Маркус Холл
Ремонт Земли. Трансатлантическая история экологической реставрации
Природа Европы и Америки
Еще одно ключевое понятие в работе Марша – дикой природы. За несколько десятилетий до воспевших дикую природу Джона Мьюира и его сторонников в идеях Марша уже проглядывало определенное восхищение ею. Само слово wilderness («дикая природа») лишь дважды появляется в книге «Человек и природа» (оба раза – в общепринятом в XIX веке значении «безлюдная пустошь»). Но гораздо чаще там встречаются такие смежные обозначения природы, как первобытная, исконная, необузданная, и автор придает им весьма положительные коннотации. До того как он побывал в Европе, Марш редко пользовался подобными терминами, что можно увидеть из его речи в округе Ратленд – одного из первых выступлений на тему охраны окружающей среды, сделанного в 1847 году. Однако, совершив путешествие по Европе и странам Средиземноморья, а затем осев в 1861 году в Италии, Марш начал часто размышлять о диких лесах, которые теперь представлялись ему одной из самых замечательных особенностей далекой родины. Это было не просто благоговение перед дикой природой или ностальгия по родным краям. Контраст между нетронутой природой Америки и укрощенной человеком природой Европы позволил Маршу с новой стороны взглянуть на вопросы охраны окружающей среды [Marsh 1847].
Как и многие писатели, работами которых он вдохновлялся, Марш видел важные отличия между очеловеченной историей Европы и естественной историей Северной Америки. В дикой, необузданной природе последней он видел молодость и энергию. В 1861 году эколог писал, что американцам, «привыкшим к зеленой и вечно молодой роскоши первобытных лесов, сама земля Европы кажется дряхлой и седой». В книге «Человек и природа» он добавил, что, хотя первобытные леса и не приносят прямой выгоды человеку, они не должны рассматриваться как что-то враждебное и даже заслуживают нашей защиты. Несмотря на то что Марш сначала заявляет: «Чем скорее естественный лес будет приведен в состояние искусственно регулируемого, тем лучше для всех заинтересованных лиц», – через 60 страниц он уже аплодирует усилиям по сохранению лесного заповедника Адирондак, будь то по эстетическим или экономическим мотивам («оба эти класса соображений имеют ценность»). Насмотревшись средиземноморских пейзажей, Марш по-новому восхитился природой своей родины, представлявшейся такой молодой, необузданной и дикой [Marsh 1864; Hall 1998].
Любовь Марша к дикой природе крепла по мере того, как он путешествовал там, где дикому не было и места, – в землях бывшей Римской империи. Эти земли веками обрабатывались руками местных крестьян: засеивались и вспахивались, выравнивались и террасировались, истощались и восстанавливались. Для Марша дикие леса Америки стали эталоном, с которым он сравнивал те земли, которые встречались ему во время его путешествий. Чем больше Марш путешествовал по Италии, тем чаще ставил под сомнение недоверие местных к безлюдным землям и сильнее начал защищать американское почитание дикой природы. Многие американские художники – современники Марша, в свое время очарованные пасторальными сценами старой Европы, начали поворачивать свои мольберты к свободным от цивилизации горным и лесным пейзажам. Марш присоединился к веренице таких деятелей, как А. Дюран, Дж. Иннесс и Т. Коул, которые в свое время тоже путешествовали по Европе, восхищаясь глубиной человеческой истории, и останавливались на месяц или даже год во Флоренции или в Риме, но в результате вернулись в своем творчестве к первозданной природе Северной Америки. Для всех этих экспатриантов сущность Италии была культурной, а Америки – естественной4.
Всегда интересовавшийся крупномасштабными инженерными проектами, Марш не смог пройти в Италии мимо многочисленных мелиоративных работ, помимо той, что он наблюдал в Валь-ди-Кьяна. На западном побережье Тосканы, в области Маремма, на тот момент активно проводились работы по осушению болот для создания сельскохозяйственных угодий. Итальянский государственный деятель Беттино Рика-Соли, которому принадлежали обширные земли в Маремме, пригласил Марша посетить этот регион, снабдив его при этом всевозможной информацией о технических и об исторических деталях проекта. Рика-Соли и другие итальянцы, с которыми разговаривал Марш, не видели в Маремме ничего, кроме бесполезных и даже вредных болот, каковые необходимо было осушить. Они не задумывались о том, что эти болота могли служить убежищем для мигрирующих птиц, содержать редкие растения и просто предоставлять человеку необычные виды для созерцания. Для них это был регион, охваченный malaria – плохим воздухом, неблагоприятными миазмами, которые в теплые времена года разносили болезни [MAER-1; GMUV-4].
