Мария Закрученко
Арабелла
Но внутри девочка знает, что это ложь. Вода была солёная. И никто не в курсе, кроме неё и психологов-издевателей. Она решает, что не будет больше верить взрослым, но ещё точнее – она никогда больше не будет верить себе. И никому никогда не скажет, что на самом деле думает.
Эксперимент показывает, что девочка – конформистка. И это нормально, мы все такие, это психологическая штука, помогавшая человечеству с первобытных времён, когда для выживания необходимо было оставаться частью большой группы. А я думаю, люди в белых халатах давно забыли, что быть ребёнком означает пытаться выжить в школе.
Когда звенит звонок с урока, нужно бежать со всех ног, словно есть куда и зачем. Стоит замешкаться – и начнётся. Не важно, что я сделаю или не сделаю. Причину найдут всегда. Окружают, захватывают, растаскивают меня в стороны на слова, а если захотят, могут волшебного пенделя дать для ускорения. Другие только смотрят. Всегда есть кому посмотреть.
– Чё, очкастая, дверь не видишь?
– Толстуха в проходе застряла!
– Подвинься, овца!
Как это произошло? Когда моя фамилия перековеркалась в оскорбление? Как «очкастой» оказалась только я, хотя нас таких в классе четверо? Включая одну из этих. Я не знала, что делать, и рассказала нашей классной, Ларисе Дмитриевне. Она же взрослая, может что-то дельное посоветовать. Она пообещала, что поговорит с классом. Наверное, кабинет имела в виду. Потом от его стен мячиком отскакивала моя сменка. Я сказала и про это, и Лариса Дмитриевна кивнула так, типа, мы с ней в заговоре. Анька тогда уже была в выпускных классах, в школе мы почти не пересекались. Я испугалась, когда она специально нашла меня на перемене, отвела в сторонку и строго сказала:
– Ты что, совсем дура?
Я уже выучила, что это риторический вопрос, то есть утверждение, которое не требует ответа, потому что содержит ответ в себе.
– Ты совсем ничего не понимаешь? На всю жизнь огрести хочешь? Зачем ты ябедничаешь?
Не понимаю. Огрести? Ябедничаю? Нас же с детского сада учили говорить взрослым, если что-то случится нехорошее! Я же ничего этим не сделала! Они первые! Я не успела сказать это Аньке. Она дёрнула меня за плечи, как будто хотела ударить по-настоящему, и сказала:
– Не выпендривайся! У мамы из-за тебя будут неприятности!
Тогда я начала догадываться. Мои проблемы из-за того, что я всегда говорю – вода солёная, если она на самом деле солёная. Не понимаю, как можно иначе. Но этого достаточно. Это означает, что я выпендриваюсь.
В тот же вечер дома Анька подозвала, вытянула ладонь и такая:
– Бей.
– Чего?
– Бей, я сказала.
Я ударила. Комара убить не хватит.
– Сильнее!
– Я не умею.
– Учись. Бить надо сразу, понимаешь? Сразу, как только обозвали, как только толкнули или что ещё. Бить! Сразу! В ответ!
Попыталась снова.
– Представь себе чью-то рожу. Кто тебя больше всех достаёт.
Но это не лицо одной из этих, а рука моей сестры.
– Сильнее! Тебе ещё несколько лет туда ходить каждый день! – Анькин голос дрожал. Она когда-то сама себе такое говорила.
Я старалась, но получалось плохо. Это же больно. Кулаком в лицо. Я знаю.
Анька почему-то не может прийти в класс и сказать этим: «Вот моя сестра. Кто её пальцем тронет – покойник».
Как сделал брат Кольки Сахарова. И никто его не трогает, и даже Сахаром называют потому, что он позволяет. Но брат Кольки Сахарова сидел за наркоту и откинулся с зоны, познав жизнь. Его все боятся, даже учителя, у которых он учился. Анька – девочка и гуманитарий. Девочки так не делают. Девочки не должны так говорить.
Тогда я решила: раз не могу сама, значит, буду делать вид, что ничего такого нет, не буду говорить об этом. И тогда, может быть, оно само как-нибудь закончится.
