М. И. Козьякова
Повседневность Средневековья

Полная версия

Глава III
Сеньориальные порядки. Крестьяне и горожане

Сеньориальные порядки

К началу второго тысячелетия в Западной Европе сложился класс феодально-зависимых крестьян – основных производителей аграрного средневекового общества. Будучи единым по своему месту в системе общественного производства, крестьянство весьма различалось по правовому и хозяйственному положению. Сеньориальная зависимость могла быть личной, поземельной, судебной, её разновидности часто совпадали или образовывали разные сочетания. Крестьяне, державшие земельный надел, обязаны были выплачивать сеньору различные виды ренты, в том числе натуральную – продуктовую или отработочную, а впоследствии и денежную. Личная зависимость крестьян являлась наиболее суровой формой закрепощения. Она получила в литературе название серважа, хотя античные сервы, то есть рабы, отличались от средневековых крестьян. Поземельно зависимые крестьяне прикреплялись к земле и именовались вилланами. Серваж, как и вилланство, имел в разных странах свои особенности, но были и общие черты.

Та или иная степень личной несвободы характерна для всех категорий крестьян, но более всего для сервов. Помимо рентных, на них возложены и другие платежи, а также унизительные повинности, подчеркивавшие их зависимое положение. Сеньор в отношении их имел, во-первых, право «мёртвой руки»: господин после смерти крестьянина забирал всё самое лучшее из его хозяйства – одежду, скот, либо взимал денежный побор, а иногда забирал всё имущество целиком – так называемый менморт. Если у бедняка не было ничего, то сборщик налогов мог по обычаю отрубить у трупа руку и принести хозяину, символизируя этим власть сеньора. Во-вторых, для заключения брака крестьянину необходимо было получить разрешение. Это делалось для того, чтобы господин имел право на детей или получил бы компенсацию в виде уплаты особой пошлины – формарьяжа. Сеньор пользовался правом первой брачной ночи, либо выкупа за неё. В знак своей власти он символично ставил ногу на постель новобрачной.

Население обязано сеньору так называемыми баналитетами: обладая монополией на хозяйственную технику – мельницу, печь, давильный пресс, – он вынуждал зависимых людей пользоваться ими за плату. В баналитетной печи крестьяне должны были выпекать отнюдь не пироги, но простой хлеб. Поэтому слово «банальный» со временем приобрело значение чего-либо рядового, заурядного.

Насильственное внедрение «технического прогресса» вызывало сопротивление крестьян, чрезвычайно враждебно настроенных по отношению к любым механизмам и вообще к любым новшествам: они отказывались платить или пытались обойтись собственными подсобными средствами – например, мололи зерно ручными жерновами. Зависимое население могло быть обложено произвольными поборами, назначаемыми по усмотрению господина, который вправе был свободно менять их величину. Недаром одно из основных требований бунтующих крестьян и горожан – отмена наиболее обременительных выплат либо установление их фиксированного размера.

Сеньориальной монополией являлись также меры и весы, так как их эталоны зависели от воли сеньора. Вокруг них постоянно разгорались конфликты, потому что крестьяне оспаривали сеньориальные меры и пытались использовать свои, за что их нередко наказывали. В ходу могли быть и чисто условные «натуральные» единицы измерения, диктуемые патриархальной традицией. Так, крестьянину разрешалось после жатвы забрать такой объём жита, какой выдерживало косовище, или же крестьянке вменялось в обязанность печь для замка хлеб размером с её зад.

Сеньор олицетворял для зависимых людей верховную власть. Власть могла принадлежать как светским, так и духовным феодалам, а также коллективу, например, монастырю, городской общине. Все живущие на данной земле подчинялись сеньориальному суду. Объём судебных прав мог быть различным: от наложения штрафов до смертной казни. Единых законов не было, господин судил по обычаям своей местности, по кутюмам – обычному праву или по собственному произволу. «У каждого колодца своё право» – гласит средневековая норма. Апеллировать было не к кому и некуда, так как королевские суды вплоть до XIII–XIV вв. не принимали жалоб на сеньора.

