Мария Корелли
Вендетта. Викторианский триллер
«Это сова, – сказал я себе, стыдясь собственного страха, – всего лишь бедная безобидная птица – приятельница и очевидец смерти, вот почему ее голос полон печального сожаления, она вполне безобидна». И я стал красться дальше с удвоенной осторожностью. Внезапно из плотной темноты на меня уставились два больших желтых глаза, блестевшие жестоким голодом и беспощадностью. На мгновение я был поражен и отпрянул назад, но тварь налетела на меня со свирепостью тигра! Она атаковала меня со всех сторон: вертясь вокруг моей головы, она метила мне в лицо и била своими большими крыльями, которые я мог только чувствовать, но не видеть. Одни желтые глаза сияли в плотном мраке, как глаза какого-то мстительного демона! Я сыпал ударами направо и налево, но борьба продолжалась недолго, так как я почувствовал боль и головокружение из-за того, что дрался слишком опрометчиво. Наконец, слава Богу! Огромная сова была побеждена, она отступила, явно измотанная, издав один дикий визг, полный бессильной ярости, и ее ярко горящие глаза исчезли в темноте. Затаив дыхание, не сломленный духом – каждый нерв в моем теле дрожал от волнения – я продолжил свой путь, как я думал, к каменной лестнице, ощупывая воздух вытянутыми руками. Вскоре я встретил преграду, она была твердой и холодной. Несомненно, каменную стену. Я ощупал ее вверх и вниз и обнаружил пустоту. Была ли это первая ступень лестницы, ведущей наверх? Я был озадачен, так как она казалась очень высокой. Я осторожно прикоснулся и внезапно столкнулся с чем-то мягким и липким на ощупь, будто мох или влажный бархат. Перебирая это пальцами с отвращением, я скоро нащупал продолговатую форму гроба. Любопытно, но я не был сильно напуган этим открытием. Я монотонно отсчитывал части приподнятого металла, который служил, как я понял, для его украшения. Восемь продольно, мягкая влажная ткань между ними и четыре выступа поперек. И вдруг острый укол совести пронзил меня, и я быстро отдернул руку. Чей это был гроб? Моего отца? Или я только что прикасался к частицам бархата того тяжелого дубового ящика, в котором покоился священный прах погибшей красоты моей матери? Я очнулся от апатии, в которой до этого пребывал. Все усилия, которые я предпринял, чтобы найти выход, отказались тщетны. Я потерялся в глубоком мраке и не знал, куда возвращаться. Весь ужас моего положения предстал передо мной с удвоенной силой. Меня начала мучить жажда, и я упал на колени и начал стонать вслух.
«Всемилостивый Бог! – кричал я. – Спаситель мира! Ради всех священных душ, покоящихся в этом месте, сжалься надо мною! О мать моя! Если действительно это ваши бренные останки лежат рядом, то презрите на меня, о милый ангел, с высоты тех небес, где вы теперь обрели мир! Помолитесь за меня и спасите или позвольте мне умереть прямо сейчас, не подвергаясь еще большим мучениям!»
Я произносил эти слова вслух, и звук моего стенающего голоса, отзываясь эхом в мрачных арках подземелья, казался жутким и исполненным ужаса даже для моих собственных ушей. Я знал, что если эти муки продлятся и дальше, то я просто сойду с ума. И я боялся рисовать в воображении картины окружавших меня ужасов: разлагавшихся в темноте трупов, которые могли бы заставить умолкнуть даже отъявленного маньяка. Я стоял на коленях, спрятав лицо в ладонях. Усилием воли я заставил себя немного успокоиться, чтобы не потерять остатки воспаленного разума. Но тише! Что это за прекрасный приветственный голос донесся издалека? Я поднял голову и слушал, как зачарованный.
«Тиф, тиф, тиф! Ола, оло-ла! Тиль-тиль-тиль! Свик, свик, свик!»
