Марлис Слегерс
Записки для Пелле
– А, чуть не забыл самое главное! – вдруг воскликнул учитель. – Роль Телемаха, сына Одиссея. Пелле, я бы хотел, чтобы её сыграл ты. Вот и всё, мальчики и девочки. На следующей неделе начинаем репетировать. Я пришлю вам ссылку на небольшой мультфильм по «Одиссее». Там история рассказана довольно просто, и вы сможете разобраться, что да как.
Прозвенел звонок. Все загремели стульями, побросали сумки на парты, наперебой заговорили. Я не сдвинулся с места, невидящим взглядом уставившись на собственные руки. Потом подошёл к учителю, который собирал бумаги.
– Я н-н-не х-х-хочу выходить на сцену. Н-н-не х-х-хо-чу, – выдавил я из себя.
Менейр Хендерсон принялся складывать в портфель тетради. Я заметил, что к его свитеру прицепились клочки кошачьей шерсти.
– Пелле, участвовать должны все. Это обязательный предмет. Ты же знаешь.
– Н-н-но я н-н-не х-х-хочу. – Я заглянул ему в глаза. – П-п-пожалуйста. Я могу написать р-р-реферат. Про «Одиссею». Только в-в-выходить на с-с-сцену не хочу.
– Пелле, тебе это было бы полезно: раздвинуть собственные границы, не бояться нового. – Он вздохнул. – Телемах – прекрасная роль. Или причина в том, что это спектакль о сыне, ищущем отца?
Я помотал головой.
– Н-н-нет. Я… Н-н-не в этом д-д-дело. Я п-п-просто не х-х-хочу выходить на с-с-сцену.
– Подумай ещё. А если ты предпочитаешь другую роль, до следующей недели ещё можно поменяться. Хорошо?
– А м-м-музыки там не будет? Я мог бы играть на пианино.
Менейр Хендерсон покачал головой.
– Это не мюзикл. Это драматическое произведение, пьеса. И я бы хотел, чтобы ты исполнил роль Телемаха.
Я пожал плечами. Передумывать я не собирался. Одна мысль о том, чтобы быть в центре внимания, наполняла меня ужасом. За пианино, за всеми его восьмьюдесятью восьмью клавишами, можно хотя бы спрятаться. Не то что на сцене! Страшно представить: все эти взгляды, перешёптывания! «Вон Пелле. Ну, ты знаешь, тот мальчик, у которого отец умер. И мама такая странная. Он ещё заикается иногда. Да, вон тот, с большими ступнями. Слишком большими для его роста. Пелле со странным носом. Тот особенный мальчик. Не такой, как другие дети. Пелле-ну-ты-знаешь».
Когда я был маленьким, мне однажды пришлось играть одного из волхвов в школьной рождественской постановке. Выйдя на середину сцены и увидев всех родителей в зале, я застыл от ужаса. Стоял как вкопанный, даже когда двое других волхвов потянули меня за собой, а Мария громко топнула ногой и рявкнула: «Вали отсюда!» – и зрители засмеялись. Наконец, на сцену взобрался папа, подхватил меня и унёс за кулисы. А там рассказывал мне анекдоты до тех пор, пока я весь не размяк от хохота. Пьеса продолжилась с двумя волхвами и возмущённой Марией.
– До завтра, Пелле. – Менейр Хендерсон надел пальто. – Подумай хорошенько.
* * *
Дома я очень долго сидел на кровати с заклеенной обувной коробкой на коленях.
На улице уже темнело. В дверные щели со свистом задувал ветер. Мама еще не вернулась с работы. Она ассистент хирурга в больнице соседнего города. Иногда, если к вечеру её ещё не было дома, я сам начинал готовить ужин или садился на автобус номер 15, заезжал за ней, и на обратном пути мы покупали пиццу.
Я соскрёб красный скотч, хорошенько выдохнул и открыл коробку.
