Марвин Харрис
Каннибалы и короли. Истоки культур
Таким образом, наши предки из каменного века вполне могли поддерживать постоянную численность своей популяции, но у этого была своя цена – загубленные жизни младенцев. Именно эта цена скрывается на заднем плане дописьменной истории – и это уродливое пятно не позволяет ошибочно принять жизнь наших предков за райский сад.
Глава III. Истоки сельского хозяйства
В промежутке от 30 до 12 тысяч лет назад состоялся кульминационный момент нескольких миллионов лет [10] медленной технологической эволюции, в ходе которой наши предки из каменного века постепенно совершенствовали свои орудия и методы, позволявшие им добывать пропитание, охотясь на крупных сухопутных животных. На территории Старого света обнаружены стоянки древних людей, датируемые сотнями тысяч лет, где археологи раскопали отдельные останки слонов, жирафов и буйволов, однако эти животные, скорее всего, умерли естественной смертью либо попались в лапы другим хищникам, не относящимся к роду человеческому, или были ранены этими хищниками. Что же касается наших предков этого периода, то они, вероятно, не охотились на крупную дичь ради её мяса, а собирали падаль. Однако примерно 30 тысяч лет назад ситуация изменилась: отряды охотников-собирателей как в Старом, так и в Новом свете уже располагали средствами для регулярного убийства и разделки туш даже самых крупных животных.
По сочным пастбищам Европы и Азии, питаемым талыми водами ледников, бродили огромные стада северных оленей, мамонтов, лошадей, бизонов и дикого скота. Преобладающим способом решения продовольственной проблемы для людей стало преследование этих животных. Охотники окружали добычу, разжигая костры, загоняли животных на скалы и расправлялись с ними при помощи разнообразных каменных и костяных наконечников, копий, дротиков, длинных ножей, луков и стрел. На протяжении тысячелетий между хищниками-людьми и животными-жертвами существовало экологическое равновесие.
Но затем, примерно 13 тысяч лет назад, тенденция к глобальному потеплению ознаменовала начало заключительной фазы последнего ледникового периода. Ледники, покрывавшие значительную часть Северного полушария километровыми толщами замёрзшей воды, стали отступать в направлении Гренландии. По мере того, как климат становился всё менее суровым, на поросшие травой равнины, питавшие огромные стада, вторгались хвойные и берёзовые леса. Потеря этих пастбищ в сочетании с данью, которую отбирала у природы хищническая деятельность человека, привели к экологической катастрофе. Шерстистый мамонт, шерстистый носорог, степной бизон, гигантский лось, европейский дикий осёл и многие виды козлов – все эти животные внезапно вымерли. Лошади и крупный рогатый скот выжили, однако в Европе их поголовье резко сократилось. Другие виды, такие как сайгак и овцебык (мускусный бык), сохранились лишь в разрозненных очаговых ареалах на Крайнем Севере [11]. Учёные пока не пришли к единому мнению относительно того, в каком соотношении на исчезновение этих животных повлияли климатические изменения и хищничество человека. Однако человеческий фактор, безусловно, сыграл определённую роль, поскольку слонам и носорогам удавалось пережить несколько более ранних периодов сокращения их популяций, вызванного предшествующими отступлениями ледников.
После гибели культур, в основе которых находилась охота на крупную дичь, в Северной Европе наступила эпоха мезолита (среднего каменного века), когда источником белкового питания для людей стали ловля рыбы, добыча морепродуктов и охота на лесных оленей. На Ближнем Востоке (на территории современных Турции, Ирака, Ирана, Сирии, Иордании и Израиля), где эпоха охотников на крупную дичь закончилась гораздо раньше, чем в более северных территориях, структура питания стала ещё более разнообразной. Здесь люди перешли от охоты на представителей мегафауны и благородных оленей к добыче более мелких животных, таких как овцы, козы и антилопы, а также стали всё больше включать в свой рацион рыбу, крабов и других ракообразных, птиц, улиток, жёлуди, фисташки и другие орехи, дикие бобовые и дикие злаки. Согласно определению Кента Флэннери из Мичиганского университета [Flannery 1969], эта система представляла собой «широкий спектр» охоты и собирательства. Отступление ледников и активизация охоты на крупную дичь не повлекли за собой совершенно одинаковых последствий в Европе и на Ближнем Востоке, но и там, и там, вероятно, наблюдалось схожее истощение окружающей среды, что повысило издержки получения животных белков. По мнению Карла Бутцера [Butzer 1971, 1975], на большей части территории нынешней Турции, северо-восточного Ирака и Ирана во время последнего ледникового периода не было лесов, что облегчало охоту на стадных животных. Правда, новые леса, которые появились в конце ледникового периода, были не столь обширными, как в Европе, и это обстоятельство могло усугубить экологический кризис на Ближнем Востоке из-за сокращения видового разнообразия как на открытой местности, так и в лесах.
