Мария Самтенко
Дохлый таксидермист
Глава 2
02.07.1942
с. Маньково-Калитвенское Ростовской области РСФСР СМ
Л.А. Штайнберг
Листок Реестра в планшете был заляпан бурыми пятнами, а рукавицы, кажется, потерялись где-то между мирами. Снова очутившаяся в ростовских степях завканц, шатаясь от усталости, обошла полупрозрачного деревенского фельдшера и склонилась над его пациентом. Петрова отвезли в госпиталь, бережно замотали пробитую голову, кажется, делали еще что-то, словно не веря в неизбежную смерть – но помочь ему было невозможно.
Разбираясь с Лениным, Лидия Адамовна то и дело посматривала в планшет – строка в Реестре не сходила с ума, не горела, а только мерцала, тихо и деликатно. Кажется, за эти четыре часа Петров ни разу не пришел в себя. И все же завканц успела раз сорок проклясть тот час, когда поддалась панике и отправила его обратно в тело. Подумаешь, Ленина пожалела! Да знай она заранее, с каким трудом придется вытаскивать вождя мирового пролетариата из искалеченного, но все еще цепляющегося за жизнь трупа, и как тяжело (во всех смыслах этого слова) будет тащить его дальше, она бы спокойно проводила Петрова и пошла бы за Лениным.
Медленно. Не торопясь. С перерывами на обед.
В конце концов, она много раз докладывала высшему руководству о проблемах со свежими кадрами и…
– ..сделали все, что могли, – устало произнес фельдшер. – Поймите, ему бы и в Склифософского не…
Завканц сбросила с себя оцепенение. Последнее, в чем она нуждалась, так это в том, чтобы умирающего писателя – да, по пути она вспомнила, что Петров писатель и журналист! – переправили в какую-нибудь больницу и там, чего доброго, спасли. Тогда ее точно вышвырнут с работы и отправят под трибунал за умышленное вмешательство в естественный ход истории.
Завканц помнила, что именно так закончил ее предшественник. Тогда, в 1916-м, Лидия Адамовна возглавляла Третий отдел Минсмерти, была постоянно занята и не слишком вникала в эту историю. Запомнилось только, что бедолага все равно долго не прожил: сначала его, кажется, отравили, потом застрелили, и под конец сбросили в реку. Казалось бы, результат один, но тогдашнему главе Минсмерти это стоило должности. Тогда же у завканц и испортились отношения с Иваном Борисовичем – ну а с чего бы им не испортиться, когда тот уже тогда был замом и сам рассчитывал возглавить «осиротевшее» министерство, а в итоге его задвинули в угол. А, впрочем, ходил бы и радовался, что не уволили за компанию с начальником.
Но в этот раз риск, конечно, был минимален. Евгений Петров был обречен. Он все равно не мог выжить, и несколько лишних (?) часов его жизни никак не влияли на ход истории. Максимум, что грозило завканц в этот раз – это выволочка от руководства.
И что-то она уже сомневалась, что ей и вправду стоило подставляться под эту самую выволочку, да еще и мучить другого, совершенно непричастного человека.
Определенно Ленин того не стоил.
Лидия Адамовна прикрыла глаза и на секунду прижала пальцы к вискам. Потом, собравшись, протянула руку к умирающему Петрову. Его запястье было холодным и липким – стало противно. Пожалуй, завканц следовало бережнее обращаться с брезентовыми рукавицами – еще неизвестно, остался ли на складе ее размер.
Одно движение – и Петров снова стоит в тумане, потерянно озираясь по сторонам. Завканц не успела ощутить момент, когда душа снова обрела тело – это всегда происходит мгновенно – но почувствовала, как согрелись его дрожащие руки. Все же рукавицы были нужны – они позволяли сохранить необходимую дистанцию. Сегодня ты чувствуешь тепло рук человека, которого провожаешь, завтра начинаешь сочувствовать всем подряд, а послезавтра вылетаешь с работы за какой-нибудь дисциплинарный проступок.
Вроде возвращения одного умершего в тело, чтобы проводить другого без очереди.
