Майкл Салливан
Эра Мифов. Эра Мечей
Глава 6
Слухи
«Той весной у нас появился новый вождь, Коннигер. И новый мистик, Сури. У Коннигера был талант к выпивке, бахвальству и владению топором, а Сури умела разговаривать с деревьями».
«Книга Брин».
Последние двадцать лет Персефона сидела на Втором троне позади своего мужа на каждом общем сборе клана. В то утро она пришла в чертог вождя как гостья. Было странно входить в дом, который она считала своим – в мир своих воспоминаний – в качестве гостьи. Перемены бросились в глаза сразу. Груду дров передвинули к восточной стене, медвежью шкуру из спальни наверху перенесли на нижний этаж. В зимнюю колонну воткнули топор Коннигера. Среди этих перестановок больше всего ее поразил щит мужа, добавившийся к пантеону щитов прежних вождей, развешенных на балках.
Жители далля расселись на полу вокруг огня. Коннигер восседал на Первом троне и ждал, пока толпа угомонится. Хотя во время дуэли с Холлиманом он не получил ни одной раны, на голове у него все еще оставался глубокий порез после схватки с медведем. Повязку он больше не носил, но ярко-розовые отметины сходили медленно. Судя по тому, как Коннигер отводил взгляд, Персефона догадывалась, что боль от ран была куда менее острой, чем глубокая душевная боль от того, что он не смог защитить своего вождя и друга.
Рядом с ним была его жена, Тресса, в торке Персефоны и с ее же кольцом. Искусно заплетенные волосы украшал венок из весенних цветов. В свой первый день в новом статусе Персефона едва не потеряла голову от страха, Тресса же вовсе не выглядела испуганной. Она возбужденно потирала подлокотники трона, словно восторженный ребенок, на круглых щечках сияла широкая улыбка.
Персефоне стало ее жаль. Тресса понятия не имеет, во что ввязалась и воспринимает все как большую пирушку. Очень скоро это пройдет.
Некоторые посмотрели на Персефону и улыбнулись ей неловко, не зная, как теперь с ней обращаться. Ее присутствие заставило нервничать многих. Все воспринимали первый общий сбор Коннигера как конец траура, она же олицетворяла обломки правления некогда горячо любимого, но уже отошедшего в прошлое. Она намеренно села позади всех, давая Коннигеру и Трессе возможность утвердиться в новом качестве. Персефона решила молчать и не высовываться.
Помещение заполнилось до отказа, чего прежде не бывало. Пришли даже жители соседних деревень. Собрались буквально все, включая Эдлера и Хэгнера, покалеченных во время охоты на медведя. Эдлер теперь носил прозвище Одноглазый. Потерявшего руку Хэгнера переименовали в Обрубка. Персефона не пользовалась этими кличками в знак уважения к тем, кто получил увечья, защищая ее мужа. Как и Персефона, после смерти Рэглана они не показывались на людях, однако ради общего сбора пришли. Даже Тоуп, обрабатывавший участок на гребне и запаздывавший с пахотой из-за болезни и сильных дождей, оторвал свою семью от работы. Родители привели детей, которые устроились вокруг огня, скрестив ноги, и на их щеках играли отблески пламени. Самые маленькие улыбались, старшие уже все понимали. Люди собрались вовсе не для того, чтобы рассказывать сказки. Ни песен, ни застолья тоже не предвиделось.
Новый вождь собрал людей, чтобы обсудить слухи, волновавшие жителей далля уже несколько дней. Одна за другой пришли две тревожных вести. И обе с севера. Первая казалась совершенно невозможной, если бы не вторая весть. Она звучала настолько ужасно, что просто не могла не быть правдой.
– Боги нас убьют? – крикнул Тоуп, заглушая ропот голосов.
Как и все прочие, фермер проявлял вполне понятное нетерпение.
Услышав вопрос, Коннигер почесал бороду и сердито нахмурился, хотя общий сбор созвал для обсуждения именно этого вопроса. Вероятно, он задумал какую-нибудь вступительную речь. Это был его первый общий сбор в роли вождя клана, и, по всей видимости, Коннигеру хотелось, чтобы он запомнился всем.