В Северной и Южной Америке можно обнаружить тот же самый процесс. В Новом свете пик охоты на крупную местную дичь также пришёлся на завершающую стадию последнего ледникового периода. На стоянках древних людей в Венесуэле, Перу и Мексике, в штатах Айдахо и Неваде археологи обнаружили великолепно выделанные листовидные наконечники, клинки и резцы, датировка которых относится к диапазону между 13000 и 9000 годами до н. э.; отдельные из этих артефактов находились рядом с останками вымерших видов антилоп, лошадей, верблюдов, мамонтов, мастодонтов, гигантских земляных ленивцев и гигантских грызунов. В период с 11000 до 8000 лет до н. э. охотники на крупную дичь, использовавшие оружие с бороздчатыми и волнистыми наконечниками, перемещались по обширным просторам Северной Америки, однако к 7000 году до н. э. из-за человеческого хищничества и климатических изменений, вызванных отступлением ледников, в Новом свете были полностью истреблены 32 вида крупных животных, включая лошадей, гигантских бизонов, быков, слонов, верблюдов, антилоп, свиней, гигантских ленивцев и гигантских грызунов.
Согласно гипотезе Пола С. Мартина из Университета Аризоны, предки американских индейцев уничтожили всех этих крупных животных – так называемую мегафауну плейстоцена – в ходе одного краткого промежутка интенсивной хищнической охоты. Столь быстрое вымирание американской мегафауны Мартин объясняет тем, что до появления групп переселенцев из Сибири, которые 11 тысяч лет назад пересекли Берингов пролив по существовавшему в то время сухопутному перешейку, эти животные никогда не становились объектом охоты людей. Правда, сегодня уже известно, что открытие Америки мигрантами из Азии произошло гораздо раньше – не менее 15 тысяч, а возможно, и 70 тысяч лет назад. Эти данные опровергают гипотезу Мартина в целом, однако предложенная им идея о быстром вымирании видов заслуживает пристального рассмотрения. Используя компьютерные методы моделирования различных масштабов истребления животных небольшой исходной человеческой группой, Мартин продемонстрировал, что все крупные животные от Канады до северного побережья Мексиканского залива могли быть стёрты с лица земли всего за три столетия, если бы охотники позволяли собственной популяции удваиваться каждое поколение. Такие темпы роста вполне соответствуют репродуктивному потенциалу палеолитических охотников. Вот один из фрагментов расчётов Мартина:
«Представим себе, что в районе Эдмонтона находится сто древних индейцев. В среднем на одного охотника приходится 13 добытых животных в год. В семье из четырёх человек охотится в основном кто-то один, в среднем добывая одно животное в неделю… Охота идёт легко, а численность [группы] удваивается каждые 20 лет, пока стада животных в округе не поредеют, после чего необходимо искать новую территорию. За 120 лет население Эдмонтона увеличивается до 5409 человек, оно сосредоточено на протяжении фронта глубиной 59 миль с плотностью 0,37 человека на квадратную милю. За этим фронтом происходит истребление мегафауны, и через 220 лет он достигает северной части Колорадо [12]… Ещё через 73 года фронт продвигается на оставшуюся тысячу миль [до Мексиканского залива], достигая глубины 76 миль и максимальной численности населения чуть более 100 тысяч человек. В течение года фронт продвигается не более чем на 20 миль. За 293 года охотники уничтожают мегафауну в количестве 93 млн животных» [Mosimann and Martin 1975: 308].
Так или иначе, сценарий Мартина способен выступать наглядной иллюстрацией уязвимости крупных, медленно размножающихся видов животных перед охотниками-собирателями, которые намерены убивать больше добычи из-за репродуктивного давления и рисков ухудшения уровня жизни. Можно допустить, что истребление животных не было вызвано резким увеличением численности человеческой популяции, а являлось простой попыткой сохранить уровень питания и низкий уровень прерывания беременности и детоубийств в условиях сокращения количества хищных животных.
