, – всего хорошего, – он распахнул дверь. Я уже собирался встать с кровати и уйти прочь, но на пороге на меня нахлынула память – резко, властно, мощно, и я ухватился за косяк, чтобы не упасть – так больно было вспоминать безжизненные обрубки…
– Постой… ты что… спас меня?
Бук недовольно фыркнул:
– А ты как думал?
– И с чего это вдруг?
Бук, казалось, задумался.
– Ну что ж ты хочешь, меня самого вот так же…
– Что – вот так же?
– Вырубили… под корень.
– Да ну?
– Ну да. Я сначала думал, это ты, потом уже дошло до меня, что на тебя что-то не похоже, ты, конечно, тот еще мерзавец, но не до такой же степени…
Я хотел возмутиться, но решил оставить возмущение на потом.
– …потом понял, что это не ты.
– А… кто?
Мой вопрос повис в воздухе. Бук задумался, потом помотал головой:
– Не… не знаю.
Часть третья
– Еще один, – сказал Бук.
Я молчал. Я и сам видел, что еще одному лесу пришел конец – вот так, внезапно, его тоже выкорчевали под корень. И мы по-прежнему не знали, кто это сделал.
Я понимал, что бесцельно бродить по окрестностям и искать выжившие леса – бессмысленно, но это был единственный, хоть и маленький шанс что-то узнать. Я уже хотел сказать, что день близится к вечеру, и нужно идти к дому, когда услышал шорох за холмами – этот шорох не был похож ни на что известное мне, это не был ни зверь, ни птица, ни лес – стой, ни вторая ипостась леса – брод. Мы осторожно поднялись на холм – каково же было наше удивление, кгда мы увидели неведомых тварей…
Часть седьмая
– Они ушли.
Так сказал мне Бук. Хочется добавить – на следующий день, но это случилось только месяц спустя. Бук сказал мне:
– Они ушли.
Я уже и сам понимал, что они ушли – не слышно было гула моторов и стука топоров. Вернее, понял бы, если бы не умирал – а так моих сил хватило только на то, чтобы услышать голос Бука и упасть в землю – прахом, прахом – чтобы возродиться снова. Удивительное дело, даже сейчас, падая в землю прахом, я поглядывал на своего врага – где он, что с ним, точно ли пал прахом в землю, не выжидает ли.
Часть восьмая
Когда я в следующий раз увидел Бука, я сразу понял, что будет война, – здесь, сейчас, без вариантов. Что поделать, я должен был признать, что и правда пришло время войны, – мы прахом упали в землю, проросли, пустили семена, построили города, – и вот теперь-то можно было в который раз выяснить, кому из нас быть властелином на этой земле.
Поэтому я не удивился, когда увидел армию Бука, которая приближалась к моему городу – недолго думая, я сам собрался в войско и приготовился к обороне. Однако, к моему немалому изумлению, Бук не только не собирался нападать, но и напротив, торжественно поднес мне снедь и заверил меня в своем глубочайшем расположении. Я насторожился – все это больше всего походило на ловкий обман, на удачную ловушку, но никак не на благородство Бука.
– Тис, друг мой… пора на битву, – сказал Бук.
– Вызываешь меня на бой? – догадался я.
– Отнюдь…
– Тогда… с кем же мы будем сражаться?
– С ними… с ними…
Он показал куда-то в никуда, но я догадался, кого он имеет в виду.
– Но почему… почему? Мы же договорились с ними… мы же…
Договорились – надолго ли? На месяц? На два? На год? А дальше что? Надого их хватит? Тис, у тебя добрая душа, но ты пойми правильно, тут не до доброты, или мы их, или они нас, третьего не дано.
Я уже и сам понимал, что третьего не дано. Я сказал себе – третьего не дано – когда мы шли на бой. Я повторил себе – третьего не дано – когда мы собрались в доме Бука, чтобы отправздновать победу. Третьего не дано, повторял я себе, поднимая чашу. Третьего не дано, говорил я, прислушиваясь к себе, подспудно чувствуя, что что-то очень и очень не так…
Что-то…
Что-то…
Часть девятая
– Мы приговорили себя.
Это я говорил уже позже, когда уже не говорил – третьего не дано.