Коннигер был красивым мужчиной с густой черной бородой и длинными волосами, одетый в ли-мору с узорами клана Рэн, с заколкой на левом плече. Материя была яркой – наверно, новая. Он сидел, обхватив подлокотники обеими руками, поставив ноги ровно и выпрямив спину. Образцовый вождь, на вид сильный и крепкий, настоящая скала для своего народа, на которую можно опереться. Персефона заметила у него на пальце кольцо своего мужа и ощутила знакомую тупую боль в груди, заставившую ее задуматься, почему она никак не уйдет отсюда. Она была веслом, плавающим на поверхности после того, как лодка затонула, деревянной рукояткой разбитого каменного топора…
– Быть такого не может! – заявила Мэйв с непререкаемой уверенностью. Хранительница стояла чуть позади между двумя тронами. На голове капюшон, седые волосы тщательно убраны, лицо сурово, словно обветренный камень. Старуха представляла собой все, что осталось от предыдущего вождя, и теперь передавала власть новой паре. – Боги всегда были к нам справедливы. Законы, по которым мы спокойно живем, оговорены в давних соглашениях. Пока платим дань вовремя и сполна, не пересекаем и не запруживаем западные реки, не наносим вреда владениям фрэев, их гнев нас не коснется. Так обещала их правительница Фенелия.
– А что написано в соглашении о том, что будет, если мы убьем бога? – спросил Гиффорд, с трудом произнося слова перекошенным ртом.
В другой обстановке его речь вызвала бы улыбку или даже смех.
Гиффорд родился увечным. Спина его закручивалась, словно плющ на столбе, делая для него прогулку по даллю достижением, достойным всяческих похвал. Вечно склоненная набок голова выглядела так, будто ее раздавил великан, один глаз всегда оставался прищуренным, губы сплющенными. Его мать умерла, подарив сыну жизнь, и многие задавались вопросом, стоило ли ему вообще жить. Его отец верил, что Гиффорд станет великим человеком. Все понимали, что в нем говорит скорее горе утраты, нежели здравый смысл, однако ни у кого не хватило мужества вмешаться. К тому же уносить младенца в лес на милость духов не было необходимости – вряд ли бедняжка смог бы прожить хоть неделю… Отец Гиффорда умер несколько лет назад, как и некоторые из тех, кто советовал избавиться от ребенка. Однако Гиффорд был еще жив, к тому же в свои двадцать лет уже стал лучшим гончаром на семь кланов.
Лицо Мэйв ожесточилось, будто такого варианта она тоже не исключала.
– Там про это не говорится. К тому же человек не способен убить бога.
– Торговец Джастен с Развилки клянется, что это правда! – пронзительно зазвучал тонкий голосок Брин. – Сказал, что видел Рэйта и сломанный меч! И клинок бога, он…
– Тише, девочка! – шепнула Сара дочери.
Брин поймала ее суровый взгляд и съежилась, усевшись обратно на пятки.
– Вот-вот! – подтвердил Этмор. – Я знаю Джастена почти всю жизнь. Он никогда не врет. Если он говорит, что это правда, значит так и есть. Иначе почему боги на нас ополчились? Чем еще объяснить подобную расправу?
– Человек не может убить бога, – заявил Сэккет.
При звуке его голоса все умолкли. Сэккет высказывался редко, поэтому когда новый Щит вождя заговорил, люди прислушались. Они ему поверили.
– Что слышал ты, Коннигер? – зычно спросил с порога Эдлер.
Повязка на глазу придавала ему вид бывалого рубаки.
Коннигер посмотрел на группу чужаков – десятерых мужчин с мрачными лицами, в одежде с коричневыми узорами клана Нэдак.
– Хотя я согласен с Сэккетом, что бога убить нельзя, они явно на нас ополчились. Боги разгромили Дьюрию.
Повисло растерянное молчание.
– Что значит – разгромили? – спросил фермер Уэдон.