После того, как охота на крупную дичь в Новом свете прекратилась, на Американском континенте появились культуры, системы жизнеобеспечения которых напоминали аналогичные системы жизнеобеспечения охотников и собирателей «широкого спектра» на Ближнем Востоке. Детали процесса интенсификации и истощения наиболее отчётливо прослежены в примечательных исследованиях, выполненных в долине Теуакан под руководством Ричарда Макнейша из Археологического музея Пибоди. Долина Теуакан представляет собой длинную узкую впадину, расположенную в юго-восточной части мексиканского штата Пуэбла на высоте 4500 футов [1500 метров] над уровнем моря в окружении высоких гор, благодаря которым здесь присутствует жаркий и сухой климат. В эпоху Ахуэреадо (7000–5000 годы до н. э.) на этой территории шла охота на лошадей и антилоп вплоть до их полного истребления, после чего охотники начали активно уничтожать зайцев и гигантских черепах, которые тоже вскоре вымерли. По оценкам Макнейша [MacNeish 1972], в это время на мясо приходилось от 89 % до 76 % общего количества калорий, потребляемых охотниками в сезоны с максимальным и минимальным объёмом добычи. В последующие периоды – Эль-Риего (5000–3400 годы до н. э.), Кокскатлан (3400–2300 годы до н. э.) и Абехас (2300–1850 годы до н. э.) – максимальная и минимальная доля мяса в рационе в зависимости от сезона снизилась до 69 % и 31 %, 62 % и 23 %, 47 % и 15 % соответственно. Примерно к 800 году до н. э., когда в долине Теуакан появились полностью стационарные поселения, где основным занятием жителей было сельское хозяйство, доля калорий, приходящаяся на животные белки, стала ещё меньше, а различия в пищевом поведении между сезонами охоты и остальным временем года практически исчезли. В конечном итоге, как мы увидим в дальнейшем, мясо в древней Мексике стало роскошью, а его добыча и потребление породили одни из самых жестоких институтов в истории человечества.
Неумолимое снижение доли животного белка в рационе жителей долины Теуакан было следствием непрерывной череды циклов интенсификации и истощения, которые сопровождались усовершенствованием технологий охоты. По мере сокращения каждого отдельного вида животных охотники пытались компенсировать снижение отдачи от вложенных ими усилий за счёт использования более эффективных орудий и методов охоты. В ход пришлось пустить копья, копьеметалки, дротики, после чего использовались луки и стрелы, но всё было тщетно.
Согласно оценкам Макнейша, значение коэффициента эффективности труда (количество полученных калорий на одну затраченную) при охоте на кроличьи табуны в период Ахуэреадо составляло 2,5:1. В случае засады с копьём соответствующий показатель для начала эпохи Ахуэреадо был равен 3,2:1, однако в период Абехас он снизился до 1:1 и затем сошёл на нет. Для преследования оленей с дротиками этот коэффициент первоначально составлял 7:1, но по мере сокращения поголовья оленей он снизился до 4:1. В дальнейшем лук и стрелы обеспечили новое максимальное значение коэффициента – 8:1 или 9:1, но к тому времени дичи стало настолько мало, что мясо могло внести лишь незначительную лепту в рацион жителей долины.
В ходе долгих и бесплодных попыток сдержать последствия истощения фауны усилия жителей долины Теуакан по добыче базовых продуктов питания постепенно сместились от животных к растениям. Интенсификация растениеводства привела к постепенному увеличению доли одомашненных видов в том «широком спектре» растений, которые исходно добывались исключительно при помощи собирательства. К концу эпохи Эль-Риего группам охотников удалось одомашнить кабачок, амарант (щирицу), перец чили и авокадо. В период Кокскатлан к ним добавились кукуруза и бобы, и по мере того, как размер поселений увеличивался, а сами они становились всё более стационарными, значение этих культур неуклонно возрастало.
В соответствии с расчётами Макнейша, доля калорий, получаемых от одомашненных и/или культурных растений, в рационе обитателей долины Теуакан в период Эль-Риего составляла всего 1 %, но в период Кокскатлан она увеличилась до 8 %, а в период Абехас до 21 %. И даже к моменту появления первых стационарных поселений вклад одомашненных и/или культурных растений в общий объём потребляемых калорий составлял всего 42 %.