– Все в порядке, вы умерли, – пробормотала завканц, когда Петров вдоволь насмотрелся на свой чуть заметный в желтоватом тумане труп и обернулся к ней. – И нет, это не бред. И не сон. Сейчас я отведу вас в новый мир, где вы проведете следующие двести лет. Не задавайте лишних вопросов, потом вам все объяснят. И не стойте столбом, вы помните, мы с вами уже встречались, – добавила она с легким раздражением, – пойдемте, у нас регламент.
– Регламент? – озадачился Петров.
Кажется, это помогло ему взять себя в руки. Во всяком случае, когда мертвый писатель повторил «регламент, ну надо же», в его мягком голосе прозвучало что-то, похожее на иронию.
Завканц поняла, что умерший приходит в себя. Или уже пришел. Что ж, это было неплохо, пусть Лидия Адамовна и совершенно не разделяла этой неуместной иронии насчет документов Минсмерти. По крайней мере, не придется тащить его силой, как Ленина…
– А это нормально, что вы все в крови? – продолжал допытываться Петров. – Вы вообще в порядке? Может, я могу чем-то помочь?
В порядке?..
Завканц тихо хмыкнула и неопределенно пожала плечами. Нет, она не была в порядке. Кажется, ее до сих пор трясло после многих часов тяжелой, напряженной работы и в особенности после того, что пришлось пережить с Лениным. Кажется, дома ей придется много, очень много стирать, потому что одежда пропиталась кровью вождя мирового пролетариата, да так и засохла – Тот-кто-создал-этот-мир-и-кучу-проблем-для-завканц, очевидно, решил, что давать новое тело умирающим во второй раз это чересчур расточительно, и нужно тащить их дальше в том виде, в котором они скончались, будь то обезглавленный труп или пепел в совочке. Значит, стирать.
А еще было жалко потерянные где-то брезентовые рукавицы, и неизвестно, как оттирать планшет, и перспектива сурового втыка от руководства нависла над ней дамокловым мечом, а на работе несделанные отчеты и тошнотворно улыбающийся зам, и хочется послать все это к чертям и…
Только Петрова это не касается от слова «совсем» – последнее, в чем нуждается Лидия Адамовна, так это в сочувствии от умерших.
– Все хорошо, – сухо сказала она. – Давайте руку.
Петров улыбнулся, мягко и чуть виновато, и каким-то неловким, почти беззащитным жестом протянул ей руки – сомкнутые ладони, сложенные запястья.
Завканц бросила на него недовольный взгляд:
– Я без наручников, – резко сказала она. – Просто руку. Одну.
– Простите, – Петров опустил левую руку вдоль туловища, – не хотел вас обидеть.
Это было сказано так просто и спокойно, что завканц стало неловко: ну, и что это она, в самом деле! Дожили! Глава Минсмерти срывает дурное настроение на умерших!
– Извините, – пробормотала она, подхватывая Петрова под локоть, – я… знаете, это просто тяжелый день.
– Не расстраивайтесь, – мягко сказал писатель, – я все понимаю. У вас, наверно, настоящие завалы из-за этой ужасной войны.
Завканц вежливо улыбнулась, снова ощутив раздражение – едва ли Петров мог представить, с чем ей приходится работать – и решительно потащила его в густой туман. Торопиться не было смысла, расстояние ничего не значило, но ей хотелось, чтобы умерший сосредоточился на ходьбе и перестал лезть со своим никому не нужным сочувствием.
На какое-то время Петров действительно… перестал. Он спокойно шагал в темпе завканц, чуть щурился, вглядываясь в желтоватый туман, и думал о чем-то своем. Даже с вопросами не лез, хотя ему, наверно, хотелось. Впрочем, Лидия Адамовна предугадала это желание и проинформировала его о том, что соответствующие специалисты найдутся дальше. Зря они, что ли, держали целый отдел.
Кажется, она сообщила об этом излишне резко – Петров повернул к ней голову с легким удивлением, плавно переходящим в то самое выражение внимательного сочувствия, которое так раздражало завканц.
– Перестаньте на меня так смотреть, – потребовала она. – Я что, так скверно выгляжу?..