– Эти люди, – указал вождь в сторону незнакомцев, – из Нэдака. Пять дней назад они увидели дым на севере. Отправились в высокогорья Дьюрии, но далля уже не было. Вырезали всех – мужчин, женщин, детей. Дом вождя и все окрестные хижины сгорели дотла, только ветер воет на развалинах.
Весь зал загудел, не веря услышанному. Слов было не различить, изумленные вздохи и ругань замирали на губах потрясенных людей.
– Сколько выжило? – спросил Тоуп.
– Дьюрийцев? – Коннигер тяжело вздохнул. – Нисколько. Даже домашний скот весь перерезан.
– Откуда нам знать, что это сделали боги? – спросил Дэлвин. – Может, виноваты гула-рхуны?
Стоявшие у двери мужчины покачали головами. Один, с черной кожаной повязкой вокруг лба, сказал:
– Тела лежат аккуратными рядами, словно их построили, чтобы убить. И оружие оставили. Не взяли ничего – просто сожгли далль.
Ропот стал громче.
– Может, это сделали и боги. Только на Дьюрию напали из-за Рэйта Убийцы Богов, ведь он родом оттуда. Мы-то ничем не оскорбили богов. Мы не трогаем их, они не трогают нас, верно? – заметил Дэлвин тоном, в котором было больше надежды, чем уверенности. Он обнял Сару и притянул к себе. – Мы тут ни при чем!
– Кто знает! – воскликнул Гиффорд. – Что, если боги не видят фазницы между Дьюфией и нами? – обычно Гиффорд пытался избегать слов с буквой «р» прилюдно, но вопрос был отнюдь не праздный. – Скажи им, что ты видел утфом, Тоуп!
Все повернулись к изможденному фермеру, утиравшему лицо куском мешковины, которым он обычно прикрывал голову от солнца.
– Я видел дым на северо-западе, вверх по дороге через долину. Похоже, горел Нэдак.
Повисла зловещая тишина. Мужчины из Нэдака уставились на Тоупа. Потом посыпались вопросы.
– Сколько дыма?
– Когда именно?
– Какого цвета дым?
Голоса звучали один тревожнее другого.
– Дыма было много, причем черного, – ответил Тоуп. – Его и сейчас видно, если взобраться на вершину гряды.
Услышав это, чужаки выбежали вон. Остальные смотрели, как они уходят в обманчиво приятный весенний день.
– Это еще ничего не доказывает, – заверил Дэлвин, но жену притянул ближе к себе и положил руку на голову дочери.
– Похоже, фэйи фешили наказать и их тоже, – протянул Гиффорд. – Что будем делать, если они и к нам пфидут?
– Как это – что будем делать? – спросил Коннигер. – Что мы вообще можем сделать?
На некоторых лицах проступило удивление. Умом Коннигер не блистал никогда, и Персефона догадалась, что вопроса он не понял. Она поднялась, встав на колени.
– Думаю, люди хотят знать, какие шаги ты предпримешь, чтобы не допустить у нас того же, что случилось в Дьюрии и, вероятно, в Нэдаке.
Услышав ее слова, Тресса внимательно посмотрела на Персефону и сжала губы.
– Нечего тут предпринимать, – ответил Коннигер. – С нами такого не случится. Мы-то ни в чем не виноваты.
– Но если фрэй действительно убит… – начал Дэлвин.
– Мы никого не убивали! – оборвал Коннигер, и Тресса ухмыльнулась. – У фрэев нет причин трогать нас. От дьюрийцев вечно одни неприятности. Так им и надо! Получили по заслугам. Навлекли на себя гнев богов. А нам бояться нечего.
– Как насчет нэдаков? – спросил Гиффорд. – Они-то в чем виноваты?
– Про нэдаков мы пока ничего не знаем, – ответил Коннигер, кивнул жене и сел еще прямее.
«Не лучшее начало», – подумала Персефона. Она-то знала не понаслышке, как трудно принять правильное решение, когда все на тебя смотрят. Людям страшно, они ждут твоей поддержки. В такой момент ни в коем случае нельзя оставлять их наедине с размышлениями и тревогами.
– И все же кое-что предпринять мы можем, верно? – спросила Персефона.