Однако Марш, проанализировав проект, пришел к отличным от выводов итальянцев мыслям. В то время как они видели в болотах Мареммы результат действий природных сил (ливней и естественной эрозии), Марш разглядел в них результат человеческой деятельности. Вырубка лесов в примыкающих высокогорных районах привела к смыванию верхнего слоя почвы осадками и спуску заболоченного грунта на прибрежные равнины. Как объяснял Марш, «западное побережье Тосканы не пребывало в столь плачевном состоянии до завоевания земли этрусков римлянами»: «Это было естественным следствием пренебрежения местными инфраструктурными проектами и даже их бессмысленного уничтожения… а также вырубки лесов на близлежащих возвышенностях с целью удовлетворить спрос на древесину в Риме». С точки зрения Марша, именно люди нанесли ущерб этой земле.
Итальянцы, напротив, читали, что нездоровье провинции было следствием, а не причиной ее депопуляции. Будь она густо заселена, стандартные сельскохозяйственные практики, тепло от многочисленных домашних печей вернули бы земле былое здоровье. Макиавелли советовал правителям Тосканы следить за тем, чтобы «люди восстанавливали плодородие почвы путем возделывания и очищали воздух с помощью костров».
Как видно, итальянцам была присуща точка зрения, что люди и их деятельность скорее помогают земле, чем наносят ей ущерб. В противоположность Маршу они восхваляли культуру и обвиняли природу [Marsh 1864].
Касаясь вопроса Мареммы, Марш считал, что чрезмерная человеческая активность привела к разрушению лесов и перемещению почв; итальянцы же, напротив, видели проблему в недостаточных действиях человека по культивации земли. Последние старались исправить ущерб, нанесенный природой самой себе. Марш же видел, что они пытаются устранить урон, причиненный человеком. Он наблюдал антропогенную деградацию, в то время как местные – дегенерацию, спонтанное, самостоятельное, энтропийное разложение земли. Когда итальянцы осушали малярийные водно-болотные угодья, французы засевали зыбучие дюны, а швейцарцы восстанавливали леса на горных склонах, подверженных сходу лавин. Все они видели себя улучшителями Земли, которые борются с природными силами человеческими средствами. Марш, напротив, усматривал в их действиях реставрацию нетронутых, первозданных земель, разрушенных людьми. Американское мировоззрение Марша с присущим ему почитанием дикой природы помогло ему по-новому взглянуть на первопричину ущерба, нанесенного окружающей среде.
Очевидно, Марш не только слепо восхвалял дикую природу, но и видел в ней положительные и отрицательные проявления: «Там, где [человеку] не удается стать ее хозяином, он становится ее рабом». Тем не менее Марш показал, что он остро осознает обоснованность сохранения нетронутых земель: «Желательно, чтобы какой-нибудь большой и легкодоступный регион американской земли оставался, насколько это возможно, в своем первобытном состоянии». Марш не доверял необузданной природе, но видел определенные положительные качества в нетронутой земле. Он любил дикие земли, но не доверял их дикости. Таким образом, в философии Марша можно увидеть некий баланс между страхом перед разрушительными силами природы и американской романтизацией диких земель [Marsh 1861; Marsh 1864].
Еще одним ключом к пониманию взглядов Марша является то, что он рассматривал природу скорее как силу, чем как место. Природа для него – это не сама земля, а сила, придающая ей форму; та сила, что прорезает реками каньоны и покрывает склоны холмов деревьями: «Во всех неорганических вещах Природа безошибочно достигает намеченной ею цели». Марш рассматривал природу не как материальную субстанцию, а, скорее, так, как ее определил Н. Уэбстер в своем словаре 1828 года: «Природа есть субъект, автор, создатель вещей или же сил, создающих их». Итальянские коллеги Марша, такие как К. Каттанео, подчеркивали, что ландшафты формируются скорее человеческими силами, чем природными. Философ и экономист, Каттанео писал, что пейзажи сельской Ломбардии были сформированы силами, которые на девять десятых были культурными и на одну десятую – природными. Марш помог популяризировать этот взгляд, согласно которому человек является доминирующей при создании ландшафтов силой. Но в отличие от Каттанео Марш подчеркивал, что человеческие силы могут также вредить Земле. Еще более радикальным для того времени было утверждение Марша о том, что человек часто не видит тех разрушительных процессов, которым дает ход [Marsh 1861].