Внутри оказались аккуратно сложенные вчетверо бумажки, маленькие, квадратные. У папы был блок таких самоклеящихся листочков для заметок. Они с мамой писали на них всякое.
Зайти в аптеку за трамадолом: увеличить дозу?
Страховка!
Попросить рецепт на глазную мазь.
Позвонить доктору Бренту: 14.00. Не забыть!
Paint It Black «Роллинг Стоунз» (какая ещё музыка?)
Ещё тут были небольшие свёртки разной формы. Я вынул несколько, пытаясь наощупь определить, что внутри. Лежал тут и один заклеенный конверт с надписью «16». Я заметил: все записки, конверт и свёртки были пронумерованы. На каждой вещи в коробке значилось число: 2, 13, 8, 4, 11,9…
На самом дне лежал ключ. Я вынул его. Интересно, к какому замку он подходит? Видел я его впервые. Я положил его обратно в коробку.
Одна бумажка оказалась не свёрнута и не заклеена. Я сразу узнал почерк.
Открывай по одной записке за раз, по порядку. Начни с номера 1. Читай раз в неделю, не чаще. Но необязательно каждую неделю. Если хочешь, можешь делать перерывы.
С любовью, папа
И всё. Я порылся в коробке и нашёл записку под номером 1. Дрожащими руками вынул её. Закрыл коробку и поставил на одеяло. Положил первую папину записку на прикроватную тумбочку и вперился в неё взглядом. Открыть? И что я найду внутри? Хочу ли я её прочитать? А вдруг в ней – ужасная тайна, которую мне вовсе не хочется знать? («Привет, Пелле! В саду захоронено тело человека, которого я когда-то убил. Будь добр, выкопай кости и побросай в море, но так, чтобы никто не видел. Спасибо. Папа»)
Я колебался. Но вдруг мне показалось, что папа стоит рядом и подбадривает меня. Его руки как будто слились с моими и развернули записку.
«Привет, Пелле!»
Дорогой Пелле, как ты поживаешь?
О записке под номером 1 я думал всю неделю. «Привет, Пелле!» Почему папа больше ничего не написал? Как ни сверлил я послание взглядом, кроме этих одиннадцати букв, в нем ничего не обнаруживалось. Сегодня утром я развернул вторую бумажку. В коробку я не заглядывал всю неделю.
Записка номер 2 ещё сильнее меня озадачила.
Зевнув, мама включила телевизор. Была пятница, вечер, и мы только что поужинали, а теперь собирались посмотреть детективный сериал. На шкафчике возле телевизора, у фотографии папы, горела свеча.
Рядом с рамкой стояла урна с папиным пеплом. Она нагоняла на меня страх. Подумать только: в этом синем горшке хранилось папино тело… Что делать с пеплом, мама пока не решила. Вот папа и стоял терпеливо у телека, будто смотрел сериал вместе с нами и ждал, когда мы определимся, что же делать с его останками.
На экране грабили банк, в кого-то стреляли. Потом началась реклама. Мама встала и налила себе ещё чаю, а мне соку.
– Как сегодня в школе? Прости, что раньше не спросила…
Она снова опустилась на видавший виды коричневый диван и укрыла ноги пледом. Вид у неё был усталый.
– Хорошо. Пятёрка с плюсом за контрольную по математике.
Особого восторга от мамы я не ожидал, потому что получаю «отлично» почти по всем предметам. В начальной школе мне даже предлагали перескочить через класс.
– Он умный мальчик, – сказала учительница. – Вполне может перейти из пятого сразу в седьмой. Там ему будет интересней.
Родители поразмыслили над её предложением и обсудили его со мной. В конце концов было решено, что я, как и все остальные, пойду в шестой класс.