Перемены хуже всего. В классе оставаться нельзя: ощерились углами парты, позеленевшая вода для полива цветов так и ждёт случая пролиться мне в сумку, тряпка, которой стирают с доски, – прилететь в волосы. Перепрыгиваю через подножки (смотреть только вперёд!) и спускаюсь под лестницу первого этажа, где свалены в кучу последствия ремонта: обрывки линолеума, вёдра краски, одеревеневшие от грязи половые тряпки и швабры. В здравом уме никто сюда не полезет. Встаю под аркой, слегка изогнувшись. Над головой по лестнице стучат ноги. Но мне плевать на неудобства. Пришло время для важных вещей.
Раньше я тебя не гуглила. Боялась, чего могу накопать. Ненужные подробности, которые не смогу развидеть. Откровенные фото актрисы, игравшей тебя. Вязкую ложь, которая заставит меня полезть за оправданиями и увязнуть глубже. Интернет – залипательная помойка. Недаром его малышне запрещают. У тех, кто на перемене сидит над смартфонами, глаза бесцветные, словно их выключили из жизни и подключили к гаджету. Со мной этого не случится. Обещаю тебе.
Телефон у меня старый и дешёвый, он есть только потому, что так принято – чтобы дети были с телефонами. В школе я его сразу обеззвучиваю и прячу. Интернет она мне, конечно, не оплачивает, но все знают, что на первом этаже в кубышке охранников раздаётся Wi-Fi. Они, наверное, и сами не в курсе. Подключаюсь и начинаю поиски. Каждая минута на счету. Оказывается, и меньше достаточно. Первая же ссылка ведёт на сообщество, посвящённое сериалу «Огненная звезда». Только вот оно вконтакте.
Конечно, я есть вконтакте. Это обязанность. Классуха создала группу, даже на аватарку заморочилась – колокольчик с надписью «8 „Б“» в пэйнте нарисовала. Здесь должны появляться новости о внутренней жизни класса, как если бы эта жизнь была. Группа давно заброшена. Зато есть другие. «Мемы про жиробасину», например. Иной раз иду по коридору, спотыкаясь о невидимые смешки. Все уставились в телефоны, переводят взгляды с экранов на меня. Значит, новый мем опубликовали. Кто-нибудь обязательно в личку скинет потом, когда вдоволь отсмеются. Моё лицо, приклеенное к туше носорога, например. Предел их знаний фотошопа. Хотя, может, им уже надоело, не знаю, я ведь сто лет туда не выходила. Ненавижу вконтакт.
Только ради тебя.
На страничке группы, посвящённой тебе, обложка из заставки. Оранжевая звезда. Огненная звезда. И написано «Eterne Luciaty». На твоём языке это значит «Сиять вечно». Да будет так. Делаю шаг в неизвестное.
«Здравствуй, друг!» В счётчике этой фанатской группы целых шесть тысяч пятьсот восемьдесят шесть человек! Все они думают о тебе, говорят о тебе. До сих пор мне казалось нереальным, что о тебе знает ещё кто-то. О сериале – поправляю сама себя. Есть разница. Я… ревную, что ли… Испытываю что-то похожее на стыд, словно меня застали за чем-то очень личным. За пением в ду́ше, слушанием музыки, за разговором с тобой. Я быстро узнаю́, что хотела. Та серия и правда была последняя! Новый сезон в процессе съёмок, но покажут его только осенью. Это сколько ещё ждать! Ноги подкашиваются, боюсь упасть прямо на свёрток линолеума. Что же делать?
Пробегаю глазами по дискуссиям странички. Факты о тебе, оказывается, переполнили моё сознание настолько, что пару раз я чуть не проболталась Аньке. А здесь люди говорят об этом напрямую. Чтобы оставлять комментарии, приходится создать новую страницу в соцсети. В сообществе много дополнительных материалов со съёмок, но мне не интересны интервью с Кортни Лавэйл. В фотоальбоме есть подборка смешных мемов из сериала. Вот гифка из серии про планету поющих кактусов – сохраняю в галерею. Плюсую комментарий человека, которому не нравится Джош – парень, приклеившийся к тебе в помощники в конце первого сезона. Он был тупой, не ровня тебе, но нам с комментатором одинаково было жаль, когда робот-мутант его всё-таки прихлопнул: ты теперь боишься, что из-за тебя кто-то пострадает. Приятно, что эту мысль высказал кто-то с ником JJ. Судя по странице, это парень, а пацаны обычно на стороне мужских персонажей.