Бук изумленно посмотрел на меня, он не понимал, как мы можем приговорить себя, когда враг уничтожен…
– Нет, – возразил я, – уничтожены мы. Причем, бесповоротно.
Бук снова не понял меня.
– Ты сказал им, что они произошли от нас… ты врал…
– …врал.
– Всё было наоборот.
– Наобо…
– Наоборот. Посмотри… когда меня вырубили, я стал вспоминать, как мы с тобой сражались, как я прорастаю, я так подробно говорил это самому себе… Для чего? Для чего?
Бук растерянно фыркнул, откуда ж я знаю, что делается у тебя в голове…
– А все очень просто… я рассказывал это по сюжету книги… Для кого? Как ты думаешь, для кого написана история про нас?
– М-м-м… для нас…
– Нет, мы-то с тобой все это знаем, и как мы прахом в землю ложимся, и как из праха восстаем, и как семена бросаем… Тогда для кого? Для кого?
– Для них?
– Верно говоришь. А почему?
– Ну… гхм… не знаю.
Зато я знаю. Для них… Они придумали нас. И написали про нас. Вернее, написали бы. Если бы мы их не убили.
– Ты думаешь?
– Я не думаю. Я знаю.
Я почувствовал, что что-то происходит с нами, что что-то случится – здесь, сейчас, сию минуту. Я бросился в землю, я еще надеялся стать прахом, сам не знаю, зачем, как будто это могло меня спасти, но я уже чувствовал, что мне ничего не поможет, потому что меня нет и никогда не было…
По-моемугеройскому
А вы про нас напишете? Правда-правда напишете? Очень-очень просим. Это не сложно, честное слово. Совсем-совсем не сложно. А то про нас еще никто не написал.
Вот, например, вы напишете, как оцепили главную улицу от фонтана до набережной, и никого туда не пускали, даже самых любопытных, даже по пропускам, да и не было никаких пропусков, и даже если бы сам мэр города пришел и сказал, что хочет зайти за ограждения, его бы не впустили. И полиция стояла. Вот так.
Вы про это напишете, правда? Это совсем нетрудно, ну представьте себе какую-нибудь полицию, придумайте им что-нибудь, красное перо на шляпе или саблю какую. Вот. А перед ограждениями толпился народ от мала до велика, а ребятишки залезали на плечи взрослым, чтобы лучше видеть. А когда в небе показался прозрачный шар, окруженный электрическими всполохами, толпа восторженно загудела – ведь раньше никто из этих людей не видел летающих электрических шаров.
Вечером я вышел из-за ограждений в толпу – я думал, что хотя бы тут меня не будут преследовать вспышки видеокамер, но не тут-то было. Люди почтительно расступались, украдкой посматривали на меня, потихоньку щелкали телефонами. Видно было, что они хотят попросить у меня автограф, но не решаются. Кто-то, кажется, хотел спросить, как это, прозрачный шар с искрами – но тоже не решался.
Вот вы так и напишите. И про то, как я прошел мимо толпы и направился в кафе, напишите. Заказал себе сухого вина, хотел заказать и ему тоже, но вовремя вспомнил, что он не пьет. Взял себе мясной рулет со спаржей, хотел взять ему тоже, но вовремя вспомнил, что он не ест. Мы сели в углу подальше от окон – мне не хотелось чувствовать на себе взгляды публики. И ему тоже. Впрочем, его не видели, видели только меня.
И тогда он сказал – если будешь меня защищать, это плохо кончится. Нет, сначала он молчал, глядя в пустоту, а потом вот так сказал. А я ответил, что мне терять нечего, что я в худшем случае без работы останусь, ну да мало ли другой работы на свете, а он рискует погибнуть, поэтому я за него буду горой стоять. А он ответил, что незачем мне так волноваться, он сам как-нибудь о себе позаботится – на что я возразил, что ничего он сам не сделает, если я не сделаю, и без меня он вообще пропадет.
Если вы спросите, как меня зовут, я вам не отвечу, потому что меня еще не придумали. Назовите как хотите. Придумайте мне национальность, год рождения, цвет волос и группу крови. И как его зовут, я тоже не знаю. Иногда вертится какое-то имя на кончике языка – и тут же исчезает. Можете называть его – мой герой. Это я его так про себя зову – мой герой. Именно мой, а не чей-нибудь.