– Он довольно маленький для своего возраста, – рассудила мама. – Это касается и… поведения. Его пока совсем не занимают вещи, которые интересуют семиклассников. Пелле – он. Пелле. Наш сын не любит резких перемен. Лучше мы будем предлагать ему более сложные вещи дома, давать разные книги. И, если захочет, он может начать учить какой-нибудь иностранный язык.
По последнему пункту мы далеко не продвинулись. Я хотел взяться за китайский, но учителя в нашей деревне не нашлось. Тогда папа спросил в китайском ресторане, но там подумали, что я хочу познакомиться с китайской кухней. После того как я сходил туда один раз и научился правильно готовить сычуаньский соус, повар, бурно жестикулируя, объяснил моим родителям:
– Мальчик маленький. Нож большой. Чик-чик! Трудно. Плита высоко. – Потом он перешёл на китайский, и я ничего не понял, потому что так ни слова по-китайски и не выучил.
– Зачем ему доставать до плиты, чтобы учить язык? – удивился папа.
На этом мои языковые уроки кончились. Правда, мы стали часто есть омлет по-китайски, потому что я успел подсмотреть рецепт. Можно сказать, научился, просто наблюдая за поваром. Если я вижу что-нибудь один раз, потом уже никогда не забываю. Что очень некстати, если ты видел мёртвым собственного отца. Но это так, к слову.
Когда идея с изучением языка провалилась, мама с папой накупили мне разных познавательных книг. Об истории, о возникновении нашей планеты, о Вселенной и разных видах животных. Я штудировал учебники по физике и даже одну книгу по психологии. Выучил наизусть атлас человеческого тела и запомнил, где находятся все косточки, органы и сосуды и как они называются. Я прочитал очень много. И теперь, к примеру, знаю, что такое pediculus humanus capitis. Звучит поэлегантней, чем «вошь», но это она и есть.
В этом году я погрузился в книги и статьи о смерти. Поэтому знаю о ней больше, чем кто-либо на свете. Вот только что делать с этими знаниями? На душе от них всё равно не легче.
В школе мне всё давалось слёту. Порой я притворялся, что не понимаю чего-то, чтобы сильно не выделяться. Эва – единственная, кто об этом знает, и она считает, что это глупо.
– Разве нужно стыдиться того, что у тебя хорошо получается?!
– Хм… Кстати, мне написал твой классный руководитель, менейр Хендерсон, – вдруг вспомнила мама. – Что-то о школьном спектакле, мол, ты не хочешь в нем играть. Почему?
– Потому. Не хочу выходить на сцену.
Мама принялась теребить заусенец.
– Он пишет, это обязательный предмет. Может, тебя освободят и разрешат помочь с декорациями? Я спрошу. А как… как обстоят дела с коробкой? С записками?
«Дорогой Пелле, как ты поживаешь?»
Я снял всё с пробковой доски у себя в комнате и приколол к ней две первые записки.
«Привет, Пелле!»
«Дорогой Пелле, как ты поживаешь?»
– Это… просто записки. На первой написано «Привет, Пелле!», а на сегодняшней «Как дела?».
Мама опять принялась за заусенец. По больничным правилам ей как ассистенту хирурга воспрещено пользоваться лаком для ногтей и носить украшения, а ногти следует подстригать коротко. Как только наступают летние каникулы, она отращивает ногти и красит их. За день до конца отпуска снова всё состригает и снимает лак. Прошлым летом мама впервые не стала ничего этого делать. И мы никуда не ездили. То лето напоминало осень: унылое и мрачное, а не праздничное и тёплое, как д.с.п. – до смерти папы. Каникулы д.с.п. всегда были отличными. Жара, солнце, запах крема для загара, липнущий к телу песок, длинные вечера, которые, казалось, не кончатся. Подозреваю, что каникулы п.с.п. такими уже не будут никогда.
– А. Что ж… это мило.
Мама взяла пульт и сделала погромче. Реклама кончилась, а с ней и наш разговор.
