Мария Ордынцева
Роман на лестничной площадке
– Тебя что? Давно не били? – уныло ответила я.
– Семнарь значит, – понял Лешка и двинулся к двери.
– Ты куда? – испугалась я.
– К Канату, – и Кент ушел.
Если и правда, что жизнь полосатая, как зебра, то у меня наступила черная полоса. Теперь уже мне точно было ясно, что я в этой жизни ничего пока собой не представляю. Я всего боюсь. Ни в чем не уверена. Даже собственную честь защитить не могу от глупой лжи. Да, я тот серый комочек, каким сейчас предстала перед Лешкой. Может быть, Сабир был прав, что бросил меня?
В тот же вечер Лешка позвонил:
– Мало что вышло. Но не отчаивайся. Попробую Нельку найти или Черепа. У Каната сегодня плохое настроение, завтра продолжим.
Но и на следующий день не было ничего утешительного. Череп не явился в школу ни на следующее утро, ни через день. Я не знала тогда, что восьмерка прошерстила все точки, где они могли бы с Нелькой появиться, но эти двое словно растворились. Я не знала тогда и того, сколько пришлось времени, нервов и сил потратить Лешке, чтобы добраться до Каната и просто прояснить с ним ситуацию, потому что Канат отказывался встречаться и слушать. Я ничего этого не знала. Я сидела в своей комнате, как рак, затворившийся в раковине, и грызла себя.
На третий день Лешка не выдержал:
– Выходи. Нечего их бояться. Со мной не тронут. Если что, скажем Фаине. Уж она точно все как надо сделает.
– Хорошо, заходи за мной, – сдалась я. Мы не виделись все эти дни, он все время был занят. И мне хотелось выйти, наконец, из дома на воздух.
Странно, что и отчим все это время не доставлял каких-то проблем. Мирно сидел у телевизора, или чинил утюг, или помогал по дому. Мне даже стало казаться, что он вполне приемлем в нашей семье.
Джемпер, джинсы, куртка, ботинки – и я была готова. Расчесываться не стала, выбежала, на ходу заматывая шею объемным серым шарфом маминой вязки.
Лешка ждал на площадке, опасаясь выпускать меня теперь из зоны своей видимости. Увидев, как я вылетела из квартиры, взъерошенная, с уже зеленым синяком, кое-как замазанным тональником, он улыбнулся и поправил мне волосы.
– Привет, – поцеловал в щечку и, обняв за плечо, повел с собой в лифт. Мне показалось, что он выглядел уставшим. Но в подъезде света сейчас не было по причине дневного времени, и я предположила, что это впечатление возникло из-за плохого освещения.
Новый город был спланирован достаточно просто – параллельные и перпендикулярные проспекты и улицы образовывали некий прямоугольник, который был окружен полями, разделенными лесопосадками, но между этими полями и Волгой по берегу шел смешанный лес. Дубы, сосны, осины, кое-где и березы – полный набор. Он протянулся достаточно далеко, охватывая и Верхнюю Террасу, превращаясь там в солидный парк с сосновым бором, потом снова перетекал в мешанину совершенно разных пород. Туда мы и отправились с Лешкой. Точнее, ноги нас сами вынесли туда, пока мы шли, куда глаза глядят.
Сначала мы даже не разговаривали, просто молча наслаждались тем, что мы рядом друг с другом. Держались за руки. Иногда я ловила на себе ласковый Лешкин взгляд и улыбалась ему в ответ уголками губ.
Добравшись до лесопосадки, которая упиралась дальним концом в стену леса, мы неспеша потопали по грунтовой дороге, вытоптанной и выезженной задолго до нас вдоль нее. Перепрыгивали через грязные участки и мелкие лужицы, смеялись. Лешка подтрунивал надо мной, рассказывал анекдоты, случаи из школы, происходившие с ним или его друзьями. Я тоже иногда вспоминала что-нибудь смешное в ответ. Как на химии в прошлом году, например, сделала лабораторку, подув в пробирку через трубочку и получила прямо-таки малиновую фенолфталеиновую реакцию в растворе, когда у других был еле слабенький розовый цвет. Химичка тогда выпучила глаза в удивлении и восхищении и поставила нам с Алькой пятерки. Мы смеялись в голос, когда я рассказала про Алькины приключения с географией, когда ей поставили пятерку впервые в жизни, а потом оказалось, что географичка перепутала варианты ответов и Альке полагается обычный трояк. А та уже успела выпросить у родителей новые джинсы и рвала с досады на себе волосы. За разговорами мы не заметили, как преодолели довольно длинный путь и вышли к цели.