«Клёвая идея!» – говорит внезапно открывшееся окошко внизу справа. Мои мысли скачут по нескольким направлениям, так что не сразу понимаю, что этот кто-то имеет в виду мой последний комментарий в дискуссии про вселенную «Огненной звезды». Я не ожидала, что кто-то ответит немедленно, не готова к разговору! Но ник моего собеседника, Сирил, светится зелёным – онлайн. И диалоговое окошко сотрясают многоточия пишущегося текста.
«Го в личку, а то админ возбухнёт, что в ветке флудим».
У Сирил на аватаре анимешная рожица. Большинство людей в группе вместо своего лица используют твоё, даже те, что по всем признакам парни. Это мне странно и неприятно, как если бы со мной мысленно заговорила не ты.
Сирил – девушка. И она не такая, как все, кого я знаю. Бегло просматриваю её комментарии и замечаю, что мы с ней думаем об одном и том же, беспокоимся о по-настоящему важных вещах. О тебе. О том, что с тобой случилось. А именно это мне и нужно знать! И я решаю идти с козырей. Спрашиваю про серию в конце третьего сезона. Когда ты стояла там, у бездны. Хочу понять, правильно ли я поняла.
«ДААААААА!!!!!!!!! – кричит Сирил буквами. – Как можно бросить на таком клиффхэнгере! Они издеваются! До осени мучиться теперь!»
Хватаю телефон обеими руками, словно пытаюсь из него вытрясти, что такое клиффхэнгер.
Не спрашиваю. Во-первых, вдруг стыдно такое не знать? Потом погуглю. Во-вторых, не знаю, насколько можно доверять Сирил. Не знаю, кто она и откуда. Это вообще она? Всякое, знаете ли, случается в интернете. Судя по профилю, в группе она три года, почти с самого основания, и крепко фанатеет по сериалу. Любимая книга – «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. Что-то знакомое. Переписываю название в мысленную книжечку. Интересно, что ещё роится в головах у людей, которым ты нравишься почти так же сильно, как мне?
Целиком в изучение новой знакомой я погрузиться не успеваю. Постоянно всплывает диалоговое окно, где Сирил бомбардирует вопросами. Давно подсела? Какой сезон и серия любимые? Правда, классно, когда Мэгги вырастает из кулона? Видела ролик на ютубе, где корабельные крылья рисуют на компьютере? Допрос с пристрастием проходит так… интересно. Но я проваливаю его, почти на всё отвечаю «не знаю» и «нет».
Времени почти не осталось – большая перемена заканчивается. И я пишу, что мне нужно уходить. Это грустно, хочется остаться здесь, в этом грязном полуподвале, с ней, Сирил. Ещё поговорить о тебе.
В личку прилетает ссылка. Приглашение на сходку. В это воскресенье. Так, минуточку. Я же не в Москве какой-нибудь живу, не дышу одним воздухом с теми, кто дышит тобой. Но в приглашении отмечена геолокация – «Голден Глоб», торговый центр в моём городе. Таких совпадений не бывает. Хочу спросить Сирил, откуда она знает, но вижу, что в моём профиле на странице город проживания отметился автоматически. Проверяю у Сирил. Она тоже местная. Это не может быть совпадением. То есть фандом1 «Огненной звезды», лучшего сериала в мире, каждое воскресенье собирается в двух трамвайных остановках от моего дома, а я узнаю об этом только сейчас?
«„Голден Глоб“, четвёртый этаж фуд-корта, час дня. Опаздывать можно! Ну что, придёшь?»
Серьёзно?
«Да!»
«Буду очень ждать!» – светится мне в ответ.
Металлическое дребезжание разрывает мысли пополам. Звонок висит напротив лестницы, в моём убежище под ней эхо отдаётся прямо в голову. Алгебра началась, пора бежать.
«Тебя как звать-то?»
Я замираю. Вот оно. Озарение. Здесь, в сети, я могу быть кем угодно. Это редкая удача. Зачастую родаки заведут себе страничку ещё до того, как ты начинаешь соображать, понавыкладывают твоих фоток годовалым младенцем на горшке и всего подобного, не думая, что их чаду потом с этим как-то жить. От этого позора она меня избавила, удалив весь семейный архив. Мне даже нравится такая суперспособность прошлого. Бах – и нет его. Можно начинать сначала. Придумать себя заново.