Как понимать вторую записку, я не знал. Это реальный вопрос? Я должен написать ответ? Или подумать над ним? Выйти на улицу и поведать всё небу и звёздам? Поболтать с урной? Обычно я обсуждал такие вещи с Эвой, в мессенджере. Но делать этого мне больше не хотелось, потому что тем утром что-то между нами переменилось. Что-то маленькое, но, кажется, важное.
По пути в школу Эва спросила, открыл ли я уже коробку.
– Да, я же обещал. А слово я держу, ты знаешь.
Я вовремя переступил через собачью какашку на тротуаре. Мне всегда хотелось собаку, но мама была против, потому что собаки повсюду гадят и никто за ними не убирает. Я раз сто обещал ей убирать, и даже за чужими питомцами (тут я, конечно, преувеличивал), но собаки у нас так и не появилось. Эва знала, как сильно я об этом мечтаю, и однажды подарила мне плюшевого лабрадора. Теперь он сидел у меня на письменном столе, и каждый раз, поглаживая его по голове, я думал об Эве.
– И как? Что в ней?
Этим утром от Эвы веяло цветами и апельсинами (ну, и ещё капельку – жареной килькой). Стоял конец зимы, а она уже пахла летом. Волосы у неё были распущены, и она то и дело заправляла за ухо непослушную прядь. Левое ухо у неё чуточку торчит, как ручка у чашки, и выглядит это, по-моему, забавно. Эве, с её рыжими волосами и взрывом веснушек, идёт.
– Как я и говорил, записки. Нужно разворачивать по одной в неделю.
– Вот как? И что, ты развернул? Прочёл что-нибудь?
Я кивнул.
– Да, на прошлой неделе, когда мама отдала мне коробку, я прочёл первую. «Привет, Пелле!» – вот что в ней было написано. А во второй: «Как ты поживаешь?»
Эва задумчиво наморщила лоб.
– «Привет, Пелле»? Твой папа после смерти шлёт тебе послание, а там – «Привет, Пелле»? И всё?! А письма подлиннее там нет?
– Нет. Больше ничего. Точнее, там лежит один конверт, но его открывать ещё рано.
– Никаких тебе сообщений о тайных братьях и сёстрах? Или о том, где он зарыл все свои деньги? Или признания, что он был шпионом? Только скучное «Привет, Пелле»?
В улыбке Эвы сквозило недоумение.
– Да. Только это. Слушай, а ты математику сделала? А то я могу помочь.
Говорить с Эвой о записках мне расхотелось. От её слегка насмешливого тона они вдруг показались не такими ценными, не такими особенными.
– Да, там не было ничего сложного.
Она шмыгнула носом. Утро выдалось холодное, промозглое, но последние сугробы всё же исчезли. Весна и вправду приближалась.
– Мне вчера Тычок с домашкой помог.
– Тычок?
– Да, а что? – раздражённо спросила она, будто защищаясь. – Он тоже наш одноклассник, и очень хороший парень. И в математике соображает.
«Я в математике соображаю побольше него, – хотелось мне закричать, – и помочь тебе могу куда лучше!» Тычок в жизни не получал оценки выше тройки, а я – ниже пятёрки с минусом. Я наизусть знаю число «пи», до тридцать первой цифры после запятой: 3,141592653589793238462643383279. Я могу решить любой пример. Я знаю первые двадцать цифр пятидесятого простого числа. Подозреваю, что Тычок без ошибки не назовёт даже семи простых чисел. Но ничего этого я не сказал. Потому что знал: есть другая причина, по которой Эва хотела делать домашку с Тычком. И я промолчал.
Весь день я следил за тем, как часто Эва смотрит на Тычка и каким взглядом. Эва и Тычок? Да она всего несколько месяцев назад говорила, что влюбляются только идиоты, и что она всю жизнь хочет быть одной! Как её тётя Агнес, которая объездила весь мир в одиночестве, ведь у неё нет ни мужа, ни детей, с которыми нужно считаться. Но в тот день я видел, как Эва смеётся над шутками Тычка, как приглаживает волосы, когда смотрит на него, как приосанивается, отчего кажется ещё выше. Похоже, любовь уже не представлялась ей таким уж идиотизмом.