И про это напишите – как чуть погодя он тоже вышел из-за ограждений, и как перед ним тоже расступалась толпа, тоже потихоньку щелкали на телефоны, кто-то подошел, попросил автограф, вы сами придумаете, кто это был, ну пусть будет миловидная девушка, например, подойдет, попросит автограф, захочет поцеловать этого, который вышел из-за ограждений, не решится…
Потом этот, который вышел из-за ограждения, тоже направится в кафе. Он пошел туда не просто так, вернее, сделал вид, что просто так, пообедать пошел, сам устроился рядом со мной, завел разговор, вроде как невзначай, про жизнь… Ну это вы сами придумаете разговор про жизнь, и чтобы ясно было, что он только делает вид, что про жизнь разговаривает, а сам нет-нет да и смотрит, один я или со своим героем.
Я улыбаюсь.
Вежливо отвечаю.
Делаю вид, что героя здесь нет, нет, нет. Я один. Один. Один-одинешенек. Его здесь нет. Нет. Нет. А потом он спросит что-то такое, что мой герой не выдержит, прямо здесь, прямо сейчас (ну вы же напишете это, правда?) вот-вот-вот, и он спросит, и будет смотреть на меня выжидающе, но не слишком пристально – типа, вроде как невзначай спросил, – и будет пауза, секунд несколько, не больше, только каждая секунда растянется лет на тысячу, не меньше. Мой герой будет рваться в бой, я буду удерживать его – за руки, за локти, у нас даже до драки дойдет…
Он эту драку не увидит. Даже не догадается. А потом я отвечу что-нибудь свое, обыденное, и он сдержано улыбнется…
Он…
…у него тоже нет имени.
И ничего нет.
Впрочем, он и сам про себя рассказать может.
А что я могу про него рассказать… Вспоминаю хоть что-нибудь о себе, ничего толком не вспоминается, а нет, вот, было, например… Я скажу ему:
– Ты что творишь? Ты что делаешь, я тебя спрашиваю, ты что делаешь?
Нет, я не скажу, я заору на него – на предыдущего рассказчика. Вот так:
– Ты что творишь, а?
А он изумленно покосится на меня, типа, а чотакова, а я чё, а я ничё…
И я снова заору:
– Ты что творишь?
Он не выдержит и спросит:
– А в чем дело?
Он как должен с Конкордией разговаривать, а? Да он насмехаться должен над этой Конкордией, вроде как вежливо говорит, а сам смеется ей в лицо… про себя…
Слушайте, сложно это, даже не знаю, сыграю я такое или нет…
А я тогда напомню:
За воротами еще четверо стоят.
– Вы же вроде говорили, пятеро?
Тогда я взорвусь, я вообще хорошо умею взрываться:
Слушайте, вы мне тут не паясничайте, или играете, или что…
Потом он будет играть, вы уж напишите, постарайтесь, как он будет играть, как он будет насмехаться над Конкордией, а потом Конкордия что-нибудь ему прикажет, он сделает вид, что выполнил, а на самом деле ничего не выполнит…
Как-то так.
А потом я буду пересматривать, что получилось, это уже потом, потом, тогда-то я увижу, что все эти насмешки, вся эта двойная игра – всего лишь маска, что он раболепствует перед Конкордией, и никого не собирается обманывать… кроме меня.
Он уже сказал, что его никак не зовут, правда, дал имя тому, кого я хочу убить. Он назвал его мой герой, то есть – его герой…
– Какой сейчас год?
Смотрю на человека, меня ожившего, спрашиваю:
– Какой сейчас год?
Триста двенадцатый.
Голос у него низкий, с хрипотцой. Мне кажется, я ослышался.
– Э-э-э… Сто двенадцатый, вы имели в виду?
Он снова повторяет, скалит зубы, зубы у него плоховато сделаны, одной линией, ну да ему зачем, жевать-то уже не надо…
– ТРИСТА двенадцатый.
На всякий случай уточняю:
– Две тысячи…
Уже готовлюсь услышать – три тысячи.
Нет.
– Две.
Осторожно прислушиваюсь к своему новому телу, осторожно двигаю пальцами, поднимаюсь – удивительно легко и быстро. Ищу инструкцию, инструкции нет, это плохо, что инструкции нет, должна быть, а то буду тыкаться как слепой котенок, где зарядить тело, где разъемы, где что…
– Инструкцию мы вам дадим… обязательно…
Спохватываюсь:
– Это… вы меня оживили?