Позже будут подробности – как мне выглядеть в этой новой реальности и всё такое. Сейчас время решить главное. Стираю ник из рандомных букв и цифр и пишу своё имя. Настоящее имя. Имя, которое выбрала я сама, а не выбрали за меня, как всё остальное в моей жизни. Моё. Имя. Арабелла.
Фандом (или фэндом) – сообщество людей, объединённых общим увлечением. Чаще всего это широко известные книги, фильмы, игры, на основе которых фандомовцы создают собственное творчество.
✎
Что-то визжит тропической птицей. Лязгает цепь. Мы в подземелье? В тюрьме, куда тебя бросили в конце первого сезона? Открываю глаза, утыкаюсь взглядом в ползущие на чёрном экране строчки. Кого я обманывала, когда хотела посмотреть всего одну серию! Сжимаю уголок пледа в кулаке. Тебя рядом нет. Кровать в беспорядке, на мне и на одежде одинаковые складки. Неразобранная сумка виноватит меня ярким пятном из угла. Убираю последствия тайной жизни в Анькин стол.
Как раз успеваю оправить кровать от своего лежания, когда входит она. Это только в кино к подростку будут стучаться в дверь и ждать приглашения. В американском кино. В реальной жизни такого не бывает.
– Аня не дома?
«Привет, как дела?» Зачем?
– Сегодня четверг. Она на курсах.
– Да кончились они, времени-то сколько. Опять с подружками своими… Ладно. Придёт, мне с вами обеими поговорить надо.
Ой-ой. С нами обеими. Как можно так начать и не продолжить? Я что, не имею права знать?
– Что случилось?
В коридоре темно и глухо, наши тени в зеркале неразличимы, и от этого мне становится страшно, как в детстве, когда кажется, что путь до туалета весь в засаде монстров.
– Что случилось?
Она вздыхает, и это такой нехороший вздох.
– Мне нужен твой телефон. И Анин.
Бах. Бах. Ба-бах. Опять дети под балконом петардами балуются так, что слышно у нас на пятом. Когда-то я тоже устраивала Новый год в неположенное время. Теперь знаю, что это тупо. И больно к тому же. Бах. Бах. Бах. В голову. Это не наказание за двойку по контрольной. Это как в тот раз, когда у неё два месяца не было заказов и мы ели картошку с приправой из ничего. Она забрала наши телефоны. И микроволновку. И золотые цепочки, которые нам носить не разрешалось. Всё своё к тому времени она уже продала.
– Так плохо?
Слова выходят сами собой. Я не хотела.
– Ты сыта? Одета? Чего тебе ещё? Я что, так много…
Осекается на полуслове и снисходит до объяснения:
– Мне нужно оформить один документ суперсрочно. Это только за деньги. У тёти Иры я занимала уже в этом месяце.
Жалею, что заикнулась. Знаю, она делает всё, что может. Фрилансит, пытается устроиться в офис. Вот сейчас, например, точно с собеседования: губы накрашены, строгая юбка, волосы забраны в хвост. Она не виновата, что её никуда не берут. Это из-за нас с Анькой у неё пробел в рабочем стаже больше пяти лет.
Протягиваю телефон. Когда любая вещь может исчезнуть, не привязываешься. Не я его выбирала, он достался мне уже не новый. Она просто однажды дала, типа, это тебе. Там номера: её, Аньки, классухи и нескольких наших, рекорд в «змейке», не бог весть какой. Она спрашивает, есть ли тут информация, которую мне нужно сохранить, и я удаляю две твои фотки из галереи. И чищу корзину. Туда же улетают все мои несостоявшиеся планы на апгрейд страницы вконтакте, будущие разговоры с Сирил. Все вопросы, которые я хотела ей задать сразу после ещё одной серии… Всё улетает в трубу.
– Пока мою старую нокию возьмёшь.
Ага, только этого позора в школе не хватало.
– Аньке нужнее.
– А ты…
– Мне не надо. Я буду с городского звонить, если что.
И тут она делает что-то странное. Наклоняется и целует меня в лоб.
– Это ненадолго. Скоро всё изменится.
Лицо горит от того, что я хочу ей сказать, но не скажу. «Просто перестань врать».