Ущерб окружающей среде может возникать из-за многочисленных и часто невидимых взаимосвязей между растениями и животными, почвой и осадками. По крайней мере со времен Ф. Менготти в 1810-х или А. Сюрреля в 1840-х годах европейские инженеры и лесоводы знали, что горные леса служат для предотвращения наводнений вследствие ливней: корни деревьев закрепляют осыпающуюся почву, а их стволы замедляют течение ручьев. Марш приумножил это знание, добавив, что без деревьев листья и хвоя не могут накапливаться, образуя почву, а реки не могут течь четко и непрерывно. К этим экологическим факторам он присоединил экономические, социальные и политические: чрезмерная вырубка лесов приводила к заиливанию рек и обмелению гаваней, тем самым был уменьшен улов рыбы, у городов отнят выход к морю, была затруднена морская торговля, как следствие – были развалены империи. Ущерб, нанесенный лесу, непреднамеренно и часто неосознанно приводил к далекоидущим последствиям во времени и в пространстве. Марш полно и убедительно продемонстрировал, как человеческая деятельность наносит не только прямой, но и косвенный ущерб природе. До Марша были и другие мыслители, выявлявшие отдельные связи между действиями человека и разрушением окружающей среды. Но среди них было мало или вообще не было тех, кто настолько всесторонне рассматривал ситуацию и мог связать вырубку леса с рыболовством и становлением империй. Как выразился один из первых рецензентов книги «Человек и природа» в 1864 году, «основная мысль, проиллюстрированная в книге, не нова, но она изложена столь убедительно и сопровождена такими энциклопедическими познаниями, что обладает силой новизны». Только автор такой глубокой и неоднозначной работы, как «Человек и природа», мог сделать утверждение, что «человек является повсюду как разрушающий деятель». До Марша человек, как правило, считался улучшающим, а не нарушающим гармонию природы, которая, в свою очередь, угрожала ему со всех сторон [Surell 1991; Marsh 1861].
Поиск виновных
Всегда можно найти причину природных бедствий. В древности жертвы наводнений приписывали их вредоносным духам, злому року, Богу, божествам или же природным явлениям, например сильным ливням. В определенной степени вина возлагалась и на человека. Например, в стихийных бедствиях иногда обвиняли грешников, которые навлекали на себя гнев Божий. С началом XIX века вину за природные бедствия все чаще возлагали на человеческую бесхозяйственность, например, считалось, что наводнения возникают из-за того, что люди вырубают и сжигают защитные леса, не заботясь в должной мере о новых насаждениях. Потребовалось время, чтобы найти вину человека и в загрязнении воздуха. Когда смог впервые окутал английские города, местные жители стали винить качество угля, фильтров, конструкции дымоходов – что угодно, но не человека, который жег этот уголь. В 1661 году Дж. Ивлин пишет в своем знаменитом труде “Fumifigium”, что сжигание угля приводит к «недомоганию легких не только из-за удушающего изобилия дыма, но и из-за его ядовитости». Однако в своей книге Ивлин не критикует человека за неразумное пользование углем, а лишь сетует на смог и предлагает способы борьбы с ним. Марш же приумножил вину, возлагаемую на человека. В одной книге он собрал доказательства того, что наводнения, загрязнение воздуха и воды, эрозия, опустынивание, вымирание видов и уничтожение посевов экзотическими вредителями – все это связано с человеческими действиями, что во многих случаях этого можно было бы избежать. Казалось бы, Марш не стал вменять в вину человеку только извержения вулканов и землетрясения. Но даже их, по его словам, можно было избежать, выкопав каналы для отвода потоков лавы и пробурив глубокие скважины для снятия тектонического напряжения. Революционность идей Марша состоит в том, что он в полной мере возложил вину за естественный ущерб, причиненный окружающей среде, на человека. Возможно, именно опыт юриста позволил Маршу определить виновника в недоступной его предшественникам степени [Evelyn 1661; Marsh 1864].
