Мария Фомальгаут
Осень в розыске
А-Н
Электричка А-Н всегда боялась людей, они казались ей каким-то жуткими, выбегающими на пути на переходе, и ей чудилось, что вот-вот сейчас случится что-нибудь непоправимое, человек не успеет отскочить, и придется сбить бегущего, или сойти с рельсов и врезаться во что-нибудь там, по ту сторону перрона – А-Н учили всему этому, но она надеялась, что ей никогда в жизни (если жизнь электрички можно назвать жизнью) не придется сделать это.
В. вошел в вагон и с привычным тактом по одному взгляду на электричку определил её принадлежность к последним моделям. Когда он обернулся, она тоже повернула видеокамеры.
Несколько человек с испуганными лицами пробежали мимо: бежал и светофор необыкновенного цвета. Очевидно, случилось что-то необыкновенное.
– Что… где… сошел с рельсов!
В. пошел узнать подробности несчастья. У поезда сбилась программа, он не увидел поворота, и упал с моста.
– Ах, какой ужас… А-Н, если бы вы видели, – говорил В.
Он раскрыл в купе нетбук и углубился в чертежи крылатых машин, которые могли достигнуть самых далеких звезд.
– Зачем вы едете? Зачем вы едете? – спросила А-Н.
– Вы знаете. Я еду, чтобы разрабатывать космические лайнеры. Я не могу иначе.
– А вы можете сделать лайнер на основе, скажем… электрички?
– Боюсь, при мизерном финансировании мне не остается ничего больше…
Разработчик электричек не видел ничего особенного и неприличного в том, что его электричка оживленно болтает с пассажиром. Но он заметил, что контролю за нейросетями это показалось чем-то особенным и неприличным, и он подошел…
– …мы не можем… мы не можем вот так тайно продолжать разработки…
– Что же делать по-вашему? Уезжать? Электрички не могут уехать туда, где нет рельсов, ну и что, что я самая быстрая в мире…
А-Н проверила почту, нет ли сообщений от В:
«Очень жаль, что мне некогда, наконец-то выделили полноценное финансирование…»
Мимо по переходу проходил человек – А-Н вспомнила о сошедшем с рельсов поезде, и поняла, что делать дальше. Туда – говорила она себе.
Она хотела на полной скорости направиться на проходящего, но помешал ограничитель скорости, который он снимала, и она бросилась на следующего человека, точно зная, что система заставит её отклониться от курса, соскочить с рельсов с моста – где я, что я делаю, зачем – но в то же время неведомая сила сбросила её в бездну, заставила раскрыть сопла, подняться над бездной, выше, выше, перетрансформироваться на старт, и свет затрещал ярче, чем когда бы то ни было, осветил то, что прежде было во мраке, и все погасло…
Где восходит солнце
Вскидываю голову.
Спрашиваю.
Резко.
В лоб:
– Что вы сделали после того, как убили Эльзу?
Бледнеет. Тонкие пальцы нервно перебирают воздух, мнут его, рвут, комкают, пытаются расправить, не могут.
– Что вы сделали?
– Я… не помню…
– Вспоминайте.
– Не… не помню…
– Вы спрятали тело… не так ли?
– Верно… совершенно верно…
– В подвале?
– Д-да…
– Замуровали в стену?
– Верно… совершенно верно…
– Отлично, я так и думал, что вы во всем признаетесь…
Щелкает дверной замок, возвращается Эльза, маленькая, юркая, вся как будто сияющая, сбрасывает пальто на кресло в прихожей – странный поступок, когда есть вешалка, должно быть, осталась привычка из родительского дома, где была горничная, подавала и принимала пальто. Эльза оглядывается, не понимает, а где Арчи, время-то уже половина одиннадцатого, где его черти носят…
Смотрю на Эльзу, не верю, не понимаю, как Эльза, почему Эльза, её же убитой считали, пропавшей без вести, она же…
– Да какое без вести, я же домой ездила! – Эльза так говорит это «домой», что становится понятно, она считает своим домом шикарное поместье родителей, а не особнячок мужа.