Недолго ей удалось молчать и не высовываться. Сколько именно – минут пять? Впрочем, пять минут назад еще не было известно о гибели Дьюрии и Нэдака.
Взгляды заметались между новым вождем и вдовой прежнего правителя.
«Просто скажи “да”. Скажи “конечно”, если другого тебе в голову не приходит, потом спроси меня, когда никто не будет слышать. Только не бросай их в растерянности!»
– Есть вещи, людям неподвластные, – объявил Коннигер, – например – воля богов.
«Серьезно?»
– Согласна. Мы не можем влиять на действия богов, – кивнула Персефона. – Но мы и не беспомощны вовсе. Мы можем послать делегацию в Алон-Рист и объяснить, что не имеем к поступкам дьюрийцев никакого отношения. Еще можно послать вестников в другие далли, как сделали нэдаки. Остальные тоже должны знать, что происходит. По крайней мере, можно отправить кого-нибудь в Нэдак и проверить, откуда дым, который видел Тоуп. Вдруг на них никто не нападал? Пожар случился или еще что. А вот если Нэдак тоже уничтожен, тогда совсем другое дело. Нам нужно знать наверняка – ведь от этого зависит, что именно мы предпримем.
– Персефона, – вступилась за мужа Тресса, выпрямляясь на троне, – мы глубоко сочувствуем твоей утрате. Только вот Рэглан мертв, и теперь вождь Коннигер! Думаю, ты поможешь даллю куда больше, если помолчишь.
Персефона стерпела бы эту словесную пощечину, не упомяни Тресса имени Рэглана. По крайней мере, так она сказала себе потом. Вместо этого она бросила:
– Если бы ты слушала внимательнее, Тресса, то заметила бы: я разговариваю не с тобой.
Коннигер похлопал жену по руке, пытаясь сгладить возникшую неловкость.
– А если мы узнаем, что на Нэдак тоже напали? А если в Алон-Ристе не станут с нами разговаривать? Что тогда?
– Если это правда, если боги объявили войну и не согласны на мирные переговоры, нам нужно собрать все, что можно, и уйти.
– Уйти? – Коннигер произнес это так, будто впервые услышал подобное слово. – И куда же мы пойдем?
«Получить от меня ответы на все вопросы в присутствии толпы – не лучший способ укрепить доверие людей».
Персефона надеялась, что Коннигер сам найдет решение, если указать ему верное направление. Очевидно, она приняла желаемое за действительное.
– При данных обстоятельствах я сказала бы, что идти стоит на юг. Я бы направилась в Далль-Тирре, чтобы у нас было побольше времени…
– Зачем? – спросил Коннигер. – В Тирре за спиной у нас будет море, там нет ни стен, ни еды. Думаешь, в Тирре нам обрадуются? Подобное вторжение может обернуться войной кланов. Да и чего ради? Если боги пустятся в погоню, то несколько миль нас не спасут.
– Зато мы успеем подготовиться.
– К чему?
– К войне!
Присутствующие дружно ахнули и потрясенно замолчали.
Тишину нарушила Тресса.
– Ты сама себя слышишь? Ты что – решила объявить войну богам? – Она обвела взглядом собравшихся. – Разве мы поднимаем копья против нашей Праматери за то, что она не дает нам достаточно дождя? Лучшие воины нашей деревни не смогли одолеть медведя, а Персефона надеется, что мы станем воевать с фрэями!
Коннигер бросил на жену суровый взгляд, которого она не заметила, и сказал:
– Если фрэи на нас ополчились, то ничего не поделаешь. Люди не могут убивать богов.
– А Убийца Богов – смог, – напомнила Персефона.
– Мало ли, что болтают! – заявил Коннигер.
– Тогда почему фрэи разгромили Дьюрию? Ведь дьюрийцы сражались за них с гула-рхунами. Что разозлило их настолько, что они ополчились на своих союзников? Если фрэя можно убить, нам нужно отыскать того, кто знает, как это сделать. И тогда, объединив все кланы, включая гулов, мы сможем…
Коннигер покачал головой.
