Мария Ордынцева
Битва за жизнь
Музыкант медленно шел сквозь толпу. Улыбаясь, он наблюдал за кипевшей в Городе жизнью. Ради этого праздника он остался тут на непривычно долгий срок – три дня. Была, впрочем, еще одна причина.
Эта причина вдруг подбежала к молодому человеку, смеясь, схватила его за руку и потянула за собой:
– Пойдем! Пойдем быстрее! – и золотое монисто мелодично звенело в тон ее голосу.
Пробравшись за девушкой сквозь толпу зевак, Музыкант остановился. Его спутница уже договаривалась с оркестром старичков, а после, вернувшись к Музыканту, попросила:
– Сыграй для меня. А я спою, – и отошла в середину круга, специально освобожденного для нее.
С доброй улыбкой Музыкант взял свою гитару, побывавшую с ним во всех его странствиях. Перебрал медленно струны, проверяя звук, и заиграл. Он вспомнил сегодняшнюю ночь – страстную и нежную, волнующую, захватывающую: сладость поцелуев и мягкость губ, дарящих их, шелк кожи и аромат волос – и полилась чудесная мелодия, а очаровательный голос, который ночью шептал ему слова любви, запел в такт ей старинную грустную песню. Оркестр подыграл этому дуэту, а девушка танцевала, и страстные взгляды ее предназначались только одному человеку на этой площади – ее Музыканту.
Утро не торопилось, в отличие от Сережки, встретить новый день, обещающий столько счастливых перемен. И мама, разбудив его, с улыбкой подала ему лучшую рубашку и сказала:
– Будь счастлив, сынок.
– Буду, мам, – пообещал Сережка, одеваясь. – Обязательно.
И глядя на сына, его крепкое загорелое тело, задорно торчащие черные вихры и лукаво улыбающиеся огромные синие глаза – как он был похож сейчас на своего отца! – мать прошептала:
– Вот ты и вырос, Сережа.
Обернувшись на ее голос, Сережка подошел и обнял ее:
– Все будет хорошо, мам. Ты же знаешь.
– Да, – согласилась она. – Только не опаздывай. Девушки не любят ждать.
– Я еще раньше нее приду, – пообещал Сережка. – Вот увидишь!
А на улице все сияло и пело, будто чувствовало, что происходит в его душе. Никогда он не думал, что может быть настолько счастлив. Посмотрев на часы, Сережка убедился, что времени еще целый вагон: загс открывается только через полчаса. Значит, он успеет еще купить цветы.
Подбежав к продавцу, он придирчиво осмотрел каждый цветок, каждый стебелек и листик: букет для его Одуванчика должен быть безупречен. Выбрав пять самых красивых нежных белых роз, Сергей расплатился и помчался туда, где возле памятника известному писателю должна была ждать его самая красивая девушка на свете – его будущая жена.
Город, уставший от бурного дня, погружался в сумерки. Зажигались одно за другим окна. И дома, по-философски мрачными фасадами упирающиеся в улицу, ждали возвращения своих пьяных, но довольных хозяев.
Девушка медленно шла по площади. Скоро должен был прийти ее Музыкант – бургомистр долго уговаривал его сыграть для самых уважаемых граждан Города, и ему пришлось уступить, оставив ее на время одну. Лишь костер возле самого крыльца ратуши согревал ее пока, маня в свои ласковые объятия.
Послышались голоса. Два торговца рыбой, обнявшись и рассуждая о прелестях форели, провожали друг друга по домам. Но почему-то встревожено забилось сердце – и девушка, отняв руки от огня, выпрямилась. Перешептываясь и указывая на нее своими скрюченными грязными пальцами, торговцы подошли ближе, и один из них схватил вдруг девушку огромными волосатыми ручищами. А другой, не слушая криков, угроз и молений, прижался к ней спереди, пытаясь целовать и тиская ее упругую грудь. Оба смеялись, и тошнотворный запах прокисшего пива и протухшей рыбы заслонил собою радость жизни и мечту о любви. Сознание мутило – и не было уже ничего, лишь боль и желание тьмы. А тело не слушалось больше велений разума, а лишь чьих-то похотливых потных рук.
Пламя трещало возмущенно поленьями, а на булыжной мостовой лежало в луже печально поблескивая золотое монисто.
Сережка стоял возле памятника уже пять минут, ежесекундно сверяясь с часами.
– Парень, дай закурить, – попросил кто-то сзади.
Сергей обернулся и увидел детину лет двадцати, полногубого и веснушчатого.
– Извини, брат, не курю, – ответил он.
– Плохо, – разочарованно кивнул тот. – Ждешь кого-то?
– Да, невеста запаздывает, – улыбнулся Сережка. – Собрались заявления подавать.
– Поздравляю, – парень расплылся в улыбке. – Я тоже свою жду. Оба, значит, женихи?
– Выходит так, – согласился Сережка. – Что ж, тогда и я тебя поздравляю!
– Ты хват, – рассуждал его новый знакомец. – Цветы купить догадался. Ну да ничего, я своей тоже куплю. Слушай, давай потом посидим где-нибудь вчетвером, отметим событие?
– Я не против, – засмеялся счастливо Сергей. – Как тебя хотя бы зовут, брат?
– Николай, – представился парень, заливаясь довольным румянцем.
– Сергей, – Сережка подал ему ладонь для рукопожатия.
– Сергей! – донеслось до него откуда-то издалека.
– Твоя? – догадался Николай, глядя через Сережкино плечо.