– Простите, что лезу не в свое дело, – серьезно сказал писатель, – но у вас, кажется, кишки в волосах.
– В смысле?.. – растерялась завканц.
Отпустив локоть умершего, она остановилась – желтоватый туман спиралями обвился вокруг щиколоток – и неуверенно пригладила волосы: спутанные, засохшие жесткими прядями. Под пальцы попало нечто странное.
Лидия Адамовна моргнула и с недоумением уставилась на короткий, не длиннее трех сантиметров, отвратительно подсохший обрывок чего-то серо-сизо-бурого. Секунду-другую она пыталась понять, что это. Откуда это.
Потом дошло.
Завканц прижала руку ко рту – ее затошнило. К горлу подкрался комок, желудок словно сжала ледяная рука.
Там была кровь, много крови, тело на железном столе, маньяк в самодельной маске из картофельного мешка и…
– Его выпотрошили, – пробормотала она в ответ на безмолвно-вопросительный взгляд Петрова. – Ленина выпотрошили.
Кажется, завканц потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя – и все это время Минсмерти в ее лице выглядело крайне жалко. Настолько, что мертвый писатель снова полез со своим никому не нужным сочувствием.
Завканц уже не могла отмахиваться. Сказать оказалось проще. Вцепившись в локоть Петрова, она рассказывала про маньяка, мертвого Ленина, капельницу, плакат на стене и чужой крик, пока ее не перестало трясти.
– Может, стоит сообщить в органы? – осторожно спросил писатель, когда она замолчала.
– Нам нельзя вмешиваться, последствия могут быть очень серьезными, вплоть до увольнения и… и вообще, это не ваше дело, – спохватилась завканц. – Пойдемте, регламент.
– Регламент значит регламент, – согласился Петров.
Больше он ни о чем не заговаривал, и завканц смогла хоть немного передохнуть и помечтать о том, как здорово будет уволиться из Минсмерти и найти другую работу. Мирную и спокойную, без длинных войн, погибших вождей и любопытных писателей.
Не будет чужой смерти, не будет чужой боли. Не будет сотен людей, цепляющихся ногтями за форменную брезентовую рукавицу и пытающихся осознать крушение старого мира. Решено! Завканц пойдет в гастроном и будет продавать хлеб. А мертвые могут провожать себя сами.
Ну, или это могут делать товарищи из Дисциплинарного комитета. Те, которые требуют, чтобы сотрудники Минсмерти относились к умершим «бережно и внимательно». Хотелось бы посмотреть, как они будут бережны и внимательны по двадцать часов в день, да еще и без выходных…
– Видите белую арку? – устало спросила завканц, когда они с Петровым все-таки добрались до Ростовского распределительного центра. – Ну, светло-желтую, обшарпанную такую? Зайдите внутрь, найдете свободную кровать и сразу ложитесь спать. Как проснетесь, подойдете на вахту и зарегистрируетесь. Не забудьте.
– Хорошо, – сказал умерший, с легким подозрением рассматривая вход в распределительный центр, – спасибо за…
– Давайте быстрее, – с раздражением поторопила его завканц. – Не задерживайте.
Дождавшись, когда Петров исчезнет в арке, Лидия Адамовна прикоснулась перстнем к медленно тающей строчке в листе Реестра, устало прикрыла глаза и после секундного головокружения вновь оказалась в своем кабинете, прямо перед носом у перебирающего бумаги зама.
– Лидия Адамовна? Вы в порядке? – настороженно уточнил Иван Борисович.
– Все хорошо, – мрачно сказала завканц, пытаясь понять, откуда в ее окружении взялось столько сочувствующих: сначала Петров, теперь заместитель. – Сложный клиент. Писатель и журналист, чтоб его.
Какое-то время Лидия Адамовна ворчала по инерции, потом замолчала – к явному неудовольствию жаждущего подробностей зама. Она, может, и хотела поделиться впечатлениями, но не была уверена, что сможет внятно объяснить, почему ее так раздражали банальные «спасибо» и «пожалуйста» от умершего писателя. К тому же ей ужасно хотелось спать.