Как и в случае с охотой, интенсификация земледелия привела к появлению ряда технологических достижений. За огородничеством – примитивным предшественником садоводства – последовало земледелие, которое всё больше зависело от ирригации. Коэффициент производительности труда в этих различных системах производства продовольствия вырос с 10:1 до 30:1 и 50:1. Макнейш не рассматривает сценарий, при котором к переходу от охоты и собирательства к земледелию и ирригации привело последовательное снижение производительности труда – и я вслед за ним не стал бы настаивать, что такое снижение обязательно необходимо для объяснения перехода к более эффективным способам ведения сельского хозяйства. В конечном итоге, снижение поступления животных белков можно компенсировать лишь с помощью увеличения производства белков растительных. Важный момент заключается в следующем: несмотря на то, что ирригационное сельское хозяйство было в пять раз более производительным (в показателях затраченного на единицу времени человеческого труда), чем огородничество, вся череда циклов интенсификации, истощения и технологических новшеств на протяжении девяти тысяч лет привела лишь к общему ухудшению уровня питания.
Представляется очевидным, что вымирание мегафауны плейстоцена спровоцировало переход к сельскохозяйственному способу производства как в Старом, так и в Новом свете. Однако последовательность событий в обоих случаях имела принципиальные различия, чрезвычайно важные для понимания всей последующей истории человечества. В долине Теуакан деревни появились лишь через несколько тысяч лет после того, как были одомашнены первые растения – именно такая последовательность была характерна и для всей Америки в целом (не исключено, что в Перу охотники на морских млекопитающих создали свои деревни несколько раньше, однако этот эпизод не имеет значения для основной логики культурной эволюции). Что же касается Старого света, то там наблюдалась обратная последовательность: сначала люди строили деревни, а затем, спустя пару тысяч лет, одомашнивали те дикие растения, семена которых они собирали. Для понимания этой разницы обратимся к более детальному рассмотрению двух наиболее изученных регионов – Ближнего Востока и Мезоамерики (Центральная Америка и Мексика).
Согласно современным данным, создание самых ранних сельских поселений на Ближнем Востоке было связано с одной из разновидностей натурального хозяйства, предполагавшей сбор семян дикого ячменя, пшеницы и других злаков. Эти семена созревают поздней весной в течение трёх недель. В Анатолии до сих пор встречаются настолько густые заросли дикой пшеницы, что человек, вооружённый серпом из кремня, сможет собрать более двух фунтов [900 граммов] зерна за час, а за три недели у семьи опытных земледельцев получится заготовить достаточно зерна на целый год. Первые стационарные сельские поселения, где можно было хранить зерно, перемалывать его в муку, делать из него лепёшки или кашу, создавали те самые охотники-собиратели «широкого спектра», о которых уже упоминалось выше. Их дома, стены поселений, ямы для хранения продуктов, печи для обжига, позволявшие удалять со злаков шелуху, и большие ступы для измельчения зерна в муку – всё это представляло собой серьёзные вложения сил и средств, от которых, в отличие от временных стоянок, невозможно было с лёгкостью отказаться.
Например, представители натуфийской культуры – доисторические охотники-собиратели, жившие на горе Кармель в Израиле в XI тысячелетии до н. э., – выреза́ли углубления в виде бассейнов перед своими укрытиями в скалах, выкладывали мостовые из камня и окружали постоянные очаги каменными ободками. В долине реки Иордан на стоянке Маллаха, возраст которой составляет 12 тысяч лет, люди, питавшиеся семенами, создавали каменные основания для круглых домов и штукатурили ямы для хранения продуктов. На этих же стоянках были найдены кремневые «серпы», которые в процессе срезания стеблей диких злаков приобретали характерный блеск. Существуют также аналогичные свидетельства того, что люди жили в деревнях ещё до возникновения сельского хозяйства, занимаясь срезанием и поджариванием либо хранением злаков. Эти поселения, обнаруженные на стоянке Зави-Чеми-Шанидар (Ирак) в верхнем течении Тигра и в Карим Шахире у отрогов гор Загрос, датируются промежутком от 10 000 до 8000 лет до н. э. В поселении Телль-Мурейбат, расположенном в верховьях Евфрата в Сирии, археологи обнаружили дома с глиняными стенами, которые были построены 10 тысяч лет назад, точильные камни, ямы для обжига и 18 отдельных видов диких семян, включая семена растений-предков пшеницы и ячменя.