– Вот как… А Арчи считал вас пропавшей без вести…
Эльза фыркает, мечутся на лице пестрые веснушки:
– Да я ему миллион раз сказала, домой я еду, домой! Да что такое, в одно ухо влетает, в другое вылетает…
– Могу я воспользоваться вашим телефоном?
– Да, разумеется…
Подманиваю к себе телефон, тц-тц-тц-на-на-на, телефон нехотя подбирается ко мне, хлопает крыльями, замирает в двух шагах от меня.
– Алло? Да. Да, это я. Отпустите Арчи, он ни в чем не виноват. Нет, никто не убивал. Она вернулась, живая-здоровая, все хорошо…
Оборачиваюсь, смотрю на то место, где только что стояла Эльза, почему она буквально растворяется в воздухе, что там щелкнуло в подвале, почему я бегу туда, вижу свежую кирпичную кладку, кирку, почему я пытаюсь вскрыть ряды кирпичей, почему они с грохотом рушатся на меня, увлекая за собой полуистлевшее тело из ниши…
– …ну, знаете… если бы не видеокамеры в вашей голове, в жизни бы не поверил… – шеф смотрит на меня подозрительно, видимо, все еще сомневается, а так ли я не виноват, а может, все-таки это я что-то подправил с камерой…
– Да я сам… глазам своим не верил…
– И все-таки как это получилось вообще?
– Ума не приложу… Похоже, мы столкнулись с чем-то качественно новым… неизведанным… Кстати, а где Арчибальд?
– Вы не поверите, его арестовали сегодня утром.
– Но… он же не убивал Эльзу, я видел её живой!
– Нет, там уже не в Эльзе дело…
– А что такое?
– Вы представляете… он был там, где восходит солнце…
Задумываюсь, а что такого, где восходит солнце, ну да все мы туда бегали, туда, где встает солнце, встречали солнце, осторожно протягивали к нему руки, боялись обжечься, а кто-то и обжигался, потом родители обещали уши поотрывать…
– Ну, мы все там ходили… бывало… его-то за что…
– Ну знаете… человек вот так ни с того ни с сего околачивается там, где восходит солнце… как бы он чего не задумал…
– Чего… задумал?
– Ну, знаете… так и солнце погасить недолго…
– …видите ли… – он долго мнется, смотрит то на меня, то куда-то в пустоту, как будто видит что-то невидимое, а то и вообще несуществующее, – видите ли…
Жду, что он скажет, он ничего не говорит, так и хочется спросить у него, а вы точно психолог, или кто вы вообще…
– Видите ли… Арчибальд этот… такой человек… очень редкий тип людей…
Снова пауза, которая кажется бесконечной.
– …если начать его в чем-то обвинять, он и правда поверит в то, что он это сделал… вот как с убийством жены…
Он замолкает, снова смотрит на что-то невидимое – понимаю, что это еще не все, что будет сказано многое, очень многое…
– …и начинает верить в это так сильно, что все эти вещи действительно начинают сбываться…
Меня передергивает, кажется, я ослышался, это просто не может быть правдой, не может, не может, а как иначе объяснить происходящее…
– Вот черт…
– Вы… откуда вам это известно?
– Пару раз я уже сталкивался с ним еще в его детстве, родители подозревали, что он не то украл, не то разбил какую-то вазу, потом вазу нашли… и видели бы вы лица родителей, когда ваза сама по себе разлетелась на тысячу осколков и исчезла… потому что он признался и так, и так, что украл вазу, и что разбил её…
Холодеет спина, понимаю, что дело нешуточное, бормочу привычное – могу я воспользоваться вашим телефоном…
– Пожалуйста.