– Объединить все кланы невозможно. Гулы ненавидят нас так же сильно, как и мы их.
– Очень даже возможно! – ответила Персефона. – Спроси у Мэйв. Много поколений назад, во время Великого наводнения, Гэф из Одеона объединил кланы, причем все, верно?
Мэйв кивнула, но промолчала.
– Под его предводительством люди построили лодки, – продолжила за нее Персефона, – заполнили их припасами, и когда вода поднялась, отправились в плавание и начали новую жизнь. Нам снова грозит наводнение, точнее, новое бедствие. Чтобы выжить, необходимо объединить силу и мудрость всего нашего народа. Послав вестников в другие далли рассказать о Нэдаке и Дьюрии, мы можем попросить их вождей тоже привести своих людей в Тирре.
– Ты хочешь бросить все, над чем мы трудились сотни лет, лишь потому, что боги сочли нужным наказать дьюрийцев за убийство? – спросила Тресса и сердито покачала головой.
Коннигер откинулся на спинку, поглаживая бороду и задумчиво глядя в потолок. Немного погодя он выпрямился и изрек:
– Нет, такие крайние меры не нужны. Ты хватила лишку. Тресса права. Здесь нам живется хорошо, получше, чем в других даллях. Оставлять удобное место непонятно чего ради – глупо. Ты беспокоишься о том, чему не суждено случиться.
Некоторые согласно закивали. Такое Персефоне уже доводилось видеть. Если есть выбор между тяжким испытанием и ничегонеделанием, люди потянутся к тому, что привычно и удобно. Поэтому им и нужен предводитель. Чтобы делать то, что необходимо, а не то, что легко. У Персефоны был богатый опыт выдвижения непопулярных идей и споров с вождями. Рэглан считал, что в этом заключается ее сильная сторона, и в этом же видел ее главный недостаток. Если бы опасность не была столь велика, если бы последствия неверного решения не были столь губительными, она оставила бы все как есть. Вместо этого она спросила:
– А вдруг суждено? Тогда будет слишком поздно. Если мы…
Коннигер стукнул по подлокотнику.
– Тирре не потерпят нас на своей земле! Для них мы хуже, чем саранча. К чему им делиться с нами едой? Да и хватит ли еды на всех? – Голос Коннигера понизился до сердитого рычания.
Наконец вмешалась Мэйв.
– Персефона! – начала она, сжав руки и сделав шаг вперед. – Гэф из Одеона прославился еще до наводнения. Подобных ему героев среди нас больше нет. Он смог добиться поддержки всех вождей. Без предводителя сбор кланов не даст ничего. Боюсь, вожди не преклонят колен ни перед кем, кроме подобного ему.
Коннигер покосился на свой топор с широким лезвием, воткнутый в зимнюю колонну.
– Я сражался и убил за то, чтобы стать вождем этого клана. И преклонять колена перед Мэнаханом, Мэленом, Тиррем или Уорриком не буду. Решение за мной, и я говорю: мы остаемся. Решение принято, и хватит об этом!
Мэйв встретилась глазами с Персефоной. Старуха чуть покачала головой. Мэйв ее не поддержит. Персефона не могла бороться и с вождем, и с Хранителем. Она обвела взглядом присутствующих, которые заметно успокоились. Когда Персефона говорила о том, что необходимо покинуть деревню, они смотрели на нее, как испуганные кролики, думая лишь о том, чтобы забиться в свои норы. Люди боялись массового бегства больше, чем гнева богов. Интересно, послушался бы ее Рэглан? В одном Коннигер был прав: гораздо легче не предпринимать ничего, чем ринуться навстречу неизвестному.
Она снова села.
* * *
Общий сбор закончился обычной молитвой Мари, богине-покровительнице Рэна, и Элан, Всеобщей Праматери. Персефона вышла вместе со всеми, чувствуя себя совершенно одинокой в людской толпе. Избегая взглядов, она прошла вдоль северной стороны чертога вождя, подальше от хижин, и направилась к открытому пространству возле оскуделой поленницы. Там она встретила девочку-мистика.