В лесу было тихо. Деревья приветливо раскинулись над нашими головами и потрескивали голыми ветвями, колыхали сосновыми лапами. Мы брели по тропинке, усыпанной золотом сброшенных листьев, притихшие снова, вдыхали сырой воздух, наполненной хвойным ароматом и свежестью. Между двух сосен я заметила развесистую паутину, увешанную каплями влаги как алмазами. Она блестела в лучах солнца, пробивающихся сверху. Посередине сидел хозяин паутины, сам намокший, толстый, черный, мохнатый, размером не больше трехкопеечной монетки, и деловито стряпал кокон из пойманной сонной мухи. Из грибов здесь были разве что поганки и сыроежки, но мы не собирались их трогать. Как же тут было хорошо и спокойно!
Я нагнулась за резным кленовым листом, желтым, большим, как обычно рисуют его на картинках. Потом подобрала еще несколько и собрала их в подобие букета. Показала Лешке. Тот шел следом за мной, спрятав руки в карманы, наблюдал, как я дурачусь с этими листьями, и улыбался одними уголками глаз, как он умел.
Мы проболтались там весь день до вечера. Часов у нас не было, просто поняли, что пора возвращаться. Обновленные, со свежей головой и свежими мыслями, на обратном пути мы решили зайти к Монтане.
Я открыла дверь в ее подъезд, и откуда-то сверху до нас донеслись вопли:
– Суки! Падла! Пошли вон! – голос оборвался и перешел в непонятные звуки.
– Монтана! – одновременно сказали мы друг другу и помчались вверх по лестнице.
На площадке между вторым и третьим этажами пять парней лет шестнадцати на вид столпились в углу и орали что-то друг другу и еще кому-то. Вдруг из-за их спин показалась голова Монтаны и опять скрылась.
Я кинулась к парням, растолкала их и выдернула Альку из кучи. Та, вся зареванная, в синяках и разодранной рубахе, побежала вслед за мной. Парни от неожиданности немного притихли, но перед ними остался стоять Кент, прикрывающий наш отход. Пока Лешка с ними разбирался (или они с ним – трудно сказать), а они все оказались, как позже выяснилось, шелухой из семнаря, мы сбежали с Монтаной на первый этаж. Я накинула ей на плечи свою куртку: ее трясло то ли от холода, то ли от пережитого страха. Я пыталась ее успокоить, обняв, но по факту я сама пребывала в полной панике, не понимая, что мне делать. Лешке срочно требовалась помощь. Один пятерых он вряд ли сможет вывезти. Но как эту помощь позвать и бросить Монтану, я тоже не понимала.
Сверху слышались звуки потасовки, крики, мат. Я, переживая за Лешку, уже сама начала дрожать мелкой дрожью и молилась только, чтобы произошло чудо, которое его спасет. Из семьдесят третьей квартиры высунулся мужик и закричал нам:
– Нашли место драки устраивать! Улицы вам мало что ли? Уже и в подъезды лезут!
– Заткнись! – бросила ему Монтана истеричным голосом и снова уткнулась мне в плечо, а мужик скрылся за своей дверью.
Видимо, Бог услышал мои молитвы. В подъезд, насвистывая песенку, вошли обнявшись Мальборо и Киборг, немного подшофе, но вполне еще в разуме. Они недоуменно посмотрели на нас, и Димка, став мгновенно серьезным, кивнул мне:
– Что случилось?
– Быстрее! – крикнула им я, находясь в последней степени истерики. – Там Кент с семнарем разбираются, они Альку чуть не изнасиловали!
Мальборо и Киборг мгновенно рванули наверх, а мы остались ждать их у лифта. Через несколько минут все было кончено. Кент и Мальборо столкнули с лестницы троих, они скатились кубарем мимо нас и задали стрекача. Еще один, не дожидаясь пинка под зад, убежал следом за своими товарищами сам. Киборг все еще наверху бил последнему из пятерки морду, все время матерясь и грозя противникам убийством и разносом. Когда он устал, то его оппонент уполз, измазав кровавыми соплями пол в подъезде, и уже на первом этаже, оглянувшись злобно на нас с Алькой, свалил прочь, с трудом волоча ноги.