Как показывает Т. Стейнберг на примере наводнений и торнадо, опустошавших Америку в XX веке, в таких катастрофах могли обвинять как людей, так и природу – в зависимости от политических и социальных соображений [Steinberg 2000]. То, что, с одной стороны, кажется естественным, с другой, может являться следствием человеческих ошибок или социальной несправедливости. К примеру, когда правительство США стало строить дамбы вдоль реки Миссури, приоритет отдавался защите пригородов, где жили зажиточные граждане; бедняки же продолжали страдать от наводнений. Пользуясь примером лавин в Швейцарии XIX века, историк К. Пфистер демонстрирует, что традиционно вину за природные катастрофы возлагали на Бога или самих жертв, которые согрешили и тем самым вызвали возмездие свыше [Pfister 2002]. Однако со временем начали появляться и те, кто утверждал, что такие лавины являются результатом необычных погодных условий, таких как продолжительный снегопад, что в таких случаях была виновата природа, а не Бог. Третьи же твердили, что главной причиной лавин была человеческая деятельность, а именно вырубка защитных лесов. Когда в 1881 году случился масштабный оползень в кантоне Гларус, местные жители обвинили в произошедшем добытчиков сланца и их неразумные методы разработки карьеров (хотя официально катастрофу объявили стихийным бедствием, чтобы привлечь материальную помощь от государства и других стран). Марш стал главным для своего времени поборником возложения вины за нанесенный окружающей среде ущерб на людей – независимо от того, был ли он постепенным или имел характер внезапной катастрофы. Те, кто прочитал книгу «Человек и природа», стали более склонны включать Homo sapiens в причинно-следственную цепь, ведущую к экологическому ущербу. Марш назвал человека непосредственным, а не косвенным виновником разрушения окружающей среды. Он указывал на то, что кажущийся «естественным» причиненный окружающей среде ущерб часто таковым не является.
Другим ключом к пониманию взглядов Марша является то, что он делал акцент на вине вместо причины. Экологический историк Дж. Тарр писал, что в XVIII веке загрязнение окружающей среды считалось неприятным побочным эффектом совершенно естественных и неизбежных процессов, таких как бытовое отопление или утилизация отходов [Tarr 1996]. Люди жгли уголь для того, чтобы согреться или приготовить пищу, а без дыма нет огня. Протекавшие рядом с городами реки были всегда полны нечистот (а куда еще их девать?). Вплоть до конца XIX века наличие смога над городами считалось, скорее, показателем развитой промышленности и экономического благополучия. Мы до сих пор считаем, что эрозия почвы – это обыкновенное и неизбежное следствие сельскохозяйственных практик, а не результат неправильного землепользования.
Действия аграриев действительно вызывают эрозию, но это не вменяется им в личную вину. Марш, напротив, возлагал на фермеров прямую ответственность за борьбу с эрозией. Он писал, что земледельцы могли бы предотвратить значительную часть ущерба, который они наносят почвам.
Во время написания книги «Человек и природа» Маршу довелось прочитать в The Times статью под названием «Об истощении почвенного покрова», в которой рассматривались причины эрозии. Анонимный автор статьи явно считал, что эрозия почвы во время сельскохозяйственных работ неизбежна и винить в этом земледельцев нельзя. Вина ложилась на фермеров только в том случае, если те пренебрегали ответственным отношением к земле: «Земледелец должен делать все, что есть в его силах, чтобы предотвратить истощение почвы». Точно так же первые колонисты на Маврикии могли предполагать, что их прибытие на эти острова стало причиной исчезновения птицы додо и редких местных черепах, но никак не могли винить себя за колонизацию новых земель. До Марша исчезновение видов и уничтожение экосистем, как на том же Маврикии, не считались чем-то неправильным или аморальным. Они были естественным следствием прихода цивилизации в новые, доселе не изведанные миры. Указывая на малозаметные и неочевидные на первый взгляд связи между человеческой деятельностью и такими процессами, как эрозия, Марш возложил вину за разрушение окружающей среды на человека и сделал из этого моральную проблему. Возможно, взглянуть на землепользование через призму морали его вдохновило пуританское воспитание5.