Подзываю телефон к себе, тц-тц-тц-на-на-на, телефон подбирается ко мне нехотя-нехотя, кусает, больно, сильно, вот чер-р-рт…
Все-таки снимаю трубку, набираю номер:
– Да, это я… да… немедленно отпустите Арчибальда… немедленно… он ни в чем…
– …но он сознался.
– В чем… сознался?
– Что хотел погасить солнце… более того, даже сказал, что уже погасил солнце…
Выпускаю телефон, бросаюсь прочь на улицу скорее к зданию полиции, еще надеюсь успеть…
Пора свадеб
…а дальше пора свадеб начинается, ну, пора свадеб – это святое, невесты женихов выбирают, присматриваются, приглядываются, ну еще бы, это же один раз, и на всю жизнь. Те, которые выбрали уже, подсказывают, нашептывают, как выбирать, что искать, на что смотреть, кому дать шанс, а на кого даже и не оглядываться. Ну, еще бы, это же на всю жизнь, покидать родную землю, родное солнце, бестелесной мыслью лететь через звезды, опускаться на чужие земли, искать голову, в которой можно загнездиться, проклюнуться, прорасти строками, «укрывает белые врата снег, что не растает никогда…» Вот и смотрят невесты, вот и ищут достойных женихов, которые голову эту обеспечить смогут, а то и не одну, и не две, а то и миллионы и миллионы…
Нет, это понятно, что всем хочется все и сразу, чтобы вотпрямщас, чтобы опустилась невеста на чужую незнакомую землю под чужим незнакомым солнцем, огляделась – а там уже и готово все, и города построены, и люди по городам ходят, и какой-нибудь беспокойный ум ищет мысль – такую, какая просто так сама по себе не появится на юной земле, такую, которая может только спуститься извне, из миров настолько древних, что только они и могут породить такие мысли. Это-то все понятно, что каждой мысли хочется так, опуститься на готовенькое, вытянуться строками на бумаге или там на чем…
Только что не бывает все и сразу – это-то тоже понятно, это таких женихов один на миллион, если не на миллиард, у которых все готовенькое в наследство осталось или еще как, даже не хочется говорить, как именно. А то бывает такое, видят невесты – завидный жених, при земле, и все-то на земле есть – а потом бац, заглянут в какую-нибудь комнату, в которую заглядывать не велено, и что думаете, а там труп предыдущего хозяина, которого завидный жених-то и укокошил, чтобы землей завладеть. Ну тут понятно, что и сама невеста туда же отправится, а нечего заглядывать куда не попадя…
А так-то чаще женишки послабее встречаются, ну как послабее – земля есть, ну как без земли-то, только на земле еще и нет ничего толком, так, трава-мурава, и лазают по деревьям какие-нибудь, которые не то что мысль поймать – даже простое два плюс два сложить не могут. Ну да ничего, умные-то мысли, они умные, они понимают, что все и сразу не бывает, – бродят, неприкаянные, по пустошам, ждут, когда пастухи в соломенных хижинах построят каменные города, сложат из веток и шкур первые неумелые крылья, запустят первую же и неумелую же паровую машину, пустят по рельсам что-то пыхтяще-тарахтящее, посмотрят на звезды – не так, мечтательно, а по-настоящему, как следует, высчитывая первую космическую скорость… Вот там-то и мысль проклюнется, осторожно коснется умов – мысль из других миров, слишком древняя, чтобы родиться на этой земле.
Но тут, конечно, не всякий жених из необжитых степей сделает города и крылатые колесницы, тут невестам смотреть надо – кто и правда денно и нощно трудится, обтесывает камень, обжигает черепицу для крыш – а кто так, только языком трепать умеет, рассказывать, как тут будет у него через века и века. Конечно, и такое бывает, что вроде трудится жених в поте лица, а ничего у него не складывается, хоть ты тресни. С таким тоже каши не сваришь, куда деваться…
Только не про это сейчас.
Не про это.