Это была соловьиная трель. Ангельский голос такой знакомой и прелестной птицы! Как я благословил ее в тот темный час отчаяния! Вознес хвалу Богу за ее невинное существование! Как я воспрянул и засмеялся, и заплакал от радости! Небесный посланник утешения! Даже сейчас я вспоминаю о нем с нежностью, и с тех пор все птицы мира снискали во мне своего страстного поклонника. Человечество стало отвратительным в моих глазах, но певчие обитатели лесов и холмов, столь чистые и нежные, казалось, стояли ближе всего к небесной жизни на этой земле. Прилив силы и храбрости охватил меня тогда. И новая идея родилась в моем мозгу. Я решил следовать за голосом соловья. Он бодро продолжал свою сладкую песнь, и я вновь начал движение сквозь темноту. Мне казалось, что птица сидела на одном из деревьев около входа в склеп и что если я пойду на ее голос, то, скорее всего, таким образом обнаружу ту самую лестницу, которую я до этого мучительно искал. Я медленно продвигался вперед, спотыкаясь. Слабость одолевала, ноги дрожали подо мной. Но на сей раз ничто не препятствовало моему успеху. Текучая трель соловья звучала все ближе и ближе, и почти уже потерянная надежда вновь зародилась в моем сердце. Я едва ощущал свои собственные движения. Я, как во сне, следовал за золотой нитью сладкого пения птицы. Внезапно я споткнулся о камень и сильно упал, но не почувствовал боли, так как мои ноги слишком оцепенели от холода, чтобы воспринимать еще одно страдание. Я поднял тяжелые воспаленные глаза в темноте и, сделав это, испустил благодарственный возглас. Тонкий луч лунного света, не толще древка стрелы, наклонялся вниз ко мне и тем возвестил, что я наконец достиг места, которое искал. Фактически я упал на самую нижнюю ступень каменной лестницы. Я не мог различить в темноте входную дверь склепа, но знал, что она должна быть там – наверху крутого подъема. Но на тот момент я уже слишком устал, чтобы подняться наверх. И я лежал неподвижно там, где был, глядя на одинокий лунный луч и слушая соловья, чьи восторженные трели теперь звучали в моих ушах с полной отчетливостью. Бомм! Тот же колокол, что и прежде, пробил один час с резким сухим лязгом. Близилось утро, и я решил отдохнуть в ожидании рассвета. Крайне истощенный телом и душой я положил голову на холодные камни, как будто они были самыми мягкими подушками и через несколько секунд забылся глубоким сном.
Я, должно быть, проспал некоторое время, когда был внезапно разбужен чувством удушающей слабости и тошноты, сопровождаемой острой болью в шее, как будто какие-то существа жалили меня. Я дотронулся рукой до этого места и, Боже мой! Смогу ли я когда-нибудь забыть ту ужасную вещь, которую схватили мои пальцы. Оно прицепилось к моей коже: крылатый, липкий, дышащий кошмар! И оно цеплялось за меня с упорством, которое почти свело меня с ума, и вне себя от отвращения и ужаса я закричал вслух. Я судорожно сжал обеими руками его толстое мягкое тело и буквально отодрал его от своей плоти и отбросил насколько смог далеко во внутреннюю темноту склепа. И после этого на несколько минут я совсем обезумел: своды подземелья огласились пронзительными воплями, которые я никак не мог сдержать. Замолкнув наконец по причине полного изнеможения, я огляделся вокруг. Луч луны исчез и вместо него виднелся теперь бледно-серый свет, в котором четко выделялся целый пролет лестницы и закрытая дверь наверху. Я бросился вверх с лихорадочной поспешностью сумасшедшего, схватился за железные прутья обеими руками и стал их отчаянно трясти. Дверь была прочна как камень и крепко заперта. Я позвал на помощь. Мертвая тишина была мне ответом. Я глядел сквозь плотно подогнанные прутья. Я видел траву, свисающие ветви деревьев и прямо передо мной виднелась часть благословенного неба, окрашенного опаловым, слабо краснеющим цветом приближающегося восхода солнца. Я упивался сладким свежим воздухом, длинная вьющаяся ветвь с лозой дикого винограда нависала надо мною, а ее листья обильно покрывала утренняя роса. Я протянул одну руку, сорвал несколько ягод и жадно их проглотил. Они показались мне более восхитительным кушаньем, чем все прочее, что я когда-либо пробовал в жизни. Они несколько облегчили горящее жжение моего пересохшего языка и горла. А один только вид деревьев и неба успокаивал и утешал меня. Зазвучал нежный щебет просыпающихся птиц, а мой соловей прекратил свое пение.