В Новом свете наблюдалась совершенно иная последовательность. Возраст самых ранних одомашненных растений Нового света, обнаруженных Макнейшем в долине Теуакан, составляет около 9 тысяч лет. Примерно 7 тысяч лет назад там выращивались примитивные формы кукурузы с небольшим початком, содержавшим всего два-три ряда зёрен. Однако стационарные жилища обитатели долины Теуакан начали строить лишь 5400 лет назад – и даже тогда они жили в этих домах лишь часть года, поскольку половину растений, употребляемых в пищу, они по-прежнему добывали с помощью полукочевого собирательства.
К слову сказать, эта длинная, но примечательно разная последовательность этапов и совершенно разный набор растений, которые присутствовали на первых стадиях сельского хозяйства в Старом и Новом свете, дают основание раз и навсегда покончить с устаревшим представлением о том, что развитие земледелия в одном полушарии было производным от другого. Даже если обитателям Ближнего Востока и удалось каким-то образом попасть в Теуакан 9 тысяч лет назад, то они явились туда с пустыми руками и очевидным образом мало чем могли помочь. Поэтому американским индейцам всё равно пришлось бы потратить ещё несколько тысяч лет на совершенствование и расширение собственного ассортимента сельскохозяйственных культур. Некоторые упорные диффузионисты – исследователи, уверенные, что возникновение такого сложного феномена, как сельское хозяйство, вряд ли могло независимо произойти более одного раза, – пытаются не обращать внимание на отсутствие в Мезоамерике пшеницы, ячменя, ржи или каких-либо других употребляемых в пищу растений или одомашненных животных Старого света, предполагая, что передавалась именно идея выращивания сельскохозяйственных культур, а не сами культуры. Однако, как уже было показано, от перехода к сельскому хозяйству охотников-собирателей удерживают не идеи, а соотношение затрат и выгод. Идея земледелия бесполезна, если у вас есть возможность получить весь желаемый объём мяса и овощей, потратив несколько часов в неделю на охоту и собирательство.
Полагаю, что причина различия двух описанных последовательностей заключалась в том, что после уничтожения всей крупной охотничьей добычи в Старом и Новом свете существовали разные типы растительных и животных сообществ. На Ближнем Востоке особое сочетание животных и растений позволяло охотникам-собирателям «широкого спектра» увеличивать потребление как мясной, так и растительной пищи, осев в деревнях. Однако в Мезоамерике жизнь в стационарных поселениях, где люди занимались сбором семян, подразумевала, что им придётся обходиться без мяса.
В тех территориях Ближнего Востока, где возникло земледелие, не только произрастали растения, являющиеся дикими предками пшеницы, ячменя, гороха и чечевицы, но и обитали предшественники одомашненных овец, коз, свиней и крупного рогатого скота. Когда посреди густых зерновых полей возникали постоянные поселения, жители которых ещё не занимались сельским хозяйством, стада диких овец и коз, чьим основным источником питания были дикие травы, в том числе растения-предки пшеницы и ячменя, были вынуждены вступать в более тесный контакт с жителями деревень. Перемещения этих стад люди могли контролировать с помощью собак. Овец и коз держали по краям полей, где росли зерновые, – им разрешалось питаться жнивьём, но не созревающими злаками. Иными словами, охотникам больше не требовалось отправляться на поиски животных – те приходили сами, поскольку их привлекали поля, на которых концентрировалась их пища.
Для животных соблазн питаться созревающим зерном мог быть настолько непреодолимым, что они действительно угрожали уничтожением посевам. Это давало охотникам и двойной стимул, и двойную возможность для наращивания заготовок мяса, что угрожало массовым уничтожением и истреблением уже овцам и козам. Не исключено, что и эти виды, как и многие другие, ждала именно такая участь, если бы не одомашнивание – величайшее природоохранное движение в истории.
Для спасения животных от вымирания можно предпринять простые прикладные меры. Многие современные охотники-собиратели и жители деревень, занимающиеся огородничеством, содержат животных в качестве домашних питомцев. Точно так же, как нехватка знаний о растениях не сдерживала развитие земледелия, нехватка знаний о животных не мешала представителям первобытных культур разводить большое количество овец и коз в качестве домашней скотины, используя их для получения продуктов питания и других экономических выгод. Основное ограничение, скорее, заключалось в том, что из-за необходимости кормить пойманных животных люди вскоре столкнутся с исчерпанием запасов продовольствия, полученного из диких растений, для собственного питания. Однако выращивание зерновых открывало новые возможности. Овцы и козы прекрасно размножаются, питаясь жнивьём и другими несъедобными для человека частями одомашненных растений. Этих животных можно было держать в загонах, кормить сеном, доить и выборочно забивать. Слишком агрессивные, слишком изнеженные или слишком медленно растущие особы могли пойти на корм человеку ещё до достижения ими репродуктивного возраста.