Пару минут завканц раздумывала, не стоит ли выгнать зама и прилечь в кабинете, но потом решила, что нужно все-таки добраться до дома и залезть под душ. К тому же ей следовало переодеться, а то в заляпанном кровью мундире она сама выглядела как с войны. Об этом тоже любезно сообщил заместитель.
Завканц простилась с Иваном Борисовичем и направилась к выходу.
По пути к ней раза три попытались пристать с рабочими вопросами, но она устало отослала всех до завтра. Запал прошел. Может, ей и следовало сосредоточиться хотя бы на кадрах, но последние силы ушли на то, чтобы отбиться от жаждущего подробностей зама. Теперь завканц думала, что это неспроста. Иван Борисович очень любил докладывать «куда следует», и последнее, что собиралась делать завканц, это признаваться в нарушении регламента.
***
Лидия Адамовна обитала в служебном общежитии в двух кварталах от работы. У нее была очень уютная комнатка в углу первого этажа, совсем рядом с общей кухней.
Завканц заселили сюда еще при переводе в Москву. Раз в пятилетку она собиралась заняться жилищным вопросом и выбить что-то получше, но на работе непременно приключался очередной завал, и вопрос откладывался. К тому же бюрократии Лидии Адамовне хватало и на работе, а тут нужно было ходить по собраниям и добиваться включения в списки, и это представлялось ужасно утомительным. Завканц успокаивала себя мыслью, что новую квартиру ей могут дать на другом конце города, как заму, и она тоже будет постоянно опаздывать.
Так что Лидия Адамовна предпочитала жить в общежитии и добегать до работы за десять минут. Хотя сегодня она еле ползла от усталости.
Обычно завканц поднималась на крыльцо, сухо кивала вахтеру, сворачивала направо, недовольно смотрела на выкрученные лампочки в общем коридоре и принималась шарить по карманам, вспоминая, куда убрала ключ.
Но в этот раз она так и не попала к себе. Ее окликнули, когда она проходила у соседнего дома.
Голос был незнакомым.
– Лидия Адамовна?
– И вам доброго дня, – устало ответила завканц.
Обернуться она не потрудилась. Народу в общежитии было много, соседи постоянно менялись, еще к ним то и дело приезжали гости, поэтому Лидия Адамовна не собиралась запоминать всех и каждого. По именам она знала только соседей по коридору, хотя и здоровалась с каждым встречным.
– Не торопитесь…
– У вас какой-то вопрос? – с раздражением обернулась завканц… и наткнулась взглядом на мешок с картошкой.
Большой такой мешок, грязно-серо-коричневый. Чуть выше ее головы, почему-то.
И с прорезями для глаз.
Завканц попятилась, оступилась и больно ударилась затылком о стену дома. В глазах на миг потемнело, а в следующую секунду завканц схватили за шею и рывком подняли на ноги.
Лидия Адамовна знала, что нужно кричать. Общежитие совсем рядом, и на ее вопли кто-нибудь да прибежит.
Но вместо крика она почему-то стояла и вспоминала, где видела эту страшную маску из картофельного мешка. Как же там было, как? Человек-в-картофельном-мешке потрошил тело, привязанное к столу?
Да, он потрошил, но завканц, невидимая, неслышимая, шагнула из-за черты и забрала у него жертву. Подарила ей легкую смерть. Отняла ее у другого. У невиновного.
И теперь человек-в-картофельном-мешке пришел мстить.
– Что вам нужно? – безнадежно спросила завканц.
Ей никто не ответил. Глаза под мешковиной – самые обычные, зеленовато-карие – смотрели устало. Казалось, человек под маской выполняет скучную и нелюбимую работу. Наверно, у него тоже был свой регламент.
И длинных бесед с жертвами он явно не предусматривал.
Завканц поняла, что нужно бежать, но жесткая скользкая рука на ее шее сжалась, воздух куда-то исчез и мир подернулся алыми полосами.
И не осталось ничего, кроме боли.
Глава 3
05.07.1942
г. Ростов-на-Дону. Министерство смерти СССР, Распределительный центр № 2 по Ростовской области
Е.П. Катаев (Петров)
– …
– Евгений Петров? А он-то откуда взялся? Мы же его высаживали…
– Да, точно, он. Пошли, не будем будить.