Только после этого я и Алька поднялись к нашим. Киборг сидел на корточках, часто дыша от усталости и иногда сплевывая в сторону. На нем не было ни царапины. Димка и Лешка, стоя на своих двоих, вытирали лица рукавами, отчего все щеки у них были красные.
– Пусть еще сунутся к нашим девчонкам, урою, – ворчал Киборг.
У меня отлегло от сердца. Я боялась застать Лешку в более плачевном состоянии, но, как я теперь понимала, он не зря ходил на бокс и в качалку. Ему, конечно, досталось больше всего. Ссадины на лице и руках были его наградой за спасение Альки. Я вытащила носовой платок, который обычно лежал у меня в куртке на всякий случай, и стала вытирать ему кровь, которая сочилась из некоторых мест, особо сильно оцарапанных, иногда дула на нее, чтобы она быстрее свернулась и боль была поменьше. Лешка стоял тихо и позволил делать с собой все, что мне было угодно. А я поймала себя на мысли, что ему досталось из-за меня в какой-то степени, ведь это я захотела навестить Монтану, и из-за этого стала стараться еще усерднее.
Алька совсем запахнулась в мою куртку и села на ступеньки, втянув голову в плечи. Димка хотел было присесть к ней, чтобы ее успокоить. Но она не обратила на это никакого внимания. Когда он попытался положить ей руку на плечо, Алька вывернулась из-под нее, и Мальборо прекратил попытки.
– Сашк, а они ведь тебя искали, – тихо сказала она через минуту. Мы с Лешкой с удивлением обернулись к ней.
Монтана оглядела нас грустно, потом поднялась с места, повернулась и ушла в свою квартиру. Правда, она унесла с собой мою куртку. Но это было нестрашно. Кент надел на меня свою и, несмотря на раны, проводил домой.
Он хотел сразу уйти, но я не отпустила его без очередной порции перекиси и пластыря.
– Спасибо, принцесса, – поблагодарил он на прощание и поцеловал меня в лоб, обняв крепко. – Не бойся, я с тобой.
Глава 10.
В воскресенье мать со все еще трезвым отчимом уехали на дачу, а Монтана, уже отошедшая от пережитого кошмара, хоть и с небольшими синяками, предложила съездить к Мишке. Кент и Мальборо, с утра бывшие у меня, поддержали идею.
Когда мы уже пересекали двор Мишкиного дома, из третьего подъезда прихрамывая вышел парень и медленно направился вдоль дома по тротуару.
– Да это же Алик! – я дернула Альку за рукав, узнав ее ухажера.
– Гдеее? – протянула та, ошарашенно оглядываясь по сторонам.
Я указала ей, куда смотреть, и увидела, как расцвело ее лицо. Все ее обиды на кавалера как будто и не существовали никогда.
– Аалииик! – громко позвала Монтана, увидев, наконец, любимого, и скоренько поцокала к нему мелкими шажками, забыв про нас.
Тот обернулся и, узнав нас, пошел навстречу.
– Привееет, – поздоровались Алик и Монтана разом и церемонно обнялись со счастливой улыбкой на физиономиях.
– Здорово, Алик! – приветствовали его мы, подходя к ним.
Кент и Мальборо подставили руки, и Алик хлопнул по ним.
Двигаться ему было, видимо, еще не очень легко, движения его были немного замедленны, а некоторые вообще давались с явным усилием.
– А мы думали, что ты в больнице, – тем же растянутым, как резина, тоном говорила Алька. – Хотела съездить к тебе, да все некогда было.
– Да я и был в больнице. Два дня только дома, – заметил Алик. – Ладно, айда.
Он увлек ее в подъезд, на наше излюбленное место посиделок между вторым и третьим этажами. Мы шли следом, посмеиваясь тихонько над ними, потому что помнили, как Алька грозилась прибить Алика при встрече, а потом хранила ему верность путем домашних посиделок у телевизора.
Алик с Монтаной расположились на одной из лавочек, а мы втроем на второй.