Однажды в школе я была неосторожна. Кто-то разбросал мои тетрадки, я собирала их по коридору, когда звонок уже прозвенел, и попалась на глаза какой-то не нашей училке. Представляю со стороны: рожа красная, хлюпающий нос… На той же неделе на родительском собрании ей сказали, что со мной должен поговорить специалист. Она пересказала это так, словно худшим позором стало бы только публично попасться на воровстве. Я проплакала всю ночь, вспоминая, что слышала про такие штуки. Когда к детям приходили «просто поговорить», но забирали от родителей насовсем.
Расслабилась, когда увидела: «специалист» оказалась девушкой на пару лет старше Аньки. Ходит по школьным коридорам с лыбой и блокнотом, заглядывает на классный час напомнить, что мы можем обращаться к ней по любым вопросам. Конечно, никто не обращается. Кому хочется прослыть психом? Мне совсем не улыбалось добавлять это к перечню школьных кличек.
Мы пришли вместе (она отпросилась с работы, вот какая жертва с её стороны), но психологиня позвала сначала меня. Поспрашивала, как учёба, всё ли мне нравится. Я, как всегда, когда спрашивают вот такую ниочёмную фигню, пожала плечами, сказала, что норм. Порисовала какие-то кружочки, заполнила дурацкий тест.
– Хорошо, давай честно… – Девушка вздохнула, словно это ей предстояло сказать что-то честное. – Тебя буллят в классе?
Я уставилась на неё, типа: «Женщина, вы серьёзно?» Это слово существует для удобства окружающих, как название болезни на латыни. Если дать имя, то можно с ней как-то договориться. Но это слово не вмещает того, что со мной происходит каждый день. Меня не буллят. Обзывают. Пинают мои вещи. Бьют. Каждое из этих действий – отдельное. Я не буду описывать это удобным словом. Анька права. Будет только хуже. Бей сильно, бей сразу. Кроме меня, никто мне не поможет. И я ответила, как, учили ещё в детстве, надо отвечать незнакомым:
– Нет.
Она вроде как выдохнула и много говорила дальше. Я особо не вникала, хотя побаивалась: вдруг спросит ещё что-то заковыристое? Мне казалось, психологи должны слушать, а не говорить. Время от времени я просто кивала.
– Хорошо, что мы друг друга поняли.
Кабинет психолога в школе – вещь не самая нужная, ему выделили закуток между музыкальным классом и туалетом. Гипсокартонные стены хорошо проводили звук в коридор, где я считала тёмные полоски на линолеуме.
– …некоторые дети требуют больше внимания… Проблемы с учёбой и в поведении… социализация… проблемы в семье.
– У нас в семье нет проблем, – её голос как сталь разрезал воздух.
Таким голосом она велит сделать что-то сейчас же, что означает: сию секунду, немедленно. Психологиня что-то пробубнила, и это критическая ошибка, потому что она терпеть не может, когда говорят так, что слов не разобрать.
– …бубубу… неполная…
Опять это слово. Оно её бесит. Меня тоже.
– У нас нормальная семья. У меня нормальный ребёнок. Да, не гений. Не звезда. Слава богу.
– …бубубу… отец…
– У неё нет отца!
А вот это неправда, я даже подпрыгнула, наступив на запретную чёрточку на полу.
– …в личном деле написано…
– К дочери моей есть претензии? Ко мне и моим методам воспитания?
– Не в этом дело, но…
– Тогда разговор закончен.
И правда закончен. Ей на работу надо. А не языком трепать. И кто только придумал этих психологов! Да какое право имеет эта… сучка малолетняя лезть в нашу жизнь, словно что-то там понимает! «В деле написано»! Пусть подотрётся этим делом!
И где было вставить вопрос: почему она сказала неправду? Я старалась поймать её взгляд, надеясь, что она поймёт по моим глазам, по той злости, которую я в них носила. Наорала бы на меня за это. Ударила бы. Она даже не посмотрела на меня, когда уходила к остановке – через весь город на ту работу, которая у неё ещё была. Ложь разрасталась между нами, покрывалась тайной. Ещё одна вещь, про которую нужно самой догадаться.
Вот бы о поведении взрослых приходили СМС-уведомления, как об оценках в электронном дневнике: не исполняет обещания, врёт, уходит среди ночи и не возвращается… И чтобы тоже было наказание за это. Иначе нечестно. Но наш мир несправедлив. Не то что твой.