Я начал потихоньку оправляться от пережитого нервного потрясения и, прислонившись к мрачной арке моего склепа, набрался храбрости, чтобы поглядеть назад, вниз, на крутую лестницу, которую я преодолел с таким яростным рвением. Что-то белое лежало в углу на седьмой ступени сверху. Заинтересованный этим я осторожно спустился с некоторым нежеланием. Это оказалась половина толстой восковой свечи, одна из тех, которые используются в католическом похоронном ритуале. Несомненно, она была брошена здесь каким-нибудь небрежным помощником священника, чтобы избавить себя от необходимости нести обратно после окончания службы. Я посмотрел на нее задумчиво. Если бы у меня только был огонь! Я машинально засунул руки в карманы брюк, и там что-то зазвенело! Поистине меня хоронили в большой спешке. Мой кошелек, маленькая связка ключей, визитница. Одну за другой я вытаскивал эти вещи и удивленно разглядывал: они выглядели настолько знакомыми и одновременно такими странными! Я стал искать дальше и на сей раз обнаружил нечто действительно полезное в моем положении – маленький коробок спичек. Интересно, оставили ли они мой портсигар? Нет, он пропал. Он был сделан из серебра, несомненно, тот монах, который присматривал за мной в последние часы, взял его вместе с наручными часами и медальоном, чтобы отдать их моей жене.
Что ж, я не мог закурить, однако мог зажечь огонь. И у меня была готовая к употреблению похоронная свеча. Солнце еще не встало. Мне следовало, конечно же, ждать до наступления дня, прежде чем я мог надеяться привлечь моими криками случайного прохожего, идущего через кладбище. Между тем фантастическая идея родилась в моем уме. Я мог бы пойти и посмотреть на свой собственный гроб! Почему бы и нет? Это было что-то новенькое. Чувство страха полностью покинуло меня: обладание одним маленьким коробком спичек вселяло абсолютную смелость. Я взял церковную свечу и зажег. Она дала вначале слабую вспышку, но затем разгорелась ясным устойчивым пламенем. Прикрывая ее с одной стороны от сквозняка, я бросил взгляд на дневной свет, который весело проглядывал через мою тюремную дверь, и затем стал спускаться вниз, обратно в мрачное место, где я провел ночь в неописуемых муках.
Глава 4
Многочисленные ящерицы расползались прочь от моих ног, когда я спускался вниз по ступеням, и если вспышки света моей свечи проникали через темноту, то я слышал стремительное движение крыльев, смешивавшееся с шипящими звуками и дикими криками. Я знал теперь, как никто другой, домом каких странных и отвратительных существ является этот склеп, но при этом чувствовал в себе силу бросить вызов им всем, будучи вооруженным светом. Путь, который казался таким длинным в плотном мраке, был теперь краток и легок, и скоро я оказался в точке моего неожиданного пробуждения ото сна.