Он кивает:
– Я.
– А вы…
– Конкордия, к вашим услугам.
Конкордия, Конкордия, что-то вертится на языке…
А.
Ну да.
– Вы… от Конкордии?
Смеется, снова показывает зубы:
– Нет-нет, вы не поняли… я и есть Конкордия.
Понимаю.
– С-спасибо…
– Спасибо в карман не положишь.
Снова понимаю.
– Я… отработаю.
– Очень хорошо… ну что же… договоримся. Есть такое дельце…
Это герой, если что. Так вы тоже напишете. И еще вы напишете, как я…
…и еще напишите, как я рвал сценарий. Обязательно напишите. Сначала общим планом – съемочную площадку, операторы, режиссеры, статисты, ну и я, и этот… Потом крупным планом – я листаю сценарий, вчитываюсь, очень крупным планом – как я хмурюсь, потом просто крупным планом – я разрываю сценарий, аккуратно, страницу за страницей, чиркаю зажигалкой, а все уже бегут ко мне…
Ну и дальше напишите. Как этот орал, что вы себе позволяете, как я орал… нет, я не ору, но все равно на повышенных тонах, и думать даже не смейте, об этом и речи быть не может, и этот орет – не нравится, пошел вон отсюда, за забором еще пятеро стоят, и я ору, куда вы от меня, на хрен, денетесь, уже серий дофигища и больше отснято, и этот что-то орет, да ты не один такой, да мы… да я… да вы все… да мы ему… да он нам… да мы ему внешность поменяем, скажем, он операцию сделал или вообще тело поменял, чтобы враги его не узнали… и делов-то… и на хрен ты нам не нужен с закидонами своими…
Вот это напишите. Как я почти поверил, что мне сейчас покажут на дверь, совсем покажут, а потом кто-то главный бегал вокруг нас, хлопотал, успокойтесь, успокойтесь, пойдемте обедать, надеялся, что поедим и поостынем…
Или нет, этого не было, все было намного тоньше, я не рвал сценарий, я вообще сам по себе человек неконфликтный, не бывает у меня так, чтобы рвал что-то, орал на кого-то… Так что я по-другому…
Вот вы сейчас спросите – кто я, откуда, как пришел на съемочную площадку, почему решил стать актером, ждете от меня какой-нибудь душераздирающей истории, как в детстве меня спрашивали, а ты кем стать хочешь, а на самом деле кем, ишь чего выдумал, актером, ну ничего, ничего, это пройдет… Еще что-нибудь вам расскажу, про кастинги какие-нибудь, вы нам не подходите, мы вам перезвоним, и не перезванивают…
А я вам ничего не расскажу.
Потому что не знаю.
Не помню.
Отчаянно пытаюсь высосать что-нибудь из памяти, которой нет – нет, потому что меня еще не придумали, про меня еще никто не написал. Так что я не помню…
На съемочную площадку я пришел по очень простой причине – мне нужны были деньги. И не просто нужны, а нужны позарез. Меня отключили за долги – очень давно, около двухсот лет назад – пока меня не вернул к жизни добрый человек, которому нужен был актер для съемок, и я служил ему…
…что он несет, нет, вы послушайте, что он вообще несет. Вы не обращайте внимания, это у него в голове все перемешалось, где явь, где не явь. Я ведь тогда и правда думал, что он уйдет после того, как порвал сценарий, а он не ушел, остался, и правда решил, что за долги на меня работает, и никуда от меня не денется, и вообще…
Да, давайте все-таки дадим нам имена, хоть какие-нибудь имена, а то непонятно, кто есть кто. Меня можете называть Сценаристом, потому что я сценарии пишу. А этого пусть зовут… Актер. Потому что он в сериале играет, вот и Актер. У него есть его Герой. Его Герой. И у меня есть Герой. Мой Герой.
Запомнили?
А вы все это напишете, это совсем-совсем нетрудно…
А сегодня я ограбил магазин. Да-да, это вы тоже напишете, что я ограбил магазин. Вот так вышло, да. Я не хотел. Собирался как честный человек пробить товары на кассе, все как полагается, в последнюю минуту как будто торкнуло что-то, взломал магнитную ловушку, вынес еду просто так, зачем я это сделал, зачем, зачем…
Только потом я понял, что это был не я.