Теперь мне можно официально не делать уроки, лежать одетой в кровати. Это моя маленькая месть. Через час стены ходят ходуном от возмущённых возгласов Аньки. Ей-то что, у неё остался ноут, на который она сама заработала, а мне его теперь не видать как своих ушей. Анька с собой носить будет. Зато у меня есть ты. Этого никто не отнимет. Я лежу и думаю об этом. Снова и снова.
✎
«Голден Глоб» – это уродливая полусфера на окраине, то есть ровно в двух остановках между моим домом и школой. Сто лет там не была. Она говорит, что все эти тэцэ – ловушка, загон для хомячков, специально спроектированный и построенный так, чтобы они тратили там больше денег на ненужные вещи. За новой одеждой и всяким таким мы ездим через мост, на рынок, где, стоя на картонках за занавесками, примеряем кофточки и джинсы, которые потом надо отстирывать от запаха китайской пластмассы. Приезжаем домой голодные, потому что перекусывать на рынке нельзя ни в коем случае («Этот пирожок лаял или мяукал?» – «Глупые вопросы задавал!»), сметаем всё, что найдём в холодильнике, и оставшийся день тупим кто во что горазд. Она могла бы и не врать, что не хочет переплачивать за бренд и всё такое. Я знаю, что одеваться в «Голден Глобе» нам не по карману. Но сегодня мне туда.
Пройдя сквозь стеклянную вертушку, оказываюсь во дворце, каким его представляют маленькие девочки: фонтан посреди огромного коридора со стеклянными стенами магазинов, музыка попсовых хитов, единороги прыгают из-за угла. Беру у единорога листовку (третья пицца в подарок!) и в стеклянном лифте плавно взмываю над головами других людей. Вот так поднимала бы нас на орбиту Мэгги… На втором этаже в лифт входит семья – мама, папа и девочки-близняшки в одинаковых джинсовых комбинезонах с симметрично развешанными розовыми заколками в волосах. Шуршат пакетами, смеются, обнимаются. Хором уламывают родителей на пиццу, и те строго говорят, что это вредно, но быстро сдаются, ладно, в этот раз, но только немного, только по кусочку, ну хорошо, остальное завернём с собой. И да, молочный коктейль, конечно, это же традиция! Вот что покупают в торговых центрах. Возможность ходить куда хочется, стоять ровно, тыкать пальцем в то, что тебе нравится, и тебе это принесут, а не рыться в баке с тряпками, склонившись в три погибели. Возможность положить свои новые вещи в чистую бумагу и большой красивый пакет, а после отправиться на фуд-корт и съесть огромную пиццу, не думая, сколько переплачиваешь. Потому что это такой отдых. Она никогда не поймёт.
Все выходят на четвёртом этаже, меня выносит из лифта, словно мёртвую рыбину. Стена кабины, единственная призрачная опора, исчезает, я теперь у всех на виду. Всем видно, какие старые на мне толстовка и джинсы. Ноги несут меня туда же, в сторону фуд-корта, на запах запретных вкусностей, крики детей, взрывы смеха.
Я вижу их сразу. Как не заметить? В самом центре фуд-корта сдвинуты вместе два столика, за которыми собралась компания подростков в необычной одежде. Все на вид примерно мои ровесники. На чьей-то сумке эмблема с логотипом «Огненной звезды». От других эту компанию отделяет невидимое силовое поле, притягивает меня… Застываю в нескольких метрах. Меня словно холодной водой окатывает. Что я здесь забыла? Кто меня ждал? Зачем всё это? Я отворачиваюсь… Передо мной стоишь ты.
Иди к ним. Никто не должен быть один.
Я не одна. У меня есть ты.
Это не одно и то же.
Я смотрю на тебя. Ты понимаешь. Киваю, оборачиваюсь, подхожу. Они прекращают разговор, разглядывают меня с любопытством. Один парень, три девушки. Ты стоишь немного позади. Страхуешь.
– Этерне лусиати! – произношу я немного хрипло.
Несколько секунд молчания рвут шум фуд-корта в клочья.
– Арабелла? – наконец спрашивает девушка в центре. Кругленькая, с розовыми ямочками на щеках, в очках с толстыми стёклами, которые делают её лицо ещё круглее.
Моих сил хватает на резкий кивок.