Тычок время от времени подмигивал ей, и щеки Эвы загорались тем же огнём, что и волосы.
Той Эве, которая краснеет от подмигиваний Тычка, я не хотел рассказывать о папиных записках. Но если я ничего больше не смогу ей рассказать, то на свете не останется никого, кто бы знал обо мне всё.
Вздохнув, я снова вспомнил о записке. «Дорогой Пелле, как ты поживаешь?»
Придётся самому решить, как быть с этим вопросом. Может, стоит привыкнуть к тому, что мы с Эвой всё реже будем проводить время вместе, уж точно если она заведёт дружбу с Тычком. Я встал и порылся в ящике в поисках ручки и бумаги. Вот бы у папы в урне был телефон (я имею в виду не бумажный, который дарят умершим китайцы, а настоящий), тогда я мог бы просто послать ему сообщение. Кто в наше время пишет письма?! Что мама сделала с папиным телефоном, я не знал. Подобные вопросы давались мне трудно: от них мама часто бросалась в слёзы.
Поначалу я иногда звонил на папин номер. Представлял себе, что будет, если он ответит: «Папа на проводе!» А вдруг он вовсе не умер, а сидит где-нибудь на необитаемом острове, где никто не может его найти? Взял и уехал, потому что хотел немного побыть в одиночестве? Просто на каникулы. Я бы его понял: мне порой тоже хочется побыть одному.
«Вы позвонили Ричарду. Оставьте сообщение, и я как можно скорее вам перезвоню. Хорошего дня!» В первый день п.с.п. я позвонил по папиному номеру раз одиннадцать подряд, просто чтобы послушать его голос. Хотелось кричать в ответ, что вовсе он не перезвонит и нечего врать. Но каждый раз я молча отключался.
Шаркая по полу носками, я вернулся на диван. Мама на миг подняла на меня глаза и снова нырнула в сериал.
Зажав колпачок ручки в зубах, я уставился на белый лист. И как же у меня дела? В школе хорошо, разве что всё опять слишком просто. На футболе тоже отлично. Последнее время я не болел, так что и тут порядок. Я всё ещё очень тощий, ходячий мешок костей. Но мама говорит, что, когда я стану старше, всё само собой исправится. Я наращу мышцы. По росту я не отстаю от сверстников. Самый низкорослый человек на свете едва дорос до 55 см. Если поставить троих таких друг на друга, они будут со мной примерно одного роста. Так что расту я по плану.
Выходит, всё вроде бы хорошо, если посмотреть со стороны. Пожевав колпачок и поразмыслив ещё четверть часа, я наконец принялся писать ответ.
Привет, пап!
Дела у меня неплохо. (Правда, и не хорошо.) Только вот живётся вер тебя невесело. В новогоднюю ночь я обжёгся о фитиль фейерверка. Хотел понять, как он устроен, но кончилось это плохо. У основания большого пальца до сих пор виден розовый след от ожога. Ну а вообще… стрёмно, что тебя больше нет. Иногда я на тебя злюсь. Ужасно злюсь! (Извини!)
Кстати, ты знал, что на Сулавеси – это такой остров в Индонезии – делают кукольные копии умерших и ставят их на специальный балкон? Там куклы охраняют мёртвых, которые похоронены сзади, в склепе. Я ещё подумал, обрадовалась бы мама, если бы я сделал куклу, похожую на тебя? Если честно, подозреваю, что вряд ли.