– Ты ее почти поймала, – говорила Сури волчице, сунувшей голову в прогал между бревнами. Она скребла землю лапами и пыталась залезть вглубь. – Ну вот, упустила! Тебе туда не протиснуться, ты слишком большая.
Девочка стояла на коленях в траве перед пятифутовой двухрядной поленницей – все, что оставалось от зимних запасов далля. При виде Персефоны волк и девочка дружно подняли головы. Сури нахмурилась.
– Только не говори, что есть правило, запрещающее волкам ловить крыс в дровах. Или все-таки есть?
– Правило? Нет, – ответила Персефона.
– У вас тут правила про все на свете! Что можно и что нельзя есть, где нужно спать. И даже где испражняться поутру! Ясное дело, вы все чуток тронутые, видимо, из-за жизни в стенах. Тура говорила, что стены – плохо, да и обувь тоже. – Сури посмотрела на свои босые ноги. – До сегодняшнего дня я ее не понимала.
Не зная, что ответить, Персефона просто сказала:
– Ты все еще здесь.
– Твои глаза еще видят, – с усмешкой ответила девочка.
Будь Сури нормальным человеком, Персефона сочла бы ее слова за оскорбление. Нормальный человек! Она сразу заметила, насколько их новый мистик странен. Новый мистик, новый вождь – слишком много нового в их далле за последнее время.
– Странная это игра – утверждать очевидное, – покачала головой Сури. Она встала и подошла к Минне. – Бессмысленная, зато популярная. Все в нее играют. Ты ешь наш хлеб. Это не твоя кровать. У тебя волк… Как видишь, я уже наловчилась. Тура велела мне не выделяться среди других в деревнях, особенно в даллях. Сказала, люди внутри стен помешанные и опасные. Как бешеные звери. Те прокляты богами, почти как вы, и даже укуса несчастной белки достаточно, чтобы и ты стала такой же.
– Вообще-то, я не имела в виду… – Персефона заколебалась. – Я не думала, что ты еще здесь.
Сури указала на верхушки деревьев над стеной далля, на которых серые почки распускались зеленой листвой.
– Жду листьев.
Персефона рассмеялась.
– Прошло уже две недели.
Мистик нахмурилась, напряженно размышляя.
– У тебя два уха! – Она довольно улыбнулась. – Мне уже начинает нравиться. Использовать то, что сказал другой человек, гораздо труднее, правда? Вероятно, зимой становится совсем туго, – ведь вы столько месяцев сидите взаперти! Подозреваю, дважды повторять одно и то же нельзя?
Персефона закатила глаза. Сури озадачилась.
– У вас тут что – все с больными глазами? Сколько раз уже видела такое.
«Ну еще бы», – подумала Персефона.
Из глубины поленницы раздалось шуршание, заставившее волчицу нырнуть обратно в щель. Когти ее отчаянно заскребли по коре, полетевшей во все стороны.
Сури вздохнула.
– Минна, ты все равно слишком большая.
«Пожалуй, странная – слишком слабо сказано». Персефона решила перейти к делу.
– Когда мы разговаривали, ты упоминала что-то плохое. Что ты имела в виду?
– Что ты имеешь в виду, что я имела в виду?
– Э-э… – Персефона замялась.
Разговаривать с Турой было не настолько сложно, хотя Персефона встречалась с ней редко. Мистики приходили в далль нечасто, и вовсе не затем, чтобы объявить: «Теперь все пойдет как по маслу!» Персефона не виделась с Турой еще со времен Великого голода.
– Я имею в виду… Знаешь, тогда твое предсказание прозвучало совсем неправдоподобно. Но с тех пор на два ближайших к нам далля напали, и я думаю, что должна тебя выслушать.
– Я же тебе говорила, госпожа! Я не знаю, что именно случится, хотя знаки были вполне ясные.
Девочка содрала кору с бревна и попробовала на вкус. Потом сплюнула и отбросила кору в сторону.
– Какие знаки?
– На закате первого дня весны я увидела молнию на северо-западе. Гром напугал стаю пролетавших ворон, тоже на северо-западе. Ветер подул с запада на восток, и тут же солнце заволокло темными тучами.