– Как здорово, что ты пришла! – лицо девушки вспыхивает розовым. – Народ, это Арабелла, она недавно в группе! Ну-ка, подвиньтесь! Иди сюда!
Пододвигают свободный стул, и теперь я оказываюсь в центре.
– Сирил? – догадываюсь я.
– Она самая! Народ, знакомьтесь! Арабелла, это Кайла, Этти и Джей-Джей.
Мне поочерёдно кивают девочка с разноцветными волосами, которая оторвалась от плетения фенечки, чтобы поздороваться, очень красивая девушка с правильными чертами лица и длинными волосами и притулившийся на краешке стола парень, чьи острые коленки торчат из прорезов узких джинсов, а чёлка выглядывает из-под капюшона худи. Он тасует на столе какие-то карточки. В мою сторону поворачивается сверкающая пасть пакетика чипсов, я качаю головой, а другие выцапывают пальцами и заталкивают в рот хрустящие пластинки. Замечаю, что перед каждым на столе лежит телефон, но все девайсы перевёрнуты экранами вниз.
Я не успеваю испугаться своей неподготовленности. Что на этих сходках можно, а что нельзя? Почему я не выяснила заранее! Но Кайла спрашивает, какая у меня любимая серия, и вот мы уже обсуждаем твои приключения в лесу шагающих деревьев и здоровский конец второго сезона. Второй – мой любимый. Ты училась в космической Академии Земли, нашла там друзей и врагов, но была вынуждена уйти, потому что твои учителя на самом деле готовили войну и ты должна была стать их тайным оружием… а ещё тебя выкинули в космос в конце сезона. Джей-Джей согласен со всем, что я говорю, и вдруг до меня доходит: JJ – Джей-Джей! Это его комменты я чаще всего плюсовала в группе! Не отрываясь от фенечки, Кайла пересказывает, как её до мурашек проняло, когда ты стояла на вершине горы перед сражением, в конце третьего, последнего на данный момент сезона, и сняла кулон, чтобы отпустить Мэгги.
– Очень трагичная сцена, – киваю я.
– Трагичная? – переспрашивает Этти. – По-моему, очень красиво.
– И красиво тоже, но… Эта сцена про одиночество. Она там совсем одна против людей, которые сами не знают, что их запрограммировали. Знает, что никто не придёт на помощь, знает, что ей уже не верят. Она отпустила Мэгги, чтобы та не пострадала, когда она сама погибнет.
Я хорошо помню, как смотрела эту серию в первый раз. Помню синеву, которой осветилась белая простыня, тепло намокшей под моей щекой подушки.
– Она готовилась к смерти, – произношу я вслух и смотрю на тебя, мысленно спрашивая: «Ничего, что я о тебе так?»
Ты киваешь – всё нормально – и отворачиваешься. Не обиженно, просто тебе больно об этом вспоминать. Ты-то уже знаешь, что было дальше. А я ещё не видела.
Хотелось бы мне быть тогда рядом. Но мы ещё не обсуждали всё, что произошло.
Сирил приобнимает меня за плечо.
– С ума сойти! Я об этом так не думала!
Мы обсуждаем эту сцену, и ещё одну, и ещё, а потом Этти толкает Джей-Джея в плечо.
– Давай, колись, чего у тебя новенького.
Парень вздыхает, и карточки, которые он всё время тасовал под столом, как игральные карты, оказываются на виду, но рубашкой вверх. На секунду за нашим столом снова всё замирает, а потом Этти вскидывает ладошки и кричит шёпотом:
– Чур, я первая!
– Может, подождём Лиз? – робко спрашивает Кайла.
– У неё стаффа навалом!
Глаза Этти ненасытны, руки распростёрты над карточками, словно выделывают магические пассы.
– Эй, без читерства! – вклинивается Сирил. – Ты в прошлый раз была первая.
– А в позапрошлый вы без меня!
– Арабелла, может, ты?
И пока я хлопаю глазами, соображая, что от меня требуется, все, даже Этти (хотя с недовольством), говорят:
– Бери-бери!
Я тыкаю в одну из карточек наугад, переворачиваю… На картинке ты. Стоишь, руки скрещены на груди, длинные волосы собраны в хвост. В форме космической Академии. Ты мне нравишься в этой форме – такая гордая, несокрушимая. Настоящая.