Оказалось, что подземелье имело квадратную форму, являя собой небольшую комнату с высокими стенами, в которых были выкопаны ниши. В них-то и помещались узкие гробы, содержащие останки всех покойных членов семьи Романи, один над другим, как товары на полках какого-нибудь склада. Я держал свечу высоко над головой и озирался вокруг с болезненным интересом. Вскоре обнаружилось и то, что я искал – мой собственный гроб. Он стоял там, в углублении, примерно в пяти футах над землей, и его разбитые стенки свидетельствовали о моей отчаянной борьбе за свободу. Я подошел ближе и стал рассматривать гроб. Это была хрупкая скорлупка, неровная и без всяких украшений, представлявшая собой несчастный образец дешевого искусства предпринимателей, но, видит Бог, я не собирался сводить счеты ни за плохое качество исполнения, ни за поспешность в работе. Что-то блеснуло на дне гроба. Это оказалось распятие, выполненное из серебра и дерева. Снова тот добрый монах! Совесть не позволила ему похоронить меня без этого святого символа. Возможно, он положил его на мою грудь, как последнюю дань, которую мог отдать мне. Несомненно, оно упало внутрь, когда я вывалился из своего гроба. Я взял его в руки и почтительно поцеловал, решив, что, если когда-нибудь встречу святого отца снова, то расскажу ему свою историю, и в качестве доказательства ее правдивости покажу этот крест, который он, несомненно, признает. Я задался вопросом, поставили они мое имя на крышке гроба или нет? Да, оно было там, нарисованное грубыми черными буквами имя «Фабио Романи», и далее следовал год моего рождения, затем короткая надпись на латыни, гласившая, что я умер от холеры 15 августа 1884 года. Это было вчера, только вчера! А я, казалось, прожил уже целый век с тех пор.
Я повернулся, чтобы взглянуть на место упокоения моего отца. Бархат свисал трухлявыми лохмотьями с краев его гроба, однако ткань еще окончательно не сгнила от сырости и работы червей. В соседней нише стоял массивный дубовый гроб, обитый почти сгнившей материей, которая еле держалась, а внутри него лежала она. Она, чьи первые теплые объятия ощутил я в своей жизни; она, в чьих любящих глазах я впервые увидел отражение мира.
Когда я был здесь в первый раз, то инстинктивно почувствовал, что мои пальцы нащупали в темноте именно ее останки. Я снова пересчитал металлические украшения – восемь в длину и четыре в ширину – а у гроба моего отца их было десять на пять. Бедная моя мама! Я вспомнил ее портрет, висевший в домашней библиотеке. Он изображал молодую улыбающуюся темноволосую красавицу с нежным лицом цвета созревшего на солнце персика. И во что же теперь превратилась вся эта красота? Я невольно вздрогнул и затем смиренно преклонил колени перед этими двумя печальными нишами в холодном камне и попросил благословения у давно умерших родителей, кому при жизни было небезразлично мое благополучие. Пока я стоял на коленях, свет от моей свечи выхватил из тьмы какой-то маленький блестящий предмет. Я подошел и осмотрел его. Им оказался украшенный драгоценными камнями кулон, выполненный из одной большой грушевидной жемчужины в обрамлении прекрасных розовых бриллиантов! Пораженный этой находкой я огляделся вокруг, чтобы понять, откуда такая ценная вещь могла здесь взяться. Тогда я заметил необычайно большой гроб, лежавший на земле на боку. По окружавшим его обломкам камней можно было заключить, что он свалился откуда-то сверху с огромной силой. Держа огонь низко над землей, я обнаружил, что ниша прямо под тем гробом, в котором лежал я, была пуста, а значительная часть стены в том месте была выломана. Тогда я вспомнил, что когда я так отчаянно выпрыгнул из гроба, то услышал звук какого-то треска позади себя. Так значит вот, что это было: длинный гроб, достаточно вместительный для огромного человека ростом в семь футов. Какого же гигантского предка я столь непочтительно потревожил? И не с его ли шеи слетело драгоценное украшение, которое я теперь держал в руке?
Я заинтересовался и наклонился, чтобы осмотреть крышку этого гроба. На ней не видно было ни имени, ни даже какой-либо отметки, кроме изображения кинжала, нарисованного красным цветом. Это была настоящая тайна! И я положил себе непременно разгадать ее. Я установил свечу в небольшой щели одной из пустых ниш и положил жемчуг и алмазный кулон рядом с ней, таким образом освободив руки. Как я уже говорил, огромный гроб лежал на боку, его верхний угол был расколот, и я обеими руками стал дальше выламывать его треснутые доски. В это время кожаный мешочек или сумка выкатилась и упала к моим ногам. Я поднял и открыл ее – внутри оказалось полно золотых монет! Взволнованный как никогда я схватил большой острый камень и при помощи этого импровизированного инструмента, а также силы рук и ног мне удалось после примерно десяти минут тяжких усилий раскрыть таинственный гроб.