В существовании множественных интерпретаций нанесенного окружающей среде ущерба можно убедиться в том случае, если прочитать хотя бы один отчет о лесном хозяйстве Италии XVIII века. В 1784 году К. Лепротти, лесной инспектор, отвечавший за участок Паданской низменности на севере Италии, представил своему начальству 90-страничный документ, в котором описывалось плачевное состояние лесов и предлагались пути его улучшения. Отчет Лепротти включал в себя длинный раздел, озаглавленный «Об ущербе, причиненном лесу». В нем он предложил определенную классификацию ущерба: de’ guasti per fatto d’uomo; de’ guasti per colpa d’uomo; de’ guasti per natura, что означает ущерб, причиненный непосредственно человеком; ущерб, причиненный человеческой халатностью; ущерб, причиненный природой. Таким образом, в этом документе явно проводится различие между естественным ущербом и ущербом в результате деятельности человека, а последний подразделяется на прямые и косвенные формы [AST-1; Bogge 1981].
В качестве примера ущерба, причиненного непосредственно человеком, Лепротти приводит вырубку леса местными фермерами в целях заготовки дров, строительного материала и сырья для производства древесного угля. К ущербу, причиненному по халатности, относятся случайные лесные пожары, а также повреждение почвенного покрова домашним скотом. В этом случае мы видим косвенный ущерб.
К XVIII веку человечество вполне осознавало тот непосредственный ущерб, который оно причиняет лесам. С давних пор существовали всевозможные законы, запреты и королевские указы, призванные защитить леса и ограничить их использование человеком. Например, в Венеции законы, регулирующие лесопользование, существовали по меньшей мере с 1600 года. Ими предусматривались как наказания за нарушение ограничений вырубки, так и материальные стимулы беречь лес. Гораздо менее распространено было понимание косвенного и незаметного ущерба, причиняемого лесу, что продемонстрировал Лепротти. Косвенное влияние человека будет более внимательно изучено более поздними теоретиками, такими как Марш [FUCB-1; Appuhn 2002].
И все же в отчете Лепротти самой обширной категорией является ущерб, причиняемый лесу спонтанными естественными процессами: «Природа портится (или, точнее, вырождается), когда растения стареют, достигнув определенной точки зрелости». Лепротти добавляет, что не всем деревьям удается достичь зрелости ввиду болезней, бедности почвы и прочих факторов, которые служат сокращению продолжительности их жизни. Другие деревья страдают из-за того, что растут слишком близко к соседним деревьям: света и почвы становится меньше, чем необходимо. Лепротти делает вывод, что больше всего ущерба лесам Пьемонта наносят спонтанные, естественные причины; устранение этого ущерба потребует широкомасштабных усилий человека. Для Лепротти, как и для любого другого человека XVIII века, энтропийное и стихийное разрушение леса казалось большей проблемой, чем антропогенная деградация. С его точки зрения, плохой менеджмент является меньшим злом, чем отсутствие хорошего, а нанесенный лесам ущерб возникал из-за того, что человек недостаточно ответственно относился к уходу за ними. Следовательно, жители подопечных Лепротти альпийских регионов просто не прилагали должных усилий по восстановлению земель, подверженных стихийной деградации.
Во времена Лепротти люди видели в природе главную угрозу ей самой, что теперь является для нас достаточно чуждой точкой зрения. По крайней мере в Америке сегодня мало кто допускает, что дикая природа приходит в упадок и разлагается, если ее оставить без присмотра. Большинству современных американцев будет чужд и взгляд, что деятельность человека, как правило, облагораживает природные системы, а не наносит им ущерб. Как показал один опрос, большинство американцев предпочли бы оставить свои национальные леса нетронутыми вместо того, чтобы доверить их человеческому управлению. Тем не менее европейцы, в частности итальянцы, продолжают верить в способности человека к управлению окружающей средой. Как будет показано в следующей главе, даже спустя 100 лет после доклада Лепротти итальянские методы ведения лесного хозяйства продолжали отражать его предположение о том, что природа наносит ущерб земле, в то время как человечество обычно улучшает ее. Большинство итальянцев продолжали смотреть на мир сквозь ту же призму, что и граф Бюффон, веря, что лишь вмешательство человека может сделать дикие леса пригодными и благоприятными для жизни.
Конечно, многие американцы тоже долгое время считали своей миссией укрощение грозной и строптивой природы. Как утверждают Л. Маркс и Д. Най, на протяжении XIX века в Америке доминировал культурный нарратив о поселенцах, которые приплыли на первобытный континент и подчинили его себе с помощью технологий. Затем, к началу XX века, все больше американцев стали следовать примеру Марша и рассматривать человека и культуру, а не природу как главную угрозу окружающей среде [Berlik 2002; Marx 1964].