Это был мой герой.
Нет, зря мы это, конечно, затеяли.
Зря.
Вот мы вас просим написать про нас, а чего тут можно написать, если мы сами про себя ничего толком не знаем. Вот снимаем мы сериал… какой сериал, про что сериал, черт пойми. Знаем только, что город далекого будущего, и что по городу летает что-нибудь такое-эдакое, футуристическое, ну вот, например, шар с электрическими разрядами. Знаем про оцифрованные сознания, перенесенные в искусственные тела, знаем про несчастных, которым нечем было платить за мегаватты и тераватты – их отключали, на год, на два, на десять лет, на века и века, пока кто-нибудь не заплатит за них… если найдется этот кто-нибудь.
Еще знаем про Конкордию. Что она есть. Чем занимается, не знаем, можем только догадываться, а мой герой работает на Конкордию, ну и его герой тоже, только его герой, решительный, безудержный, должен восстать против Конкордии, а мой герой, тихий и осторожный, в жизни против никакой Конкордии идти не будет.
Вы это тоже напишите. Пожалуйста. Напишете, правда? Это совсем не трудно. И еще напишите, как он вызвал меня в кабинет, вот так, ни с того, ни с сего, отчитывал, нет, не отчитывал, тут другое что-то, поставил перед фактом, или я убиваю своего героя, или дверь вон там, за воротами еще пятеро. А я не стал его дослушивать, я ушел, нет, не через дверь, и не через окно, а просто ушел, ну как обычно уходил, исчезал в одном месте, появлялся в другом, это Конкордия мне такой апгрейд устроила, как работает, не знаю. Вот я и ушел, кгда сценарист мне буквально в лицо совал документы, подписывай, увольняйся, или кончай закидоны свои, я разговаривать не стал, исчез из кабинета, появился у себя дома, перевел дух, поискал, чего бы выпить покрепче, я так-то обычно не пью, только от случая к случаю, когда отказаться уже не получится. А тут вот вернулся домой, и сейчас бы прийти в себя, перевести дух, а выпить нечего…
Вот так напишите. И еще напишите, когда я ближе к ночи уже погасил свет, уже разделся, уже лег спать, ну вы сами придумаете, какая у меня квартира, и кровать какая, и наволочка на подушке, и только тут спохватился – этого быть не могло.
Нет-нет, этого быть не могло, это же в сериале мой герой появляется и исчезает, это меня на зеленом фоне снимают, потом видео со мной накладывают на фон, а потом в специальной программе обрабатывают, прозрачность выставляют от ста процентов до нуля… А в реальности такого быть не может. Просто… не может. Так что вы этого не пишите, не пишите, такого не могло случиться, просто не могло. И как я заболел на следующий день и не смог встать с постели, вы тоже не пишите. Ведь я заболел потому, что вчера исчез в кабинете и появился дома, а со мной этого не могло случиться, просто, не могло, так не бывает, в настоящей жизни такого не может быть.
Камера, мотор…
Дубль третий…
А давайте я вам расскажу, как Актер к нам пришел. Сюда, на съемочную площадку. Нет, никакого кастинга не было, да к чему нам этот кастинг, я с самого начала знал, что моего Героя будет играть Актер, потому что я списывал Героя с Актера, если что, это сын мой – Актер, я смотрел на него и придумывал Героя.
А теперь он убивает моего Героя. Он. Актер.
И я не позволю ему это сделать.
…и всё было не так, слышите вы, все было совсем-совсем-совсем не так, никакой я ему не сын, и ничего он с меня не списывал, потому что сначала появился он, Герой, а потом он ожил, и стал я. Я не совсем Герой, ну, потому что меня перебросило в этот мир, большой, настоящий, и я здесь стал не совсем таким, как в сериале.
Вы обо всем, обо всем об этом напишете.
Обязательно.
Пожалуйста.