Петров шевельнулся, просыпаясь. Он лежал на старом, насквозь продавленном матрасе: одетый, в гимнастерке и в сапогах. Рядом валялась полевая сумка и свернутая солдатская шинель. Помещение, где он очутился, напоминало просторный школьный спортзал, заваленный матрасами. Солнечные лучи пробирались сквозь открытые окна, освещая лежащих вповалку людей. Навскидку их было человек сто. Кто-то уже проснулся и негромко переговаривался с соседями, но большинство еще спали. Разговоры тонули в храпе и редком кашле.
Петров сел на матрасе, потер глаза и ощупал голову, чувствуя под пальцами хрупкую паутинку засохшей крови. Последнее, что он помнил, это общение с уставшей чиновницей из «Минсмерти», трехчасовую прогулку по затянутой туманом дороге и жутковатый рассказ про смерть Ленина. Предпоследнее: он летел из Новороссийска в Ростов в небольшом ленд-лизовском самолете марки «Дуглас». Летели низко, в прифронтовой полосе. Петров читал томик Диккенса, потом надоело, он встал обсудить что-то с пилотом, и в этот момент на хвост им сел фашистский самолет-разведчик. Пилот, Баев, свернул к кургану. Дальше они толи не рассчитали высоту и влетели в курган, толи их все же подбил «мессершмит» – Петров очнулся уже на земле, среди обломков «Дугласа». Он увидел людей, попросил воды… и все. Боль исчезла, но появилась бюрократия.
Чиновница из Минсмерти, которая, как он понял, вытащила его душу из тела и отвела в мир посмертия, не была расположена к разговорам. Петров непременно задал бы ей все триста вопросов, которые у него появились, если бы не видел, что она находится на грани нервного срыва. А так они успели обсудить убийство Владимира Ильича Ленина, орудующего в Москве маньяка с картофельным мешком на голове и кадровый голод в Министерстве смерти.
Евгений Петрович вынес из этой малопознавательной беседы мысль о том, что новый мир, очевидно, похож на старый. И что он, Петров, будет жить тут следующие двести лет – если, конечно, его не убьет какой-нибудь психопат в мешке. Думать о том, что он сможет встретить тут родных и близких, тех, кого хоронил и оплакивал, писатель пока опасался. Он чувствовал, что должен получше подготовиться к этой мысли.
Петров решил отвлечься и заняться другими неотложными делами. Он встал с матраса, огляделся и приметил группу людей в форме военно-морского флота, пробирающихся между матрасами в сторону приоткрытой двери с табличкой «Граждане, Проходите на регистрацию в пятый кабинет». Кажется, это были его знакомцы с лидера эсминцев «Ташкент», к которым он напросился на рейс в осажденный фашистами Севастополь. Они расстались в Новороссийске всего неделю назад!
– Сергей Филиппович?.. – окликнул крайнего моряка Петров.
Моряки обернулись. Среди них и вправду оказался Сергей Тараненко, боцман лидера «Ташкент». Другие товарищи тоже оказались знакомыми: Петров узнал командира батареи Роман Гиммельман, механиков Александр Кутолина с Василием Корягиным, старшину трюмных Федора Сапьянова и парторга Василия Смирнова.
– «Ташкент» потопили, – сообщил боцман, когда фронтовые товарищи обменялись приветствиями. – Кто, кто, фрицы поганые. Прилетели и…
История не сохранила познавательную речь Тараненко по причине ее нецензурности. Выяснилось, что фашистские «юнкерсы», не сумевшие потопить голубой крейсер на море, настигли его в порту Новороссийска. Зенитки не смогли ничего сделать, а к тому моменту, как советские истребители смогли перехватить «юнкерсов», с «Ташкентом» уже было покончено. Тараненко насчитал в распределительном центре семьдесят шесть моряков. Остальным, видимо, удалось спастись.