Символы власти, орудия подавления и наказания не прятали – наоборот, их выставляли на всеобщее обозрение. Владелец замка воздвигал около него виселицу. Она же встречала путников у въезда в город. На рыночной площади ставили позорный столб или помост для казни – жестокая обыденность Средневековья делает традиционными публичные казни. Страшная реальность того времени – тюрьма. Обычно это подземелье в замке, где в темноте и сырости томились узники, вызвавшие неудовольствие сеньора. Самые легкие телесные наказания по тем временам – заключение в кандалы, бичевание. Средневековое правосудие не применяло защиту обвиняемого, не признавало смягчающих вину обстоятельств. Наказания назначались суровые: обрезать уши, нос, выколоть глаза, отрубить ногу или руку. Они приводились в исполнение публично и служили назидательным целям, главная из которых – добиться покорности простолюдинов.

Питер Брейгель-Младший. Крестьяне у очага. Фрагмент. 1603

Помимо всевозможных выплат и служб, на крестьян возлагались различные унизительные повинности. Ряд этих странных обычаев описывает историк Т.Н. Грановский: в одном месте крестьяне в определённый день должны были приходить к замку господина, бить себя в грудь, при этом гримасничая и показывая язык; в другом владении они обязаны были в указанное время привезти сеньору яйцо на телеге, запряжённой восемью волами; в третьем – целовать запоры замка, и т. п. Подобные прихоти были вызваны исключительно самодурством повелителя, желанием унизить и оскорбить. Здесь скрыта не только социальная, но и психологическая закономерность: для систематической эксплуатации требовалось, кроме насилия, идейное обоснование, моральная санкция сеньориальной этики.

Феодал считал крестьянина неполноценным человеком, неким подобием скота, морально и физически уродливым. Для него якобы нет ничего святого, главный его порок – святотатство, бывшее серьёзным обвинением для той эпохи. От названия виллана произошло средневековое понятие «виллания», обозначавшее подлость и низость. Крестьянин лжив, вороват, гадок. У него омерзительная внешность. Звероподобность крестьянина стала своеобразным штампом в средневековых песнях, жестах и фаблио. В них снова и снова говорилось о его безобразности. В реальной жизни презрение сеньора к мужлану выражалось по-разному. Оно принимало подчас экзотические формы: во время восстания в Брабанте крестьяне остановили на дороге нескольких рыцарей. Последние не стали сопротивляться и дали убить себя, не пожелав обнажить своё оружие, дабы не марать его «подлой» кровью. Сеньориальная спесь могла иметь комический оттенок, как в завещании барона де Шателе. Сей знатный господин велел похоронить себя стоймя в одной из церковных колонн, чтобы «никогда нога виллана не ступала на то место, где будет погребено его благородное тело».

Тем не менее, сеньор оказывает покровительство зависимым от него людям. Владелец замка предоставляет убежище окрестным крестьянам в случае военной угрозы, пускает своих вилланов как зрителей на праздник в замок. Это покровительство напоминает «заботу» о баране, которого тщательно стригут. В стихах трубадура Бертрана де Борна откровенно демонстрируется мораль сеньориального класса:

 
Мужики, что злы и грубы…
Только нищими мне любы.
Любо видеть мне народ
голодающим, раздетым,
страждущим, необогретым!
 

Подчеркнем, что речь здесь идёт об основном, главном производителе средневекового общества, от которого зависело само существование и благополучие презирающей его элиты.

Крестьяне

В мире голода и нищеты крестьяне существуют на пределе возможного. Зачастую речь идёт об их физическом выживании. История сохранила эти картины. В Pierce the Ploughmans Crede есть описание английского крестьянина и его семьи, сделанное около 1394 г.: у бедняка, шедшего за плугом, капюшон в дырах, из рваных покоробившихся башмаков вылезают пальцы ног. «Человек этот утопал в грязи по самые щиколотки; впереди него плелись четыре коровы, до крайности исхудалые… Жена шла рядом с длинным стрекалом в руке… Она шла босиком по ледяной земле и из ног её сочилась кровь. У края поля стоял небольшой короб для мусора, в нём лежал младенец, завёрнутый в тряпье, а с другой стороны ещё двое малышей двухлетнего возраста, и все они выводили жалостную песню. Их голоса сливались в один крик – вопль нищеты. Бедный пахарь горестно вздыхал и повторял: “Тише, дети!”».