– Ну рассказывай, как поживаешь? – попросил Алик Монтану.
У меня было ощущение, что они просто забыли о нашем присутствии. Алик не спускал глаз с подруги, обнимал ее постоянно, и на лице его было написано несказанное счастье от встречи.
– Чего рассказывать? Нормально живу. Ты вот как? – отболталась Алька. Конечно, ей было о чем ему рассказать, но, очевидно, что она не собиралась этого делать. Да и зачем расстраивать еще не до конца выздоровевшего человека?
– Эх! В больнице скучно было. Офигеть просто. Хожу, рыдаю, весь в слезах. Ладно хоть Берт с Сильвестром приезжали, бухать привозили. Говорят: будешь? Я говорю: буду. Бухали там на пожарной лестнице, – рассказывал Алик, томно глядя на Монтану. – Леха с Диманом тоже приезжали. Тока я тогда еще помирал, нельзя было встречаться.
– Мне кто-то говорил, что у тебя рука сломана, – Кент решил воспользоваться возможностью и уточнить детали случившегося с Аликом происшествия.
– Да-да, Наташка говорила, – подтвердил Мальборо.
– Нее, – помотал головой Алик. – Ушиб только нашли. Я в реанимации валялся. Тормозно там. Потом в общей палате со старичками и кроссвордами, чуть не умер со скуки. И ваще, – Алик притянул Монтану к себе и уставился в потолок, вспоминая что-то. – А, вот! У меня это, как его? Землетрясение мозга было!
– Сотрясение, – поправила Алька и тряхнула кокетливо своей темной гривой.
– Ну сотрясение, землетрясение, какая разница? – пожал плечами Алик. – А ты меня даже не приехала проведать. Я всего только третий день дома. Думал, ты меня бросила совсем.
– Да как ты мог подумать такое? – возмутилась Монтана. – Мы собирались, я же не знала, что тебя так скоро выпишут.
– Ладно врать. Скажи лучше, ваще не хотели приезжать, – Алик не поверил ей, но продолжал улыбаться.
– Не веришь? Вон спроси у Кента, он докажет! – Монтана зыркнула на Лешку, но тот и не думал ей помогать.
– Ну-ну, верю, – Алик не стал с ней спорить и снова полез к ней обниматься. – Эх, блин, хреново там было. Хорошо хоть я домой попросился, когда ходить начал.
– Слушай, а ты как домой добрался? – вдруг спросил Мальборо.
– Сколько их было? – поинтересовался Кент, размышляя о чем-то. Скорее всего, он хотел понять, как найти виноватых.
– Да человек десять, – Алик отвлекся от Монтаны и посмотрел, наконец, на нас. – Избили так, что сам до сих пор не знаю, как добрался.
– Ты ж в реанимации был? – напомнил Мальборо, закуривая.
– Так я сначала приехал домой, а потом уже сознание потерял, – пояснил Алик. – Глаза все распухшие были, ничего не видно. Я все время вот этот глаз руками открывал, чтоб дорогу смотреть. Мужик еще был какой-то. Я ему говорю: мол, помоги до дому добраться. А он – глаза на лоб и почесал от меня вместе с велосипедом. До дома добрался такой… Любой девчонке, наверное, мечтается такой красавец как я: губы во! Как у лошади. Глаза не видят ниче, рожа в крови. Домой пришел. У меня такой видон был… Мне как сказали, я чуть опять в реанимацию не отправился. Говорят, меня только по куртке и узнали. В больнице страшный лежал. Вы бы, наверное, испугались, если бы видели. Глаза ниче не видят, так я один продрал, чтоб смотреть, – и Алик продемонстрировал тут же, как он продирал глаз, под которым еще до сих пор не исчезли зеленоватые следы синяков. – Не, ну я помирал в больнице.
– Это мы уже слышали, – сказал Мальборо.
– А ты даже не приехала. А я ждал, – и Алик полез к Монтане целоваться.
– Да ладно тебе, люди же смотрят, – отпиралась Алька, кокетливо строя из себя святую невинность.
– Ну и пусть, – Алик увалил ее все-таки на спину и навалившись чуть сверху начал ее целовать в шею.