– И что все это значит?
Сури вздохнула.
– Ладно, слушай. Солнце рождается на востоке, поэтому восток – хороший. Запад – плохой. Туда солнце уходит умирать. Когда знаки появляются на западе, то это дурное предзнаменование. Молния – приговор богов, знак могучий и лютый. Птицы чрезвычайно важны, они часто бывают посланниками богов, а поскольку я видела целую стаю, то пострадают многие люди. Закрытое черными тучами солнце… Даже ты должна понимать, что ни о чем хорошем это не говорит. Любой из подобных знаков ничего доброго не сулит, но все три! Плохие новости. Очень плохие.
– И все же ты не можешь сказать, что именно случится?
– В отличие от твоей игры в слова, боги вовсе не играют в открытую, поэтому их игры гораздо интереснее. Если Элан явится прямо сюда и скажет: завтра ты пойдешь прогуляться, и барсуки разорвут тебя в клочья, то ты испугаешься и никуда не пойдешь, верно? Поэтому ничего такого она тебе не скажет. Может, даст пару намеков, а если ты не догадаешься и истолкуешь знаки неверно… Что ж, не ее вина. В любом случае, ты идешь и попадаешь прямо в лапы барсуков, потому что не сообразила вовремя. Так боги и играют в свои игры, и поэтому я думаю, что нам нужно поговорить с деревьями. Чтобы барсуки не порвали нас в клочья.
«До чего же она странная!»
– И тогда мы сможем изменить свою судьбу?
Девочка снова отвлеклась на волка и поленницу и пожала плечами.
– А как нам помогут деревья?
Сури глубоко вздохнула.
– Минна, ты слышала? Я начинаю понимать, что имела в виду Тура, когда говорила про людей, живущих среди стен. Госпожа, ты разговаривала с деревом хоть раз?
«Очень, очень странная».
– Навряд ли. А ты?
– С некоторыми случалось, – ответила девочка и сунула голову в щель между бревнами, словно пытаясь пролезть. Настал черед волчицы с удовольствием наблюдать.
– С некоторыми?
– Не все деревья любят разговаривать, – приглушенным голосом пояснила Сури. – Буки известны своей неприветливостью. Никогда из них слова не вытянешь. Упрямы до невозможности. Считают себя выше всех. – Она вытащила голову из штабеля дров, сочувственно поморщилась волчице и беспомощно пожала плечами. – Зато акация, лавр и падуб болтают без умолку, только ничегошеньки не знают. Их прямо не заткнешь. По большей части несут чушь. Ивы печально известны тем, что без конца переливают из пустого в порожнее. Уж поверь, с ними лучше не связываться. Нудные, вялые и унылые.
Сури роняла слова, будто тяжелые камни. Персефона посмотрела на нее скептично.
– Серьезно, некоторые люди шли топиться, просидев слишком долго под ивой! И тут возникает вопрос: зачем боги распорядились так, что ивы растут в основном у воды?
Она подождала, но Персефона промолчала, и девочка продолжила:
– Вязы, как правило, гордые и заносчивые. Клены тщеславны. Посмотрите на мои листья, ах, какие у меня листья! Никогда не разговаривай с кленом осенью. Невыносимо! Предупреждений они не слушают. Напоминаешь им, что скоро зима и как все будет происходить, и без толку! Память у кленов с каплю воды, хотя для дерева это довольно странно, не находишь? Так вот, другое дело – хвойные деревья, вроде ели и кедра. Они вполне себе хороши. Большинство весьма любезны. Прошлым летом кедр на западном отроге сообщил мне, куда именно ветер унес мою шляпу. Иногда попадаются очень добрые старые сосны. Воган всемогущий, у их корней можно смело проваляться пару деньков, попивая чай из сосновых игл – старушки будут только рады, хотя, честно говоря, чай из них преотвратный! Они станут судачить о том, как в старые добрые времена лета были потеплее и дождики помокрее.