Петров, ходивший в последний, севастопольский рейс «Ташкента» в качестве пассажира, ужасно сочувствовал морякам. Он пожимал протянутые руки, дружески хлопал по плечам знакомых, и, конечно, активно участвовал в обсуждении подлого поведения «юнкерсов». Эмоциональная речь Петрова с оценкой фашистского налета и всей гитлеровской Германии не сохранилась в истории по тем же причинам.
Потом откуда-то выскочил узнавший Петрова по голосу летчик Баев. Он тоже погиб при крушении «Дугласа». Взволнованный Баев вздумал извиняться за авиакатастрофу. Петров обнял его – и снова пришли мысли о смерти.
Ничего ужасного в своей гибели он не видел. Война есть война. Было грустно из-за жены и детей, из-за брата, страшно за Родину, которую он так любил, немного обидно за недописанный очерк про оборону Севастополя, мучительно-жалко ставший родным голубой крейсер «Ташкент», но…
– Пожалуй, это и к лучшему, – признался Петров, отпуская Баева. – Что я тоже разбился.
«Я, кажется, не смог бы больше».
Летчик неловко улыбнулся и отошел искать других товарищей с «Дугласа». Евгений Петрович проводил его взглядом и, осторожно обходя матрасы, направился к выходу: нужно было, как гласила табличка, «зарегистрироваться». Видимо, в качестве умершего.
Петров был рад успокоить Баева, который чувствовал ответственность как командир экипажа. Только лишняя откровенность его явно смутила.
Что поделать? Евгений Петрович мог рассказать ему, что ужасно устал видеть перед глазами свой прошлый рейс в осажденный фашистами, погибающий Севастополь. Но он не хотел жаловаться. Они с Баевым не были настолько близки. Вот брату Петров бы сказал, не жалея. Или Ильфу.
Илья Ильф сгорел от туберкулеза в тридцать седьмом году. Петров не разрешал себе о нем забывать – это казалось ему страшным предательством. Он старался думать и говорить о соавторе, чтобы другие тоже не забывали. Какой-то новы й приятель Петрова, из тех, кто не успел познакомиться с Ильфом при жизни, сказал: «Вы никогда не говорите о нем, как о мертвом. Кажется, он просто в другой комнате».
И вот сейчас Петров тоже попал в эту комнату.
И ему было страшно.
***
Следующие полдня Петров воевал с бюрократией в ее паскуднейшей форме. Распределительный центр Минсмерти был рассчитан на довоенное количество умерших, и теперь они работали с ужасными перегрузками.
Евгений Петрович потратил не меньше часа на то, чтобы отстоять очередь на регистрацию в каком-то журнале. Зато потом ему достались две минуты душа, скользкий обломок хозяйственного мыла, не менее скользкий металлический тазик и полотенце. Одежду предполагалось почистить и оставить свою.
Чтобы получить документы и право законно находиться на территории Советского Союза, пришлось отстоять еще три очереди. Дело продвигалось медленно, очереди хвостами змеились по выкрашенным темно-зеленой краской коридорам с зелеными потолками, Петров скучал и сочинял фельетон про посмертную бюрократию.
Чиновники попадались разные. В основном были спокойные понимающие люди, но пару раз Петрову пришлось выслушать страдальческие вздохи, нытье про отсутствие обеда из-за большого количества поступивших и резкие окрики типа «да что вы там заполняете, пишите быстрее, у нас регламент».
К последнему кабинету он твердо решил ознакомиться с этим регламентом, чтобы убедиться, что там действительно написано что-нибудь вроде: «сотрудник Минсмерти должен ходить с кислым выражением лица и хамить всем подряд».
Результатом пятичасового забега по территории распределительного центра стала корочка, удостоверяющая личность Петрова «на период до получения нового советского паспорта», еще несколько документов различного назначения, карточки на бесплатный обед в столовой при центре и койко-место в общежитии, тысяча рублей подъемных и памятка.
Памятка была отпечатана в типографии, начиналась с «Уважаемый (ая) ФИО! Настоящим уведомляем вас о том, что вы умерли…» и в целом представляла собой потрясающий триумф бюрократической мысли над логикой и тактичностью. Впрочем, ценная информация там тоже была. Петров прочитал, что проживет в этом мире еще двести лет, не старея и не болея заразными болезнями, а потом за ним придут чиновники из Минсмерти и отведут его «куда следует».