– Ну Алик, – Монтана лягнула ногой, смеясь. – Ну не люблю я целоваться при людях. Может, им не нравится смотреть.
– Вам нравится? – спросил нас Алик.
– Целуйтесь, – разрешил Лешка, посмеиваясь, и хитро глянул на меня.
– Я ее тебе возвращаю, ты ей больше нравишься, – сказал Мальборо на всякий случай, больше для соблюдения формальностей, потому что вряд ли Монтану и Алика интересовало его мнение.
Я просто пожала плечами и ничего не сказала.
– Вы смотрите, не думайте про нее ничего! – строго велел нам Алик и продолжил свое занятие.
Мы с Кентом и Мальборо из деликатности пересели на ступеньки лестницы и от нечего делать болтали о погоде и планах на завтра.
Потом я почувствовала руку Мальборо у себя на талии. Рука осторожно притягивала меня к Димке и, кажется, собралась подняться немного выше. Кент курил и ничего не замечал или делал вид, что не замечает. Алик был занят Монтаной и в перерывах между поцелуями они о чем-то хихикали. А Мальборо тихонько тянул меня к себе.
Я резко повернула к нему голову, сердясь на эту неслыханную и неожиданную от него дерзость. Димка смотрел на меня с каким-то странным выражением, словно внимательно считывая мою реакцию. Я глазами показала ему, что руку следует убрать. Но он не отреагировал и потянулся ко мне ближе. А Лешка, такой внимательный обычно, словно забыв обо мне, по-прежнему ничего не видел. Но что случилось бы, если бы он увидел? Ударил бы лучшего друга? Или подумал что-то не то обо мне? Это была безвыходная ситуация, если ничего не предпринять, поскольку Димка не хотел понимать моих строгих взглядов, а сказать вслух значило обострить ситуацию.
Злясь на них обоих и на себя заодно, я сделала то единственное, что мне оставалось: я резко встала со ступенек и вернулась на лавочку, где напротив все еще тешились Алик и Монтана. Там я закурила, почиркав на нервяке несколько раз зажигалкой и не глядя ни на Лешку, ни на Димку.
Успокоившись немного, я покосилась на остававшихся на ступеньках друзей. Кент смотрел на меня. Поймав мой взгляд, он улыбнулся слегка и кивнул едва заметно. Какая-то незнакомая прежде радость и нежность почудилась мне в его сияющих голубых глазах.
Мальборо флегматично курил и не подавал никаких признаков интереса в мою сторону. Лишь один раз, заметив, что я на него смотрю, прищурился и подмигнул мне весело, а потом снова занялся своей обожаемой сигаретой.
Наконец, Алик отвлекся от Монтаны, сел и тоже закурил.
– Тебе же нельзя, – предостерегла Алька, отплевываясь.
– Ну и что? – лениво отмахнулся Алик. – А все-таки скучно в больнице, с вами веселее.
– Нет, я бы убила просто того, кто это сделал, если б знала, кто это! – в сердцах выпалила Алька.
Алик усмехнулся:
– Я бы тоже это сделал, если б знал, кто.
– И чего вы сидите? Езжайте на Верхнюю и бейте первых попавшихся, – предложила Алька. – А то время зря тратите на одиннадцатую.
– Не понимаю, зачем драться между собой, – поддержала я. – Собрались бы тогда всем Новым городом и отделали верхачей.
– Во-во, – кивнула Монтана.
– Хорошая мысль, черт! – вдруг оживился Мальборо. – Надо предложить Канату и Кролу, – и пересел ко мне на лавочку.
– Нет, ну в больнице… я по тебе соскучился, – снова начал Алик, потянув руки к Алькиной талии.
– Да ты уже десятый раз это говоришь! – Алька отмахнулась от него как от назойливой мухи. Ее сейчас захватила мысль о возможном объединении новогородских контор.
– Здесь болит, – пожаловался Алик, ударяя кулаком себя в грудь. Он уже не пытался давить ей на жалость, понимая, что момент упущен, и просто выкобенивался.
– Щас как тресну – и все пройдет! – пообещала Монтана.
– Ты что же? Новое землетрясение мозга хочешь вызвать? – притворно испугался Алик.
– Ага.
– Не любишь ты меня, – вздохнул он, и снова началось: поцелуи, хихиканье, дрыганье ногой и отплевывание.