Лепротти предложил ряд решений по восстановлению поврежденных альпийских лесов. Существует множество мер, но для ясности их можно разделить на три типа: позитивные, требующие действия; негативные (законодательные), препятствующие действию; сочетающие в себе оба типа.
Негативный подход, как объяснял Лепротти, включал бы в себя комплекс запретных и ограничительных мер, направленных против крестьян, живущих в альпийских горах, при этом он предупреждал, что такие запреты часто неэффективны, а жесткие меры наказания приводят только к заполнению тюрем: «Ущерб лесам наносят не злостные преступники, а отчаявшиеся люди». Вместо этого он рекомендовал снять вину с крестьян и положиться на позитивные меры или (по возможности) сочетать их с негативными. К позитивным мерам, писал Лепротти, можно было бы отнести восстановление лесов путем посадки деревьев в соответствии с оптимальными условиями произрастания каждого вида и в достаточном удалении друг от друга. Сюда же относятся меры по защите молодых растений от пасущихся животных: «Прежде всего лес должен храниться в чистоте». Для того чтобы хранить лес в чистоте (pulire il bosco), автор предписывает подстригать сорные травы, обрезать бесполезные ветви и удалять мертвые деревья. Этим Лепротти вновь транслирует распространенное в его время убеждение в том, что восстановление леса – это вопрос противодействия спонтанной деградации. В Италии XVIII века ответственность за разрушение окружающей среды в конечном счете возлагалась на природные силы [AST-1]. Утверждение о том, что мыслители эпохи Просвещения и другие домаршианские деятели всегда ставили природную активность выше человеческой при поиске причин экологических проблем, может показаться преувеличенным. Не только ущерб лесам, но и загрязнение воды, возникновение смога, истощение почвы и вымирание животных видов – все это в какой-то мере связывалось с человеческой деятельностью и американцами, и европейцами задолго до выхода в свет книги «Человек и природа». Г. Д. Торо, один из непосредственных предшественников Марша, в 1846 году сокрушался, что с тех пор, как он впервые сплавился на лодке по Уолденскому пруду и восхитился окружающими лесами, они были опустошены лесорубами. «Как нам наслаждаться пением птиц, когда вырубаются рощи, где они гнездятся?» – вопрошал он [Buell 1995]. В 1849 году один фермер жаловался, что земля близ Братлборо в штате Вермонт была столь истощена, что «пяти акров было недостаточно, чтобы прокормить старенькую овцу в течение лета» [Judd 1997]. К этому времени законодательными органами Массачусетса, Нью-Гэмпшира, Вермонта и Мэна были приняты законы, устанавливающие закрытые сезоны охоты на оленей в целях сохранения их популяции. Сам Марш признавал растущую обеспокоенность населения разрушительным влиянием человека на окружающую среду. В своей нью-гэмпширской речи 1856 года он говорил: «Я знаю, что в последнее время эта тема широко обсуждается в Соединенных Штатах Америки, но ее важность еще не оценена по достоинству». Таким образом, американцы и европейцы уже имели некоторое представление об ущербе, причиняемом природе человеком, однако большинство из них все еще не осознавали масштаба проблемы. В своей книге Марш показал, что ущерб был поистине ужасающим.
Ученый стал рупором нового (характерно американского) движения, которое ставило под сомнение убеждение в том, что разумная и сознательная человеческая деятельность всегда идет на пользу природным системам. Он предупреждал, что люди не только непосредственно вредят природе, но и делают это неожиданно, неосознанно и непреднамеренно. Ближе к концу книги «Человек и природа» Марш отмечает: «Я не раз упоминал о побочных и непрошеных последствиях человеческих действий как часто более весомых, чем непосредственные и желаемые результаты оных» [Marsh 1965]. Как мы можем видеть из отчета Лепротти, до Марша ответственность за деградацию природы в гораздо меньшей мере возлагалась на человека. Марш стал одним из первых проповедников защиты окружающей среды и реставрации как морального долга человечества. Марш, которого его жена Кэролайн называла последним из пуритан [Lowenthal 1990], подчеркивал, что человек неcет прямую ответственность за тот ущерб, который наносит природе.