Борьба между замком и деревней шла постоянно – то в виде партизанской войны, то выливаясь в бунты и восстания. Пассивное сопротивление крестьян выражалось в саботаже, воровстве, браконьерстве, даже в бегстве. Работа на барщине требовала жёсткого контроля из-за нерадивости крестьян, не позволяла вводить прогрессивные методы: например, сеньору не советуют пользоваться конной упряжкой из-за возможных «козней пахаря». Ситуация напоминает античное рабство, так как недобросовестность, низкая эффективность свойственны подневольному труду в целом.

Отчаяние, вызванное нищетой, выливалось в крестьянские бунты. Во время вооружённых столкновений враждебность в отношениях между замком и деревней проявлялась особенно резко, приводя к крайне жестоким эксцессам. Так, в хрониках Жана Фруассара, посвящённых Жакерии, рассказывается о бесчисленных злодеяниях, творимых бунтовщиками: поджогах, убийствах, насилиях. Среди них есть описания крайне извращённых жестокостей: «…они убили одного рыцаря, насадили его на вертел и… поджарили на глазах жены и детей… заставили её и детей есть испечённое мясо рыцаря, наконец их убили, предав страшной смерти».

А вот впечатляющая картина расправы с восставшими графа Рауля из «Романа о Ру», повествующем о крестьянском восстании в Нормандии:

 
Многих вилланов он на кол сажал,
Жилы тянул, кисти рук отсекал.
Прочие были живьём сожжены,
Иль раскаленным свинцом крещены.
В успокоенье сумел преуспеть —
Без содроганья нельзя посмотреть.
 

Жестоки обе стороны. Крестьянами движет отчаяние, сеньорами – страх, упование на расправу. Военные столкновения во все времена сопровождались бесчинствами и насилиями, но хроники передают особый колорит той суровой эпохи, скорой на суд и расправу, глухой к страданиям бренной человеческой плоти.

Повседневная жизнь крестьян зависела от среды обитания. Преобладающая форма поселений – деревня, а в горных местностях – хутор. Нередко они возникали у стен замка или монастыря, предоставлявших крестьянам убежище. Территория деревни включала в себя, кроме места поселения, пахотную землю и альменду. Внутренняя территория, то есть сама деревня, состояла из крестьянских дворов, церкви, деревенской площади, обнесённых валом или оградой. Крестьянский двор – это само жилище, хозяйственные постройки, сад, огород. Пахотная земля делилась на отдельные участки, и каждая семья, получив участок, обязана была платить соответствующие подати. С развитием двух- и трёхполья создаётся система «открытых полей», вводится принудительный севооборот. Альменда – земельные угодья, находившиеся в общем пользовании: пастбища, леса, луга, пустоши, места рыбной ловли, глиняные и песчаные карьеры. Было запрещено использовать эти угодья с целью обогащения: нельзя, например, рубить лес или ловить рыбу на продажу.

Крестьянский коллектив – община. Объединяя и сплачивая крестьян, она могла дать отпор сеньориальным притязаниям, защищая интересы своих членов. В то же время с помощью системы круговой поруки, введя взаимный контроль и ответственность друг перед другом, коллектив становится гарантом своевременного и полного выполнения феодальных повинностей. Поддерживая индивида, он одновременно подавляет его. В крестьянской среде отсутствует иерархия, крестьяне мыслятся как равные субъекты. Однако в действительности в общине происходит постепенное расслоение, появляются зажиточные семьи, руководящие и заправляющие всеми делами. Из них выбирается либо назначается деревенская администрация: старосты и присяжные. Они выступают посредниками между деревней и замком, арбитрами в спорах соседей, занимаются благотворительностью, ссужают деньги.