И когда я достиг своей цели, то застыл как вкопанный. Мой взгляд не встретил ни мерзостей разложения, ни побелевших рассыпающихся костей, пустой череп не дразнил меня своей зловещей улыбкой и пустыми глазницами. Я увидел сокровища, достойные зависти императора! Большой гроб был буквально до верха заполнен бесчисленным богатством. Пятьдесят тяжелых кожаных мешочков, перевязанных грубой веревкой, лежали сверху. Более половины из них были полны золотыми монетами, остальные – драгоценными камнями, среди которых виднелись ожерелья, диадемы, браслеты, часы, цепи; другие предметы женских украшений лежали вперемешку с отдельными самоцветами – алмазами, рубинами, изумрудами и опалами. Часть из них были необычайного размера и блеска, некоторые – необработанные, другие – готовые к огранке ювелира. Под этими мешочками лежали упакованными многочисленные куски шелка, бархата и золотой парчи, каждый отрез, отдельно обернутый в промасленную кожу, пропитанную ароматом камфоры и других благовоний. Было также три куска старого кружева, тонкого как паутина, выполненного с несравненным вкусом и в отличном состоянии. Поверх всего этого богатства лежали два больших подноса, сделанных из золота, изящно выгравированных и украшенных, а также четыре золотых кубка необычайных размеров. Там были и другие ценности и любопытные безделушки, такие как статуэтка Психеи из слоновой кости на серебряной опоре, пояс из соединенных монет, расписной веер с янтарной ручкой, великолепный стальной кинжал в украшенных драгоценными камнями ножнах и зеркало в древнем жемчуге. Наконец, что не менее важно, прямо на уровне груди были уложены свертками бумажные деньги, составляющие несколько миллионов франков, что в сумме превышало весь мой собственный денежный доход, которым я ранее располагал.
Я погружал руки глубоко в кожаные сумки, я перебирал дорогие ткани – и все это сокровище было моим! Я нашел его в собственном фамильном склепе! Однако точно ли мог я считать все это своим? Я начал раздумывать над тем, как все это могло попасть сюда без моего ведома. Внезапно ко мне пришел ответ на этот вопрос. Бандиты! Конечно! Что за глупцом я был, не подумав о них сразу! Кинжал, изображенный на крышке гроба, должен был навести меня на решение этой загадки. Красный кинжал был общеизвестной меткой смелого и опасного бандита по имени Кармело Нери, который со своей бесшабашной командой орудовал в области Палермо.
«Итак! – думал я. – Это была одна из ваших хитроумных идей, мой дорогой головорез Кармело! Хитрый жулик! Вы прекрасно все рассчитали! Вы думали, что ни один человек не осмелится потревожить мертвых, и тем более, никогда не полезет в гроб в поисках золота. Превосходно придумано, Кармело! Но на сей раз вы проиграли! Предполагаемый покойник, вновь воскресший, заслуживает кое-какой компенсации за свои страдания, и я был бы круглым дураком, если б отказался от тех благ, которые мне послали сами боги и разбойники. Эти сокровища, конечно, добыты нечестным путем, но лучше они будут в моих руках, чем в ваших, друг Кармело!»
И я размышлял в течение нескольких минут об этом невероятном случае. Если все так и было на самом деле, – а у меня не было причин сомневаться, – то я случайно обнаружил наследство жуткого Нери, а этот большой гроб, должно быть, перевезли сюда морским путем из Палермо. Вероятно, четыре крепких мошенника несли его на плечах в воображаемой похоронной процессии под видом, будто в нем лежит тело их товарища. У этих воров неплохое чувство юмора. И все же один вопрос оставался открытым: как они проникли внутрь моего фамильного склепа, если следов взлома не было видно?