– А куда оно следует-то? – полюбопытствовал Петров в кабинете у одного из наиболее доброжелательных сотрудников.
– Мы не знаем, – пожал плечами чиновник. – У меня нет такого высокого допуска. Но те, у кого есть, рассказывают, что отводят человека к такой же арке с туманом, как та, через которую вы пришли сюда. Умерший уходит, и все. Что дальше, никто не знает. Некоторые думают, что там Ад или Рай, кто-то предпочитает реинкарнацию, как у буддистов. Детей до трех лет, кстати, сразу отводят ко второй арке, наша их не принимает. Те, кто старше, воспитываются в детских домах. Они растут до двадцати пяти лет, а потом так и остаются. И вы тоже останетесь в том возрасте, в котором сейчас.
– А если мне было, например, восемьдесят?
– Мне было девяносто, – пожал плечами чиновник. – Я вышел из первой арки пятидесятилетним. Так, конечно, тяжелее привыкнуть. Для тех, кто умер в преклонном возрасте, есть специальные программы по адаптации.
Петров поблагодарил собеседника и задумался, как это должно выглядеть со стороны. Лидия Адамовна Штайнберг ведет под ручку старого деда, и он молодеет?
– Конечно, нет, – рассмеялся чиновник. – Это происходит мгновенно, в момент перехода. И, кстати, если есть шрамы или увечья, полученные после пятидесяти, их не будет. Так и вычислили возраст.
Петров поблагодарил. Чиновник почувствовал себя полезным и выдал десяток ценных советов, самыми дельными из которых Петров счел не питаться в столовой при центре, если ему дорога новая жизнь, сходить в Министерство связи СССР и запросить там данные по умершим родственникам и наведаться на телеграф – вдруг кто-то из родных уже узнал о его смерти и прислал телеграмму. При центре телеграфа не было, и все шло на центральный, тот, который на Главпочтамте.
Еще при Минсмерти выходила газета со списками умерших, так что родные, следившие за новостями, могли узнать о смерти близкого человека и встретить его у ворот Распределительного центра. Правда, Петрову советовали не слишком на это рассчитывать – с началом войны информация шла с опозданием.
Впрочем, многих все же встречали. Газеты написали о вероломном нападении фашистов на лидер «Ташкент», и люди стояли у входа в распределительный центр, высматривая близких.
Петров был так счастлив за фронтовых товарищей! И, конечно, тоже поглядывал – вдруг и его встречают.
Если сначала он волновался, то теперь, глядя, как моряков с «Ташкента» обнимают родные, стал мечтать о такой же счастливой встрече. Но в Ростове у него никого не было, так что нужно было ждать.
Петров распрощался со знакомыми моряками и отправился бродить по Ростову: разглядывать чудесные зеленые улочки и новые кирпичные дома в желтой штукатурке среди деревянных, еще дореволюционных «старичков». В отличие от старого Ростова-на-Дону, тут не пахло войной, и люди спокойно гуляли по улицам, радуясь жизни.
Петров полюбовался Пригородным вокзалом, не спеша прогулялся по Большой Садовой улице, застроенной трех-четырех-пяти-этажными домами, шумной и оживленной, и, подготовившись таким образом к очередной битве с чиновниками, отправился в Министерство связи.
Министерство располагалось в старом торговом доме Г.Г. Пустовойтова на углу Большой Садовой и Буденновского проспекта. Кроме Минсвязи там находилась библиотека имени Молотова и Юго-восточное государственное шерстяное объединение.
Регламент Минсвязи, по мнению Петрова, отличался от регламента Минсмерти в лучшую сторону – чиновники страдали и не рассказывали про регламент, и очередь состояла не из восьмидесяти человек, а всего лишь из десяти.
Петрову без разговоров выдали адреса родителей и давно погибшего дяди из Одессы, и, опять же без разговоров, отказали предоставлять информацию по друзьям, мотивируя это классическим «не положено». Девушка в коричневом пиджаке вздохнула, сказав, что не может раздавать адреса: кто знает, вдруг Петров хочет узнать адрес господина Имярек для того, чтобы подкараулить его возле подъезда и дружески отоварить по голове чем-то тяжелым из-за каких-нибудь старых обид.