Представленная концепция объясняет, почему одомашнивание растений и одомашнивание животных в Старом свете происходили в одно и то же время и в одних и тех же местах. Оба эти процесса выступали одной из составляющих макрорегиональной интенсификации, заложившей основу для возникновения новой производственной системы. В Зави-Чеми-Шанидаре, одной из самых первых деревень на территории нынешнего Ирака, одомашненные овцы появились почти 11 тысяч лет назад. В Али Коше (Иран) свидетельства одомашнивания коз датируются в промежутке от 9500 до 9000 лет назад одновременно с появлением одомашненных сортов пшеницы, ячменя и овса. Такой же комплекс одомашненных растений и животных возрастом 8800 лет назад археологи обнаружили в Джармо (Ирак).
А теперь вернёмся в Мезоамерику. В период Ахуэреадо теуаканские охотники-собиратели «широкого спектра», как и их непосредственные современники на Ближнем Востоке, успешно освоили сбор зерновых культур, две из которых – амарант и кукуруза – были впоследствии одомашнены. Как отмечает Макнейш, показатели производительности труда в процессе собирания семян были сопоставимы с сельским хозяйством, при этом собирательство точно так же, как и сельское хозяйство, приносило урожай, который можно было хранить. Почему же в таком случае обитатели долины Теуакан не поселились рядом с дикими зарослями амаранта или кукурузы? Может быть, потому, что среди них не было гениальных людей, которые подсказали бы им, как это сделать? Или же это произошло, как предположил один археолог, из-за загадочных «изменений в социально-политической организации, которые не имели ничего общего ни с климатом, ни с плотностью населения»? Если учесть бросающиеся в глаза различия между сохранившимися видами животных в Мексике и на Ближнем Востоке, то всё это слабые гипотезы. В Теуакане одомашнивание животных не происходило одновременно, нога в ногу с одомашниванием амаранта и кукурузы по той простой причине, что все подходящие для одомашнивания местные стадные животные уже вымерли в результате климатических изменений и чрезмерного истребления. Так что если обитателям Теуакана хотелось есть мясо, им требовалось почти безостановочно передвигаться вслед за сезонными миграциями своей добычи – в основном это были лесные олени, кролики, черепахи и другие мелкие животные и птицы. Отсюда и нежелание индейцев вкладывать усилия наподобие тех, которые собиратели семян на Ближнем Востоке посвящали свои домам, жаровням и хранилищам. Это же обстоятельство объясняет и появление полноценной деревенской жизни в Новом свете только после того, как там были обескровлены популяции даже мелких животных, причём это произошло через долгое время после одомашнивания многих видов растений.
Это не означает, что в Мезоамерике совершенно отсутствовали подходящие для одомашнивания виды животных. К концу приведённой выше последовательности эпох в долине Теуакан её жители разводили собак и индеек, которые употреблялись в пищу. Но пищевой потенциал этих животных был незначителен по сравнению с травоядными жвачными млекопитающими Старого Света. Собаки могут выступать значимым источником белка только в том случае, если в ходе выращивания кормить их падалью, а индейка конкурирует с человеком за зерно. Единственными животными Нового света, сопоставимыми с овцами и козами, были ламы и альпаки, которые выжили исключительно в Южной Америке и не могли совершенно ничем помочь на этапах становления оседлой жизни в Мезоамерике.
Со временем южноамериканские индейцы, конечно же, одомашнили лам, альпак и морских свинок (последние также отсутствовали в Мезоамерике). Для народов Анд эти животные служили важным источником мяса начиная примерно с 2500 года до н. э. Однако о начальных этапах развития сельского хозяйства в Андах известно слишком мало, чтобы дать объяснение того, почему там не возникли досельскохозяйственные деревни, жители которых в основном занимались сбором семян и охотой на частично одомашненных лам и альпак. Одна из гипотез заключается в том, что ламу и альпаку было очень сложно разводить в неволе. Их ближайший дикий родственник, викунья, чья шерсть имеет очень большую ценность, не поддаётся одомашниванию, поскольку это животное отказывается участвовать в сложном ритуале ухаживания [13], оказавшись в неволе. Согласно ещё одной гипотезе, дикие заросли киноа не приносили достаточный урожай, чтобы способствовать созданию деревень поблизости. Тем не менее для получения ответа на поставленный выше вопрос требуются дополнительные исследования.