Лешка, молчавший до сих пор, бросил докуренный бычок в сторону, переглянулся с Мальборо и пошел вверх по лестнице, сообщив:
– Сейчас вернусь. До Мишки дойду.
Когда он скрылся из вида, Димка тут же снова притянул меня к себе.
– Прекрати! – снова рассердилась я и ударила его по рукам.
– Ну все, все, – примирительно сказал Мальборо, выставляя открытые ладони передо мной, словно сдаваясь. – Больше не буду, – он даже немного отодвинулся от меня в подтверждение своих слов.
Я не понимала, что нашло на Димку. Раньше он такого себе не позволял, тем более при Лешке. Даже если предположить, что я ему нравлюсь, то было бы логичным с его стороны руки распускать, когда нет рядом Кента. А тут? И этот странный взгляд Лешки потом. Они что, проверяли меня что ли?
Вскоре вернулся Лешка, который принес Мишкину гитару. Сам Мишка сказался занятым и к нам не спустился.
– Кто играет-то? – поинтересовался Алик, опять отрываясь от Монтаны.
– Она, – Лешка кивнул в мою сторону и сел рядом со мной с другой стороны. – Мы же так и не услышали, как ты поешь, – шепнул он мне, с улыбкой вручая инструмент.
Я растерянно приняла гитару и взялась проверять, настроена ли она. Гитара была настроена.
– То-то я смотрю: никто играть не умеет, а гитару несут. А все странно: девчонка и вдруг на гитаре умеет играть. Я еще, например, только на лады пальцы ставить учусь и струны дергать, – Алик нетерпеливо подался вперед, чтобы лучше рассмотреть, куда я ставлю пальцы на грифе.
– Ниче, и ты будешь играть, – уверил Мальборо. – Сашка научит. И меня заодно. Хоть одну песню.
– Что играть-то? – спросила я, готовая услышать обычный ответ «чтоб душа развернулась и потом свернулась».
– А свое че-нить, – откликнулась Монтана. За это я хотела ее иногда прибить: она постоянно заставляла меня раскрывать мои небольшие секреты на публике.
Парни не знали, что я писала стихи и даже песни. Не считая это чем-то особо серьезным, я записывала в минуты вдохновения приходившие мне на ум строки и откладывала тетрадку в стол. Когда научилась играть на гитаре, я некоторые свои записи переделала в песни и проигрывала их на небольшом диапазоне простых аккордов. Музыкой я никогда не занималась, из нот знала только их названия и последовательность расположения на нотных линиях. Поэтому вообще считала, что все это не серьезно, просто от души, для эмоциональной разгрузки. Но Алька почему-то решила, что я гениальна (видимо, потому что сама она не умела писать стихов) и что об этом надо рассказывать всем, кого она сочтет достойным. От этого я чувствовала себя глупо, и мне это не нравилось.
– Ладно. Памяти Цоя, последняя моя, – сказала я, сразу же подумав, что надо было вернуться к так и не сыгранному «Дому солнца», хоть позора меньше.
Я перебрала струны потихоньку и взяла первый аккорд.
За этой песней Мальборо попросил сыграть что-нибудь, сочиненное самим Цоем. Все новые и новые песни – еще примерно штук шесть – образовали целый концерт. Алик и Мальборо иногда подпевали мне на припеве, если запоминали какие-то слова. Алька и Лешка слушали молча, и иногда я ловила Алькины знаки Кенту: мол, я же говорила! Вскоре мой репертуар иссяк, остальное я просто не помнила наизусть без шпаргалки.
– Слышь, тебе в «Утреннюю звезду» надо, – посоветовал Алик.
– Ну уж нет! – воспротивилась я. – Ни за что.
– Если еще что-нибудь напишешь, зови меня. Я хочу первым услышать, – попросил Кент с улыбкой. Я пыталась понять, шутит он или ему правда понравилось, и оттого смотрела на него с подозрением.
– О, и меня зови. Заодно будешь меня учить, – напросился Мальборо, который давно хотел научиться играть и не раз об этом говорил. Но Мишка был часто занят, а других учителей для него не находилось.