Для крестьянского образа жизни в наибольшей степени характерны консервативно-традиционалистские ориентации. Неизменность своей доли – убеждение, усвоенное с детства, воспитанное церковью и общиной. «Они были вилланы, и дети их пребудут вилланами во веки веков», – учила церковь. Наследование детьми социального статуса родителей характерно для всего средневекового общества, но в крестьянской среде оно выражено наиболее отчётливо. Традиционализм имел и другой аспект: сельская община выступала хранителем патриархальных устоев, которые проявлялись в разных жизненных аспектах, в частности, не только трудовых, но и культурных, – песен, плясок, обрядов и праздников, соединивших язычество с христианством. Жизнь земледельца в полной мере подчинялась природным ритмам и обычаям. Счёт лет шёл лишь по отдельным событиям, войнам или стихийным бедствиям.

Горожане

Патриархальные устои деревенской жизни постепенно разрушаются товарно-денежными отношениями. Источником новых веяний становятся города. В известной степени они «питались деревней», эксплуатировали её, манили и пугали своим богатством. Им удалось сделать то, что было не по силам деревне: горожане освободились от личной зависимости. «Городской воздух делает свободным»: по средневековой норме человек, проживший в городе определённый срок, обычно год и один день, становился свободным.

Город создает особое сословие горожан. Он объединяет своих жителей в городскую общину, коммуну. Войти в неё можно, только имея определённое состояние. Её полноправные члены обладают рядом привилегий и вольностей и именуются бюргерами. Это личная свобода, подсудность городскому суду, участие в городском ополчении, в городском самоуправлении – там, где оно имелось. Вне городской общины остаются бедняки и чужаки, клирики и евреи. Члены коммуны мыслятся как равные. Этот принцип бросает вызов всему феодальному миру – замкам, церквам, монастырям. «Коммуна – это отвратительное слово», – так выразил их неприязнь в своей знаменитой фразе церковный хронист XII в. Гвиберт Ножанский.

Создав систему правовой унификации, городская коммуна не могла, да и не ставила своей целью искоренение экономического и социального неравенства. Население города составляло своеобразную пирамиду: патрициат; состоятельные торговцы, ремесленники-цеховики и домовладельцы; рядовые горожане, в том числе занятые продажей услуг, – матросы, возчики, носильщики, слуги; затем городской плебс и деклассированные элементы.

Во главе города стоял патрициат. В него входили богатые домовладельцы, ростовщики, купцы-оптовики, верхушка цеховых мастеров. Из этой замкнутой группы наследственной городской аристократии формируется городской совет, судебная коллегия и администрация. В их руках находится и, как правило, используется в их же интересах городское имущество, строительство, налогообложение. Патриции подражали в быту феодалам: носили гербы, участвовали в турнирах, роскошно одевались, имели великолепные дворцы, занимавшие целые кварталы. Они образовывали обширные линьяжи, подобные феодальным, – некие средневековые Монтекки и Капулетти.

На следующей ступени – ремесленники-мастера и состоятельные торговцы. Средневековое ремесло и торговля имели корпоративную структуру. Лица определённых профессий объединялись в союзы – цехи, гильдии, братства, компаньонажи, которые устанавливали монополию на каждый вид деятельности. Полноправный член цеха – мастер, который трудится в своей мастерской. Ему помогали подмастерья и ученики. Прохождение низших ступеней обязательно для ремесленника. Обучение длилось долго, от 2 до 12 лет, так как приёмы и инструменты осваивались в процессе прямой передачи навыков, а мастерство достигало весьма высокого уровня, было «на кончиках пальцев». До периода замыкания цехов позднего Средневековья каждый ученик мог стать подмастерьем, а затем и мастером. Для этого ему нужно было сдать экзамен, то есть изготовить пробный образец – шедевр, заплатить вступительный взнос и устроить пирушку для мастеров. С XIV в. только родственники мастера могли рассчитывать на вступление в цех. Мастера всё сильнее эксплуатировали и подмастерьев, и учеников – рабочий день мог доходить до 14 и даже 18 часов.