Истощение популяций животных в тех территориях, где происходило развитие сельского хозяйства Нового света, имело далеко идущие последствия. Именно это обстоятельство привело к расхождению траекторий двух полушарий и придало им разные темпы развития. В этом и состоит объяснение, почему именно Колумб «открыл» Америку, а не Поухатан [14] «открыл» Европу, почему Кортес победил Монтесуму, а не наоборот. В Старом свете вслед за одомашниванием овец и коз были быстро одомашнены свиньи, крупный рогатый скот, верблюды, ослы и лошади. Все эти животные стали частью сельскохозяйственной системы земледелия, заложив основу для новых технологических достижений. В полностью стационарных сельских поселениях часть зерна можно было пускать на корм ослам и волам, которых запрягали в сбрую, чтобы тащить плуги и другие тяжёлые предметы. Перевозки грузов сначала велась на полозьях, затем на валиках и, наконец, на колёсах. Это привело к росту эффективности транспорта и, что ещё важнее, заложило основы разработки различных механизмов, а стало быть, и любых сложных машин. Индейцы Нового света тоже изобрели колесо, которое, вероятно, использовали в гончарном деле и, конечно же, в качестве игрушки, но его дальнейшее развитие споткнулось об отсутствие животных, пригодных для перевозки тяжёлых грузов. Ламы и альпаки были бесполезны в качестве тягловой силы, а бизоны, которых вообще сложно укротить, обитали за пределами базовых территорий зарождавшегося сельского хозяйства и образования государств. Неспособность развивать технологии, основанные на использовании колеса, означала, что Новый свет оказался далеко позади в любых процессах, которые связаны с подъёмом и перемещением различных предметов, измельчением и обработкой сырья, в процессах, где принципиальную роль играют шкивы, шестерни, зубцы и винты.
Разный состав фауны двух полушарий в момент окончания массового истребления животных в эпоху плейстоцена повлёк за собой и другие последствия. Модели политической экономии, религии и пищевых предпочтений в обоих полушариях невозможно понять без учёта той роли, которую играли домашние животные в качестве источника животного белка. К этим темам мы ещё вернёмся в последующих главах.
Итак, возникновение оседлой жизни было ответом на истощение ресурсов, вызванного интенсификацией охотничье-собирательского способа натурального хозяйства. Однако на Ближнем Востоке после того, как люди предприняли усилия по налаживанию переработки зерна и строительству зернохранилищ, благодаря повышению уровня жизни и изобилию как калорий, так и белков, задача не допустить или не стимулировать рост населения стала крайне сложной. Модель питания со средним содержанием белка и высоким содержанием калорий снижала эффективность продления лактации в качестве средства контрацепции, женщины вели более оседлый образ жизни и могли одновременно ухаживать и за новорожденным ребёнком, и за детьми трёх-четырёх лет, на сельскохозяйственных работах масштабно использовался детский труд, а деревни могли расширяться за счёт целинных земель. Если около 8000 года до н. э. население Ближнего Востока составляло 100 тысяч человек, то незадолго до 4000 года до н. э. оно, вероятно, достигло 3,2 млн человек, увеличившись за четыре тысячи лет в 40 раз. Этот рост повлёк за собой возобновившееся давление на уровень благосостояния – именно так стартовали новый виток интенсификации производства и новый цикл истощения окружающей среды. Особенно уязвимыми к увеличению поголовья домашних животных оказались лесные ресурсы. Значительные территории Ближнего Востока покрылись зарослями кустарника, почвы стали разрушаться. Мяса вновь стало недоставать, качество питания падало, увеличивалось количество заболеваний, передаваемых домашними животными, возросло репродуктивное давление, и весь ближневосточный регион оказался на пороге новых колоссальных преобразований, которые затронут все стороны жизни людей. А ко всему этому добавлялась ещё одна цена, о которой пойдёт речь в следующей главе – цена нарастания войн.