Евгений Петрович вежливо поблагодарил девушку и, чувствуя себя гунном, разоряющим Вечный Рим, отправился искать ее начальника. В результате двухчасового набега ему удалось добыть почтовый адрес Ильфа, но в отношении остальных погибших друзей ему отказали. Что поделать, Петрову не удалось предоставить материальных доказательств их дружбы, которых так жаждали чиновники.
Впрочем, Евгений Петрович не считал ситуацию катастрофической – он планировал разыскать всех в Москве.
Планировал, да. Именно так он сказал себе, выскакивая из здания Минсвязи и направляясь в сторону Главпочтамта.
Хрупкий желтоватый листок с адресами родителей и соавтора волновал Петрова сильнее, чем можно было ожидать. Ему все казалось, что милая девушка в форме выскочит из шестнадцатого кабинета и скажет, что произошла ошибка, заберет листочек и передаст другой, с адресами могил на кладбище. Возьмите, Евгений Петрович… ой, что с вами, вы что, и вправду подумали?..
«Что смогу увидеть родителей».
Петров решил действовать разумно, послать им всем телеграммы и подумать, что делать, после ответа. Кроме того, ему катастрофически требовалась работа. Петров не мог и не хотел сидеть без дела. Он даже ненадолго задумался, не стоит ли попроситься в местные газеты.
Телеграф располагался на Казанской, в трехэтажном здании, как ему сказали, «в стиле модерн» – с балконами на колоннах, лепниной и балюстрадой. В архитектурных стилях Петров, к сожалению, разбирался на уровне обывателя, и вопрос, каким образом этот самый «модерн» соотносится с колоннами и лепниной, был для него весьма актуален. Тем не менее, внутри обстановка была вполне традиционной – надраенные до блеска полы и десять окошечек различного назначения. Народу было немного – человек двадцать.
В окошечке «до востребования» была небольшая очередь, три человека – в самый раз, чтобы свыкнуться с мыслью, что сейчас он может получить телеграмму от умерших близких. Хотя и недостаточно для мысли, что может – не получить.
По мнению Петрова, для этого требовалось не меньше пяти человек.
– Следующий, – глаза сотрудницы скользнули по его гимнастерке, и на пухлом лице появилась добродушная улыбка.
Петров улыбнулся в ответ и протянул в окошко корочку, которую выдали вместо паспорта.
– Евгений Петрович Катаев? Сейчас посмотрю.
– Там еще может быть «Петров», – предупредил он, но его, кажется, не услышали.
Крупная, приветливо улыбающаяся сотрудница уже протягивала ему журнал:
– У вас телеграмма и перевод на пятьсот рублей, – сказала она. – Пожалуйста, распишитесь вот здесь и вот здесь и пройдите в кассу.
Петров торопливо чиркнул автоматической ручкой в журнале и вцепился в телеграмму:
– Спасибо, большое спасибо.
Он отошел от окошка, чтобы никому не мешать, быстро прочитал телеграмму и зажмурился на секунду. Телеграмма, вопреки его мимолетному ожиданию, никуда не исчезла. Петров поковырял ее ногтем.
«ОЧЕНЬ РАД НЕ МОГУ ВСТРЕТИТЬ ПРОПАЛ БРАТ МИША ЛЕЧУ ИСКАТЬ ТАШКЕНТ НОЧЬЮ ТЧК ПРИСЛАЛ ДЕНЕГ ТЧК ОТВЕТЬТЕ СЕГОДНЯ ГЛАВПОЧТАМТ МСК ЖДУ ТЧК НЕ ТЕРЯЙТЕСЬ ТЧК ИЛЬФ»
Он, кажется, очень долго стоял и разглядывал телеграмму. Так долго, что…
«Кажется, я снова увижу Ильфа».
…что работница почты окликнула его из окошечка и громко напомнила про перевод в кассе.
«Я увижу его».