А вот про что…
А мысль-то, мысль-то что учудила, слышали? Какая мысль? Да обыкновенная, ну то есть, не бывает их обыкновенных, ну вы её все знаете, эта… а какая эта, мы вам не скажем, потому что эту мысль еще не подумал никто. Ну, так вот, видали, что она учудила-то? Нет, это ж надо ж было, к ней кто только не сватался, а она кого выбрала? Кого выбрала, спрашивается? Вот это ж надо ж было удумать-то, а? к ней же кто только не сватался, там же мысль, это всем мыслям мысль, а тут нате вам, выбрала себе тоже…
Он же…
Этот же…
У него же нет ничего, ну как ничего, ну то есть земля есть, но то земля, а на земле-то вообще мертвая пустыня, окруженная первозданным океаном, подернутая туманами, сквозь которые еле-еле пробивается безымянное солнце…
Ну, другой бы жених стал бы обещать с три короба, что вот скоро-скоро, вот сейчас-сейчас, подожди еще немного, и по улицам городов зашагают прохожие… А этот – ни словечка, ни полсловечка, только молча перебирает что-то в волнах первобытного океана, что когда-нибудь заплещется первозданной жизнью и выберется на сушу, а может, нет, кто его знает, может, будут глубоко на дне океана темнеть исполинские мегаполисы, чуть подсвеченные фосфоресцирующим сиянием…
Так что черт его пойми, жениха этого, то ли и правда можно свадьбу сыграть, покинуть родные края, подождать какие-то миллиарды лет – то ли нечего даже и думать, как так, что за жених такой, ни кола, ни двора. Да и все как один мысли говорят – ты не торопись, ты подумай, ты подожди, ты посмотри, век, два, тысячу тысяч лет, а там и решай, говорить да или нет.
Какое там!
Куда там!
Ну так-то оно и бывает по молодости, когда кровь кипит, то есть, нет еще никакой крови, но уже кипит, и не слушает беспокойная идея опытные старые мысли, и говорит – да, и покидает родные края – навеки, навеки, никогда больше их не увидит, и опускается на необжитую землю, обнимает своего благоверного – крепко-крепко, только она и он, больше никого в целом свете, а остальное приложится, непременно-непременно…
Годы идут…
Века идут…
Тысячи лет…
Миллиарды…
…вот уже меркнет так и оставшееся безымянным солнце, вот уже тает туман – а каменистые пустоши все так же безжизненны и пусты…
А что такое?
А почему?
И вот уже – шепотки, шепотки, слухи, слухи, слухи, перешептываются, першушукиваются, а жених-то, жених, слышали, слышали, наобещал с три короба, а теперь-то что, теперь-то что, мы вас спрашиваем… вот так вот юные мысли неопытные и обманывают, уводят из родного дома в бесконечные дали…
Тут уже и жених пытается возразить что-то, да ты погоди, да не все сразу, ну ты же понимаешь, подождать надо, год, два, миллионы лет, все же не сразу…
И невеста задумывается, ну что еще делать мысли, кроме как не задумываться, и уже вот-вот готова остаться – на века, на века, когда тут кто-то возьми да ляпни…
А жених-то…
Жених-то…
Видели?
Видели?
Неужели раньше не замечали?
Да нет, то есть, жених-то еще ничего, а вот земля-то его, земля… то-то он её по дешевке не глядя на распродаже какой-то схватил… земля-то, земля…
Нет, ну вы это видели?
Вы это видели, чтобы в аммиачной атмосфере жизнь была? Вы на другие земли-то посмотрите, везде сплошь кислород да азот, а тут нате вам…
Так что женишок хорош оказался, да и невеста не лучше, повелась не пойми на кого. спохватилась, да поздно уже, назад-то не вернуться, так-то можно хлопнуть дверью и уйти, только куда уйти-то? Мысль-то, она сама по себе не живет, её думать кто-то должен… Хлопнула дверью, ушла, а куда – неведомо…
Думали, жених (тот еще женишок) искать её кинется, ну или хотя бы ждать будет, – да какое там, из него слова не выжмешь, снова и снова перебирает что-то там в мертвом океане, как будто можно там что-то перебрать…
Так что вот оно как бывает. Так что вы, мысли, смотрите хорошенько, кого выбираете, а то вот так вот пойдете не пойми за кого, а потом расхлебывать, как будто тут еще можно что-то расхлебать…
Так вот, пора свадеб начинается, святое дело, когда мысли себе земли выбирают, женихи один пуще другого стараются, земли свои прихорашивают…
А жених-то этот…
Слышали?