– А если я хочу понять, что означают виденные тобой знаки? – спросила Персефона. – Если мне нужно посоветоваться насчет намерений богов? У кого надо спрашивать?
– Тогда подойдет лишь одно дерево – Магда, старый дуб.
– И где этот дуб?
Сури указала пальцем себе за спину.
– У подножья леса, лежащего на гребнях гор, есть узкая лощина. Там она и владычествует.
– В каком смысле?!
– Другие деревья чрезвычайно почитают Магду. Кусты и травы тоже. Все они держатся на подобающем удалении и преклоняются перед ней. Причина проста. Она… ну, Магда есть Магда. Она – старейшее дерево в лесу. Впрочем, Серповидный лес и сам по себе довольно стар.
Персефона перевела взгляд на поросшие деревьями холмы, поднимавшиеся гораздо выше стен далля. Гребни тянулись один за другим – всех оттенков зеленого цвета, самый дальний уходил в синеву. Серповидный лес обнимал Далль-Рэн, отдавая людям драгоценные дары – древесину и еду, однако при этом оставался таинственным миром, таящим в себе многие опасности. Дремучие леса из вековых деревьев, пещеры и реки считаются дверями в мир духов, а Серповидном лесу они были в изобилии. Летними ночами Персефона лежала и прислушивалась к пугающим звукам, которые доносились сквозь открытое окно. Визги и крики, треск и глухие удары – вряд ли их издавали смертные. Серповидный лес был соседом беспокойным, способным на любые каверзы. Жить в Далль-Рэне было все равно, что на пороге зеленой пропасти.
Взгляд Персефоны прошелся вдоль гребней гор на юг, где они поднимались отвесно.
– Говорят, на той горе живет медведь, погубивший моих мужа и сына.
Сури кивнула, ее яркая улыбка померкла. Персефона почувствовала тревогу. Жизнерадостная восторженность девочки, какой бы неуместной она ни была, давала надежду. Сури лучилась ею и расцветала новыми возможностями, словно весенний день. Теперь же девочка впервые посерьезнела. Татуировки вокруг глаз и рта добавляли ей мрачной значимости, и в какой-то момент Персефоне стало страшновато.
– Медведица Грин поселилась в пещере на скале возле верхней границы леса. Магда растет пониже, но Грин имеет привычку бродить повсюду и к старому дубу не проявляет никакого уважения. Грин не уважает вообще никого.
Персефона посмотрела на лес.
– Мне нужно поговорить с ней… То есть с деревом. Сможешь меня отвести?
Сури отвлеклась, заглядевшись на бабочку. Персефона подождала, пока та присядет на стебель клевера. На лицо девочки вернулась сияющая улыбка.
– Ты меня слышала? – спросила Персефона.
– Слышала что, госпожа? – не поняла девочка.
– Сможешь меня отвести к тому старому дереву? Мне нужно задать ему несколько вопросов.
– Видишь бабочку? – Сури расплылась в восторженной улыбке.
– Вижу, но…
– До чего она великолепная и хрупкая! Настоящее чудо. Нельзя увидеть бабочку и не восхититься ею. Я хотела бы стать бабочкой. Заснуть и проснуться весной с красивыми крылышками и умением порхать повсюду. Ведь это самое удивительное волшебство на свете! Измениться, вырасти, полететь. Однако… – она помолчала. – Интересно, какова будет цена. – Улыбка снова исчезла. – Когда доходит до волшебства, платить приходится всегда. Подозреваю, что за превращение из скромной гусеницы в прекрасную бабочку приходится платить огромную цену.
Девочка явно не в себе. И все же Персефона была вынуждена признать, что Сури ей нравится.
– Ты сможешь меня отвести?..
– Конечно, смогу. – Сури усмехнулась. – Иначе почему бы я рисковала рассудком, оставаясь в этом ужасном месте, окруженном стенами? А, это еще одна игра! – Она повернулась к волчице, не отрывавшей взгляда от поленницы. – Хочешь поймать крысу, Минна? Давай я раздвину бревна, чтобы ты смогла ее достать. – Сури снова посмотрела на Персефону и улыбнулась. – Тебя это устроит?