Ты сейчас стоишь в гостиной, на шкафчике у телевизора, и в то же время тебя нигде нет. Мы с мамой точно в коконе. Ну, знаешь, как куколки. Только те вылезают из кокона в среднем через одиннадцать дней. И превращаются в бабочек. Правда, есть вид, который сидит внутри четыре года! Я уже давно жду, когда же мы наконец выберемся наружу. А вот маме, похоже, в коконе нравится, она всё плетёт и плетёт новые слои. Иногда дышать нечем.
Я по тебе скучаю. Пока!
Пелле
Я сложил листок и окинул взглядом комнату. Это просто смешно – писать отцу, которого больше нет. И что теперь? Засунуть ответ в коробку? Выбросить? Или просто положить куда-нибудь? Краем глаза я заметил урну. И кое-что придумал.
Дождавшись, когда мама ляжет спать, я осторожно спустился в гостиную.
В темноте урна казалась большой и пугающей. Первое время п.с.п. я то и дело дотрагивался до неё. Надеялся, что это меня как-то утешит. Но на ощупь урна была холодной и твёрдой – ничего утешительного. И я перестал. Но мне по-прежнему странно было думать, что внутри папа. Я положил руку на крышку. Я знал: чтобы открыть урну, нужно одной рукой прижать её к животу, а другой повернуть крышку. Та не поддалась, только слегка заскрипела. Я в панике оглянулся на дверь. Чего доброго, мама услышит, спустится посмотреть, а тут я с открытой урной в руках! Зря я это придумал. Я собрался было поставить урну на место, как крышка вдруг повернулась. Внутри лежала горка папиного пепла. Сначала папу ссыпали в пакетик, но мама перенесла его в урну. Только бы не уронить: ведь тогда папа разлетится по всей комнате, придётся собирать его пылесосом. Не ставить же потом на место урны пылесборник!
Я торопливо бросил записку в урну. Не разглядывая пепел (мне рассказывали, что в нем иногда остаются осколки костей, и при мысли, что я могу наткнуться на фалангу папиного пальца, меня пробирала дрожь), я закрыл крышку и на цыпочках вернулся к себе в комнату.
Пообещай, что выполнишь то, о чём я тебя прошу. Просто доверься мне
Солнце за окном светило вяло. Сегодня утром на футболе стоял жуткий дубак. Я вратарь. И на прошлой неделе, когда после долгого перерыва поля снова стали пригодны для игры, мы провели первый матч нового сезона. Раньше папа всегда приходил поболеть, на каждый матч. Мама заглядывает нечасто и никогда не остаётся до конца. С тех пор как папы не стало, футбол уже не тот, да и всё остальное тоже. Как говорит мама, жизнь превратилась в недосоленный суп, и, по-моему, она права.
Днём мы с Финном рубились в видеоигры. Он живёт в двух кварталах отсюда. Финн – единственный парень из класса, с кем я общаюсь. Остальные ребята тусуются с Тычком и его приятелями. Все, кроме Абделя, но у того вообще нет друзей, и после школы он сразу уходит домой. Абдель поселился здесь недавно. Его отец иногда ходит в длинном белом одеянии, а мама – всегда в длинном чёрном. Она будто растворяется в его складках, на виду только глаза. Время от времени она появляется в школе – на собрании или школьном спектакле. Сидит всегда позади мужа, а тот разговаривает с учителем или с другими родителями. Несмотря на свой приметный наряд, она невидима. Кто знает, может, когда она улыбается, у неё на щеках ямочки? А под покровом кудри или, наоборот, длинные прямые волосы? А может, она и вовсе лысая?
– У нас в классе новенький, – сообщил я родителям за несколько месяцев до папиной смерти.
Папа тогда уже не мог работать полный день, но я ещё не знал почему. Он говорил, что просто сильно устал и решил побольше отдыхать. Я тогда и не подозревал о раковых клетках у него в теле.
– Да? И как, хороший мальчик? – спросила мама.
– Не знаю. Он говорит на другом языке. Кажется, он в Нидерланды недавно приехал. Зовут Абдель.