Цех строго регламентировал производство, проводя эгалитарную политику: рынок сбыта был узок, и для сохранения ремесла необходимо было устранить конкуренцию. Цеховые уставы определяли условия труда, применяемые технологии, сырьё, инструменты, число подмастерьев и учеников. В частности, запрещалась работа в праздничные дни и в ночное время, технические усовершенствования, также регулировались цены. Цеховые нормы также контролировали качество продукции, устанавливая параметры готового изделия. Например, какой ширины и цвета будет ткань, сколько нитей в основе.

Цехи имели собственного святого покровителя, свою церковь, они являлись одновременно религиозным объединением. Оборона города также строилась по цеховому принципу: члены цеха сплачивались в боевой отряд вокруг своего знамени. Цехи организовывали всю частную жизнь мастеров: занимались благотворительностью, оказывая помощь в случае болезни или смерти мастера, выполняли функции надзора за нравственностью, особенно строго контролируя поведение учеников и подмастерьев, принимали у них экзамен. И наконец, они заботились о досуге мастеров и членов их семей: устраивали пирушки, танцевальные вечера и другие развлечения.

Купеческая среда имела свою элиту, которая была объединена в торговые гильдии. Это, как правило, богатые торговцы-негоцианты, ведущие транзитную торговлю. Основную массу торговцев составляли мелкие лавочники, разносчики, занимавшие одинаковое с ремесленниками положение, а зачастую и являвшиеся ремесленниками или крестьянами, продающими продукты своего труда. «Для настоящей торговли не было места, – отмечает историк Э. Поньон, – так как профессия купца была не только опасна, но и “бесполезна“ – практически все товары, за исключением оружия, были тем, без чего можно обойтись, то есть предметами роскоши».

Низшие слои города – городской плебс, рабочий люд – образуют пеструю смесь. Слуги, подмастерья, носильщики находятся вне городской общины и лишены какой-либо защиты. Городские поденщики и подмастерья составляют слой средневековых наёмных работников, предпролетариата. Начиная с XIII в., этот слой постоянно растёт, пополняясь за счёт обедневших крестьян и ремесленников.

Луазет Лиде. Свадебный пир Аруса и дочери Оливье. 1468

На самом дне находилась беспокойная масса нищих, бродяг, бездомных. Нищенство – постоянная данность средневековой жизни: это состояние осмысливалось как угодное Богу. Созерцательному, паразитическому образу жизни отдавалось предпочтение перед деятельным, жить подаянием было незазорно. «Христовы бедняки», «избранники Божии» – так именовали их, помня о тех, кто первый воспринял проповедь Христа, кто пошёл за ним. Нищенские монашеские ордены сделали из бедности духовную ценность, а милостыня почиталась как одно из средств спасения души: молитва сирого и нищего будет скорее услышана на небесах и поэтому бедные могут стать заступниками богатых.

«Христарадничающих» кормили при замках и монастырях, плодя до бесконечности их число. Раздача милостыни – непременная составная часть любого праздника, а дворцовый этикет включал бедняков и нищих в торжественные церемонии, отводя им роль объектов благодеяний владетельных особ. Смирение, уничижение – таков лейтмотив королевского подвига милосердия: например, королева Шотландии Святая Маргарита в XI в. мыла ноги нищим и раздавала пищу сиротам, а Людовик Святой посещал бедняков и также кормил их из своих рук.

Нищенство тесно связано с бродяжничеством. Большое количество бродяг – одна из примет времени. Средневековье выталкивает на дорогу изгоев, преступников, пилигримов. В городах низший слой населения текуч, лица постоянно меняются. Они образуют слой так называемых вредных людей, живущих не только за счёт подаяния, но и за счёт воровства, проституции, мошенничества и других непозволительных занятий. Игроки, бродячие школяры, паяцы, фокусники, искатели приключений, распутные женщины странствуют по городам и весям, творят всевозможные бесчинства. Они появляются всюду, куда стекается народ и где устраиваются праздники, пускаются в разгул.

Таков пёстрый мир, образующий основание феодальной пирамиды: «трудящиеся», кормящие всё средневековое общество и презираемые верхами, и его изгои, вытолкнутые на дорогу.