– Моя, – кивнул тот и повернулся туда, откуда услышал голос.
Оля стояла на другой стороне улицы и махала ему рукой:
– Я сейчас!
Улыбающийся Сережка помахал ей букетом, торопя ее. Оля засмеялась, пряча лицо в ладонях, потом осторожно ступила на дорогу и быстро пошла в его сторону.
Что-то страшное, какое-то странное чувство заставило вдруг похолодеть Сережкино сердце и повернуть голову в сторону. Оля, заметив, как изменилось его лицо, посмотрела туда же.
Времени больше не было. Сережка слышал лишь скрип тормозов, глухой удар тела о капот машины и пронзительный крик, обрывающий душу. Он не помнил, как оказался рядом с Олей, упал на колени воле ее тела, распростертого на асфальте. Розы рассыпались рядом, но Сережке было не до этого. Его Одуванчик умирал у него на руках, и он ничего не мог сделать. Лишь вымученная улыбка с запекшейся кровью в уголке ее губ и пронзительный, но удивительно быстро угасающий блеск небесно-голубых глаз врезались в память. Слезы заслонили этот мир, отделив Сережкино горе от любопытства окружающих.
Холод мостовой вернул к жизни сознание. Мучительная слабость не давала девушке подняться. Медленно повернувшись на бок, она сделала последнее усилие – и села. Вокруг никого не было. Только игра Музыканта доносилась до ее слуха в тишине ночи.
Церковная колокольня возвышалась над площадью. Именно сейчас она предстала перед девушкой во всей своей строгости и неумолимости, роковая, грозная, неприступная. И встав на колени, девушка начала молиться, а статуи ангелов и святых смотрели на нее каменными лицами, не осуждая и не сочувствуя.
Она была одна. Пустота надвигалась на нее, лишая надежды и защиты. И вот, пронзив темноту сталью, короткий клинок появился в руке девушки. Устремив взгляд к небесам, она вонзила его в свое поруганное тело и рухнула на камни, где состоялся только что ее позор.
На пороге ратуши под смех и овации появился Музыкант. Он успел лишь заметить блеск металла и протяжный вздох, нарушивший молчание площади. Он услышал лишь крик и не узнал собственного голоса. Чужие люди окружили его. И ночь сочувственно укрыла его черной пеленой одиночества.
Чья-то рука легла на плечо Сергея. Он поднял голову и увидел Николая.
– Она умерла, – тихо сказал он, как бы извиняясь за случившееся. – Ты ей уже не поможешь.
– Она не может умереть! Она не могла так… – замотал головой Сережка, еще не выпуская тело Ольги.
Неизвестно откуда взявшиеся люди в белых халатах попытались отнять у него его добычу и уложить на носилки. Потребовалось немало усилий, чтобы оторвать Сергея от подруги. Николай, с трудом удерживая его, вырывающегося и хотевшего броситься к санитарам умолить не забирать от него его Одуванчика, сказал:
– Пойдем! Пойдем со мной!
Сережка брел, не разбирая дороги, ведомый своим новым знакомцем и его девушкой. Она что-то говорила тихо своему жениху, но это уже было не важно.
Каким-то странным образом он оказался вдруг в своей квартире, и бледная, ничего не понимавшая мать побежала за ним в его комнату.
Открыв окно, Сережка вдохнул ворвавшийся в комнату ветер, и оглянулся на мать полубезумными глазами:
– Мама, ее нет.
– Сережа, не делай этого, – она вцепилась в сына и зарыдала.
Он попытался мягко отстранить мать, затем уже настойчивее, но у него не получилось.
– Мама, как мне жить без нее? – спросил он тогда.
– Не знаю, мы придумаем что-нибудь. Но заклинаю тебя ее памятью, не делай этого! Не оставляй меня, – она говорила очень быстро, будто боялась, что не успеет убедить его, сказать все главное, что нужно его остановить. – Не делай этого, пожалуйста…
Сережке казалось, что он предает ее – своего Одуванчика, но и мать он предавал сейчас своим намерением.
– Прости, – он решительно захлопнул стеклянные створки. – Прости меня. Обещаю, я тебя не оставлю. Только сейчас, пожалуйста, дай мне побыть одному.
– Хорошо, сынок, хорошо, – мать немного успокоилась, но все еще с опаской вглядывалась в лицо сына.
– Иди, – попросил Сережка очень серьезно. И повторил снова: – Как мне жить без нее, мама?
Он не ждал ответа. Мать все равно не могла бы его дать. Ответа не могло быть. Разбитое сердце кровоточило, дошептывая последние утешения угасающей жизни.
В последний раз Музыкант обернулся на Город. Сюда он больше не вернется никогда, даже если ему придется еще тысячу раз пройти мимо. Он заплатил слишком дорого за здешнее гостеприимство. Этот Город уничтожил частичку счастья, которую сам же и подарил Музыканту. Он растоптал его мечту. Солнце в той прекрасной долине, где стоит этот Город, уже никогда не станет светлым и радостным. И этим серым унылым камням, перемежающимся солью вилл, уже никогда не научиться видеть мир иначе, чем до сих пор. Гитара никогда не сможет спеть ему те мелодии, которые поет душа ее хозяина.
Музыкант выпрямился. Он взглянул на дорогу, на далекие холмы и поля, расстилающиеся перед ним. Он звал его. Впереди еще было много Городов и песен. Это был его дом, его мир. Мир, где любовь победит смерть и воскреснет в новой, лучшей жизни.
Ульяновск
01.10.1996 -03.08.2011 г.