Я собираюсь спросить, что это значит, но за столом начинается шум и гомон. Даже Кайла бросает своё плетение и вытаскивает из сумки пачку карточек. Те, что на столе, идут в обмен, летают по всему столу, из рук в руки. Всё свершается в какие-то секунды, и вот каждый уже сидит со своей стопкой, перелистывая добытое сокровище.
– Везуха! – вздыхает Этти мне через плечо. – Второй сезон – редкость.
В последний раз смотрю на тебя и кладу так же, как взяла, рубашкой вверх.
– Не-не, эту ты забирай. Твоя, – Этти подталкивает мне карточку, не сводя с неё жадного взгляда.
– Как? Насовсем?
– Ну да. Накопишь – поменяешься, – кивает Джей-Джей.
– Не обращай внимания на этих психов! – хохочет Сирил, будто сама только что не возилась по всему столу, крича, чтобы не трогали корабли Этенсианского флота. – Это традиция. Первая карточка наугад идёт новичку или тому, чья очередь. Остальные меняем. Ты и эту поменяй, если хочешь.
– Хочешь меняться? – восклицает Этти.
Убираю карточку в карман толстовки. Как можно обменять такое сокровище?
– Где вы их берёте?
– Сорок два, – отвечает Джей-Джей.
– Что это?
Что тут начинается! Надо её (меня) сводить в «Сорок два», это же здесь, на втором этаже, там столько клёвого трушного стаффа, пойдёмте сейчас! И мы уже почти срываемся с места в едином порыве, как вдруг…
– Так.
Голова против воли вжимается в плечи.
– Вы. Начали. Без меня.
Голос плывёт над нами. Нахожу в себе силы обернуться, посмотреть вверх и… вниз. Меня отпускает. Это просто девочка. Такая же, как мы. Длинные кучерявые волосы, твоя фотография на майке – да не просто облупившаяся переводная картинка, а вкраплённое в ткань цельное изображение. Как они сказали? Трушный стафф.
– Клёвая футболка, – говорю я, уже поняв: чем раньше сломаешь лёд, тем проще будет дальше.
– Ты кто? – спрашивает девочка, снова слышу позвякивающие в голосе железные ноты.
Пространство между нами расползается, все отодвигаются разом, чтобы пропустить её, но она остаётся стоять.
– Лиз, это Арабелла! – выручает меня Сирил. – Она сегодня первый раз. Арабелла, это Лиз, она…
– Я орг, – перебивает Лиз. – Говорила же без меня не начинать.
– Мы и не начинали, – буркает Джей-Джей и хочет сказать что-то ещё, но сбивается.
– Ты записалась? – вопрос буравит меня.
– Нет…
– Надо записываться. Всем – надо – записываться. Народ, серьёзно. Я что, должна за всех думать?
Лиз плюхается между мной и Сирил как человек, который несёт на себе слишком большой груз и даже сейчас, получив небольшую передышку, помнит, что нужно будет нести его дальше. Она быстро-быстро прыгает пальцами по экрану чёрного смартфона, который не выпускает из рук. Вот почему взгляд Лиз показался странным: она смотрит не то чтобы прямо, а сквозь того, к кому обращается, – обратно, в свой девайс. Никто не выдерживает её взгляда дольше, чем он.
– Джей-Джей, мне не пришла ссылка на саундтрек.
Парень бурчит что-то.
– Ты его вообще сделал?
– Ну, типа, как бы… почти.
– Последний шанс в понедельник – или отдам твою проходку тому, кто реально может! Этти, девочки ждут тебя на примерку костюма в следующее воскресенье. Просят не опаздывать.
– Ладно, – отвечает девушка, глядя на свои ногти.
– Так, что ещё?
Лиз пялится в смартфон, и всё вокруг неё тоже замирает. Я впервые вижу, чтобы мой ровесник вёл себя так по-взрослому. Не подражает, нет – она словно на самом деле старше остальных. И, честно, это крипово. Есть такие девочки, в которых сразу различаешь черты будущих старух, из тех, что сидят на лавочках и охают на «нынешнюю молодёжь». Словно вся юность дана им на то, чтобы в этом практиковаться. Вот какая эта Лиз. До её прихода было уютно, все общались нормально, а теперь заговорили на непонятном мне языке и у каждого появилось «партийное задание».