И вот еще что напишите, обязательно-обязательно. Как за мной гнались. Это было вечером в понедельник, год не знаю, число не знаю, ничего не знаю – просто вечером в понедельник. Съемки приостановили, это вы тоже можете написать, напишете выдержку из газетной статьи какой-нибудь, фанатам сериала (ну тут вы название сериала придумаете) еще долго ждать продолжения, съемки приостановлены из-за конфликта сценариста и актера, исполняющего главную роль. Ну, тут на место сценариста и актера надо наши имена вставить, какие вы там придумаете нам имена и фамилии. Потом парочку фраз из интервью со мной и со сценаристом или парочку фраз из наших страничек в Твиттере или еще что-нибудь такое.
Ну и вот. Вечером в понедельник съёмки приостановили, тогда же за мной гнались. Их было штук десять, не меньше, по воздуху, по воздуху, сияющие шары, охваченные электрическими искрами. Я еще надеялся, что меня хотят арестовать, просто арестовать, на всякий случай скрылся от них – не тут-то было, два выстрела чуть не стоили мне жизни, я понял, что меня хотят убить.
То есть, не меня.
Его.
Моего героя.
Вот это напишите. Как они выискивали его с помощью каких-то уникальных технологий, высматривали в толпе прохожих, в чьей голове прячется его сознание (в моей! В моей!), стреляли на поражение…
Стоп.
Не пишите это.
Нет-нет-нет, не пишите.
Потому что этого не могло быть, просто не могло быть, в самом-то деле, как это может быть, чтобы здесь, в нашем мире, за мной гонялись и хотели убить.
Так что про это не пишите.
Этого быть не могло.
А вот было.
И еще напишите, как через пару дней встретились на съемочной площадке, и я хотел спросить, а что случилось, как это так за мной гнались, а Сценарист хотел ответить, что ничего не знает, какая погоня, за кем погоня, от кого погоня, да вам показалось, наверное, да быть такого не могло… Только я ничего не спросил. А он, соответственно, ничего не ответил. Вот вы это обязательно напишите, что я ничего не спросил, но хотел спросить, а Сценарист точно так же готовил свой ответ, но не ответил.
Сценарист.
Наливаю себе кофе.
Это, вроде бы, я.
Размешиваю.
Нет, это не я, я буду по часовой стрелке размешивать, а не против.
Намазываю хлеб.
Это, вроде бы, я.
Хотя…
Чем намазываю?
Сыром. А я сыр не ем. Так что это тоже не я.
Хочу вызвонить актера, набираю сообщение, спохватываюсь – это тоже не я, я бы позвонил, это он пишет…
Черт…
Отчаянно пытаюсь сообразить, где я сам. Хватаю из шкафа рубашку, смотрю, как я буду её надевать, да, вроде так я рубашки надеваю, хотя нет, что я несу, я вообще рубашки не ношу, это все он…
Он.
Мой герой.
А где же я, я-то где, ищу, не нахожу, меня почти не осталось, да был ли я, может, с самого начала не было никакого меня, а был только мой герой. Вот вы это тоже напишите, в первой главе покажите меня, во второй главе – меня и чуть-чуть моего героя, где-то к середине книги – середка на половинку, потом все больше героя, все меньше меня – и вот до последних глав, до этого момента, когда я стараюсь хоть что-то сделать по-своему, по-сценаристовски, а все получается по-моемугеройскому… Но вы это так напишите, чтобы с одной стороны вроде сначала я, потом мой герой, и в то же время чтобы где-то там на глубине чувствовалось, что никакого меня и не было, что я ВСЕГДА был своим героем, а все то, что я считал собой – это наносное, от воспитания там, еще от чего, и слетит как шелуха под порывом ветра…
Вот вы так напишите.
Это очень просто.
А Актер хочет убить моего героя.
А значит, убить меня.
И я не позволю ему сделать это.
А это вы не пишите. Про то, что случилось вечером, в конце съемок, камера, мотор, дубль какой-то там, я видел Героя – своего Героя, и Актер видел Героя – своего Героя, так ясно и отчетливо, что я видел его тоже. Тут вы придумаете, что делал герой по сюжету, мир там спасал или убегал от врагов или ненадолго поссорился с друзьями или еще что. И в этот-то момент оба героя объединятся, сольются в одного – на какие-то доли секунды, но этого нам будет достаточно, чтобы понять, что все наши споры яйца выеденного не стоят, что оба наши героя на самом деле один и тот же персонаж, настолько многогранный, что мы приняли его грани за разных людей. Нет, вы это не пишите, этого не было, не было, просто… просто, потому, что быть не могло.