Слышали?
Нет, вы слышали?
Да что такое, все слышали, а вы не слышали, вот те на…
Жених-то… на земле-то на его необжитой… давно уже и жизнь проклюнулась, и города выросли, загляденье, и прохожие по улицам ходят, задумываются, ждут мыслей… мыслей, которых нет…
Вот говорят – не может жить мир без мыслей – а вот живет.
Вот говорят – не может жить мысль без мира – а вот живет…
Тут хочется какой-то финал хороший, ну, не хороший, но хотя бы надежду какую-то дать, – что жених теперь посылает крылатые корабли везде и всюду, до самых звезд, шлет странников на необжитые планеты, на одной из которых может быть затаилась его благоверная, – чтобы звездный странник поймал драгоценную мысль…
Только что-то женишок не торопится, все так же выстраивает свои города, и дверь держит на замке, даже колокольчика нет, наверное, чтобы ушедшей мысли позвонить было не во что…
Ча Родей
– …я предлагаю вам…
Смотрю на него, вот так, ни здрассьте, ни до свидания, вламывается, распахивает свой чемоданчик, или что у него там, вытаскивает бесконечные горы товаров, только сегодня только для вас подошвы для шляп и шнурки для галстуков со скидкой триста процентов, хотя нет, пожалуй, с такой скидкой я бы купил, так ведь не предложит же такое…
Уже хочу сказать резко и в то же время вежливо, что шли бы вы отсюда подальше, или ответить что-нибудь эдакое, вот черт, сколько раз подбирал остроумные фразы, сейчас как назло все из головы вылетело, эй, господин торговец, а у вас нет в запасе парочки остроумных фраз, я бы купил, чтобы…
…а-а-а-а-а-а-а-а!
Эт-то еще что такое, вытаскивает, кладет мне на стол, а-а-а-а, убери-убери-убери, пока она меня не схватила… нет, не схватит, отрубленные руки вроде бы людей не хватают, хотя кто их знает вообще…
– …только сегодня для вас уникальное предложение, рука Ча Родея за полцены, одной такой руки хватит, чтобы уберечь целый город от смерти и разрушения…
…Меня разбирает смех – кажется, этот торгачишка еще не понимает, что меня так насмешило, что прямо до колик, до истерики, да будет тут истерика, когда городу осталось жить всего-ничего…
– Что… что-вы-на-ме-ня-так-смот-ри-те? О-ох, друг мой, я бы сейчас с руками оторвал бы у вас эту руку, простите за невольный каламбур, если бы не одно маленькое но… Вы уже третий человек, который приносит сюда руку Ча Родея! Я, конечно, во многое готов поверить, но даже не представляю себе, чтобы у Ча Родея оказалось три руки!
Черт, как назло никого нет рядом, ну почему всегда так, когда найдешь по настоящему достойный ответ, когда переживаешь триумф – обязательно никого нет рядом, некому восхищенно смотреть, как я уделываю этого торговишку, ага, сник, собрал свои сокровища, сгреб рукой, почему-то кажется, что отрубленная рука тоже сгребает саму себя, но это показалось, конечно же, показалось – торгачишка выметается за дверь. С сожалением смотрю на уже купленные две руки, это ж надо было так опростоволоситься…
Ненавижу себя, что потратил деньги из городского бюджета непонятно на что, ненавижу себя, что не могу спасти Тригородье, и не говорите мне, что никто не может, какое мне дело до никого, мне есть дело до себя и до Тригородья, а не до никого…
– Ну что? – насмешливо смотрю на торговца, – четвертую руку принесли?