– Вот как. Наверное, живёт в центре для беженцев тут неподалёку. Откуда он родом? – Папа отложил книгу.
– Из Африки. Сомали.
Мама кивнула.
– Да, очень может быть. Там давно тянется жуткая гражданская война. У нас в больнице несколько сомалийцев работают уборщиками. Хорошие люди. Только представь себе: покинуть свой дом, оставить всё позади! Некоторые семьи вынуждены разлучиться! Мужчины бегут, покидая женщин и детей. Им остаётся только надеяться, что они когда-нибудь увидятся вновь.
– Пригласи его как-нибудь в гости, – предложил папа.
Он частенько такое говорил: «Приведи домой кого-нибудь из друзей». Но Абделя я так и не позвал: новенький оставался чем-то вроде тени, о которой легко забыть. Пришёл он к нам, только когда папа умер. Заходить внутрь отказался, лишь приложил руку к груди, там, где сердце, и склонил голову. Постоял так какое-то время, развернулся и ушёл. Глядя ему вслед, я изо всех сил старался думать о других вещах. О том, как осторожно учёные извлекают из земли окаменелости, о том, как образуются соляные озера, и о том, смогу ли я когда-нибудь покорить высоту 8848 метров и оказаться на вершине Эвереста.
Вдруг я заметил, что вдали, за кустами, кто-то стоит и смотрит на наш дом. Тёмная фигура – неясно, мужчина или женщина. Я замер на пороге. Может, это старый друг папы, который не решается или не хочет зайти в дом? А может, орнитолог-любитель, который папу знать не знал, и просто наблюдает за редкой птицей? Скажем, за гавайским вороном – самым редким из живущих на свете представителем пернатых. В мире насчитывается 10 965 видов певчих птиц, но гавайских воронов осталось всего сто шесть в неволе и, возможно, один-два в дикой природе. Исчез таинственный незнакомец так же внезапно, как и появился, – наверное, всё-таки наблюдал за птицей.
У меня много книг, полных таких вот любопытных фактов, – вещей, от которых не хочется плакать. Например, сколько на свете видов певчих птиц, кто такая тватва – птица, которая водится в Суринаме. По-нашему она зовётся болотная рисовая овсянка, но «тватва» мне нравится куда больше. Я заучиваю все эти факты, чтобы вспомнить в нужный момент. На папиных похоронах я мысленно пересказывал всю хронологию существования динозавров. А пока часами сидел в больнице и ждал папу с процедур, перебирал в голове различные созвездия. Когда мне рассказали, что папа болен, я думал о том, сколько часов сна требуется слонам, что муравьи могут строить подземные города и что в мире насекомых королевы встречаются чаще королей. Самая большая муравьиная колония в мире растянулась на 6000 км. Самый маленький на свете человек поместился бы туда 109 080 раз. А все муравьи на планете весят столько же, сколько все люди вместе.
Такими вот вещами набита моя голова.
На похороны явились все мои одноклассники. Папа остался бы доволен: к нам наконец-то пришли мои школьные товарищи. Некоторые родители тоже там были, а ещё директор школы, вахтер и все учителя, которые учили меня в разных классах. Были там и ребята из моей футбольной команды, кроме Йонаса (он уехал на каникулы). Народу собралось, как на большой праздник. Вот только виновник торжества лежал в гробу.
Когда Финн ушёл домой, я развернул третью записку. Хорошо бы на этот раз не пришлось снова лезть в урну, как на прошлой неделе. Записка № 3 оказалась немного загадочной. «Пообещай, что выполнишь то, о чём я тебя прошу. Просто доверься мне».
Что же я должен выполнить?
Мне вдруг ужасно захотелось прочитать записку № 4, но это было против правил. С другой стороны, папа-то всё равно ничего не сможет поделать. Что он, восстанет из мёртвых и отчитает меня?! Так что я всё-таки развернул четвертую записку, на всякий случай пробормотав: «Папа, прости».