Внезапно я остался в темноте. Моя свеча резко выпала из щели, словно ее вытолкнул порыв воздуха. У меня были с собой спички, чтобы зажечь ее снова, однако я озадачился причиной ее падения. Я озирался вокруг во мраке и заметил, к своему удивлению, луч света в углу той ниши, где я воткнул свечу меж двух камней. Я приблизился и приложил руку к тому месту: сильный сквозняк дул через отверстие, достаточно большое, чтобы просунуть три пальца. Я быстро зажег свечу и, внимательно исследовав отверстие и заднюю стенку ниши, понял, что целых четыре гранитных блока были извлечены из стены, а их место занимали теперь квадратные деревянные плиты, вырезанные из бревен. Эти плиты оказались даже не закрепленными, так что я вынул их легко одну за другой и натолкнулся на груду хвороста. Постепенно я расчистил себе путь, и мне открылся большой проем, достаточно широкий, чтобы без всяких затруднений через него пролез человек. Мое сердце забилось с восторгом от предвкушения свободы. Я выбрался, оглянулся вокруг – слава Богу! Я видел свободу и небо! Через две минуты я уже стоял на мягкой траве, надо мной изгибалась высокая арка небес, и широкий Неаполитанский залив очаровательно блестел перед глазами!
Я захлопал в ладоши и закричал от радости! Я был свободен, чтобы вновь вернуться к своей жизни и упасть в объятия моей дорогой Нины; свободен, чтобы продолжить свое радостное существование на благословенной земле; свободен, чтобы забыть, если смогу, все ужасы моего преждевременного погребения. Если бы душегуб Кармело Нери услыхал тогда те благословения, которые я посылал на его голову, то он счел бы себя святым, а не бандитом. Каких только благ я не пожелал этому разбойнику: и удачи, и свободы! Ведь было очевидно, что тайный ход в склеп Романи проделал он сам или его сообщники ради их личных целей. Редко найдешь человека, столь благодарного своему благодетелю, сколь я тогда был благодарен этому знаменитому вору, за чью голову предлагалась награда в течение многих месяцев. Бедный негодяй находился в бегах. Что ж, власти не получат от меня никакой помощи, решил я. Ведь даже если я и обнаружил его тайник, то не был обязан этого выдавать. Ведь этот разбойник несознательно сделал для меня больше, чем мой лучший друг. Кто знает, когда вам действительно потребуется помощь, найдете ли хоть одного друга на земле? Затроньте только чужой кошелек – и узнаете истинное сердце человека.
Каких воздушных замков я себе понастроил, когда стоял там, наслаждаясь утренним светом и моей вновь обретенной свободой! Что за прекрасные мечты несбыточного счастья витали перед моим взором! Нина и я, мы будем любить друг друга еще сильнее, чем прежде, думал я, ведь наше расставание, что было кратким, но таким ужасным, разожжет нашу любовь с десятикратной силой. А маленькая Стела! Этим же самым вечером я буду снова качать ее под ветвями апельсинового дерева и услышу ее сладкий пронзительный смех! Этим самым вечером я пожму руку Гуидо с радостью, слишком большой, чтобы выразить ее словами. Этой самой ночью прелестная головка моей жены будет покоиться на моей груди в восторженной тишине, нарушаемой лишь только музыкой наших поцелуев. От многочисленных радостных видений у меня закружилась голова.
Солнце уже поднялось, и его длинные прямые лучи, как золотые копья, касались вершин зеленых деревьев и порождали красно-синие проблески на яркой поверхности залива. Я слышал легкое волнение воды и размеренный мягкий плеск весел. С какой-то далекой лодки звучал мелодичный голос моряка, напевающего строки известной неаполитанской песни:
«Sciore d’amenta
Sta parolella mia tieul’ ammento
Zompa llari llira!
Sciore limone!
Le voglio fa mori de passione
Zompa llari llira!»
Я улыбался: «Mori de passione!»1 Мы с Ниной узнаем сегодня значение этих сладостных строк, когда взойдет луна, и соловьи запоют свои песни любви спящим цветам. И полный этих сладких надежд я упивался чистым утренним воздухом еще несколько мгновений, а затем вновь шагнул в темноту склепа.