– Принес, – невозмутимо выкладывает на стол третью и четвертую руку, меня передергивает: я, конечно, со всякой наглостью сталкивался на своем веку, но это уже запредельное что-то.
– А таблетки от наглости вам не надо? – фыркаю, – могу предложить с двадцатипроцентной скидкой, только сегодня, только для вас…
– Вот я так и знал, что вы смеяться будете…
Хочу парировать, а что мне теперь, плакать, что ли, – тут же понимаю, что мне и правда в самую пору плакать от собственного бессилия, что я смотрю, как гибнут города, и ни черта не могу сделать…
– Взгляните…
Все так и переворачивается внутри, что ты мне суешь, что еще за картина, не собираюсь я у тебя никакую картину покупать, даже не предлагай…
– …да я вам её бесплатно отдам, – тут же парирует торговишка, – вы вот… взгляните…
Смотрю на гравюру или что у него там, что за бред, человек с четырьмя руками на улице старинного города, смотрит так, как будто видит меня сквозь гравюру, знает, что я здесь…
– Это…
– Ча Родей собственной персоной… вы понимаете, я наткнулся на это совершенно случайно… и не мог не показать вам…
Не выдерживаю:
– Сколько… сколько вы за неё хотите?
– Да я вам эту гравюру бесплатно…
– …нет… за руку?
Он называет сумму, присвистываю, думаю, а не поторговаться ли, тут же спохватываюсь, что торговаться уже поздно, надо действовать…
– Вот что… Отнесете эту руку в Первоград, оставите в ратуше… Триградом я сам займусь…
Смотрю в окно на то, что осталось от Двуграда, а ведь он верно как будто перестал разрушаться после того, как здесь появились эти окаянные руки…
…уже готовлюсь оставить руку под стеклом витрины, уже готовлюсь сказать себе, что теперь город буде спасен – когда замечаю что-то на стене, почему не видел раньше, наверное, недавно появились, гравюры, гравюры, гравюры, узнаю знакомый стиль, узнаю знакомые штрихи, что-то мне это уже не нравится…
– Откуда? – спрашиваю как можно спокойнее.
– Торговец…
Киваю, так я и думал…
– Это он вам продал?
– Нет… не продал… это он сам рисует.
Мир переворачивается у меня перед глазами:
– Ч-что вы сказали?
– Сам… рисует… талантище парень, мы у него который раз уже заказываем…
Страшная догадка так и подбрасывает меня на месте, вот ведь черт, это же надо было так опростоволоситься… В отчаянии хватаю злополучную руку, высохшую, почерневшую, бросаю в пламя очага, пропади оно все пропадом, пропади, пропади, пропади…
То, что осталось от города, окружает меня – теснее, теснее, жмется под мою защиту, как будто я могу защитить город от того, неумолимо подступающего со всех сторон. В отчаянии перебираю книги, книги, книги, как будто они могут дать мне пусть даже не ответ на все вопросы, но хотя бы какую-нибудь подсказку – нет, ничего, ничего, никто еще не сталкивался с такой напастью, как мы. Открываю наугад уже сам не знаю, что, читаю, что-то знакомое, Ча Родей, так это не выдумка, что ли, это правда, что ли, да ну вас совсем, это не может быть правдой, вот и фотография его, ага, все-таки две руки, и нечего мне тут мозги пудрить…
…помимо всех прочих возможностей у Ча Родея была уникальная способность – искривлять время и одновременно находиться в нескольких местах сразу, что позволяло ему…
Ёкает сердце.
В нескольких местах сразу…
Руки… одна, две, три, четыре, миллион…
Руки, пылающие в пламени очага…
Понимаю, что все случилось, окончательно, безвозвратно, неумолимо, обнимаю то, что осталось от города, понимаю – не сберегу…