– Надо будет, сами придете, – сказала им Монтана. В такие минуты мне казалось, что она давно уже чувствовала себя моим продюсером и лишь нелепая, непонятная никому причина мешала воплотить эту роль в жизнь. – А нам домой пора, да ведь, Сашк?
– Мне тоже так кажется, – согласилась я. К тому же, в голове у меня все время вертелись слова «напиши мне». Я ясно помнила, что Мишка пел песню с этими словами, но других слов никак не могла вспомнить. И поняла, что сейчас же хочу написать свою песню.
– Тебя проводить? – осведомился Кент для порядка. Очевидно было, что в условиях сложившейся ситуации он не оставил бы меня без присмотра.
– Да, – наудачу ответила я, даже не слыша его вопроса.
Мы сдали гитару обратно Мишке и отправились ко мне домой. Алик с нами не пошел – плохо еще себя чувствовал для дальних прогулок.
Всю дорогу я находилась в некоей прострации, пытаясь настроиться на мысль, которую хотела изложить в стихотворной форме. Я представляла картинку, распределяла по ней детали и роли. В голове вертелись подходящие рифмы и некоторые отдельные строки. Лешка что-то говорил, задавал иногда вопросы, но ответа не получал, я была мысленно очень далеко от него.
Едва все разулись, я убежала в свою комнату и закрылась от них, чтобы никто не вздумал мне помешать. Алька, привыкшая к этой картине за последние пару лет, тоном экскурсовода сообщила удивленным парням:
– Это нормально. У нее гениальная шиза, а мы пока подождем, – и увела их к телевизору.
Пока они возились в зале, я уселась за стол и достала свою тайную тетрадку.
Тут же как-то сами собой пришли первые две строчки припева.
Ага, идет дело, подумала я опять и через полчаса были готовы два куплета. А вот с третьим пришлось помучиться. Сначала пришли на ум две последние строчки, потом еще две, которые я не знала, куда деть: то ли в начало, то ли в середину. В конце концов, я остановилась на середине, немного подправила их. Но с двумя первыми дело никак не шло. Просидела битый час, чуть ли не бесясь: ведь уже все почти готово!
Тут ко мне постучался Лешка:
– Саш! У тебя все в порядке? Что так долго одна сидишь?
– Я живая, – откликнулась я. От этих слов у меня в голове вдруг что-то щелкнуло и все сложилось. – Подожди… подожди-подожди… Есть! – вдруг крикнула я и быстро записала две первые строчки третьего куплета.
Наверное, Лешка подумал, что я сошла с ума, так как в двери показалось его лицо, в котором смешались любопытство, участие и удивление. Но мне сейчас было не до выражения Лешкиного лица.
– Ты гений! – поздравила я его. – Ты натолкнул меня на мысль, спасибо огромное! Теперь уже будет быстрее.
– Леш, пошли, у нее гениальная шиза еще не кончилась, – за спиной Лешки появилась Алька.
– Давайте-давайте, – поторопила я их и вытолкала из комнаты, снова закрыв дверь.
Потом взяла гитару. У меня была простенькая желтая шестиструнка, купленная в начале года мамой в ответ на мои уговоры, когда мне приспичило учиться играть. Я купила ей нейлоновые струны. Освоила основные аккорды и даже некоторые посложнее. Нашла несколько песен, которые могла бы на этих аккордах сыграть. И как-то так, в перерывах между школой и домашними заданиями поигрывала в минуты печали или радости. Это хорошо отвлекало от грустных мыслей, тренировало память и пальцы, да и вообще мне просто нравились гитарные мелодии. Я не думала, круто это или нет, это было мое личное, только для меня. Но Алька сегодня сделала это достоянием общественности, и мне странно было видеть, что мое занятие нравится кому-то еще.
Начиная с припева, я стала подбирать аккорды на мелодию, которая слышалась мне в тексте песни. Проиграв ее несколько раз и записав для памяти, я, наконец, одобрила сама для себя результат и расслабилась.
Откинувшись к стене, я минут пять посидела в тишине, прокручивая мысленно все сделанное и еще раз сыграла себе всю песню.
– Пойдет, – решила и заглянула в зал к друзьям, которые сидели тихо, как мыши, и даже телевизор не включали: – Я все.
– Идемте, идемте, это на нее иногда находит, – Монтана с готовностью впихнула Кента и Мальборо в мою комнату. – Я уже привыкла.
– Тебя в поликлинику надо сдать для опытов, – сказал мне Мальборо.
– Может быть, – засмеялась я. – Только, Леш, тебе повезло. Если бы ты раньше вошел, я за себя не отвечала бы.
– С кем я связался! – Лешка трагично воздел к небу руки. – Ты меня так больше не пугай. До инфаркта доведешь.
– Ну давай, че там у тебя, – поторопила меня Монтана, которую распирало любопытство.
– Потом как-нибудь, – попыталась отказаться я. Я стеснялась и не была уверена, что им понравится.
– Ты же обещала нам все новые песни петь, – напомнил Лешка, протягивая мне гитару.
– Кент! Ну почему я тебя не прибила?! – воскликнула я жалобно.
– Потому что ты меня любишь, – Лешка сказал это так, будто хвастался перед друзьями новым мотоциклом.
– Алька! – я обратилась за помощью к подруге, ошарашенная таким заявлением и не зная, что сказать. Та хихикнула, совсем не собираясь мне помогать.
Кент и Мальборо, решив немного посмеяться, стали подталкивать друг друга легонько локтями в бока и перемигиваться:
– Во, нормальная реакция, когда разоблачают скрытую любовь!
– Да, точно, куда ей деваться, но мы-то все уже теперь знаем.
– Все, придется тебе на ней жениться, ведь у вас взаимная страсть.
– Да, надо поторопиться, а то вдруг разлюбит.
– Да вот фигушки, – я гордо задрала нос. – Никого я не люблю! – и скрестила руки на груди.
– Ну все, подурачились и хватит, – оборвала Монтана и сменила тему: – Саш, давай играй уже, не томи, – она отобрала у Лешки гитару и сунула ее мне в руки.
Они моментально расселись кружком, и мне ничего не оставалось, припертой к стенке, как присесть и сыграть им результат моих трудов.
Глава 11.
С того дня прошел месяц. Кент заходил почти каждый вечер, и мы шли с ним гулять. Одни или с компанией, в любую погоду, в любом настроении. По подъездам старались больше не сидеть, кроме как у Алика на лавочках, чтобы снова случайно не загреметь в инспекцию.
Мы не говорили пока о наших чувствах друг к другу. Мне казалось, Лешка решил дать мне время, и я была ему за это благодарна.
Возвращал он меня домой ровно в одиннадцать, так что у моей семьи претензий не возникало.
Лишь однажды мы припозднились – слишком далеко утопали и долго возвращались, долго ждали Алика, который возился с Монтаной, потом Лешка долго совещался с ним о чем-то по своим конторским вопросам. Я явилась домой почти в час ночи.
Когда я закрыла за собой дверь, включился свет. Мама выбежала в коридор мне навстречу в ночной рубашке и кофте, накинутой на плечи, и замахнулась на меня. Инстинктивно я отклонилась от удара, но его не последовало. Мама опустила руку и, заплакав, села на табурет в коридоре возле телефона:
– Что же ты со мной делаешь? Я места себе не нахожу, а ты!
– Мам, – только и сказала я. Было стыдно, я ведь совсем не подумала о ней.
– Сашка, Сашка, – с сожалением повторяла она.
– Этого больше не будет, мам, – пообещала я. – Я буду приходить не позже двенадцати.
– Да не в этом дело, – объяснила мама, стараясь говорить тихо, чтобы не будить отчима. – Просто я хочу быть уверена, что ты жива и здорова, что с тобой ничего не случилось. Гуляй, если хочешь, но приходи домой, пожалуйста.
– Обещаю, – я обняла ее. И она обняла меня тоже.
В один из дней в середине октября, возвращаясь из школы, я встретила Каната у своего подъезда. Дул холодный ветер. Я, обмотанная шарфом по самый нос, задумчиво плелась к дому. Свернула к своему подъезду и увидела его, стоящего практически возле самой двери на крыльце. Обойти его у меня не было никакой возможности.
Тот смотрел на меня исподлобья, как и в первую нашу с ним встречу. И я, умом понимая, что мне сейчас либо надо сматываться, либо звать на помощь, встала как вкопанная и, не в силах бежать, задрала голову повыше, чтобы стойко принять последствия своего ступора.
